Текст книги "Волшебная книга Эндимиона"

Автор книги: Мэттью Скелтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Она отцепила от своего жакета большую брошь в виде бабочки с распластанными черными крыльями – Блейк и раньше видел на ней это украшение – и, к его удивлению, раскрыла ее и вынула крылья. Они оказались бумажными.

– Я же сказала тебе, Блейк, – проговорила она, – после последней стычки с Салманасаром я унесла от него небольшой трофей: оторванный кусок страницы. И в память об этом тогда же заказала брошку в виде бабочки, куда и поместила его… Что же ты замолчал?.. Ну-ка, давай проверим, правду ли ты говоришь?

Она быстрым движением приложила черный кусок бумаги к странице с оторванным утлом, и тот сразу пришелся впору – страница сделалась белой, а вся Книга зашелестела листами, принимая под переплет новую обитательницу.

Миссис Бентли повернулась к Блейку.

– Ну, что скажешь? – с победоносным видом воскликнула она. – Кто по праву должен быть хозяйкой всей Книги? Молчишь?.. Что ж, в заключение могу сказать тебе еще одно: этот милый кусочек бумаги, который я заложила в брошку, дал мне знать недавно, что кто-то вновь обнаружил Эндимиона. Этот кто-то был ты! Только я не сразу поняла, а уж когда поняла, старалась не спускать с тебя глаз…

– Значит, это вы следили за мной, когда я в тот вечер пошел в библиотеку к миссис Ричардс? – догадался Блейк. – Но почему вы решили, что Книга там? Ведь она была у мистера Салманасара.

– Потому что давно стала подозревать, что наш блаженный Джордж вернул туда Книгу для большей сохранности. И оказалась права: ты ее там и обнаружил, верно?.. Или она – тебя… А потом она и оттуда исчезла. – Диана с уважением взглянула на светящуюся, как мобильник, Книгу. – Очень у нее оказался серьезный и независимый характер. Даже вздорный, пожалуй.

– А ваш муж, сэр Бентли, – спросил Блейк, – тоже знает обо всем этом?

– Конечно. Он, можно сказать, и заразил меня страстью к собиранию редких книг… Но довольно! У нас не вечер вопросов и ответов. Давай откроем Книгу и проверим, все ли теперь в полном порядке…

И в это время из-за окон послышался лай – но такой, словно целая свора собак решила атаковать библиотеку.

– Что там такое? – раздраженно крикнула миссис Бентли.

Блейк бросился к окну и увидел, что весь этот шум производит всего одна собака, но находится она среди нескольких соседних зданий, и эхо, отражаясь от стен, создает такой звуковой эффект. А собака ему прекрасно знакома: это Алиса!..

Она продолжала лаять и уже привлекла внимание прохожих.

– Отойди от окна! – приказала миссис Бентли. – Не надейся, я не выпущу ни тебя, ни твою сестру, пока не буду убеждена, что с Книгой все нормально!

Нормально! Она хочет, чтобы все было в ажуре? Не дождется!

В голове у Блейка прояснилось: он вдруг понял, как надо действовать!

Отбежав от окна, он ринулся к столу, схватил лежащую там растерзанную брошку миссис Бентли и вонзил себе в палец булавку, которой та пристегивалась к одежде. Показалась кровь, он приложил кровоточащий палец к переплету Книги. В голове у него бились две строчки из Эндимиона:

 
…Эта же кровь – лишь капля одна —
Книгу от зла запереть должна…
 

Он смотрел, как его кровь стекла с переплета на одну из страниц, и затем… Затем случилось то, чего он желал, но во что не до конца верил: кровь из пальца мгновенно затвердела и превратилась в печать темно-красного сургучного цвета, которая крепко-накрепко скрепила страницы книги.

– Что ты наделал, негодяй! – взвизгнула миссис Бентли. – Как ее теперь открыть? Я расправлюсь с тобой!..

Она кинулась на него, сорвав с рук перчатки, намереваясь не только избить его, но исцарапать своими длинными ногтями, и он понял, что нужно спасаться, нужно во что бы то ни стало выбраться на крышу и оттуда вызвать помощь. Подхватив с пола желтый плащ Дак, он метнулся к двери, открыл ее, выбежал на лестничную площадку и полез дальше вверх, по старым выщербленным ступенькам.

Растерявшаяся от его внезапного поступка Диана немного отстала от него, но быстро пришла в себя и бросилась вдогонку.

Лестница, по которой медленно поднимался Блейк – такой крутой она была, – привела его к закрытой двери с надписью: «Запасной выход». Он ударился в нее всем телом, ощутил сильную боль, но дверь со ржавым скрипом приоткрылась, и он оказался на покатой крыше, украшенной башенками, между которыми далеко внизу можно было видеть улицу и людей.

– Эй! Слушайте меня! – закричал он что есть силы и начал махать желтым плащом Дак. – Эй! Глядите сюда!

Но никто не слышал испуганного мальчишку, голосящего что-то с крыши высокой башни. Вопли его заглушались уличным шумом, а также звуком охранной сирены, которая сработала сразу после того, как он вломился через запасной выход на крышу.

Прихрамывая – давала себя знать боль в колене, – он попытался пройти по крыше и отыскать там железную пожарную лестницу, идущую по внешней стороне стены, однако разъяренная преследовательница преградила дорогу.

Все же он смог увидеть: людей внизу становится больше – их привлек беспрерывный собачий лай у ворот библиотеки и звуки охранной сирены.

Но сирена уже выдохлась, собака тоже замолчала, наступила мертвенная тишина. Блейк испугался, что люди вот-вот разойдутся, и еще яростнее замахал желтым плащом. И тут он почувствовал сильный удар по голове, от которого упал на край крыши прямо возле ограждающих перил, стукнувшись виском о каменный выступ. Падая, он взмахнул руками, и желтый плащ полетел через перила вниз, на тротуар.

Голова у него кружилась, перед глазами была пелена. Когда он поднес руку к лицу, та стала влажной от крови.

Но вот в глазах прояснилось: он увидел миссис Бентли с Книгой в руке, ее взгляд пылал ненавистью.

– Ты снимешь печать с Книги, – задыхаясь от ярости, произнесла она, – иначе я убью тебя, подонок!

– Нет, – пробормотал он.

Хотел качнуть головой, но она так болела, что не смог.

– Тогда ты умрешь.

Не очень-то в это верилось, но миссис Бентли тут же начала действовать: сдавила горло лежащего почти без сил Блейка, и у того снова потемнело в глазах, он стал задыхаться. Потом подтащила его безвольное тело еще ближе к краю крыши.

– Последний раз говорю тебе, – голос был ясный и холодный. – От Книги я не откажусь. Ты откроешь ее?

– Нет!..

Откуда-то в нем взялись силы: он начал отползать от края, извиваясь, отталкивая ее руку, норовящую снова сжать ему горло. И вдруг…

Вдруг миссис Бентли выпустила из рук Книгу, и та, перелетев через перила, начала падать вниз.

Объятые ужасом, женщина и мальчик провожали ее глазами, не в силах что-то сделать. Миссис Бентли успела подбежать к самому краю крыши и увидеть, как Книга приземлилась прямо на желтый плащ Дак, словно ожидавший ее, чтобы смягчить падение.

Блейк не видел этого: у него не было сил подняться, все закружилось вокруг, и он потерял сознание.

Оксфорд, лето-зима, 1453

 Мне чудилось, что я летаю. А надо мной и вокруг летают облака, дома, придорожные таверны. Они прыгают в воздухе, переворачиваются. Вместе с людьми, лошадьми, собаками…

Я не понимал, куда я попал, где нахожусь. Внизу, под колесами была грязь, солома, а вверху – чистое голубое небо. Тела своего я не ощущал, руки и ноги были не мои… Возможно, я умер?..

Нет, я начинал смутно понимать, что жив, что какой-то незнакомец везет меня в своей повозке. Но куда? И как я к нему попал? Голова жутко болела – особенно когда повозку встряхивало, и дважды меня вывернуло наизнанку.

Ко мне повернулось чье-то круглое обеспокоенное лицо.

– Не бойся, – мягко произнес мужчина по-английски, но я не понял, и он повторил по-латыни: – Со мной ты в безопасности, Эндимион.

Это я понял, но удивился и даже испугался: откуда он знает мое имя? Видимо, разобравшись в моем состоянии, мужчина улыбнулся и добавил:

– Мое имя Теодорик. Я везу тебя в обитель Святого Иеремии.

Густой венчик волос окружал его лысину, длинная черная ряса покрывала тело. Руки у него были белые, мягкие, но покрыты въевшейся чернильной краской, как у моего бывшего хозяина.

На какое-то мгновение мне подумалось, что ангел спустился с небес, чтобы забрать меня туда, но я не хотел этого: ведь я еще не выполнил того, на что решился, когда в спешке покидал Майнц и своего дорогого наставника. Книга из драконовой шкуры была еще в мешке у меня за плечами, я ощущал ее прикосновение через одежду.

Я попробовал подняться, подумал выскочить из повозки, но не мог даже привстать: так кружилась голова.

– Эй, Серый! – окликнул своего дымчатого мула тот, кто назвал себя Теодориком. – Ускорь шаг, не ленись! Не так уж много груза прибавилось тебе с появлением нашего гостя…

Я закрыл глаза и погрузился в тяжелый сон.

Мне привиделось, что на меня напал лев. Его пасть с огромными клыками была разинута в безгласном реве. К счастью, он не начал меня грызть, а просто проглотил, и я провалился в его нутро, которое оказалось огромной комнатой, заполненной книгами. Они были везде по стенам, а в середине стояло множество небольших покатых столиков и возле каждого – стулья и этажерки. В помещении было тихо, слышался лишь скрип перьев да шуршание пергамента.

Воспаленными затуманенными глазами я огляделся: за столиками сидели согбенные фигуры, все в черных одеждах, все заняты своим делом. Одни из них – таких было больше – не разгибаясь писали, выводили гусиными перьями ряды красивых букв; другие украшали позолотой заглавные буквы фраз или рисовали на полях пергаментного листа яркие пунцовые цветы.

Я понял вдруг, где нахожусь и что это уже не сон. Человек по имени Теодорик привез меня в одну из монастырских общин Оксфорда. А сам он тоже, как и все эти люди в черном, писец, переписчик или рисовальщик.

Я попытался встать на пол, потому что, внеся в комнату, он продолжал держать меня, слабого и беспомощного, на руках, но он не дал мне этого сделать, а понес туда, где в огромном кресле сидел с закрытыми глазами маленький седой монах, погруженный в молитву. Это был настоятель монастыря, как я потом понял. Рядом с ним расположился с каким-то манускриптом в руках похожий на восковую фигуру старец. Его губы беспрерывно шевелились, издавая звуки затухающей свечки, однако, увидев меня, он прекратил чтение и уставился мне в лицо выцветшими глазами. Этот человек был здесь библиотекарем. Звали его Игнатиус.

Увидев нас с Теодориком, настоятель сразу поднялся с кресла, велел положить меня на пол, пощупал лоб и сокрушенно покачал головой, из чего мне стало понятно, что я серьезно болен. И затем, несмотря на молчаливые возражения Игнатиуса, он также без слов, одними жестами, предложил Теодорику сопроводить меня в монастырский лазарет.

Слова, как видно, не были в ходу для общения между людьми в этом монастыре. Но меня, немого от рождения, это устраивало.

Теодорик, однако, не сразу выполнил распоряжение настоятеля, а сначала привлек его внимание к кожаному футляру у меня на поясе. Там были листы из драконьей шкуры, похищенные мной у Фуста и превратившиеся в небольшую книжицу, похожую на записную. Я сделал слабое движение, чтобы взять ее, но старый Игнатиус, опередив и меня, и своего настоятеля, схватил книжку и хотел раскрыть. Это ему не удалось: она была запечатана. Как ни старался, ничего не получалось, и он с подозрением воззрился на меня.

Тогда Теодорик, которого, видно, забавляли усилия и злость коллеги, взял ее из его рук и передал настоятелю, одновременно указав пальцем на мое имя, написанное на переплете: Эндимион Спринг.

Настоятель жестом спросил его, умею ли я писать или читать. Теодорик, тоже жестом, ответил, что не знает этого. А у меня не было сил вступать в разговор – ни с помощью слов, которые я мог бы написать на латыни, ни с помощью жестов. В окно помещения ярко светило солнце, но меня бил озноб, лицо пылало, любой звук отдавался громом в ушах.

Поняв мое состояние, Теодорик вернул мне записную книжку, подхватил меня на руки и поспешил в лазарет.

Мы снова прошли под аркой, украшенной головою льва с разверстой пастью – вот откуда, наверное, кошмарный сон о том, что я проглочен львом. Вокруг были аккуратные здания, ухоженные зеленые лужайки, цветы, деревья, медовый запах стоял в воздухе… Но все это я смог припомнить потом, позднее. А сейчас сознание опять почти покинуло меня, лихорадка испепеляла мысли и тело, ввергала во тьму…

Во тьме меня поджидал Фуст…

Как бы далеко я от него ни находился, стоило закрыть глаза – он был тут как тут. Он проникал в мои сновидения, наполняя сердце страхом, всюду охотился за мной, появляясь из-за всех углов, с неба, из-под земли… Хотя знать, где я, он не мог…

Убежав от него из Майнца, я проследовал не в Париж, как он, скорее всего, предположил, и не во Франкфурт, а в Элтвиль, небольшую деревушку на берегу Рейна, в которой жила племянница герра Гутенберга. В течение нескольких дней я блаженствовал там, среди покрытых виноградными лозами холмов, и там же меня застало послание от Петера, в котором он сообщал, что Фуст отправился в Париж, где рассчитывал настигнуть меня в библиотеке Святого Виктора. Но меня там в помине не было.

Зелеными берегами Рейна я шел в Голландию, в Гарлем. Я знал, что Фуст распространил обо мне щедро оплаченные сообщения как о сбежавшем преступнике, который разыскивается и за поимку которого обещано немалое вознаграждение. Потому я боялся останавливаться в гостиницах и на постоялых дворах и предпочитал чужие сараи, коровники и конюшни.

Даже когда я ступил на землю родины Лоренса Кустера, того самого, на глазах у которого погиб дракон, оставив в листве дерева волшебные листы пергамента – в них, видимо, превратилась его кожа – даже когда я был уже в Голландии, страх перед Фустом не оставлял меня. И я не переставал думать о словах забулдыги Уильяма о том, где надежней всего спрятать сокровище, вторично украденное мною, но не у честного человека, каким был Кустер, а у вора. И я соглашался с Уильямом, что, пожалуй, лучшего места для этого, чем город-университет Оксфорд и его огромная библиотека, не найдешь, и продолжал идти туда. И пришел в город Роттердам, где Рейн впадает в Северное море и откуда корабли отправляются в Англию.

Я нашел посудину, в трюме которой за два дня благополучно доплыл до Лондона. Город этот поразил меня величиной и обилием народа на улицах. Голодный и замерзший, я бродил по его улицам, по набережным большой и грязной реки Темзы, вспоминая слова Уильяма, что эта река приведет меня прямо в Оксфорд.

Но я никуда не пришел, потому что на одной из улиц Лондона свалился на мокрую от дождя мостовую в жесточайшем приступе лихорадки. А когда пришел в себя, рядом со мной стоял Теодорик, с любопытством разглядывая мою записную книжку и тщетно пытаясь раскрыть ее. Он с улыбкой, это я запомнил до того, как снова провалился в беспамятство, приветствовал мое возвращение к жизни. Однако то, что было после потом, я с трудом восстанавливал в памяти уже много дней спустя.

Сейчас я был единственным пациентом в большой больничной палате, уставленной койками с набитыми соломой матрасами. Здесь было тихо и спокойно, меня кормили и пичкали какими-то снадобьями. Теодорик заходил ко мне, и я видел: он сгорает от любопытства и ждет удобной минуты, чтобы о многом расспросить.

И этот момент наступил.

– Что ты нем, я знаю, – сказал он однажды. – Знаю и твое имя. Но больше ничего… Ответь, ты умеешь читать?

Я кивнул.

– И писать? – спросил он опять на латыни.

Голос его звучал еще более удивленно. Я опять кивнул, и мы оба посмотрели в окно, за которым был монастырский сад, а в нем работали монахи, в своих черных рясах похожие на ворон.

Теодорик продолжал, показывая на книгу из моего мешка:

– Но этот манускрипт… он не такой, как обычные книги. Тебя, наверное, благословило само Небо владеть секретными знаниями, так ли это?

Я мог только слабо улыбнуться в ответ. Чтобы рассказать ему обо всем, мне не хватило бы ни жестов, ни латинских слов.

Я медленно выздоравливал. Временами приступы лихорадки еще терзали меня, но каждый раз, приходя в сознание, я видел рядом со своей койкой моего спасителя Теодорика. Он опекал меня, как любимого сына.

С каждым днем я становился крепче и телом, и душой и словно заново рождался. И одежда у меня тоже стала другой: вместо желтой куртки, которую сшила Кристина, на мне был длинный балахон из белой материи, очень широкий для моего исхудавшего тела.

Теодорик не терял надежды побольше узнать обо мне и продолжал засыпать вопросами о том, откуда я пришел, чем меня так притягивает Оксфорд и что за диковинная книга в моем мешке.

В ответ я много кивал, жестикулировал, улыбался, благодарил за спасение, но старался не сообщать ему ничего лишнего. По крайней мере, пока. Хотя и он, и я надеялись, что время полного признания с моей стороны все же наступит. Оно не за горами.

Книга, которую я продолжал большей частью держать привязанной ремнями к спине, вызывала наибольшее любопытство всех, кто успел узнать о ней. Теодорик говорил мне, побуждая открыть то, что я продолжал утаивать, будто библиотекарь Игнатиус поддерживает, или сам распространяет, слухи о том, что за моими плечами находится нечто посланное самим Дьяволом, и потому меня следует изгнать из монастыря, если не поступить со мной еще хуже. Но сам Теодорик, я видел это, не склонялся к подобному заключению и, чтобы хоть как-то облегчить мое положение, даже приделал замок к шкафчику, стоявшему возле моей больничной койки, дал мне ключ от замка и посоветовал положить туда обе мои книжки.

Навещал меня и старый библиотекарь. Он приносил какие-то сушеные травы, но я видел и понимал, что под видом заботы о моем здоровье он старается выведать как можно больше обо мне и о тайне, которая меня окружала. Что было, в общем, понятно и естественно, однако не очень приятно, особенно когда я видел, как своими тонкими паучьими пальцами он быстро записывает что-то в свою клеенчатую тетрадку.

Как ни печально, но вскоре я понял, что покоя для себя и безопасности для моей волшебной книги я, видимо, не обрету нигде: потому что повсюду найдутся такие люди, как Фуст или Игнатиус, которые не довольствуются тем, что они уже знают об этом мире и что имеют в нем, а стремятся узнать и обрести то, чего им не следует знать и иметь. Как Адам и Ева, кто были изгнаны из рая за подобное стремление.

К счастью, настоятель монастыря продолжал относиться ко мне благосклонно, с большим участием и даже предложил остаться в монастыре Святого Иеремии после полного моего выздоровления. Этому предложению способствовало, конечно, мое умение читать, писать и знание латыни. Он находил удовольствие знакомить меня с манускриптами, над которыми сидели монахи-переписчики, в том числе Теодорик, кто, правда, в основном занимался не переписыванием, а рисованием, и назывался иллюминатором. Из-под его пера появлялись лики святых и ангелов, а когда он бывал в хорошем расположении духа, то мог – разумеется, не на полях рукописей – изображать в смешном виде своих собратьев-монахов.

Так получилось, что он проявил интерес к печатному делу, и я начал – медленно, в силу своих возможностей – учить его этому ремеслу. Мы вырезали буквы из ветвей ивы, росшей на берегу реки, делали их отпечатки на пергаменте, и я помню, как у него появилась собственноручно изготовленная большая буква «О», середину которой он украсил картинкой, изображающей нас обоих – причем меня в виде крошечной марионетки в желтом одеянии, сидящей у него на коленях. Игнатиус называл все эти картинки отвратительными, но большинству монашеской братии они нравились, и настоятель не видел в этих шутках ничего предосудительного.

Дни шли за днями, превращаясь в недели и месяцы. На смену теплу приходили холода, деревья желтели и тускнели, цветы жухли и увядали.

Воспоминания о Майнце не выходили у меня из головы, но, подобно растениям, становились менее яркими. Новая жизнь в Оксфорде затягивала все больше. Я начал выходить в город, бродить по улицам, смотрел на дома, людей. Здесь было много школяров, напоминавших мне непутевого Уильяма и проводивших большую часть времени в городских тавернах – особенно посещаемыми были «Медвежья» и «Пчелиный рой». Я запомнил эти названия, потому что порою заглядывал туда, чтобы скрыться от вездесущего взора Игнатиуса, который взял за привычку преследовать меня и на улицах. Что ему было нужно? Неужели хотел убедиться, что я на самом деле связан с нечистой силой и хожу на тайные свидания с ней?

Откуда-то он принес сведения о том, что на континенте Европы пышным цветом расцвела сейчас Черная Магия и чернокнижники начали в огромных количествах печатать нечестивые книги, сплошь состоящие из букв, перевернутых, как в зеркале. Он подозревал, что если я и не участвую в этом шабаше сам, то должен знать многое.

Его поведение не давало мне забыть об угрозе для Книги и заставляло все больше думать о ее безопасности и чаще носить в мешке за спиной.

Окончательный ответ на мои мысли об этом пришел морозным декабрьским утром, когда Теодорик взял меня с собой в центр города, где в небольшом каменном флигеле, примыкающем к церкви Девы Марии, он встречался с учеными мужами из университетских колледжей.

Пока они были заняты своими разговорами, я в который уж раз вспомнил слова спившегося студента Уильяма о том, что если ты задумал надежно спрятать что-либо, то лучше всего поместить это «что-либо» среди массы схожих предметов: шапку – среди шапок, книгу – среди книг.

Выйдя на улицу, я очутился между двух библиотек: одна называлась Старая и находилась на втором этаже маленького здания, где собирались ученые; другая еще только достраивалась. Где же та, которую Уильям сравнил с древней Александрийской и количество книг в которой чуть ли не превышало количество людей на свете?

Я беспомощно озирался, чувствуя себя почти обманутым. Как вдруг увидел в одной из стен церкви небольшую дверь, затененную растущим рядом с ней деревом. Что-то сказало мне: вот, вот оно, то самое место! И Книга в мешке за моей спиной чуть заметным движением подтвердила эти слова.

Что же там, за этой дверью?

Я оглянулся – не наблюдает ли за мною мой всегдашний соглядатай Игнатиус? Вблизи никого не было. Я спустился по нескольким каменным ступеням, толкнул дверь. Откроется она? Что-то говорило мне, что откроется.

Дверь поддалась и неохотно впустила меня в холодную могильную темноту. Однако воздух здесь был сухой и до странности свежий. Когда глаза привыкли к темноте, я прошел под низким кирпичным сводом в следующее помещение, где тоже пахло сухой землей и стены заросли паутиной, словно мхом. В крошечные низкие оконца едва пробивался свет. Трудно сказать, что хранилось раньше в этих помещениях под церковью, – сейчас они были пусты.

В общем, самый обыкновенный давно заброшенный подвал. И довольно странно было увидеть в нем, как раз посреди второй комнаты, что-то вроде колодца, только весьма мелкого – словно кто-то начал его рыть, а потом надоело, и отбросил прочь лопату.

Мне показалось, Книга толкнула меня в спину, как бы говоря: ну что же ты, Эндимион? Действуй! Прячь меня от глаз людских, пока не случилось худшего и Книгой не овладели темные силы Зла…

И, повинуясь ее зову, я быстро снял с плеч мешок с Книгой. Да, она доставила мне немало трудных минут: принудила бежать из Майнца от доброго мастера Гутенберга; обрекла на холод и голод в долгом пути; на болезнь, которая чуть не свела меня в могилу. Наконец, на то, что многие стали считать меня горбуном…

Однако, несмотря на все беды, я не забывал, что она, эта Книга, ни за что не должна попасть в руки тех, кто захочет использовать во зло силу и знание, какие она может дать человеку…

И потому решил, что ее нужно, наконец, спрятать. Спрятать именно здесь, в этой выемке, похожей на колодец, между Божиим Домом и библиотекой – в помещении, где у входа растет дерево, напоминающее то самое, на котором нашел прибежище Дракон. Но Дракон погиб, то дерево сгорело, а из остатков его ствола голландский умелец Лоренс Кустер вырезал буквы, которые легли в основу типографского шрифта. Мой мастер использовал для печати уже металлический шрифт, и это было ух как здорово!..

Что тут много говорить: можно считать, что мои приключения и злоключения, слава богу, закончились, когда я уложил мешок с Книгой в эту яму и стал засыпать оказавшейся на удивление рыхлой землей – словно она только и ждала прикосновения моих рук. Так зарывают, наверное, в землю семя, от которого ждут всхода…

И тут я услышал голос Теодорика, который звал меня со двора церкви. Обтерев испачканные руки, я вышел к нему, щурясь от яркого дневного света.

Жизнь, я увидел, продолжала идти обычным путем: торговцы шли и ехали со своим товаром; каменщики возводили совсем рядом здание новой библиотеки; мухи вились над кучами мусора; летали редкие в это время года птицы. Ничто не изменилось. И в то же время изменилось многое. Во всяком случае, для меня.

Я сбросил с души тяготившую меня ношу; выполнил, быть может, главное свое предназначение: избавил – надолго ли? – мир от черной тени вселенского Зла; почувствовал себя свободнее. И в то же время ощутил пустоту – как будто потерял часть самого себя.

И тут я вспомнил, что у меня осталось еще одно напоминание об истории с Драконом, а значит, и обо всем, что связано с этим, – осталась частица драконьей шкуры, кусок пергамента, в который тоже вложена неведомая волшебная сила – записная книжица с чудесным образом появившимся моим именем на переплете. И это говорит о том, что она по праву принадлежит мне. И еще о том, что моя история отнюдь не окончена: свиток пергамента еще связывает меня и с прошлым, и с неизвестным будущим. И это не просто листки бумаги – это мой голос… Которого у меня нет…

Дружеская рука коснулась моего плеча; ставшее уже близким и почти родным лицо Теодорика расцвело в улыбке. Я коснулся пальцами футляра у себя на поясе и последовал за монахом через Северные ворота в обитель Святого Иеремии.