Текст книги "Горький ветер"

Автор книги: Мэри Пирс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– Вам, ребята, выпивка за мой счет. Я всегда люблю угостить солдат.

– Я знала, что ты вернешься, Том, – обрадовалась Тилли. – Я в этом никогда не сомневалась. Ни разу. Ты мне привез сувенир?

– Нет, – сказал Том, – никаких сувениров.

– Покажи ей шрам на груди, – сказал Дик. – Это ведь и есть сувенир.

– Это еще долго будет продолжаться? – спросил Эмери.

– Теперь уже нет, – ответил Том.

Как-то утром в понедельник Том и Джесс чинили амбар для Исаака Мепа на склоне Липпи-Хилла. День был холодным, с моросящим по лицу серым и промозглым дождем. Джесс возился с новыми стропилами в амбаре, где можно было укрыться от дождя. Он остановился, думая, что ему послышалась музыка, и пошел к дверям, чтобы послушать.

Духовой оркестр в будний день? У него, должно быть, что-то не то со слухом! И все же там, внизу, за серой пеленой дождя, что-то звенело, шумело, и он понял, чем это объясняется. Догадка осветила его лицо, словно лучи восходящего солнца.

– Это конец войны! – крикнул он Тому. – Вот что это значит! Наконец-то! Война кончилась!

Он бросил пилу, схватил куртку и побежал вниз по тропинке, оставив Тома позади. Он добежал до дороги у подножия холма, а там уже шли к Хантлипу люди из Отчетса, Пекстона, Дагвелла и Блегга. Они колотили в кастрюли, сковородки и все, что подвернется под руку, собирая по пути как можно больше народа.

– Война кончилась! – сказали ему. – В одиннадцать часов было подписано перемирие. Кайзер удрал в Голландию. Скоро наши сыновья вернутся домой!

– Слава Богу! – сказал Джесс. – Я знал это в ту самую минуту, когда услышал весь этот гвалт! У меня самого двое парней, Вильям и Роджер. Они вернутся домой! Они вернутся домой!

Он присоединился к шумной процессии и приплясывал вместе со всеми, похлопывая людей по спине и рассказывая им о Вильяме и Роджере.

– Мой старший сын, он бомбардир, а второй, он, знаете ли, артиллерист. Господи, какое счастье! Они вернутся после стольких лет!

И чтобы поскорее оказаться дома, он побежал короткой дорогой через поле, разгоняя во все стороны овец и коров.

На кухне в Коббзе Бет сидела за столом и резала на доске капусту. Старик Тьюк стоял у окна, бабуся Тьюк сидела у огня.

– Вы что, новостей не слышали? – удивился Джесс. – Перемирие! Война кончилась! Все вышли на дорогу, гремят так, что слышно в Скарне. Вы хоть что-то слышали тут?

– Да, слышали, – отозвалась Бет.

– Вы, кажется, не очень-то довольны, – сказал он, засмеявшись. – Я думал, вы одуреете от радости.

Неподвижность Бет обескуражила его, и он смешался, увидев на столе под ее рукой распечатанную телеграмму. Вильям и Роджер были убиты в бою. В воскресенье десятого. В одиннадцать утра. За двадцать четыре часа до подписания перемирия.

Только два дня назад пришло письмо от Вильяма: «Мы с Роджером живы-здоровы, моем за ушами и держимся вместе, как вы нам велели».

Они погибли вместе возле своего орудия, когда вражеский снаряд попал прямо в их расчет.

Столярные мастерские в тот день прекратили работу, людей отпустили по домам. Дик, отпущенный в специальный отпуск, вошел в дом, в котором стояла ужасная тишина. Бетони рассказала ему новости. Он сразу же отправился искать отца и был поражен, услышав, как тот всхлипывает в пустых мастерских. Он ушел прочь, не в силах видеть такое горе. Вернувшись позже, он увидел, что отец стоит, сгорбившись над верстаком.

– Почему у меня отняли сыновей? Почему? Почему?

– У тебя еще есть я, папа. У тебя есть я.

Джесс не ответил, и Дик снова ушел, обиженный и расстроенный.

Несколькими днями позже пришла небольшая посылка с вещами убитых мальчиков: письмами, фотографиями, чековыми книжками и кокардами. Джесс пришел в ярость при виде этих вещей. Ему хотелось швырнуть их в огонь.

– Зачем они нужны, если нет ребят?

– Незачем, – сказала Бет. – Просто как воспоминание.

Она повесила кокарды над их портретом, приколов их к рамке. Джесс зарычал и вышел из комнаты, оттолкнув Дика, стоявшего в дверях. Бет обернулась и увидела, какими глазами смотрит мальчик на портрет братьев.

– Ты не должен ненавидеть их за то, что они умерли.

Дику стало стыдно. Как могла мать угадать его чувства? Отец ничего не знал. Он просто перестал их всех замечать.

– Теперь я не нужен отцу. Мне кажется, он жалеет, что я не умер вместе с ними.

– Отец сейчас не в себе. От тебя зависит, будешь ли ты терпелив с ним.

Стремясь как-то утешить Дика, Бетони повела его на церемонию в Чепсворт-парке. Часть земли, около пятнадцати акров, была выделена мистером Чемпли для празднования подписания перемирия. Над воротами повесили флажки, включили фонтанчики с питьевой водой, из старой каменной голубятни выпустили голубей. Этот парк будет называться «Полигон» и станет местом отдыха для жителей Чепсворта. Сам дом и оставшаяся земля уже были превращены в дом для искалеченных солдат. Единственный сын мистера Чемпли погиб в битве у Полигон Вуда.

– Нам не стоило тут болтаться? – спросил Дик.

– Конечно же, нет, – сказала Бетони.

– Отец, кажется, думает по-другому.

В самом Хантлипе празднования продолжались почти целую неделю, завершившись в воскресенье после наступления темноты факельным шествием по деревне. Соломенное чучело кайзера в настоящем шипастом шлеме и с иссохшей рукой тащили с веревкой на шее, а потом повесили на старой виселице. Под ним развели костер, и когда чучело вспыхнуло, внутри него начали с громкими хлопками разрываться спрятанные фейерверки.

Том стоял в темноте одни, глядя, как взлетают в небо желтые языки пламени. Теперь кайзер свалился с веревки, и уже сама виселица была объята пламенем и скоро свалилась в него. Поющие и танцующие радостно приветствовали ее падение.

Том чувствовал себя ходячим привидением, существом из другого мира. Веселившиеся были ему чужими. И эта ночь была ненастоящей. И горящий костер никак не мог согреть его. И звучавшие голоса произносили бессмысленные слова. И хотя здесь под луной собралось так много людей, протягивавших друг другу руки, ни одна рука не могла дотянуться до него. Он был словно окутан пеленой тьмы и одиночества.

– Том! – послышался голос, и к нему подошла Тилли Престон. – Я тебя повсюду ищу. Дик сказал, что ты где-то здесь. Почему ты не танцуешь, как остальные? Пришел Харри Йелленд со своим аккордеоном.

– Я не слишком здорово танцую, Тилли. Я не твердо стою на ногах. Но ты иди, танцуй, если хочется. Я лучше постою тут спокойно.

– Я тоже не очень-то хочу танцевать. Они тут все такие увальни. Я бы лучше сходила погулять, подальше от этого шума, а ты?

Она просунула руки под его локти и прижалась к нему, глядя в его худое смуглое лицо, освещенное красным светом костра. Ей хотелось нежно обнять его и поцеловать его израненные глаза.

– О чем ты думаешь, Том?

– Я думал о Вильяме и Роджере, – сказал он, – и обо всех ребятах, которых уже нет.

– Не грусти, Том. Не смотри так. Им бы не хотелось, чтобы ты горевал о них, тем более в такую ночь, как эта.

– Я просто задумался, вот и все. – И он обернулся посмотреть на нее. – Ты уверена, что не хочешь пойти потанцевать?

На Тилли была красная вязаная шапочка с помпоном и длинный шарф того же цвета, с такими же помпонами на концах. В длинном зимнем пальто и ботинках с пуговичками она выглядела совсем маленькой, как ребенок, собравшийся покататься на коньках по замерзшему пруду.

– Тебе надоело мое общество, Том?

– Я не говорил этого.

– В таком случае ты пойдешь погулять?

– Хорошо, – сказал он, – пойдем прогуляемся.

Она повела его в амбар в Нью-Срейксе, на ферму своего дяди на краю выгона, и они поднялись на сеновал. Там она расстегнула пальто, и он почувствовал тепло ее тела рядом. Взяв его руки в свои, она провела ими по груди, увлекая его вниз, в мягкое, сладко пахнущее сено. Он чувствовал ее горячее дыхание на своих губах. Она знала, что легко может заставить его любить себя.

* * *

Церковный колокол в Истери, который молчал из-за трещины уже более тридцати лет, был заново отлит в честь погибших жителей деревни. И в последнее воскресенье ноября, когда жители окрестных селений пришли на торжественную службу по случаю этого события, он мелодично зазвонил над их головами в знак радости.

– Когда мы с твоей матерью венчались здесь, – сказал Джесс Бетони, – этот колокол играл печальную мелодию. А теперь есть что послушать, правда?

Старые воспоминания развязали ему язык. Он снова стал почти самим собой.

– Как чудесно слышать звон церковных колоколов после стольких лет молчания и знать, что они звонят по всей Англии. И еще приятно узнать, что капитан возвращается домой, не так ли? Ты и вправду не хочешь, чтобы я отвез тебя на станцию?

– Не хочу, папа. Я лучше пойду одна.

Бетони нервничала перед встречей с Майклом после двух Лет разлуки. Ей казалось, что она его совсем не знает, почти не помнит, как он выглядит, и не могла понять, как ни старалась, что же она чувствовала к нему перед их вынужденным расставанием.

Но когда наконец-то он сошел с поезда и она увидела его похудевшее лицо с медленно появляющейся улыбкой и загоревшимся взглядом, ей стало ясно, что, если бы даже он был с ней совершенно незнаком, он все равно мог бы претендовать на ее любовь. Она повидала так много таких мужчин, с лицами, изможденными от страданий, и чувствовала, что они могли бы получить эту любовь, которую дают свободно, без унижения.

– Бетони, – сказал он. – Я думал, это путешествие никогда не кончится. Поезд останавливался на каждой станции.

– Майкл. Дорогой. Ты выглядишь таким больным.

– У меня был этот чертов грипп. Я чувствовал себя после него, как слабый котенок.

Когда он обнял ее, она почувствовала его скованность, будто внутри него была сжатая пружина.

– Ты выйдешь за меня, Бетони?

– Да, – прошептала она. – Да. О, да!

– Господи, спасибо тебе за это. Я так хотел тебя. Я, наверное, умер бы, если бы ты сказала «нет».

– Я не сказала «нет», я сказала «да».

– Я держался только благодаря этому. Мыслями о тебе. Я помнил, как ты на меня смотрела в прошлый раз на этой самой станции, когда ты пришла к самому отходу поезда. Помнишь?

– Да, – сказала она, – помню.

– Если бы тебя сегодня здесь не было, – сказал он, – и ты не смотрела бы на меня вот так же, я не знаю, что бы я сделал.

– Майкл. Дорогой. Яздесь.

Она почувствовала, как напряжение постепенно проходит, когда он отпустил ее и посмотрел ей прямо в лицо.

– Пойдемте, вы, оба, – сказала его мать. – Там ждет машина.

Вскоре было объявлено об их помолвке, и Бетони стала часто бывать в Кингз-Хилл-хаусе. Миссис Эндрюс благословила ее, но считала, что им нужно подождать со свадьбой. Возможно, месяцев шесть, а то и год.

– Не кажется ли тебе, что я и так слишком долго ждал? – спросил Майкл.

– Ты болен. Честно ли по отношению к Бетони жениться на ней, пока ты не поправился?

– Мне не понадобится так много времени, чтобы поправиться.

Оставшись наедине с Бетони, он сказал ей об этом.

– Мать говорит, это нечестно по отношению к тебе. Я в самом деле такая уж развалина?

– Твоя мать думает, что мы не совсем подходим друг другу. Она думает, что если мы подождем, то можем передумать.

– В таком случае мы подождем! – сказал он мрачно. – Хотя бы только затем, чтобы доказать ей, как она заблуждается. Я не возражаю, пока могу видеть тебя часто.

– Я тоже не против. Мои братья погибли не так давно, так что будет даже лучше отложить свадьбу. К тому же сейчас очень много срочной работы.

Ее работа на фабриках уже закончилась. Теперь она работала в Чепсворт-парке, помогая в доме для больных и искалеченных солдат. Там под руководством врачей-добровольцев люди учились пользоваться протезами; контуженных учили заново разговаривать; людей с сожженными легкими учили жить с оставшейся у них частью жизни; а за теми, у кого уже ничего не осталось, ухаживали, продлевая их полные боли последние дни.

Бетони разъезжала по трем графствам, собирая деньги, набирая помощников, приобретая необходимые лекарства и оборудование. Часто она ухаживала за больными, мыла и кормила беспомощных, подставляла плечо калекам на металлических протезах, вывозила их в креслах-каталках на солнышко в оранжерее. Там были такие, кто ужасно заикался или же говорили совсем невнятно, и Бетони сидела с ними, пытаясь разобрать их безумные рваные высказывания.

Там был один парнишка Джонни Клегг, чьи мозги, казалось, были словно завязаны узелками. У него не было ни друзей, ни близких, никто не приходил навестить его; он пугал всех тем, что внезапно набрасывался на кого-нибудь, вопя что-то непонятное не своим голосом. Вид у него был совершенно дикий, и когда его не понимали, он впадал в безумие.

Однажды он подошел к Бетони, схватил ее за руки и начал дико трясти. Потом потащил ее к пианино.

– Анино! – кричал он. – Анино! Анино! Мам-вгда-игла-енку!

– Песенку? – спросила она. – Твоя мама всегда играла какую-то песенку?

– Гра! Гра! На-гла-мидом!

Бетони села к пианино и заиграла «Дом, милый дом». Рядом с ней стоял совершенно неподвижный Джонни, внимательно слушая мелодию. А когда она повернулась к нему, он упал перед ней на колени, спрятал лицо в ее подоле и зарыдал.

После этого он успокоился. Ему впервые удалось объясниться, и Бетони, приспособившись к его речи, смогла научить его говорить более внятно.

Том стоял на повороте Стоуни-лейн, глядя на маленький опрятный коттедж из красного кирпича. Дверь была открыта, ее удерживал железный крюк; на дорожке лежало несколько кучек соломы. Из трубы поднимался голубоватый дымок.

В дверях показалось облако пыли, из которого вышел мужчина со щеткой на длинной палке. Он выглядел намного старше, чем Том предполагал, половину лица закрывала кудрявая седая борода. Он вымел пыль в сад и теперь стоял, облокотившись на щетку и глядя на Тома, стоявшего за воротами, засунув руки в карманы.

– Я видел тебя раньше. Чего тебе надо, что ты ошиваешься вокруг моего дома?

– Я искал Линн, – пояснил Том. – Я хотел узнать, вернулась ли она.

– Если бы Линн была дома, – сказал Джейк Мерсибрайт, – я бы сам тут пыль не гонял.

Он вышел на дорожку и собрал солому. Том заметил, что он прихрамывает на одну ногу.

– Откуда ты знаешь мою дочь?

– Я был во Франции. В госпитале в Руане. Я живу в Хантлипе, и Линн просила зайти передать привет.

– Чего же ты тут болтаешься, вместо того чтобы идти прямо к двери? Ты что, думал, я тебя съем?

– Нет, – сказал Том. – Я так не думал.

– Ну, если ты пришел рассказать, как она там, то давай, не тяни.

– У нее все хорошо. Она велела передать вам, чтобы вы не волновались.

– Никакого письма?

– Я больше ничего не припомню.

– Ну, значит, скоро приедет, уж я-то знаю!

Мерсибрайт повернулся уходить. Он, казалось, забыл про Тома. Но, немного подождав, заговорил снова:

– Я получил от нее письмо сегодня утром. Она, видимо, приезжает завтра. Кто ее спрашивал, что мне сказать?

– Том Маддокс.

– Ну, заходи еще, – сказал Мерсибрайт. – Через денек-другой, когда она устроится. Я ей скажу, что ты придешь.

Он вошел в дом и закрыл дверь.

Через три дня, когда Том снова слонялся по дорожке, Линн увидела его из окна и выбежала навстречу. На ней было темно-зеленое платье с воротником-стойкой, яркие красно-рыжие волосы аккуратно собраны в узел, а на затылке выбивались кудрявые пряди. Ее темные глаза сияли. Она смеялась знакомым ему смехом.

– Почему ты не подойдешь к двери и не постучишь? Ты, наверное, думаешь, что тебе здесь не обрадуются?

Она взяла его за руку и повела на кухню. Отец сидел возле плиты, покуривая старомодную глиняную трубку, напоминавшую своей формой желудь. Он жестом пригласил Тома сесть рядом, и Линн тоже уселась немного в сторонке, наблюдая за лицом Тома.

– Как твои глаза?

– В общем-то довольно неплохо.

– Больше не болят?

– Я бы сказал, что это не боль. Не совсем. В голове у меня иногда немного стучит, но ничего особенного.

– А как твоя нога?

– В целом неплохо.

– Сдается мне, – сказал отец, – тебя, парень, словно в мельнице молотили.

– И все-таки я остался жив, а это что-нибудь, да значит.

– Да уж, достаточно только взглянуть на тебя.

– Не обращай на отца внимания, – сказала Линн. – Я никогда не обращаю. Так для него же лучше.

– У нас есть пиво угостить парня?

– Откуда мне знать? – спросила она, смеясь. – Я всего-то пять минут дома.

Но она встала и сходила куда-то в дальнюю часть кухни и вернулась с двумя кружками пенящегося пива.

– Вот это мне по душе! – повеселел отец. – Когда за мной ухаживает девушка. Пока тебя не было, мне этого очень не хватало, но думаю, я неплохо справлялся.

Он одним глотком отпил полкружки, вытер пену с усов и бороды и посмотрел на Тома проницательным взглядом.

– Мне будет нелегко, – сказал он, – когда моя дочь выйдет замуж и уйдет от меня.

Когда Том ушел, Линн села рядом с отцом, сложив руки на коленях и посмеиваясь. Он строго посмотрел на нее.

– Я навел кой-какие справки о Томе Маддоксе.

– Вот как! Невероятно!

– Его родители, кажется, никогда не были повенчаны.

– Но ты ведь, конечно же, не ставишь это ему в вину?

– Нет. Конечно, нет. Но лучше знать такие вещи. Но есть кое-что и похуже.

– Что же именно?

– Его отец был пьяницей и убил жену в припадке гнева. А потом повесился на дереве. Твой Том тогда был малышом двенадцати месяцев.

– Бедный мальчик, – согласилась Линн.

– Но я слышал не только плохое, но и хорошее. Говорят, он толковый работник. Занимается резьбой по дереву в мастерских Изарда и Тьюка и первоклассно плотничает. – Джек наклонился к огню, чтобы прикурить трубку. – Так что совсем неплохо, что он не ослеп после того взрыва.

– Он тебе нравится, папа?

– Пока еще рано говорить об этом. Ему о себе нечего особо рассказать, так ведь?

– Не так уж много и я могу.

– А у тебя щечки такие же пухленькие, не похудели в чужих краях.

– Пуф! Пуф! Пуф! – сказала она, глядя, как он зажигает трубку. – Старый курильщик! Все время дымишь!

– Вопрос в том, нравится ли он тебе.

– Думаю, нравится.

– Но ты не уверена?

– Он странный парень, напоминает мне дикого звереныша. Дикого не в смысле злого, а какого-то пугливого, застенчивого. Как лесной олень.

– Бьюсь об заклад, эти солдаты в вашем госпитале не все были такие скромники.

– Нет, далеко не скромники.

– Я от этого просто бешусь! – воскликнул Джек, ударив ладонью по ручке кресла. – Как подумаю, что такая девочка, как ты, должна была ухаживать целых два года за грубыми солдатами. Они не заслуживают того, чтобы за ними смотрели такие милые девушки, как ты.

– Отец, успокойся, ты не знаешь, что говоришь! – сказала Линн, и ее глаза наполнились вдруг слезами. – Ты не имеешь понятия, через что прошли эти люди.

– Я, помнится, тоже был солдатом, совсем недолго, в восьмидесятых…

– И ты все равно не знаешь, через что прошли эти люди в эту войну. Никто не знает, кроме тех, кто видел все собственными глазами. Нельзя говорить, что они не заслуживают. Ты не прав, так нельзя, я не потерплю! Ты не знаешь об этом ничего.

– Хм. Должен сказать, это просто замечательно, когда дочурка, которая знает все, говорит отцу, что он ничего не знает!

– Я видела храбрость… самопожертвование… и так много любви среди солдат. Та работа, которую я делала, была просто ничто, и я не хочу, чтобы ты ругал их, отец.

Линн наклонилась и коснулась его колена. Она отбросила печаль и снова смеялась, поддразнивая его, а слезы все еще блестели у нее на щеках.

– Ты злился только потому, что я ушла и тебе пришлось самому заботится о себе. Ну, так ведь?

– Теперь, когда ты дома, не стало лучше. Моя кружка уже полчаса пустая.

* * *

Часто, бывая в Лайлак Коттедже, Том впадал в задумчивость, наблюдая, как Линн гладит белье на кухонном столе или вяжет и штопает, сидя у огня. Иногда его взгляд был таким пристальным, что она чувствовала неловкость.

– У тебя такой взгляд, – сказала она ему однажды. – Нельзя так пристально смотреть на людей, Том, особенно часами не говоря ни слова.

– Извини, – он отвернулся, щурясь на огонь в плите.

Но при виде набегающей на его лицо краски и серьезного выражения глаз Линн пожалела о своем замечании, сделанном при отце. Она не хотела обидеть Тома и поэтому пояснила:

– Ты можешь смотреть, если хочешь. Ты можешь смотреть на меня сколько тебе угодно! Я знаю, в чем дело. Это все из-за моих рыжих волос. Этого вполне достаточно, чтобы на них смотреть, я уверена.

Том улыбнулся. Его взгляд ненадолго остановился на ее лице, и он снова отвел его. Он думал, что бы сказать.

– Теперь уже недолго осталось. До Рождества, я хочу сказать. Думаю, дней восемнадцать.

– Ну, ты молодец, – сказал отец. – Мы это выяснили уже год назад, не говоря уже о снеге, если он будет.

– Отец, пожалуйста, – попросила Линн.

– Я знаю, я не очень-то разговорчив, – сказал Том. – Парни в армии так говорили. И Бетони всегда то же говорит.

– Я встретила Бетони в Чепсворт-парке и сказала, что знакома с тобой. А она сказала: «Так вот где Том проводит все вечера в последнее время!»

– Ну, теперь она знает.

– Разве это такой уж секрет, Том, что ты приходишь сюда навестить нас?

– В общем-то нет. Я бы так не сказал.

– Ты никому не рассказывал?

– Нет. Кажется, нет.

– Тогда это, должно быть, и вправду секрет, до тех пор пока Бетони не скажет кому-нибудь?

– Она этого не сделает, – сказал Том.

– Ну, тогда хорошо. Сохраним секрет.

– Ты, кажется, снова меня дразнишь.

– Боже праведный! – сказала Линн. – Как будто я могу!

Вечером, после того как Том ушел, Джек заговорил с дочерью серьезно.

– Что ты чувствуешь к этому парню?

– Я точно не знаю, трудно сказать. Я его знаю не так давно… Но у меня такое чувство, словно мы знакомы всю жизнь.

– Ты его любишь?

– О, дорогой! Что за допрос? Я должна решить сегодня же?

Она смотрела на него, наклонив голову, и смеялась над его бородой и нахмуренными бровями. Но Джека не так-то просто было отвлечь.

– Тебе бы лучше решить, чего ты хочешь, потому что он любит тебя, и даже очень. Это так же верно, как то, что в Глостере есть большой собор.

– Да, – Линн стала серьезнее. – Наверное, любит.

– Ты должна помнить об этом и не морочить ему голову.

– Ты думаешь, я морочу ему голову?

– Нет, но тебе нужно задуматься над всем этим и разобраться в своих чувствах, что к чему.

– Да, – согласилась она. – Наверное, нужно.

Теперь каждый вечер сразу же после ужина Том приводил себя в порядок и уходил из дома. А сегодня, в воскресенье, он заторопился после ленча в полдень.

– Куда это он ходит? – спрашивал Джесс. – Как ты думаешь, Дик, он ухаживает за кем-то?

– Не знаю, папа. Он мне ничего не рассказывал.

– В любом случае это не нашего ума дело, – сказала Бетони.

– Правда? – удивился Дик, вставая из-за стола и прихватив кусок хлеба. – Думаешь, я этого не знаю? Думаешь, я пытаюсь пронюхать, в чем тут дело? А почему бы и нет?

Он вышел из дома и пошел за Томом к Мельничному мосту, стараясь не попасться ему на глаза. Сразу же за Молтхаусом Том свернул на дорогу к Блеггу, и когда Дик дошел до поворота, он уже миновал Шеферд-кросс. А когда он прошел мимо старого разрушенного коровника, на дорогу вышла девушка, и глядя из дверей Молтхауса, Дик увидел, что это Тилли Престон.

Он вернулся домой довольный и рассказал отцу о том, что видел.

– Ну, – сказал Джесс, – она всегда была приветлива с ним, эта девчонка, а?

Но Бетони была крайне удивлена:

– Ты уверен, что это была Тилли Престон?

– Еще бы! Я ведь ее частенько раньше встречал.

Тилли поджидала Тома у старого коровника. Она окоченела от холода и дрожала. Лицо у нее было совсем несчастным, с покрасневшим носом.

– Ты избегаешь меня, Том Маддокс?

– Нет, вовсе нет.

– А мне кажется, да! – сказала она, растирая себя руками. – Да, я в этом уверена!

– Ты умрешь от холода, Тилли, если в такую погоду будешь ходить без теплого пальто.

– Кто виноват, что я болтаюсь тут? У тебя нет права бегать от меня после того, что было между нами. И я не должна была искать тебя. Тыдолжен приходить ко мне!

– Это была просто ошибка, – сказал Том. – И по правде говоря, это никогда не должно было случиться.

– Ошибка? Правда? Прекрасно, скажу я вам! Ну и подарочек ты мне сделал, сказать такое!

– Все равно, это была ошибка.

– Немного поздновато для таких признаний. Мы далеко пойдем с такими заявлениями.

– Может, и так. Но я не знаю, что еще сказать.

– В тот вечер, когда это произошло, ты был довольно-таки счастлив. Ты был доволен такой возможностью, не отпирайся. А теперь у тебя есть другая игрушка и тебе все равно, что будет со мной?

Тилли плакала, закрыв глаза, слезы катились из-под покрасневших век. Она тряслась, замерзнув до костей, и плакала, всхлипывая и прижимая ладони ко рту.

– Тебе надо идти домой, – сказал Том, – иначе ты совсем окоченеешь.

Он протянул руку, чтобы прикоснуться к ней, и она тут же схватила ее, прижав к груди.

– Почему бы тебе не пойти ко мне и не повидать отца? Скажем ему, что мы собираемся пожениться. Я знаю, ему будет приятно. Он совсем по-другому относится к тебе с тех пор, как ты ушел на фронт.

– Нет, – сказал Том и отдернул руку.

– Почему нет? – спросила она. – Почему бы нам не пожениться?

– Потому что для нас в этом не будет ничего хорошего.

– А если придется? – сказала Тилли. – Если у меня будет ребенок?

Том молчал. Он долго смотрел па нее.

– Но ведь его нет, так? Нет, конечно же, нет.

– Я не знаю, еще слишком рано. Но я все время думаю об этом, и меня это так пугает, что я почти решила броситься в ручей Деррент.

– Не может быть. Ребенка нет.

– Почему бы нет, Бога ради? Такое случается, тебе бы следовало знать, судя по тому, как ты сам родился.

– Знаю, что случается, но вопрос в том, случилось ли это с тобой.

– Я не знаю. Нужно надеяться на лучшее, правда? Если мы постараемся, ничего такого не произойдет.

– Только без глупостей!

– Слишком поздно говорить об этом.

– Ты знаешь, о чем я.

– Нет, не знаю. Что ты имеешь в виду?

– Если ребенок все же есть, ты ведь ничего такого не сделаешь, чтобы повредить ему?

– Нет, – сказала она. – Ничего такого не случится, обещаю тебе. – И она взглянула на него из-под ресниц. – Тебе ведь не все равно, что со мной будет после всего этого? Я знала это в глубине души. Я знала, ты не оттолкнешь меня.

– Думаю, мне лучше проводить тебя домой.

– И поговорить с моим отцом?

– Нет! – сказал он. – Мне ему нечего сказать. – Он засунул руки в карманы. – Мне нужно время, чтобы все это обдумать. Мне нужно будет знать о ребенке.

– А тем временем ты будешь бегать за этой дочкой Мерсибрайта, которая живет с отцом на Стоуни-лейн? Ну да, ты можешь делать вид, что удивлен, но я-то знаю, почему тебя все время тянет в Блегг!

– Мне нужно идти, – сказал Том и пошел в сторону Паппет-Хилла.

– Ты еще услышишь обо мне! – закричала она пронзительно. – Ты не можешь выбросить меня, как старую перчатку. Только не после того, что было между нами! Я этого так не оставлю. Не оставлю!

Однажды вечером, неделю или две спустя, Джек Мерсибрайт зашел в «Розу и корону» выпить пинту пива и купить четыре новые глиняные трубки.

– Сегодня здесь тихо, – сказал он Тилли, у которой он был единственным посетителем.

– Слишком многие лежат в постели с гриппом, мой отец с братьями тоже.

– Ты сама не заболеешь, надеюсь?

– Надеюсь, нет. У меня и без того полно неприятностей.

– Мне грустно об этом слышать, – сказал Джек.

– Вам будет еще грустнее, – Тилли облокотилась о стойку, – когда вы узнаете, в чем дело.

– О чем это ты, девочка?

– Мне довелось узнать, что Том Маддокс теперь ваш друг и вы принимаете его у себя в доме.

– Это правда, он друг моей дочери.

– Вам надо бы предостеречь ее, – сказала Тилли, – а то она кончит так же, как и я, с ребенком от него.

Покуривая трубку, Джек посмотрел в ее серьезные глаза. У него на лице не отразилось ничего. Она не могла прочесть на нем его мысли.

– Том знает, что у тебя будет ребенок?

– Я не была в этом уверена в последний раз, когда виделась с ним, а он с тех пор ко мне не приходит.

– А что отец? Он знает?

– Господи, конечно, нет! Отец убил бы меня. Убил бы, честно. Он не очень-то хорошего мнения о Томе Маддоксе. Пока мы не договоримся между собой о дне свадьбы, я не решусь назвать его имя.

– Ты, дорогуша, слишком легко говоришь о своих неприятностях.

– Я бы никому другому не стала о них распространяться. Но вам нужно подумать о дочери. Вы же не хотите, чтобы и на нее свалилось такое.

– Вряд ли, – сказал Джек. – Моя дочь не потаскуха.

Он допил пиво и ушел, не сказав ни слова.

Он пошел прямо домой. Когда он вошел на светлую теплую и уютную кухню, Том помогал Линн мотать шерсть. Он держал моток на вытянутых руках, а Линн сматывала нитку в клубок.

– Боже, – испугалась она, когда Джек встал между ними, – ты выглядишь так, словно убил кого-то, папа.

– У меня есть для этого причина, – сказал Джек. – Я разговаривал с Тилли Престон, и она сказала, что у нее ребенок от твоего ухажера.

Том и Линн сидели друг против друга, их колени соприкасались. Линн остановилась и посмотрела на Тома непонимающими глазами. Он видел, как смех гаснет в них; лицо ее медленно холодело; у него внутри было так же холодно и пусто. Он почувствовал внезапный стыд.

– Ну? – зло спросил Джек. – Это правда или нет, что ты занимался любовью с этой девушкой?

– Что за слова, – проворчал Том. – Занимался любовью!

– Можешь сам выбрать то слово, что тебе нравится. Я только спрашиваю правда ли это?

– Да, правда. Бесспорно.

– И ты знал, – сказала Лини, уставившись на него, – что у Тилли будет от тебя ребенок?

– Нет, наверняка не знал. Она подозревала, что так, но не была уверена.

– Ты не ходил к ней, чтобы выяснить?

– Нет, – сказал он и отвернулся.

– Как давно ты не видел ее?

– Неделю. Десять дней. Не знаю.

– И ничего не говорил об этом? Приходил сюда каждый вечер, вел себя так, словно ничего не произошло, зная, что у Тилли такие неприятности! Что, по-твоему, должно было с ней произойти?

– Наверное, я просто перестал думать об этом.

– Чудесно, очень удобно!

Линн наклонилась и взяла из его рук моток. Она положила его к себе на колени. Лицо у нее было бледное, и она смотрела на него так, словно едва верила в услышанное.

– Ну, – сказал Джек, – и что ты собираешься предпринять? Тилли полагает, что ты женишься на ней.

– Не знаю зачем, – сказал Том. – По-моему, она знает, что я не люблю ее.

– Но ты должен! – воскликнула Линн. – Так ведь? Да? Ну хоть немного? Или ты из тех, кто цепляется за любую юбку?

– Это случилось в ночь фейерверка, – сказал он. – Народ тогда был словно безумный. Но это не значит, что я люблю ее. Да и она ни капельки не любит меня. Мне прекрасно известно.

– Как ты можешь знать? Ты ее спрашивал?

– Мне не нужно спрашивать, я и так знаю.

– Ты не думал о ее чувствах. Да, слишком неудобно. Это кое-что еще, что ты выбросил из головы!

– По тому, как ты со мной разговариваешь, – сказал Том, – мне кажется, что будет лучше, если я уйду.