Текст книги "Измененное состояние. История экстази и рейв-культуры"

Автор книги: Мэттью Коллин

Соавторы: Джон Годфри
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Полиция Большого Манчестера уже производила довольно крупные конфискации экстази в 1989 году. Теперь все их внимание сосредоточилось на Hacienda. Группа секретных агентов была направлена в клуб для выявления фактов распространения наркотиков. «Это крутые парни, – расскажет позднее один из работников Hacienda. – Правильно одеты, правильно танцуют. Выглядят очень уместно, ни за что в жизни не догадаешься» (The Face, август 1991). Дилеры в Hacienda давно чувствовали себя как дома и беззаботно отрывались, и теперь им приходилось расплачиваться за такую свободу. «Все наркодилеры, которых вылавливали в Hacienda, были легкой мишенью, – рассказывает бывший управляющий баром Лерой Ричардсон. – Вот что мы читали в газетах: двадцатидвухлетний студент из Уилмслоу принес с собой двадцать капсул экстази и продавал их друзьям. Им никогда не удавалось поймать никого [важного], кроме одного человека, который вел себя ужасно глупо – это же надо придумать: встать посреди клуба и орать: "Если хочешь экстази, я – тот, кто тебе нужен!" Он думал, что он – невидимка, сам был на экстази и считал, что его никто не тронет. Обычно полицейские не ловили таких парней – они смотрели, не выведут ли они на кого-нибудь покрупнее. А когда с тобой долго не происходит ничего плохого, начинаешь чувствовать себя в полной безопасности, и туг вдруг ни с того ни с сего – бабах!»

Дело было не только в том, что от наркотиков умирают несовершеннолетние девочки. Об этом знала полиция, об этом знали в Hacienda, и к концу года об этом знали уже все посетители клуба. Новогодняя вечеринка конца 1988 года была восторженным прощанием с годом всеобщей радости. К новогодней вечеринке конца 1989 года настроение у всех было куда мрачнее. В проходе за дид-жейской будкой торчали какие-то очень страшные персонажи. Люди перешептывались о бандах из Читхэм-Хилла, Мосс-Сайда и Сэлфорда [116]116
  Самые преступные районы Большого Манчестера.


[Закрыть]. Молодых дилеров избивали, ломали им кости, отнимали деньги и наркотики. «Откуда ни возьмись в углу появлялась угрожающая компания из Читхэм-Хилла, и вот уже вокруг тебя на танцполе околачивалось восемь парней», – рассказывает один из дилеров. Если это случалось, нужно было либо отбиваться, либо находить себе защитников, либо отдавать свое дело в руки крутых парней.

Постепенно дилеры обзаводились оружием для защиты своей территории и прибыли, и конфликт обострялся. На смену добрым ребятам с их пакетами экстази пришли банды жестоких преступников, которым было глубоко наплевать на благополучие эйсид-хауса, и с приходом которых ухудшилось качество наркотиков – обычная история в деле распространения экстази. Было время, когда подобные типы будто бы пытались подстроиться под местное настроение, изображали из себя плохих парней на экстази, обнимались со всеми и всех любили – но теперь многие говорили о том, что возможность наживы вернула им истинное лицо и они снова стали тем, кем были «до экстази». Конечно, все было не так просто, некоторых опыт общения с эйсид-хаусом действительно в корне изменил, но все-таки для большинства из них эйсид-сооб-щество было только источником наживы. «В Манчестере часто бывает трудно отличить преступника от законопослушного гражданина, потому что здесь все чем-нибудь торгуют, – говорит Грэм Мэсси. – У некоторых преступных элементов был какой-нибудь честный бизнес для отвода глаз – они торговали одеждой или чем-нибудь таким. Но вообще-то противозаконными делами занимались буквально все, и многие совмещали легальную деятельность с нелегальной».

Лерой Ричардсон утверждает, что может с точностью до месяца определить момент, когда произошла перемена: это случилось в мае 1989 года, за несколько недель до того, как он ушел из Hacienda, чтобы возглавить новый бар Dry лейбла Factory на Олд-хэм-стрит. Однажды он отказался бесплатно впустить в Hacienda одно из самых влиятельных гангстерских «авторитетов» Читхэм-Хилла. «Я сказал: "Ты меня знаешь. Я скорее умру, чем впущу тебя внутрь". А он ответил: "Наверное, тебе и в самом деле придется умереть". Это был "Белый Тони" – Тони Джонсон».

Клуб ничего не мог поделать с тем, что туда приходили члены банд вроде известного своей неуловимостью Джонсона. Работники Hacienda были напуганы. Когда бандиты требовали шампанского и бутербродов, никто не смел им отказать. Они не скрывали того, что вооружены: рядом с клубом Thunderdome (который вскоре после этого закрылся) было застрелено несколько вышибал. Ричардсон пытался договориться с ними по-хорошему, успокоить, уступить их желаниям, но при этом не поступиться правилами: нельзя было показывать им свою слабость, иначе они тут же садились тебе на шею. «Полицейские должны бы были защищать клуб, – возмущается Ричардсон. – Они должны бы были сказать: "Мы их поймаем", но вместо этого они говорили: "Мы хотим, чтобы вы их поймали и привели к нам, скажите им, что вход в клуб для них запрещен". А я тогда сказал: "Почему бы парочке ваших офицеров не стоять на входе, когда мы будем им это говорить? Вы всегда появляетесь, когда дело уже сделано"».

В Konspiracy, новом клубе на Феннел-стрит, дела обстояли еще хуже. Клуб был открыт в ноябре 1989 года бизнесменом Марино Морганом и диджеем Jam MCs Крисом Нельсоном в ответ на становящийся все более строгим фейс-контроль на входе в Hacienda. Как говорит Нельсон, их клуб был «ответным ударом людей с улицы». Konspiracy представлял собой лабиринт комнат, ниш и промозглых пещер, украшенных головокружительными психоделическими фресками. Здесь создавалось ощущение, будто находишься под землей и тебя подстерегает какая-то опасность – какая именно, ты не понимал, просто было немного страшновато. «Konspiracy был чем-то вроде глобальной деревни, – говорит Нельсон. – Люди разбредались по всему клубу, в нем было очень много темных уголков, и некоторые, проведя там ночь, не уходили до самого обеда».

Наверху, в помещении, которое называли «комната Сэлфорда », стены содрогались от жесткого техно, ритма амфетаминового психоза – ты как будто бы снова попадал в Thunderdome; внизу же, в пещерах, Джастин Робертсон и Грег Фентон крутили приятные балеарские мелодии и инди-танцевальные гибриды. В течение пяти месяцев Konspiracy был новой точкой пересечения парней из бедных районов Манчестера и студентов, взмокших от пота и окутанных дымом, – полторы тысячи, а иногда даже 1800 посетителей в клубе, рассчитанном на 800 человек. Но вскоре и тут дела начали прибирать к рукам бандиты – теперь их люди стояли на входе и заправляли делами так, как будто бы все здесь было их личной собственностью. Один из работников клуба вспоминает: «Они хотели, чтобы на дверях стояли их люди, чтобы все их люди входили в клуб бесплатно, чтобы им можно было заказывать выпивку и не платить за нее и чтобы им разрешалось в открытую торговать в Konspiracy наркотиками. Владелец говорил мне, что из-за этих парней мы за один вечер теряли 300 фунтов на выпивке, потом эта сумма возросла до 400 фунтов, а в конце концов они стали просто заходить за барную стойку и брать себе бутылку водки или шесть бутылок шампанского» {Spin, 1992).

По словам постоянных посетителей, здесь пускались в ход пистолеты, избивали диджеев и нападали на работников клуба. Нельсон пытался удержать становящуюся все более криминальной ситуацию под контролем и одновременно с этим продолжал диджеить. И здесь за происходящим тоже наблюдали агенты тайной полиции, собирающие информацию о торговле наркотиками. « Вниз вела лестница, на которой часто торчали члены шаек – такое название мне кажется более подходящим, чем банда, – говорит Нельсон. – По обеим сторонам лестницы стояло человек по десять парней, которые выкрикивали: "Экстази! Гашиш! Кислота!" – всем без разбору. А когда кто-нибудь пытался предупредить их о том, что они пытаются всучить свой товар одетым в штатское полицейским, они отвечали: "А мне насрать, отвали!" Вот такими они были людьми. Очень крутыми. Такого я еще никогда не видел. Я знавал людей, которым насрать на полицию, но эти парни... С ними я ничего не мог поделать».

Тем временем в Блэкберне события развивались точно по такому же сценарию, что в Манчестере и Лондоне. Томми Смит и Тони Крефт были зажаты между бандитами с одной стороны и полицейскими с другой. Людей стало значительно больше: теперь на выходные в город приезжало не две-три тысячи человек, а почти десять, и все они мотались по окраинам Блэкберна в поисках рейва. В адрес Смита и Крефта вдруг стали поступать угрозы, сначала от их земляков, потом от парней из Ливерпуля, а потом еще от одной банды из Сэлфорда: всем хотелось нажиться на происходящем.

«Они просто приходили домой – к нам и еще к нескольким людям в Блэкберне – и делали невероятные вещи, вели себя, как собаки на новой территории: садились и гадили посреди комнаты, приговаривая: "Это принадлежит мне". Такой уж у этих людей был образ мышления. Они угрожали нам, говорили, что с этого момента мы работаем на них – и баста. Когда дело доходит до того, что они узнают, где ты живешь, и начинают тебе угрожать, становится довольно страшно. Но вот только мы ведь понимали, что в их руках все пойдет наперекосяк: плата за вход ни с того ни с сего подскочит до 10 фунтов, в ход будут пущены пушки – и все, считай, дело загублено. В то время мы с Тони были очень наивными и с таким вот уродством встречались на каждой вечеринке, где бы она ни проходила. Противостоять этому уродству было сложно, но нужно было хотя бы помнить о его существовании, потому что в один прекрасный день оно могло коснуться лично тебя. Много времени спустя я как-то встретил этих парней, и они извинились, сказали: "Мы тогда сильно напортачили". Что люди подобного склада ума могут осознать свою ошибку и поступиться собственным эго для того, чтобы эту ошибку признать, – для меня это было настоящим потрясением, но все равно исправить ничего уже было нельзя».

К началу 1990 года Lancashire Evening Telegraph запустил кампанию против рейвов Смита. «Всему есть предел, – скрежетала зубами передовица. – Анархию эйсид-хауса необходимо остановить. Преступники эйсид-хауса смеются над законом». Городские советы Восточного Ланкашира и член парламента Кен Харгривз требовали введения дополнительных мер наказания помимо предложенных в билле Грэма Брайта. Делая упор на небезопасность проведения рейвов в заброшенных зданиях, этих «смертельных ловушках», Харгривз предупреждал парламент: «Рано или поздно там обязательно кто-нибудь умрет. И, к сожалению, это будет не один человек, а многие. Я не понимаю, как могут те, кто посещает подобные вечеринки, не осознавать опасности, которой они себя подвергают. Я также не понимаю и того, как могут родители присылать в редакции местных газет письма, в которых защищают вечеринки и говорят, что благодаря их организаторам в районе появилась хоть какая-то возможность развлечься» (Hansard, март 1990).

Смит прослушивал радиопереговоры полиции, но все-таки это не было похоже на ту настоящую техно-войну, что развернулась в прилежащих к Лондону графствах, а больше походило на кулачные бои, тем более, что иногда кулаки и в самом деле шли в ход. Когда полицейские предпринимали попытки захватить оборудование, им противостояли грубой физической силой. Как-то раз во время вечеринки одного полицейского поймали, избили и отняли у него рацию, и вскоре полицейская радиочастота содрогнулась от ритма хауса. А когда однажды у рейверов конфисковали вертушку, кто-то побежал к одному из близлежащих домов, выбил ногой дверь (в те дни это было принято – выбивать двери ногой) и вынес оттуда стереосистему Amstrad. Систему опутали проводами и крутили на ней кассеты до тех пор, пока кто-то не раздобыл новую вертушку.

Конфликт достиг своего пика 24 февраля 1990 года. Гангстеры продолжали вторгаться на территорию рейва, а полицейские становились все более непреклонными. За несколько месяцев до этого произошла страшная драка с отрядом охраны общественного порядка, во время которой у места проведения вечеринки подожгли две патрульные машины. И теперь в Нельсоне, к северу от Бернли, батальон из двухсот полицейских совершил налет на са– мый большой склад из всех, что когда-либо занимал Смит: внутри было 10 ООО человек.

«Я сидел на крыше и восхищался красотой происходящего, – вспоминает Смит. – Это было похоже на сон. На вертушке крутилась "Strawberry Fields Forever", на нас накатывала синяя волна, и когда я пригляделся повнимательнее, то понял, что волна состоит из блестящих синих шлемов блюстителей порядка. Они набросились на всех сразу. Мы выбежали на улицу и стали швыряться в них камнями. Мы были похожи на героев вестерна: шесть часов утра, у всех туман в голове, ночь прекрасна, а на горизонте – они, и их становится все больше, и они идут, укрывшись щитами. Они были отлично проинструктированы, у них были наши фотографии, и они знали, кого надо искать. К счастью, мне удалось замаскироваться и убежать».

Смит пересек границу графства и, оказавшись в западном Йоркшире, попытался продолжить свою деятельность там. Но йоркширская полиция, хорошо подготовленная к массовым беспорядкам после забастовки шахтеров, только и ждала чего-то подобного. В июле 1990-го Смит помог организовать вечеринку Love Decade, которая окончилась одним из крупнейших массовых арестов в британской истории. Полицейские в обмундировании для подавления забастовок, с лошадьми и собаками окружили здание склада и били всех, кто пытался вырваться наружу, дубинками, в результате чего многие рейверы получили ранения и 836 человек оказались за решеткой. Игра больше не стоит свеч, с грустью подумали Смит и Крефт. «Мы с Тони смотрели друг на друга и видели в глазах и сердцах друг друга, как рушится нечто очень прекрасное. И тогда мы просто исчезли. Мы отправились в Америку».

Но это еще не конец. Вернувшись на родину, Смит был арестован и обвинен в хранении и намерении сбыть 70 000 доз ЛСД. Некоторые люди, причастные к организации вечеринок, и в самом деле занимались распространением наркотиков. «Они были известны как своими вечеринками, так и тем, что у них можно купить наркотики. В происходящем было так много энергии и мощи, что все эти люди казались себе неуловимыми невидимками, а когда занимаешься таким делом, подобные ощущения очень опасны. Полиция пыталась повесить на меня обвинение, но им так и не удалось доказать, что я торговал наркотиками, потому что я ими не торговал». Из восьми арестованных человек шестеро были признаны виновными. «Джон получил пять лет. Джо – два с половиной. Стиву дали двенадцать лет, Тони – восемь, Брайану – десять, Нику – семь, а меня при шали невиновным».

СЭЛФОРД И ЧИТХЭМ-ХИЛЛ

В 1990 году популярность Happy Mondays достигла своего пика. Stone Roses увязли в финансовых спорах с звукозаписывающей компанией; Inspiral Carpets с достойным уважения трудолюбием разъезжали но стране, их пластинки продавались, но мало что значили; а волна групп, появившихся вслед за ними, вроде Northside и Paris Angels, казалось, должна была благодарить за свое появление карикатурный образ «Мздчесч'ора», созданный журналистами, а не дух экстази. A Mondays были настоящими героями, они вели беспутную жизнь, неделю за неделей появляясь на обложках музыкальных изданий и в сенсационных эксклюзивных материалах, которые сами же продавали желтым газетам.

Эта группа могла предложить публике нечто совершенно новое, а не просто переработанные старые формулы. Roses и Carpets грели руки на проверенной идее бит-группы из четырех человек, лежащей в основе каждого головокружительного успеха брит-рока с начала шестидесятых, и видели себя «артистами» в традиционном рок-понимании этого слова. Mondays же сплавляли в своем творчестве все, что оказало влияние на Райдера, – северный соул, Motown, Боуи, Roxy Music, Funkadelic, The Beatles, The Rolling Stones, New Order, хип-хоп, хаус, а кроме того с живительным непочтением относились к рок-наследию и поэтому с распростертыми объятьями приняли танцевальную музыку, в то время как все I (стальные отнеслись к ней скептически. Хотя их альбомы были далеки от совершенства и казались недоделанными и недоработанными – инстинктивный хаос, царящий на их концертах, куда лучше передавал то, что л,ела vi их такими особенными, – придуманные ими мифы о самих себе обеспечили Mondays место в ряду икон брит-попа – групп вроде Rolling Stones или Sex Pistols. Они были архетипом экстази-культуры, бунтарями рабочего класса, хулиганской богемой – «детьми Тэтчер», как говорил Райдер.

«Тэтчер превратила нормальных людей в преступников, – рассуждал он позже. – Мы торговали. Они называли пас преступниками, но мы считали себя деловыми людьми, работающими в сфере развлечений. Она раздала карты, и людям ничего не оставалось кроме как играть в ее игру. Мне и миллиону других. Но я никогда не голосовал за тори. Я говорю людям, что голосую за тори, потому что это их заводит, НО я ни разу в жизни не голосовал» {Melody Maker, май 1995).

Еще одним ключевым моментом, из-за которого Mondays стали такой особенной группой, был сюрреалистический лиризм Райдера. Он воровал фразы из классических песен, выворачивал их на свой лад, вплетал в них пошлые сленговые словечки и потом невнятно мямлил все это своим непристойно стонущим голосом. В прессе, однако, Райдера часто изображали глупым северным чурбаном, передразнивали его манчестерский акцент и произносимое им слово «фак» писали как «фук» [117]117
  Английское ругательство fuck в северных районах произносится «как пишется» – через звук «u», и на письме это отображается так: fook.


[Закрыть] – как будто он был каким-то отсталым парнем из провинции, толком не научившимся говорить. «Я всегда произвожу впечатление тупаря и во многих интервью получаюсь полным придурком. То, как эти интервью написаны, делает меня полным тупарем, – говорит он. – Когда они берут интервью у негра, они же не начинают записывать его негритянский говор, ведь так? Что же делать, если у нас так говорят».

Однако, разговаривая с журналистами, Шон старался соответствовать стереотипу, лицемерно заявляя, что его стихи – бессмысленная ерунда, выдумывая небывалые истории и рассказывая их снова и снова, каждый раз немного переделывая. Возможно, он делал это для того, чтобы позабавить журналистов, но скорее всего, развлекал себя самого. Может, Райдер и был, как он сам себя называет, бездельником из рабочей семьи, который только и умеет, что воровать, продавать наркотики и сочинять песни, но помимо всего этого у него наличествовал острый ум, неиссякаемое желание творить, он много путешествовал, прекрасно разбирался в музыке и попробовал почти все известные человеку наркотики. «Если бы Шон не побывал там, где он побывал, и не сделал того, что сделал, он бы не написал таких песен, какие он написал, – говорит отец Шона Дерек. – Об этом не пишут, если играешь в обыкновенной группе из Манчестера – для этого нужно побывать где-то там, не здесь, и многое повидать».

Благодаря концертам Happy Mondays экстази-культура пришла и в рок-сообщество. Хотя группа по-прежнему придерживалась формата стандартных рок-концертов, по ощущениям их выступления больше напоминали рейв, и виноват в этом, по мнению Райдера, был экстази: «Все были на экстази. Каждый человек, пришедший в клуб, был на экстази, поэтому всем нравилось то, как мы выглядим и играем. Я знаю, что все они были на экстази потому, что мы сами выходили в толпу и продавали экстази как футболки. Вот перед тобой несколько сотен человек, все они проглотили по таблетке, и все выглядит реально круто, все отлично звучит, атмосфера самая что ни на есть подходящая. Мы все тоже были на экстази, поэтому и нам было хорошо, и слушателям в зале было хорошо».

Выступление Happy Mondays в мрачном как пещера выставочном центре G-Mex в марте 1990 года стало зенитом «Мэдчестера». Промоутерами выступили Джимми Пирожок и Джон Телефон, на разогреве у Mondays играли 808 State, и все 8000 билетов на концерт были распроданы. «Для всех, кто имел отношение к эйсид-сцене, тот вечер стал кульминационным моментом происходящего, – говорит Грэм Мэсси. – Казалось, Мэдчестер рос, рос, рос – и дорос до своей высшей точки. Атмосфера была просто невероятная – представьте себе все вечеринки Hacienda разом в одном помещении!»

В мае Stone Roses ответили Happy Mondays 30-тысячным концертом на открытом воздухе на Спайк Айленде, неподалеку от У ид-неса. Люди в мешковатых штанах резвились на траве, а Пол Оукенфолд, Фрэнки Боунс и Дэйв Хэслам сотрясали колонки. Roses вышли на сцену уже ночью, и после их выступления, сопровождаемого фейерверками и пением толпы, казалось, их впору назвать Последней Великой Группой Рок-н-Ролла, однако после подобного триумфа пройдет еще пять лет, прежде чем они выпустят новый альбом, и вскоре после этого Roses распадутся. В то лето доминирующее положение Манчестера не раз подтверждалось, причем самыми примечательными способами. Переплюнули всех, безусловно, New Order, записавшие тему английской сборной для чемпионата мира по футболу. Песня называлась «World In Motion» [118]118
  «Мир в движении» (англ.).


[Закрыть], и все, кто слушал ее в первый раз, не могли поверить в подобную дерзость и прокручивали песню снова и снова, чтобы убедиться, что они не ослышались. Ну и припев! Интересно, футбольная команда Англии, подпевающая на бэк-вокале, вообще понимала, о чем поет? Это была величайшая шутка «для тех, кто понимает» всех времен и народов! Припев был таким: «А – это Англия! Англия!» [119]119
  Игра слов: по-английски припев звучал так: «It's Е for England! England!", и для эйсид-культуры, в которой буква «Е» является сокращенным названием экстази, это означало: «Вот экстази для Англии! Англии!»


[Закрыть]. Первое место в чартах – конечно, «А – это Англия...».

A Mondays продолжали выдавать хиты. «Pills, Thrills and Bellyaches» [120]120
  «Таблетки, нервишки и боль в животе» (англ.).


[Закрыть], сопродюсером которой выступил Пол Оукенфолд. журнал N ME назвал лучшим альбомом 1990 года. Mondays собрали стадион Уэмбли, и в конце их выступления под безумные аплодисменты над сценой зажглась огромная буква «Е». И все-таки что-то было не так. В то лето, во время поездки на Ибицу, пока остальные участники группы расслаблялись и шалили на пляже, как буйная молодежь на вечеринке «Для тех, кому от 18 до 30», Райдер почти все время сидел у себя в номере, непривычно молчаливый и угрюмый, и щурясь выходил на солнце только для коротких фотосессий. Его пресс-агент Джефф Барретт довольно прозрачно намекал на «тяжелые наркотики».

Несколько месяцев спустя стало известно, что Райдер подсел на героин и на время записи альбома поддерживает силы с помощью метадона. В декабре он лег в реабилитационный центр «Прайори клиник» в Чешире. Главный смысл Mondays – человеческое воплощение экстази – был одним ударом разрушен. Фанаты, считавшие своих кумиров веселыми и беззаботными певцами любви, почувствовали себя опустошенными: героин, тяжелый наркотик, последнее табу в городе. Райдер признался, что принимал его, «чтобы остыть», с тех пор, как был подростком. Мечта начала прокисать.

Казалось, краеугольные камни эйсид-сообщества рушатся один за другим. В результате полуторагодовой слежки полиции за Hacienda и Konspiracy было принято решение лишить владельцев клубов лицензии. Администрация Hacienda была в бешенстве: вместо того чтобы бороться с бандами, власти пытаются закрыть клубы. Администрация решила бороться. Для начала Тони Уилсон нанял известного адвоката Джорджа Кармэна, представлявшего интересы политика Джереми Торпа и комика Кена Додда, выступить защитником по делу Hacienda и тем самым дал полиции понять, что просто так они не сдадутся. Затем Пол Коне связался с лидером лейбористской партии Манчестера Грэмом Стринджером, который пообещал оказывать поддержку клубу, подчеркивая в своих заявлениях важность Hacienda для жителей Манчестера и существенность вклада клуба в улучшение международного статуса города.

Ну а после всего этого дирекция Hacienda заявила о своем намерении полностью искоренить торговлю наркотиками и, насколько это возможно, их прием в стенах клуба. Для этого посетителям раздавались флайеры с надписью: «Пожалуйста, не покупайте и не принимайте, повторяем: НЕ покупайте и НЕ принимайте наркотики в этом клубе». На входе производился жесточайший досмотр, постоянных посетителей прогоняли, и в здании были установлены видеокамеры, металлодетекторы и инфракрасные датчики общей стоимостью 10 000 фунтов – первый знак того, какую большую роль системы видеонаблюдения будут играть в клубной культуре 90-х.

Результат был разрушительный. Число посетителей резко уменьшилось, атмосфера в одну ночь испортилась, и Hacienda перестал быть сказочным садом удовольствий и превратился в очередной холодный индустриальный склад, каким когда-то он и был. Клуб, который только-только, впервые за все время популярности эйсид-хауса начал наконец приносить прибыль, теперь ожидали большие финансовые трудности. «Атмосфера была невыносимая, – говорит Пол Коне. – Не запретить наркотики мы не могли, но в каком-то смысле это было очень лицемерное решение, потому что мы знали, как важны наркотики для клуба: если там не было экстази, не было смысла туда приходить. Так что мы просто мучили и себя и других – вместо того чтобы разом со всем покончить, лишили клуб его веселья и остроты».

Чтобы изменить образ клуба, вышибалы перестали впускать в него людей, которые выглядели как-то не так – иногда ими оказывались даже самые преданные фанаты клуба. В августовском вы– пуске Freaky Dancing один из его создателей был изображен стоящим у входа в Hacienda, и один из вышибал преграждал ему дорогу со словами: «Не сегодня». Людям, для которых клуб значил так много, было трудно смириться с его гибелью. «Самое страшное было то, что я очень сильно в него верил, – говорит Ник Спик-мэн. – Мне хотелось сказать: "Не нужно все портить, пусть все останется, как есть". Нам казалось, что он значит куда больше, нам и в голову не приходило, что все держалось на одном только наркотике, – мы были уверены в том, что все гораздо глубже и важнее. Но потом, оглянувшись назад, я вдруг осознал, что многие люди, с которыми я тогда дружил, были полным дерьмом. Это тоже было для меня сильным потрясением: мы искренне верили, что все эти люди останутся нашими друзьями до самой смерти, но даже и это было испорчено: гибла не только сцена, портились отношения между самыми близкими друзьями. Во многом и здесь были виноваты наркотики, потому что из-за них люди становились немного психическими и параноидальными, было много жертв. Freaky Dancing больше не выходил. Он просто умер».

В Konspiracy Крис Нельсон и Марино Морган не могли себе позволить адвоката уровня Джорджа Кармэна, и у их клуба не было национального статуса, чтобы обратиться за поддержкой в муниципалитет или в NME, который сделал Hacienda темой номера – статья называлась «Самый знаменитый клуб Британии». Они не могли взять под контроль даже собственных вышибал и помешать лидерам банды Читхэм-Хилла вроде наводящего ужас «Белого Тони» Джонсона превратить клуб в свою базу. Manchester Evening News нарисовала ужасающую картину: Konspiracy – сырой, переполненный людьми притон; тысячи наивных молодых людей танцуют плечом к плечу с жестокими, опасными монстрами, которые отказываются платить за вход и всю ночь требуют бесплатных напитков; черные банды из Читхэм-Хилла дерутся с белыми бандами из Сэлфорда; сотни людей в открытую курят марихуану; полицейским предлагают ЛСД. На слушании дела по отзыву лицензии Крис Нельсон был объявлен «лицом, неготовым и недостойным обладать лицензией», и к концу 1990 года клуб закрыли – ровно через год после открытия.

«Тони Уилсон безусловно знал, что делает, он умел защитить свои деловые интересы, и мы были не в силах ему противостоять, – говорит Нельсон. – Впрочем, все равно это было отличное время, я ни о чем не жалею. Клуб сделал для меня очень многое во многих смыслах, и я рад, что все закончилось прежде, чем кто-нибудь умер или что-нибудь вроде того. Пожарные выходы у нас не открывались, контроля не хватало, помещение было слишком большим и жарким. Давление становилось слишком сильным. Мы переоценили свои силы».

Теперь, когда «их» клуб, Konspiracy, был закрыт, куда было податься бандитам? Конечно, обратно в Hacienda. Несмотря на то, что клуб получил отсрочку с отзывом лицензии, через три недели Hacienda тоже закрыла свои двери после того, как главному вышибале клуба угрожали пистолетом. «Мы вынуждены пойти на этот шаг, чтобы защитить своих работников, членов клуба и наших клиентов, – говорилось в заявлении Тони Уилсона прессе. – Нам до смерти надоела жестокость, проявляемая некоторыми лицами» [The Guardian, январь 1991). Еще бандиты пили в клубе Dry лейбла Factory, и в тот вечер, когда Mondays и Roses дебютировали в «Тор Of The Pops», вспоминает местная журналистка Мэнди Джеймс, «эти парни заказывали шампанское с таким видом, как будто бы это была их пластинка и как будто они лично взрастили эти группы». Бесплатное шампанское они тоже требовали, сегодня – две бутылки, через неделю – четыре: «Я видел, как они пили шампанское Moet не заплатив, а потом избили кого-то пустой бутылкой до полусмерти, – рассказывал один из работников бара газете Manchester Evening News. – Я уже не удивляюсь, когда они достают пистолеты и требуют все, чего им хочется. Похоже, никто не может ничего с ними поделать, даже полиция».

Банды из Сэлфорда и Читхэм-Хилла не были представителями «организованной преступности», это были либо случайно собравшиеся вместе люди, либо преступные семьи из этих районов, движимые не только честолюбием, напускной храбростью и страстным желанием доказать, что они круче других, но еще и банальной жадностью. В 1989 году экстази-гангстеров восточного Лондона удовлетворяла контролируемая ими часть клубов на окраине города; в Манчестере же жадность бандитов была если и не сильнее, то, во всяком случае, заметнее.

Начиная с конца 1989 года Шон Райдер намекал на то, что главные лица города перешли на новый наркотик. Шон говорил, что, когда он открыл для себя экстази, он глотал таблетки целыми днями и целыми днями был на седьмом небе. Но когда ощущения от экстази полностью исследованы, медовый месяц позади и экстази нужен тебе только для того, чтобы попытаться снова почувство– вать то, что чувствовал вначале, понимаешь, что пора двигаться дальше. «Ты принимаешь экстази один год, и все, конец», – говорил Шон [Vox, июнь 1991). Но поскольку наркотики по-прежнему были ему нужны, Райдер перешел на кокаин.

Количество конфискованного полицией и таможенными службами кокаина свидетельствует о том, как сильно возросла популярность этого наркотика в конце 80-х и начале 90-х. Кокаин больше не считали «наркотиком-шампанским», доступным только богатым яппи и звездам шоу-бизнеса. Теперь его принимали на улицах и в клубах. «Знаете, экстази был классной вещью два года назад... Из-за него все были такими мирными. Но теперь жестокость снова возвращается в манчестерские клубы, – говорил Райдер на пике популярности «Мэдчестера». – Теперь все курят крэк. Весь Манчестер как с ума сошел... сначала все помешались на экстази, это было что-то, а теперь эти парни, которые раньше сидели на экстази, курят крэк. И все наши лондонские знакомые... везде одно и то же» (The Face, январь 1990). Братья Доннелли организовали компанию по производству повседневной одежды под названием «Gio Goi», и оформление их первых футболок запечатлело царившую тогда атмосферу. На одной большими буквами было написано слово «Гибралтар» – «потому что все сейчас коптят камни» [121]121
  «Камень» (Rock) – так британцы прозвали свою скалистую колонию Гибралтар. Это же слово является сленговом названием крэка («коптить камни» означает «курить крэк»), то есть слово «Гибралтар» на футболке – это своего рода шарада, в которой загадано слово «крэк». Однако у шарады есть и более глубокий смысл: в 1988 году подразделение САС совершило рейд на базу ИРА, во время которого погибли много ирландцев-боевиков. Сражение происходило на Гибралтаре, поэтому выражение «to smoke rocks» («коптить камни», «курить крэк») на сленге означает еще и «убивать»


[Закрыть], а на другой просто говорилось: «Берегись дождей и пистолетов» [122]122
  Манчестер славится своей дождливой погодой, а о пистолетах уже говорилось выше.


[Закрыть].