Текст книги "Горький ветер"

Автор книги: Мэри Пирс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Во время холодов вдоль всей линии фронта стояла тишина. Слишком уж тихо, говорил Ньюэз, и все боялись худшего.

– Ну-ка, Кокс, сходи-ка поглядеть, что там джери поделывают, и скажи им, чтобы не дергались.

– Думаешь, они и вправду собираются отправить нас к чертям?

– Мрачные слухи всегда верные. Они разобьют нас еще до того, как янки успеют построиться. А потом немцам особо напрягаться уже не придется.

Слухи себя оправдали. Все взятые в плен немцы говорили о большом наступлении, и с передовых наблюдательных постов было видно, как к передовой подтягиваются свежие подкрепления, оставаясь вне зоны досягаемости британских орудий. Погода улучшалась. Мартовские ветра высушивали землю. Недалеко от Камбрэ британские солдаты, рывшие укрепления, неожиданно попали в газовую атаку. Каждые два человека из трех были выведены из строя. Том, отвозивший письмо в Монтеваль, видел длинную вереницу этих отравленных газом людей, ослепших, потерявших голос, пробиравшихся, взявшись за руки, по зигзагообразным ходам сообщения к тыловой линии. Он насчитал сто тридцать три человека.

– Они поправятся? – спросил он санитара в Чесле.

– До известной степени, – ответил тот.

В ночь на двадцать первое немцы начали массированный обстрел британских укреплений по всей линии фронта от Круазели до Ла-Фера. Ничего подобного до сих пор не знали: передовые гарнизоны британцев как бурей пригнуло к земле, оглушило и парализовало, а земля вокруг словно распалась на части.

– Вот оно, – сказал Ньюэз. – Когда это кончится, они налетят на нас, как мухи на коровье дерьмо, черт их побери.

С того места, где они лежали, им были видны разрывы британских орудий в Сен-Квентине. Вспышки превратили ночь в день. На некотором расстоянии от них, на правом фланге, разнесло в пух и прах пулеметный расчет, а чуть подальше, у самых окопов, легло три снаряда.

– Бедняги, – посочувствовал Ньюэз. – Вместе с этими пулеметами разнесло и Уилки. Я любил старину Уилки. Я буду ужасно скучать по нему. Он мне задолжал шиллинг в покер.

Пробившись сквозь плотный туман, выглянуло солнце, а немцы продолжали обстрел все утро. В девять тридцать он прекратился, и показалась немецкая пехота: одетые в серое, люди выходили из серого тумана. Передовые посты открыли огонь.

Туман помогал противнику; солдаты выбегали не цепью, а небольшими группами, прорываясь сквозь плохо вооруженные заслоны британцев и атакуя их с флангов и с тыла. Вскоре передовые посты были уничтожены. Несколько уцелевших человек отступили.

В основной линии обороны царило замешательство. Офицеры сновали взад-вперед, призывая солдат держаться. Один молоденький младший офицер пробегал уже несколько раз.

– Сохраняйте спокойствие! Сохраняйте спокойствие! – кричал он людям на бруствере. – Сохраняйте полное спокойствие и тщательно прицеливайтесь.

– Черт его побери, – проворчал Ньюэз. – Как раз он-то и суетится больше всех.

Капитан Хайат, их взводный командир, наблюдавший с бруствера за полем боя, был спокоен и собран, готов отдать приказ открыть огонь. Впереди из тумана показалась группа немцев, бегущих по открытому пространству. Прозвучала команда, и прогремел ружейный залп. Группка немцев исчезла, и ее место заняла другая, позади которой маячило еще несколько. Сразу в нескольких местах немцы прорвали линию обороны.

На Шестой батальон, сидевший в окопах в Артишоке, с обоих сторон наседали немцы, и над ним нависла опасность быть отрезанным от своих. В воронки послали солдат с гранатами, чтобы прикрыть отступление с обоих флангов. Том отправился на правый фланг вместе с Ньюэзом, Дансоном, Гровером и Кумбсом. Батальон откатывался назад, огрызаясь на ходу, пока не добрался до безопасного редута Сэндбой. Последними должны были отступить команды гранатометчиков. Они оставались до тех пор, пока не кончились все гранаты, а затем поодиночке стали прорываться к своим.

Том попал под огонь немецкого пулемета и был ранен в обе лодыжки. Он подполз к воронке и скатился на дно. Пулемет вел огонь из-за насыпи в пятидесяти ярдах. Вдруг раздался взрыв, и пулемет замолчал. Хорошо нацеленный снаряд нашел свою цель.

Портянки и бриджи Тома были порваны в клочья и висели лохмотьями, пропитанными кровью, с присохшими на них кусочками мяса. Он пытался открыть санитарный пакет, когда услышал голос и увидел Ньюэза, сползавшего к нему. В зубах у него была незажженная трубка.

– Чертов дурак! – сказал Том. – Вернулся через все это!

– Я подумал, может, у тебя найдутся спички.

Он встал на колени рядом с Томом и вылил по пузырьку йода на каждую рану. Повязка сразу же напиталась кровью, и Ньюэз снял свои портянки и использовал их как дополнительные бинты. Том потерял сознание и больше уже ничего не помнил.

Ньюэз взял Тома на руки и потащил его через поле, которое уже было занято противником. Единственным прикрытием ему служил густой туман, и все же ему удалось добраться до своих целым и невредимым и отнести Тома на медицинский пост, который находился почти в двух милях от передовой. Когда Том пришел в сознание, Ньюэза уже не было рядом.

* * *

Том провел три недели в полевом госпитале Сен-Ирак, а потом его отправили надолго в пакгаузы в Обриле. Он беспокоился за своих ребят, потому что новости, приходившие с фронта, были действительно мрачные. Немцы прорвались по всей линии, и союзники отступали, ожесточенно сражаясь за каждую милю. Верховный главнокомандующий обратился ко всем частям. Их прижали к стенке, говорил он, и они обязаны сражаться до конца.

Однако к концу мая немецкое наступление стало терять силу и линия обороны британцев начала укрепляться. Надежда вернулась, возрастая все более, и скоро в воздухе повеяло уверенностью.

В середине июня Том вернулся в свой батальон, стоявший в резерве в Шантерене. Прошло три месяца, и многих друзей уже не было: кого убило, кого с тяжелыми ранениями отправили домой. Но Боб Ньюэз и Пекер Дансон оставались по-прежнему, и Дейв Раш снова вернулся.

– Ну и джери, конечно, с нами. Вон они сидят там. Только не дразни их, если можешь, а то в последнее время они что-то потеряли чувство юмора.

– Я думал, тебя с твоим ранением отправят домой, – сказал Тому Пекер Дансон.

– Только не Тосса, – сказал Ньюэз. – Он куда крепче, чем выглядит.

Дважды в июне немцы атаковали Блини, но оба раза были остановлены. Потом в этом районе атаки прекратились, и в Шестом батальоне все было спокойно. На правом фланге, в осажденном Реймсе все еще держались, а слева наступление противника остановили в лесах на берегах Марны. В середине июля немцы предприняли еще одну попытку прорыва, но их остановили и отбросили к Веелю, и к концу месяца наступление противника захлебнулось по всему фронту.

Во время наступившего затишья у союзников появилась возможность восстановить силы. Они подсчитывали потери и переформировывали части. Вскоре они были готовы к удару, который мог бы положить конец войне. Американцы собирались с силами. Боевой дух французов пылал снова. На этот раз все должнозакончиться к Рождеству.

Август и сентябрь показали, что перелом наступил. Союзники наступали, гоня противника через всю Францию. К началу октября линия Гинденбурга снова была в руках союзников.

– Что ты будешь делать, когда окажешься в Берлине, Пекер?

– Станцую с кайзером «Голубой Дунай» [16]16
  Известный вальс Иоганна Штрауса.


[Закрыть]'.

– А потом?

– Сяду на ближайший поезд домой, конечно.

Шестой батальон был на марше. За последние шесть педель им не пришлось участвовать в боях, но теперь, после тщательной подготовки, их снова перебрасывали па фронт.

В маленьком городке под названием Валлон Сен-Жак люди оборачивались, глядя им вслед. Женщины выбегали навстречу с чашками кофе для солдат, старикам хотелось пожать им руки, а детвора махала маленькими трехцветными флажками. В одном доме, очевидно борделе, группа женщин, стоявших на балконе, посылала им воздушные поцелуи и показывала голую грудь.

– Томми, заходите! Мы вас развлечем! Soldats anglais, мы сдаемся!

– На обратном пути, – отвечали солдаты. – Не забудьте о приглашении!

И проходя мимо, они запели свой вариант популярной песенки:

 
Зажги-ка поярче свой красный фонарь!
Мы скоро вернемся – все будет, как встарь…
Пусть дешево ценят солдатскую кровь,
Два франка мы сможем отдать за любовь…
 

За городом уже слышался пушечный грохот в нескольких милях к востоку, который напомнил им, что война еще не закончена.

– Уже идем! – проворчал Дансон. – Опять в эту чертову мясорубку.

– Да просто еще одна речка, – успокоил Ньюэз.

В сыром дождливом сентябре они шли через Ле-Бёф, Лё-Транслуа, Шенау, Рокеньи. Этот район они слишком хорошо знали. Многие друзья были здесь похоронены. И погода была тоже знакомая. В этой стране когда-нибудь кончается дождь? Это даже хуже Манчестера, говорил Шатлворт. Несколькими днями позже они прошли мимо руин Ла-Було и такой же темной дождливой ночью подошли к окопам передовой.

Они заняли позиции под названием Кантри Пойнт. Взводы В и Д должны были совместными усилиями атаковать и продвигаться по дороге, называвшейся «Бычья Аллея». Взводы А и Б должны следовать по правому флангу и занять позиции под названием Петушиная Шпора. В пять утра, с первыми лучами солнца, британская артиллерия открыла огонь, и четыре взвода пошли в наступление под прикрытием пушек вверх по скользкому склону.

Впереди висела толстая пелена дыма от разрывов, которая двигалась точно по рассчитанному времени. Первая волна наступающих смешалась, отброшенная назад разбитой землей, не видя ничего впереди из-за сносимых назад клубов дыма. Приказы тонули в общем шуме.

Вынырнув из дыма, Том оказался возле немецкого пулеметного расчета, споткнувшись о его проволочное заграждение. Пулемет разбило на куски, а расчет был убит. Он обошел его справа, и еще полдюжины человек пошли с ним. Двое упали, сраженные пулями снайперов, прятавшихся где-то на нейтральной полосе. Остальные перебежками продвигались дальше. Но оставшиеся в цепи исчезли где-то за пеленой дыма, а перед этими немногими, что вырвались вперед, расстилался бескрайний заболоченный пустырь. Шел сильный дождь. Видимость была ужасная. Тому показалось, что они проскочили свой рубеж. Группа остановилась, чтобы определиться.

– Если это ипподром в Челтенхеме, – сказал Бёд, – то сегодня, кажется, заездов не будет, парни.

– Идем дальше или возвращаемся? – спросил Том.

– Вперед, – сказал Браунли, – и будем надеяться на лучшее.

Они уже прошли ярдов триста, когда перед ними разорвался снаряд. Пятерка легла, потом снова двинулась вперед. Теперь им были видны вражеские окопы вдалеке слева, отмеченные орудийными вспышками и клубами дыма, висевшими в пелене дождя. Им были видны и свои, кишащие, как муравьи в муравейнике.

– Боже правый! – удивился Ньюэз. – Мы зашлисовсем не туда, это точно.

Они развернулись и побежали. Теперь дождь хлестал по их лицам. Когда они пробирались по грязи, справа, из обложенного мешками с песком укрепления застрочил пулемет; Браунли упал замертво, а Бёд перегнулся пополам: пуля попала ему в живот. Трое оставшихся нырнули в воронку, Ньюэзу пуля пробила руку.

Том и Тарроп выглянули из-за края воронки, пытаясь определить нахождение пулеметного расчета. Это сделал случайный британский снаряд, один из шести, выпущенных батареей полевых орудий в Суань-ла-Маре, и они увидели дым от разрыва. Том и Тарроп вышли на помощь Бёду, но нашли его уже мертвым с перекошенным лицом. Они поползли обратно к Ньюэзу, который сидел в воронке, посасывая пустую трубку.

– Не рассказывайте мне, я знаю, мы здорово влипли. Нас помянут в официальных сводках и попросят прочесть лекцию новобранцам «Как заблудиться в наступлении».

– Ты в порядке, Боб?

– Нет, от меня осталась только половина, Тосс.

– Давай посмотрим, что с рукой. Я тебе помогу.

– Ну, тогда полегче, мне эта рука пригодится, когда я буду играть в шары за Вустершир на будущий год.

Том забинтовал сильно разбитую руку и дал Ньюэзу свою фляжку. Тарроп стоял на краю воронки, оглядываясь, с ружьем наперевес. Вдруг раздался резкий щелчок, и он замертво рухнул, покатившись вниз по склону, пока не плюхнулся в лужу на дне. Том быстро подполз к краю и выглянул. В соседней воронке послышалось какое-то шевеление, и он прицелился. Снайпер вскинул руки и упал. Том остался на месте, наблюдая.

– Ты попал? – спросил Ньюэз.

– Да, но думаю, где-то здесь есть еще.

– Наши ребята уже получили за нас. Так что нам лучше убраться отсюда к черту и поскорее, как только найдем другую воронку.

Полевые орудия в Суане били опять, и снаряды ложились очень часто.

– Безмозглые гомики, – сказал Ньюэз. – Можно подумать, они узнают, что в воронке сидят англичане, когда увидят ее.

Том не успел обернуться, когда внутри воронки разорвался снаряд. Его отбросило взрывной волной, засыпало землей, и он почувствовал жжение. Он стал на колени и стряхнул с себя землю, которая весила целую тонну. Теперь все выглядело спокойным, а когда дым рассеялся, он увидел, что Ньюэза разорвало на куски. То, что осталось от него, едва ли можно было назвать человеком. Только трубка лежала совсем целая в нескольких ярдах. Том подполз к ней и, подняв, засунул в карман и застегнул его. Вдруг неожиданно прямо перед ним разорвался снаряд. В голове сверкнул фейерверк, и наступила темнота.

Когда он пришел в сознание, ему показалось, что была ночь, но потом он понял, что ослеп. Темнота была у него в голове. Ее не освещали ни звезды, ни осветительные ракеты, ни дальние вспышки орудий. Темнота была полной, и он находился в ее власти.

Верхняя часть черепа была совсем холодной, но внутри он чувствовал жгучую боль. Протянув руку, он нащупал осколки, впившиеся в лицо, голову, шею. Одежда свисала на нем клочьями, а тело казалось таким маленьким, точно его сначала поджарили, а потом отжали, и везде он нащупывал пальцами острые кусочки металла и камня, вонзившиеся в него силой взрывной волны. На груди у него была рваная рана с запекшейся кровью, которую он зажимал санитарным пакетом.

Он выполз из воронки на ровную землю. Глаза болели, горели, а когда он моргал, то чувствовал под веками песок. Он полз на животе, у него не было сил подняться, и он подталкивал себя одной рукой. Во рту у него пересохло, и он пил вонючую, противную, гадкую воду из луж. В этой земле гнили мертвые тела, и пары нитроглицеринового пороха отравляли все вокруг.

Он добрался до окопа и перевалился на дно. Это был старый, давно заброшенный немецкий окоп, стенки которого во многих местах обвалились. Том немного прополз вдоль него, потом сел, прислушиваясь. Звук орудийных залпов был очень тихим, он подумал, что и слух тоже пострадал. Ему было очень холодно, он знал, что должен двигаться, но перед тем как предпринять еще одну попытку, он провалился в пустоту.

Он очнулся от тихого шуршания где-то поблизости. Наверное, крыса возилась среди костей. Но потом он услышал звук шагов и щелканье ружейного затвора.

– Кто здесь? – позвал Том. Он ничего не видел.

– Не двигайся, а то я стреляю! Руки вверх, ты, английский томми! И без глупостей. Ты мой пленник. Понятно?

Боже праведный! Он приполз прямо во вражеские окопы. И как его угораздило забраться так далеко? Но немец, кажется, тоже был совсем один: такой же, как и Том, отрезанный от своих, ищущий укрытия. Он заметил, что Том ранен и безоружен. Потом послышался такой звук, словно немец прислонил винтовку к стенке.

– Боже ты мой! Да ты совсем плохо выглядишь. На-ка, глотни воды.

– Вода, – сказал Том. – Да. Спасибо.

Он нащупал бутылку у губ и слабо отпил из нее, запрокинув голову. Вода была грязной и воняла бензином, но, должно быть, ее набрали в горном ручье, такой холодной она показалась Тому, горло которого горело. Он был слишком слаб, чтобы двигаться, а потому остался лежать, дрожа от холода, пока немец ощупывал его раны.

– Взрыв? Так, да? Тебя еще куда-нибудь ранило?

– Ослеп, – сказал Том и положил его руку себе на глаза. – Ничего не вижу. Kaput!

– Жаль! Бедняга! Очень неприятная штука. Когда придут мои товарищи, мы о тебе позаботимся. У нас хорошие врачи, они помогут тебе стать на ноги.

– Kamerad [17]17
  Товарищ (нем.).


[Закрыть], – сказал Том. Это было единственное слово, которое он понял.

Немец расстегнул его рваный китель и стал промывать рану на груди. Невидимые руки работали быстро, мягко и уверенно, приложив повязку к ране и забинтовав ее.

– Спасибо, – сказал Том. – Теперь намного лучше, правда.

– Ты меня благодаришь? Большое спасибо?

– Ну да, danke schön.

– Меня зовут Йозеф, а тебя?

– Не знаю. Обыщи меня! – Но через некоторое время понял. – Том, – сказал он устало.

– Том? Tommee? Ты меня за нос водишь? Фриц и Томми! Заметь, я никакой не Фриц, а просто Йозеф.

Потом, когда Том снова задрожал, он вскрикнул и вскочил на ноги.

– Я принесу тебе чего-нибудь поесть и, может, какое-нибудь одеяло.

Его не было долго. Том решил, что он ушел насовсем. Но он вернулся с серой немецкой шинелью и помог Тому надеть ее, обернув полы вокруг него и подняв воротник. Он принес и еды, и глиняную бутылку, полную какого-то спиртного.

– Сыр, – сказал он и положил Тому на ладонь маленький кусочек. Как это называется по-английски?

– Cheese, – сказал Том, кладя его в рот и медленно жуя. – Danke schön.

– Brot, – сказал Йозеф и на этот раз дал Тому хлебную корку. – А это как называется?

– Bread, – сказал Том. – Надеюсь, ты и себе оставил? Да? У тебя есть? Brot for Josef?

– Конечно. Тут еды на нас двоих и, естественно, порядочно шнапса.

Когда Том поел, Йозеф взял его руки и положил их на глиняную бутылку, помогая ему поднести ее к губам. Напиток был согревающим и влил в его жилы немного жизни.

– Шнапс. Как это называется по-английски?

– Думаю, это бренди, – сказал Том. – Хороший. Очень хороший. Мне от него намного лучше.

– Вкусно, да? Я очень рад. Ну, а теперь тебе надо хорошенько выспаться. – Йозеф стал издавать храпящие звуки.

– А, – сказал Том. Голова у него болела. – Да, ты прав, я уже почти выдохся.

– Ложись, вот так, хорошо. Я тебя покараулю. А немного попозже придут мои товарищи, и мы отнесем тебя на санитарный пункт.

– Сейчас ночь? – спросил Том. – Nacht, да?

– Да, десять часов.

– Похоже на то, – согласился Том.

Он лежал на спине, глядя вверх, но не видел ночного неба. Только какую-то пульсирующую черноту. Его глаза ослепли, а сам Том слишком окоченел, чтобы думать об этом. Он уснул мертвым сном.

Том проснулся от запаха горячего кофе и сел, оглядываясь. Его глаза не были так уж сильно повреждены, потому что, когда он смотрел вниз, на землю, темнота казалась сильнее, чем когда он смотрел вверх, на небо. И там, где Йозеф готовил завтрак, двигалось подобие тени. Только размытые бесформенные очертания, но от этого сердце Тома забилось с надеждой. Вчера чернота, сегодня серый туман. Возможно, завтра будет свет.

– Доброе утро, – сказал Йозеф. – Вроде посуше стало.

– Моим глазам уже лучше! – воскликнул Том. – Я вижу! Вижу!

– Что это значит? Я тебя не понимаю. Ты можешь меня видеть? Ты видишь мое лицо?

– Глаза, – сказал Том, показывая на них. – Кажется, что они намного лучше, чем были.

– Тебе лучше? Ты это хочешь сказать? Здорово, хорошо. Слава тебе Господи!

Он принес Тому завтрак из слегка подслащенного кофе, ломтика ржаного хлеба и кусочка жесткой холодной сосиски. Они сели друг против друга, между ними горел костер, и Том вглядывался в силуэт немца – темную тень на сером фоне. Жаль, он не знал, как тот выглядит. Ему хотелось дотронуться до невидимого лица. Он вытянул руки так, чтобы Йозефу было понятно. И тот, засмеявшись, провел его руками по своему лицу, дав Тому ощупать его черты.

– Я не красивый? Мне кажется, я просто красавец – не парень, а картинка. Тебе так не кажется?

Он засмеялся глухим смехом, и Том улыбнулся, поняв смысл шутки. Теперь у него было представление о лице немца: квадратное, с широкими бровями и морщинистыми скулами, небритым подбородком и натянутой кожей. И Том уронил руки на колени.

– У тебя не было достаточно еды. Тебе не стоило со мной делиться.

– Что? Что там было? Что ты говоришь?

– У тебя есть жена? – спросил Том. – Frau? Kinder? Семья?

– Ну да, конечно. У меня есть их фотография. Ах да, ты ведь не видишь. У меня жена Маргарет и двое детей: сын Петер и дочь Лотта. А еще собака Вальди. – Он залаял, как собака. – Hund! – сказал он. – Как это по-английски?

– Dog, – сказал Том.

– Dog. Он хорошо пасет овец. – И он заблеял. – Schafen! – сказал он. – А это как?

– Sheep, – сказал Том.

– Да, да. Хорошая dog с sheep. Ну, скоро я буду классно говорить по-английски!

Так, значит, этот парень был пастухом и жил па ферме. Зачем же он покинул ее и пошел воевать? В Германии что, и пастухи военнообязанные? Том не знал, как спросить об этом. Он взял свою чашку и выпил кофе.

Вдруг послышался шум. Невдалеке раздались голоса. Йозеф вскочил на ноги, вскрикнул и побежал по окопу. Том остался сидеть, навострив уши, пытаясь определить, что это за звуки. Потом послышался резкий хлопок ружейного выстрела, за ним несколько один за другим, а после паузы шаги, приближающиеся к краю окопа. Заговорили по-английски, Том ответил.

– Бог мой, тут один из наших парней внизу! – сказал голос, скорее всего офицера. – И выглядит довольно неважно. Как твое имя, парень, и из какой ты части?

– Двадцать восемь двести тридцать три, Маддокс, Шестой батальон дивизии трех графств.

– Я думал, ты немец, в этой шинели… Тебе повезло, что ты сразу же заговорил, а то я мог пристрелить тебя. Можешь идти, Маддокс?

– Думаю, да. Только я не очень-то хорошо вижу.

– Подожди минутку, мы тебе подадим руку. Каннингем! Доддс! Идите, подайте этому парню руку.

– А где Йозеф? – спросил Том.

– Кто этот вонючий немец? – сказал один из тех, кто пришел помочь ему. – Да он сдох, потому что заработал три-четыре пули.

– Но он был моим другом! Он спас мне жизнь! Он отдал мне свою шинель и поделился едой и питьем.

– На самом деле, Бог ты мой? – сказал офицер. – Ну, мне жаль, Маддокс. Но это он первым открыл огонь и попал моему Россу прямо в сердце. Это меня просто взбесило, уверяю тебя, потому что Росс был моим лучшим солдатом.

Пока Тома вели, ему рассказали, что битву у Ла-Було выиграли. Кантри Пойнт и Петушиную Шпору взяли, и восемьсот немцев сдались в плен. Весь этот сектор теперь был в руках англичан.

* * *

Каждое утро и по вечерам в переполненном госпитале в Руане Тома осматривал доктор, светя ему в глаза маленьким фонариком.

– Они будут видеть лучше? – спрашивал Том.

– Да, думаю, да. Они уже стали лучше, так ведь?

– Немного. Но не очень. Я все еще вижу только тени и очертания.

– Пока еще рановато. Тот снаряд, должно быть, разорвался слишком близко. Я бы сказал, вам повезло остаться живым.

В госпитале никогда не было тихо. В палате с Томом лежало еще человек сто, многие с тяжелыми ранениями, стонущие, кричащие и плачущие от боли. Медсестры работали без отдыха. Частенько они разговаривали слишком громко и нетерпеливо, а руки были слишком грубыми, безжалостно срывая одежду с истерзанных тел. Вся эта возня раздражала Тома, проводившего в темноте день за днем. У него болела и кружилась голова. Ему нечего было сказать этим проворным белым принцессам, болтавшим поверх его головы. Он был совсем один в центре этого мира движения и шума.

Но однажды он услышал спокойный девичий голос и почувствовал нежную руку и что-то пришедшее из мира, где нет суеты, рядом с собой.

– Рядовой Маддокс? Мне сказали, вы из Чепсворта, где делают горчицу.

Том улыбнулся. Голос девушки был голосом из дома. У нее был тот же акцент, хотя и не такой сильный. Она называла город «Чепсорт» на манер местных жителей.

– Вы, должно быть, тоже оттуда, если знаете эту поговорку.

– Я из Блегга, это местечко в четырех милях. Вы его знаете?

– Думаю, должен, я ведь сам из Хантлипа, совсем рядом. Мы с вами соседи.

– Говорят, люди в Хантлипе – это либо лисы, либо гончие. Вы кто из них?

– А в Блегге все носят лохмотья! – с удовольствием сказал он в ответ.

– Только не я, – сказала девушка. – Я получаю бесплатную форму. – Он чувствовал, что она улыбается. – А где в Хантлипе вы живете?

– Местечко называется Коббз, ближе к Мидденину. Там есть плотницкие мастерские – Тьюка и Изарда.

– Знаю, я там часто проходила.

– Как вас зовут?

– Линн Мерсибрайт.

– Я не помню, чтобы вы учились в школе в Хантлипе.

– Мы живем в Блегге только последние пять лет. А до этого мы жили в Стемли, а еще раньше в Скинтон Монксе. Мой папа немного бродяга. Он работает на ферме Аутлендз, и у него есть дом в Стоуни Лейн.

– Я знаю Аутлендз. Я там бывал много раз, но лучше не буду говорить, что я там делал.

– Браконьерствовал? Можете не волноваться, мой отец там просто работник. Он бы охотно вас благословил.

Том наклонился вперед, но она была только белой тенью.

– Жаль, что не могу рассмотреть вас как следует.

– Скоро сможете, я уверена. Но мне пора уходить, а то сестра устроит мне взбучку.

– Сиделка, – сказал он беспокойно. – Сиделка! Вы еще здесь?

– Да? В чем дело?

– Вы придете навестить меня еще?

– Да, конечно, я буду приходить каждый день.

До того как пойти добровольно на фронт, она служила в Мейнел-Холле. И когда война кончится, она вернется туда.

– На все Божья воля, конечно.

– Если верить тому, что говорят, это ненадолго.

– Хорошо бы так и было.

– Линн, – спросил Том, – сколько тебе лет?

– Почти двадцать два.

– Значит, ты на шесть месяцев старше меня.

– Вижу, ты получил письмо из дома. И еще посылку.

– Проблема в том, что я не могу ответить. Написать настоящее письмо. Все, что я могу сделать – заполнить бланк.

– Когда у меня будет время, я помогу тебе написать письмо. Может быть, завтра. Это мой выходной.

Когда она пришла на следующий день, Том сидел на террасе. Солнце ярко светило, и ему были видны его лучи в волосах Линн. Они были ярко-рыжие и сияли, как медь, потому что сейчас на Линн не было чепчика.

– Сегодня я тебя лучше вижу, – сказал он. – У тебя рыжие волосы.

– Миссис Уинсон из Мейнел-Холла всегда говорила, что они каштановые.

– Каштановые, точно. Я не мог найти подходящего слова.

– Я тебя просто дразнила, – сказала она со смехом. – Они, конечно же, рыжие, и кому какое до этого дело? Самое главное, что ты их видишь. Доктор Янг осматривал тебя сегодня?

– Рано утром, – сказал Том и через минуту добавил: – Сдается мне, он лысый.

Линн снова засмеялась. Он никогда не слышал раньше такого смеха. Он видел, как она откинулась в кресле.

– Ты ведь поправляешься, правда? – спросила она. – Скоро сможешь разглядеть наши бородавки.

– Бородавки? Ты что?

– Это еще одна шутка.

– Ты будешь писать мое письмо?

– Только одно, да? Скоро ты будешь делать это сам.

В конце этой недели он уже могвидеть. Его зрение почти вернулось к норме. Он увидел, что Коллинз, лежащий на соседней койке без обеих ног, был всего лишь восемнадцатилетним мальчиком. А Билл, на койке с другой стороны, дергался от столбняка. Видел он и отравленных газом людей, лежавших с бесцветными, обожженными лицами, дышащих с трудом, хрипло, со страшной болью, в чьих легких клокотала зловонная пузырящаяся пена и чья смерть приближалась день за днем.

Он также увидел, что рана на груди уже зажила, оставив темный багровый шрам; что все лицо и тело пересекали маленькие шрамы; что под повязкой на ноге не хватало двух пальцев.

– Я, кажется, легко отделался, – сказал он, – по сравнению с большинством здешних парней.

– Скоро тебя отправят в госпиталь в Англии.

– Да, знаю. Доктор говорил мне.

Теперь он увидел, что глаза и брови у Линн были темно-коричневые, а черты лица – мелкие и аккуратные, что ей дорого стоила ее веселость в окружении искалеченных людей.

Когда пришла пора уезжать, ему дали час на сборы. Он быстро уложил свои пожитки и заковылял на поиски Линн. Он нашел ее в последней палате, меняющей раненому повязку на шее.

– Похоже, мне пора уезжать. Пришел приказ. Они отправляют меня ближайшим поездом.

– Я слышала, что готовят людей к отправке, но не знала, будешь ли ты в их числе.

– Они никого особо не предупреждают, да? Я тут бегал, как ошпаренный кот.

– Эй! – сказал человек, которого Линн перевязывала. – Давай, сестричка, попрощайся со своим парнем. Я потерплю минутку-другую.

– Нет, – ответила она. – Я не могу бросить вас, не закончив перевязку. К тому же старшая сестра смотрит.

– Тогда я попрощаюсь, – сказал Том. Он видел, что старшая по палате сестра бросает на него сердитые взгляды. – Может, увидимся еще в Блегге?

– Конечно, – сказала Линн и обернулась к нему с улыбкой, глядя на него испытующе. – Ты мог бы зайти в Аутлендз и спросить моего отца. Скажи ему, что у меня все хорошо и я жду не дождусь возвращения домой.

Она вернулась к своему делу, и ее пациент сочувственно подмигнул Тому:

– Я бы дал тебе забрать ее на родину, старик, только, думаю, мне она нужнее, чем тебе.

Том кивнул и пошел прочь.

После месячного лечения в военном госпитале в Сосфорде Том вернулся домой в Хантлип. Его освободили от службы в армии, и он снова оделся в гражданское.

Ему было так непривычно спать в собственной комнате после переполненной больничной палаты или таких же переполненных комнат, в которых они были расквартированы. Часто он лежал, прислушиваясь к тишине, пока не различал домашних шумов сквозь эту оглушающую тишину. Он смотрел в окно, и его поражала неподвижность неба: его темнота, не разрывавшаяся вспышками в тумане; постоянство луны и звезд в ясную ночь. Он все время ждал вспышек от разрывов орудийных снарядов, сияния, освещающего небо и делающего его как бы пульсирующим. Ему долго приходилось привыкать к такой темной, тихой и такой совершенно спокойной земле.

– Почему тебя освободили от службы? – недоумевал Дик. – Если ты опять нормально видишь, почему тебя снова не забирают в армию?

– Похоже, я не подхожу под стандарт. Их контузило моими документами.

– Это все, что с тобой не так?

– Оставь Тома в покое, – сказала Бет сыну. – Скажи спасибо, что он вообще вернулся живым.

– Эй, не задавай так много вопросов, парень, – ворчал дед. – Том потерял, должно быть, кое-какие кусочки себя.

– Мне оторвало два пальца на ноге, – сказал Том.

– Вот как! – воскликнула бабуся. – А я собиралась связать тебе носки.

– Все равно ему будут нужны носки, бабушка, – сказала Бетони нетерпеливо.

– Сдается мне, что Тома ранило британским снарядом, – предположил Дик.

– Такие штуки случаются, – согласился Том.

Сам Дик теперь был в военном. Их часть находилась в Чеплтоне, и раз в месяц ему давали отпуск на выходные. У него отпало все желание идти на фронт. Это казалось ему сплошной неразберихой. Он был бы не против геройски погибнуть, но чтобы тебя убили свои же! Говорят, скоро война кончится, и он надеялся, что это правда.

Когда Том зашел за Диком в «Розу и корону», Эмери Престон встретил его весьма дружески.