Текст книги "Горький ветер"

Автор книги: Мэри Пирс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Мэри Пирс
Горький ветер

Среди лесов, под кроной дуба,

Чьи корни мохом заросли,

О чем-то шепчутся друг с другом

Травинки, скрытые в тени.

Там птичий свист над головой,

Ручей журчит в траве густой,

И среди лип, в прохладной мгле

Склонилась яблоня к земле [1]1
  Здесь и далее перевод стихотворных отрывков Н. Ораф.


[Закрыть].

Уильям Барнс

Если бы не сцена, которая произошла между их соседями по купе – дородной медсестрой и молодым человеком, напоминавшим клерка, Бетони и молодой офицер Майкл Эндрюс, сидевшие друг против друга всю дорогу от самого Падингтона, никогда и не завязали бы знакомства.

В Падингтоне вагон был переполнен. После Оксфорда он наполовину опустел. Медсестра села в Лонг Стоуне, а клерк в Милстоне, и она сразу же уставилась прямо на него, рассчитывая смутить молодого человека.

– Как вам не стыдно! – сказала она, когда он по глупости встретился с ней взглядом. – Здоровый молодой человек, в самом расцвете сил, полный энергии и годный к службе, и все еще в гражданском! Да уж! Мне было бы стыдно! Да, было бы!

– Это потому, что у меня астма, – сказал молодой человек, смущенно покраснев и спрятавшись за газетой.

– Они все теперь так говорят. По мне, вы выглядите достаточно здоровым, и если бы были настоящим мужчиной, то уже были бы капитаном и делали бы то, что делают другие доблестные солдаты.

Женщина взглянула на Майкла. Она ожидала его поддержки. Потом она наклонилась к клерку:

– Забавно, однако, как много случаев астмы обнаружилось за последнее время, не говоря уже о гастрите и странных случаях родильной горячки. Я бы назвала все это по-другому, если бы меня спросили!

Майкл уже больше не мог этого слышать.

– Мадам, успокойтесь! – сказал он резко. – Оставьте молодого человека в покое и попридержите язык!

Женщина была поражена, рот у нее открылся, обнажая зубы с прилипшими на них леденцами, которые она сосала.

– Вы не имеете права так со мной разговаривать. Если бы муж был со мной, вы бы просто не посмели так себя вести.

– Если бы ваш муж был здесь, он, я надеюсь, последил бы за вами.

– Ах, так! – воскликнула она. – Невероятно!

Она молчала всю дорогу, откинувшись на спинку сиденья и бросая гневные взгляды на газету, за которой спрятался клерк. Майкл снова повернулся к окну, и Бетони взглянула на него с интересом. Прямые светлые волосы немного в беспорядке, загоревшая кожа, лицо с орлиным носом, усталые серые глаза и рот с морщинками в уголках. За четырнадцать месяцев войны она успела уже привыкнуть к этим молодым, но постаревшим лицам.

Поезд останавливался на каждой станции. Когда клерк и медсестра вышли в Сэлтоне, Майкл повернулся к Бетони.

– Мне очень жаль, но эта чертова женщина меня просто достала.

– Это новое развлечение – насмехаться над гражданскими, – сказала Бетони.

– Если бы она знала, что это такое, если бы она хоть пять минут побыла там, ее самодовольное румяное лицо уже не расплывалось бы в улыбке.

– Но ведь кто-то должен идти сражаться.

– Конечно, – сказал он как-то нетерпеливо. – Но здесь все такие самодовольные, слишком разговорчивые, высокомерные и чертовски хотят крови!

– Но чего же вы от нас хотите? – спросила Бетони.

Он улыбнулся.

– Чтобы все были спокойными… довольными… тихими… – сказал он, – беседующими о крикете и рыбалке или урожае и о том, несутся ли теперь куры.

Бетони кивнула. Глядя на него, она чувствовала, что он очень устал.

– Вы были ранены, не так ли? – Она видела, как он неловко поворачивал плечо.

– Я ранен три раза, и вот опять как новенький. Просто заколдованный. Еще меня отравили газом во время последнего караула. Вот почему у меня такой грубый голос. Но не очень сильно, конечно, иначе бы я не рассказывал здесь свои истории.

– Вы в отпуске надолго?

– Пока не поправлюсь, возможно, на месяц.

– И куда потом?

– Опять слушать эту музыку.

– Как вы это выносите? – спросила Бетони восхищенно.

– У меня нет выбора, – сказал он, переводя разговор на нее. – Вы много путешествуете? – Он взглянул на ее чемодан, лежащий на полке.

– Достаточно много, но обычно не дальше Лондона. Я была там на одной конференции. Но в основном я езжу по центральным районам, слежу за условиями, в которых работают женщины на военных заводах.

– Вам это нравится?

– В какой-то степени да. В конце концов, это то, что делать необходимо. Но я всегда рада вернуться домой, в Коббз, где царят покой и тишина.

– Коббз? Где это?

– В Хантлипе, рядом с Чепсвортом.

– Я сам живу в Чепсворте, – сказал он. – Оттуда до Хантлипа можно прекрасно прогуляться. Могу я как-нибудь навестить вас?

– Конечно, приходите познакомиться с моей семьей, – ответила Бетони. – Я не могу поручиться, что они будут говорить о крикете, но кто-нибудь непременно вспомнит кур.

– В войне есть одна прелесть: мы можем быстро познакомиться, даже с противоположным полом.

Но он почувствовал, что, даже не будь войны, она не отказала бы. Она была спокойна, уверена в себе, прямолинейна и искренна с ним, а внешне очень приятна: с чистыми голубыми глазами и очень светлыми волосами. В ней была та безмятежность, к которой он стремился.

– Расскажите мне о своей семье, – попросил он.

На вокзале в Чепсворте Джесс Изард уже ждал дочь, готовый с важностью, присущей моменту, нести ее чемодан и сумку. Его честное лицо сияло, как и всегда, когда он приветствовал ее возвращение домой. Его гордость за дочь еще более возросла, когда она представила ему Майкла Эндрюса.

– Капитан Эндрюс будет навещать нас, папа. Он хочет посмотреть мастерскую плотника.

– Да, конечно, – сказал Джесс, пожимая руку Майкла. – Добро пожаловать. Вы тот самый капитан Эндрюс, что из Кингз-Хилл-хауса?

– Да, тот самый, – сказал Майкл. – Оттуда, прямо за станцией.

– Я как-то ставил вам новую изгородь на выгоне. Давно, еще когда был жив ваш отец.

– Вам, наверное, было бы приятно узнать, что она еще стоит.

– Еще бы, – сказал Джесс. – Она сделана из отличной древесины.

Его чувство собственной значительности не знало границ. Он расхаживал с важным видом. Эндрюсы были людьми известными. Они жили в Чепсворте многие годы. Но сегодняшнее торжество Джесса было несколько омрачено. Вместо маленького нарядного пони с коляской на станции их ждал старый фургон с мешками стружек и опилок, запряженный понурой лошадью по кличке Кольер.

– Во всем виноват твой дед, – сказал Джесс ворчливо. – Он взял коляску, чтобы ехать в Апхэм. И прочистив горло, обратился к Майклу: – Мы можем подвезти вас, капитан?

– Спасибо, я лучше прогуляюсь немного.

Он постоял на тротуаре, помахав им вслед. Джесс помахал в ответ, немного смутившись.

– Как ты думаешь, он отказался ехать из-за этого фургона?

– Ну конечно же, нет, – сказала Бетони. – Он не такой сноб, как ты, папа.

Сидя рядом с ним, она сжала его руку, как бы ободряя. Он не всегда мог понять, когда его дразнят.

Старый дом в Коббзе был тихим и спокойным в окружении дубов и вязов. Из плотницких мастерских сюда не доносился никакой шум. Теперь по субботам работу заканчивали в двенадцать часов. Только старик Тьюк всегда находил себе какую-нибудь работу.

– Вы покрасили вывеску, – заметила Бетони, когда они проезжали мимо ворот мастерской. Фамилии Изарда и Тьюка сияли свежей черной краской на белом фоне. – Что происходит, когда меня нет даже несколько дней!

– Это молодой Том сделал. У него хорошо получается покрасить что-нибудь. У него это от бедного покойного папаши.

В большой кухне мать накрывала на стол. Когда Бетони вошла, она остановилась и приветливо улыбнулась ей. Ее беспокойный взгляд предупредил Бетони, что кто-то прячется за дверью. Она рывком открыла ее и прижала маленького братишку, Дика, который уныло вошел, держась за нос.

– А, они тебе сказали! – протянул он с досадой. – А я собирался напугать тебя!

– Ты слишком любишь пугать людей, – сказал Джесс. – Вот, отнеси-ка сумку наверх к сестре.

– Нет, не нужно, – сказала Бетони. – Там есть кое-что, что я покажу вам, когда все соберутся.

– Она привезла подарки, – сказал Дик.

Ему было только пятнадцать, он еще был слишком маленьким и дожидался возвращения сестры дома. А вот Вильям и Роджер, сохраняя мужское достоинство, не спеша вошли немного позже.

– Хорошо съездила? – спросил Вильям.

– Держу пари, еле тащились, останавливались на каждой захолустной станции, – сказал Роджер.

– А что было в Лондоне, когда ты увидела этих шишек?

– Твоей сестре поручили важное дело, – сказал Джесс. – Она заведует целым регионом.

– Это как раз для Бетони, – сказал Дик, – учить народ, что и как делать.

К обеду бабушка Тьюк вышла из гостиной с очками на лбу. Старый Тьюк вернулся из Апхэма, где он приценивался к лесу, который так и не купил из-за высокой цены.

– Пользуются положением! – сказал он, ругаясь. – Они пользуются сложившимся положением, куда ни сунься.

– Где Том? – спросила Бетони.

– Опаздывает, как всегда. Мы начнем без него.

– Думаю, ухаживает за кем-нибудь, – сказал Дик.

– Скорее всего, пьет в «Розе и короне».

– Он плохо кончит, этот парень. Как и его отец, – сказала Тьюк, разыскивая повсюду свои очки. – Кругом одни пройдохи. Что общего у порядочного парня с этими пройдохами?

– Наша Бетони познакомилась с молодым человеком, – сказал Джесс. – С капитаном Эндрюсом из Кингз-Хилл-хауса. Они разговорились в поезде, и он, вероятно, придет к нам в гости.

– Один из этих денежных мешков?

– Все из горчицы слеплены, – сказал старик, – а теперь они живут как поместные дворяне.

– Капитан хороший парень, – сказал Джесс. – Чудесный молодой джентльмен, очень честный.

– Он будет думать о себе Бог знает что, – сказал Вильям с набитым ртом, – он же носит форму и все такое.

– Да нет же, нет! – воскликнула Бетони. – Разве он какой-то особенный?

– Да такой же, как и мы все, – сказал Вильям.

– Ну конечно! Ты рискуешь жизнью каждый день в мастерской, когда берешь молоток или стамеску!

– Ах, вот как?! – возмутился Вильям. – Теперь нам откроют глаза на правду! – Его лицо побагровело, а синие глаза вспыхнули. – Ты хочешь, чтобы и я надел форму и отправился на фронт жить в окопах, как крыса?

– Нет, я не хочу, – сказала Бетони. – Мне просто не нравится, как ты насмехаешься над теми, кто там воюет.

– И мне тоже, – сказал Дик. – Я бы пошел хоть завтра, если бы меня взяли.

– И я, – сказал Роджер. – Я такого же роста, как другие парни в восемнадцать.

– Давай, удачи тебе! – сказал Вильям. – Вы оба еще просто молокососы и не знаете, что к чему.

Он вскочил с места и, если бы мать не оборвала его, выбежал бы из комнаты.

– Сядь, Вильям, и перестань заливать стол чаем. Мы не будем спорить на эту тему, как, впрочем, и на другие Роджер, отрежь отцу хлеба.

Вильям сел за стол, все еще сердитый. Остальные заговорили, чтобы сгладить неловкое молчание. Слова матери было частенько вполне достаточно, чтобы все успокоились. У нее были та же сила характера, что и у деда, и собственное спокойствие и выдержка. Именно она была главой дома, как дед в мастерских.

В Кингз-Хилл-хаусе Майкл понежился часок в ванне и теперь, надев серые фланелевые брюки и белую рубашку, расчесывал волосы перед зеркалом в спальне. Позади, на полу, там, где он ее снял, лежала его форма.

В дверь постучала мать. Она вошла, наблюдая, как сын надевает твидовый пиджак.

– Дорогой! Тебе не годится твоя старая одежда. Ты так похудел. – Она повернулась к скомканной одежде, лежавшей на полу, и подняла его рубашку. – Майкл, это не дело – так обращаться с королевской формой!

– Пусть король сам надевает ее и его приближенные.

– Ты шутишь, конечно, – сказала мать, бросив рубашку с содроганием. – Я тебе не верю!

– Я совершенно серьезен, мама, – сказал он. – Теперь ты, вероятно, поймешь, почему так приятно снова надеть простую одежду.

– Твой слуга за тобой плохо смотрел?

– Это не его вина. Ничего нельзя поделать Мы там все одинаковые – вшивые, как ежики.

– Но ведь ты был в госпитале. Конечно.

– Меня от них избавили. Но личинки выживают, чтобы вылупиться на другой день.

– Боже мой! – сказала мать. – Я бы не пережила, если бы это началось и здесь.

– И я бы тоже. Там довольно плохо, на фронте.

– Бедный мой мальчик! Как я неразумна. Что мне делать с твоими вещами?

– Оставь их. Я отнесу их поварихе и попрошу сжечь в старой печке. Через несколько дней что-нибудь получится.

Вернувшись в комнату позднее, он застал мать за работой: она разбрызгивала дезинфицирующий раствор.

– Ты уходишь, дорогой? Не забудь, что обед в семь.

– Не забуду. Я просто хочу сходить в город выпить чего-нибудь.

– В пивной? – удивилась мать. – Но в гостиной есть много разных напитков.

– Мне хочется холодного пива.

– Я беспокоюсь, что ты идешь в этой одежде. Знаешь ли, люди часто бывают враждебно настроены против гражданских.

– Я знаю. Сегодня в поезде я был свидетелем такого отношения.

Рассказав матери об этом случае, он не умолчал и о Бетони.

– Она разъезжает по стране, занимаясь помощью женщинам, работающим на военных заводах. Поразительно, чем теперь занимаются девушки. Они прорываются и показывают сильный характер.

– Дочь плотника, ты говоришь? Как необычно!

– У нее не было гвоздей во рту или карандаша за ухом, мама.

– Не нужно быть таким чувствительным, дорогой. Я не думаю, что это та девушка, которая нужна тебе, вот и все. Но если я ошибаюсь, то, может быть, ты пригласишь ее на чай?

– Ты заходишь слишком далеко.

– Ну, вероятно, это не лучшая мысль. Продукты теперь слишком трудно достать, знаешь ли. Угощение стало большой проблемой.

Майкл улыбнулся, увидев, какой обед готовился на кухне. Мать, правильно поняв его улыбку, заметила мягко:

– Сегодня совершенно особый случай. Обычно мы так не едим.

– Извини, мама. Не обращай внимания. Дня через два я не буду таким кислым.

Идя по городу, он почувствовал себя так хорошо, что даже боль от раны доставляла ему некоторое удовольствие. Он чувствовал себя чистым, каким-то неземным. Даже настроение казалось физически ощутимым: запах хризантем в садах, вид каштанов, пламенеющих красным и желтым, звук больших часов на башне собора – он ощущал все это каждой клеточкой тела.

Когда он сидел в баре «Лебедь», потягивая чепсвортский эль, четверо работников сели за столик с хозяином и завели разговор о турнепсе и озимых. Он улыбался самому себе и жадно ловил каждое слово, пока какой-то пожилой мужчина не втянул его в спор о достоинствах домашнего хлеба.

А дома, в Кингз-Хилл-хаусе, встревоженная мать думала о том, когда же кончится война. Кажется, у Майкла появился вкус к низкому обществу.

Фруктовый сад в Коббзе был в полной силе. Яблоки были такими тяжелыми, что многие ветки склонились к самой земле, и Бетони, которая бродила между деревьями, часто приходилось нагибать голову. Она не помнила, чтобы когда-то был такой урожай. Она трогала яблоки пальцами – большие зеленые, и шершавые красные, и те пурпурные, которые очень нравились осам. Она как раз выбирала одно для себя, когда заметила Майкла, идущего к ней из дома.

– Я встретил вашего брата Вильяма, – сказал он. – Он рассказал, где вас найти.

– Он был вежлив с вами? – спросила Бетони.

– Да. А почему вы спрашиваете?

– Он последнее время не в настроении. Против войны и против военных.

– Значит, его чувства точно совпадают с моими.

– Думаю, он чувствует себя виноватым в том, что не пошел добровольцем.

– Скоро все решится в его пользу. Когда придет повестка.

– Бедный Вильям, – вздохнула Бетони. – Он так любит дом, и семью, и работу в мастерской. Он любит, чтобы все было в чистоте и порядке. Он просто возненавидит эту грязь, и путаницу, и потерю… – Она взглянула на Майкла. – Когда все это кончится? – спросила Бетони. – И где, где?

Майкл пожал плечами. Он знал, что должен сказать что-то успокаивающее: что немцы разбиты и это лишь дело времени – разгромить их окончательно. Такое настроение внушалось командованием. Но сам он чувствовал, что война будет продолжаться долго. Он не видел выхода. Ни одна сторона не одерживала победу. Не было иного пути, кроме полнейшего уничтожения. Возможно, именно поэтому он так устал от войны. Но как только он поправится, его прежний оптимизм наверняка вернется.

– Она должна кончиться когда-нибудь где-нибудь, – сказал Майкл. – Но не спрашивайте меня когда. Я не стратег, я только подчиняюсь приказам, в основном с закрытыми глазами, и делаю все, чтобы остаться в живых.

Они прогуливались по саду, и он заметил, как колышутся ее юбки, скользя по траве, когда они наклонялись, проходя под ветвями. На Бетони было темно-красное платье с черными воланами, и глядя, как кружатся юбки при каждом повороте, он знал, что будет вспоминать этот рисунок, когда бы он ни думал о ней.

– Вы говорили, что покажете мне мастерские.

– По воскресеньям они заперты, дедушка Тьюк за этим строго следит.

Но она все же показала ему здания мастерских. Когда-то, много лет назад, когда Коббз был фермой, в нем был хлев и конюшни. Во дворе лежали дубовые и буковые доски, сложенные крест-накрест с подложенными под них планками, чтобы воздух продувал и просушивал их. Она показала ему пилы и лебедки, склад лестниц и оград, кормушек и детских кроваток. И она рассказала ему все, что знала о деле, которое начал в 1850 году старый Вильям Тьюк, еще когда был девятнадцатилетним парнем и едва мог скопить достаточно денег, чтобы купить первые инструменты. Сейчас в мастерских работало двенадцать человек. Или могли бы работать, если бы двое не ушли в армию.

Они гуляли и разговаривали, пока не спустились сумерки и отец не пошел искать их, чтобы сказать, что ужин уже готов, и предложить капитану поужинать с ними.

Они уселись в большой кухне под низкими темными балками, за длинным столом, покрытым белой накрахмаленной скатертью. Собралось девять человек. Целый клан домочадцев. Десять, сказали ему, если считать и Джени, которая вышла замуж за Мартина Холта и жила теперь на соседней ферме в Энстере. Сам Майкл был единственным ребенком, и ему нравилось сидеть в окружении большой семьи. Ему хотелось теперь принадлежать обществу этих людей, разделяя силу, которую давало им единство. Он частенько чувствовал себя одиноко в собственном доме.

Во главе стола сидел Вильям Тьюк, который хорошо видел и хорошо слышал, несмотря на то что ему пошел уже восемьдесят пятый. А рядом с ним по левую руку сидела Кейт Тьюк, вдова его сына, близорукая и странноватая, которую молодежь называла бабусей. В конце стола сидела Бет, дочь Кейт, миловидная женщина со свежим лицом. Ее пшеничные волосы были заплетены в косу, уложенную вокруг головы. Она смотрела на всех спокойным взглядом синих глаз, следя за тем, чтобы каждому досталось то, что он хотел. Рядом с ней сидел ее муж, Джесс, такой же светловолосый, как и она. Не было ничего удивительного в том, что эта пара произвела на свет таких здоровых и красивых детей.

Но среди присутствующих был один чужак, парень по имени Том Маддокс, черноволосый и темноглазый, со впалыми щеками и темной кожей цыгана, сложенный необыкновенно изящно. Он был очень тихим, удивительно спокойным и, несмотря на то что он был одним из клана, все же оставался каким-то посторонним, чутким и внимательным, погруженным в свои мысли и отзывающимся только тогда, когда заговаривали с ним. Он на самом деле был белой вороной – сирота, которого взяли в семью и воспитывали с остальными детьми с девятилетнего возраста. Он держался особняком, как одинокая птица.

– Видите, он не наш, видите? – сказал маленький Дик, обращаясь к Майклу. – Мама так и не смогла отмыть его.

– Том ухаживает за девушкой, – сказал Роджер. – Ты знал об этом, папа? Это Тилли Престон из «Розы и короны».

– Это правда, Том? – спросил Джесс с важным видом родителя. – Если это так, то не стоило ли тебе спросить моего совета?

– Нет, – ответил Том, – это неправда.

– Ну, Тилли Престон очень к нему благосклонна. Она налила ему пинту пива бесплатно, когда он сидел там вечером в пятницу.

– А это еще одна вонючая ложь!

– Ты бы последил за тем, что говоришь перед посторонними людьми, Том.

– Ну, – сказал дед, – капитану приходилось слышать кое-что похуже, полагаю.

– Да, в самом деле, – сказал Майкл. – Правильно говорят – «ругается, как солдат».

– Но вы же не солдат? – спросил Дик. – Кто вы? Мы не видели вашей формы.

– Пехотинец, – ответил Майкл. – Второй батальон полка трех графств.

– Вероятно, вы видели военные действия?

– Во Франции сейчас действия идут полным ходом.

– Эти французы! – вдруг сказала бабуся, надевая очки, чтобы взглянуть на Майкла. – Вы им покажите, что почем, и научите уму-разуму!

– Ты о чем это? – спросил ее дед. – Они ведь наши союзники, как и бельгийцы.

– Союзники? – спросила бабуся. – Не думала, что им пришлось быть на нашей стороне!

– Давайте не будем говорить о войне – Майклу этого и так хватает, – предложила Бетони.

– Ему не нравится говорить об этом? Он отличается от большинства, – сказал Вильям.

– Давайте поговорим о курах, хорошо ли они несутся последнее время.

– О курах? – удивился Дик. – На кой черт говорить о курах?

– Это такая же хорошая тема, как и другие, – Бетони улыбнулась через стол Майклу.

После этого он часто приходил в Коббз. Для него это место стало привычным. Семья приняла его, даже Вильям.

Отдав долг матери, с которой он ходил на маленькие вечеринки, позволяя показывать себя в новой форме, он переодевался в удобную одежду и отправлялся на прогулку за город, где ел хлеб с сыром и пил пиво в тихих пабах [2]2
  Паб – пивная, трактир. (Здесь и далее примеч. перев.)


[Закрыть]. Он не мог нарадоваться этим дням и частенько в конце дня приходил в Хантлип, в старый дом в Коббзе к Бетони, которая заканчивала работу в шесть часов.

Как-то вечером они гуляли в лесу Милери, в миле от дома, на северном берегу ручья Деррент. Уже сгущались сумерки, и когда они взбирались вверх по тропинке, то заметили неподвижную фигуру, стоящую в тени.

Было что-то жуткое в неподвижности человека, и Майкл мгновенно почувствовал себя снова во Франции, ползущим ночью вдоль покинутых людьми окопов, где на каждом повороте он мог наткнуться на патруль неприятеля. Словно мороз по коже продрал. Он чуть было не набросился на человека и не ударил его. Но Бетони сказала:

– Том, это ты? – и ее приемный брат шагнул на тропинку. Дыхание Майкла стало нормальным. Капельки пота выступили у него на лбу и на губах.

– Да, я, – проворчал Том и поплелся к ручью Деррент, засунув руки в карманы.

– Удивительный парень! – сказал Майкл. – Чего он хотел, когда прятался в темноте?

– Для Тома это вполне нормально. Он всегда был ночным существом.

– Кстати, он не следил за нами?

– Боже мой, нет! – засмеялась она. – Может, барсуки или даже лисы следили. Может быть, он затаился, подстерегая фазана. Но он никогда не стал бы следить за людьми. Они ему недостаточно интересны.

– Может, у него свидание? С той девушкой, о которой говорил Роджер.

– Надеюсь, нет, – сказала Бетони. – Тилли Престон неряха.

Она всегда защищала Тома. Майкл это и раньше замечал. Ему казалось странным, что она так относилась к парню, чье поведение по отношению к ней было всегда грубым или безразличным. Он немного знал историю Тома. Он был незаконнорожденным, а бабуся говорила о дурной наследственности.

– Дурная наследственность! Какая чушь! – возмутилась Бетони. – Я во все это просто не верю. У отца Тома был ужасный характер. Он убил жену в пьяной ссоре, а потом повесился. Тому было двенадцать месяцев от роду, он был кожа да кости, потому что о нем все забыли. Потом его воспитывала бабушка Изард. О нем хорошо заботились, но все же он был диковат. Это и сделало его странноватым. Ничего общего с дурной наследственностью.

– Вы просто преданная защитница.

– Поначалу я была с ним жестока, – сказала она. – Когда бабушка умерла и Том пришел к нам, я превратила его жизнь в страдание.

– Каким образом?

– О, изводила его из-за родителей… давала понять, что он не нужен…

– И ваши братья тоже?

– Нет, только я. Я была ужасно злобная.

– Этим объясняется, почему вы стали защищать его. Вы пытаетесь загладить, искупить свою вину.

– Думаю, да. Хотя Тому никогда ничего от меня не нужно, и самое глупое то, что он на меня ничуть не злится.

– Вы в этом уверены? Он очень грубый.

– Он все еще не доверяет мне, – сказала Бетони, – и я не могу обвинять его за это.

Когда они вышли из леса на пригорок, их встретил золотой лунный свет, который засиял на лице Бетони. Она выглядела спокойной. В ее взгляде, который встретился со взглядом Майкла, лучилась улыбка. Но когда он поднял руку, чтобы дотронуться до нее, пока она стояла вот так, в лунном свете, она быстро зашагала прочь по тропинке.

– Я слышу звук поезда в Стикингбридже… Это значит, что скоро начнется дождь…

Теперь сад в Коббзе выглядел совершенно иначе. Яблоки уже собрали, и ветви, освобожденные от тяжкой ноши, снова поднялись. Изгороди убрали, а овцы Мартина Холта теперь паслись на пастбище. Листья быстро опадали, светясь желтым на высокой траве.

Майклу казалось, что дни текут сквозь пальцы. Его месячный отпуск почти закончился. Ему хотелось улучить момент и просить время остановиться. Остановить тот миг, когда Бетони стояла под сливовым деревом, поднявшись на носочки и пытаясь дотянуться до шарика клейкого сока, повисшего на ветке, как янтарная бусинка, вся залитая солнцем.

Но что толку в том, чтобы просить время остановиться и вернуть прошлое? Все живущее должно взять то, что можно. Иначе жизнь немыслима. Была ли Бетони, поднявшая руки к небу, так уверена в себе, в том, что солнце идет по небу быстрее с каждым днем?

Почувствовав его рядом, она быстро обернулась, опустив руки. Она смеялась, и у него перехватило дыхание; она вспыхнула, и смех стих, когда она взглянула на Майкла и прочла болезненную мольбу в его глазах. Его руки касались ее лица, шеи, волос, она шагнула назад, отталкивая его. Глаза Майкла остались неподвижными. Она пыталась придумать, что бы сказать, но он заговорил первым.

– Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Немедленно. Сейчас же. Я думаю, что смогу получить специальное разрешение.

– Нет, Майкл. Слишком скоро. Я не знаю сама, хочу ли я этого.

– Я знаю, что чувствую сам. Я нисколько не сомневаюсь.

– Но возможно ли это? Мы знаем друг друга только восемнадцать дней! Может быть, потом, когда война закончится…

– Для меня может не быть потом.

– Ты не должен так говорить! Нельзя говорить такие вещи.

– Все равно это правда. Ты знаешь, какие там шансы выжить? Я уже живу в долг.

– Поэтому ты женишься на мне так скоро, чтобы уйти и оставить меня вдовой?

– Нет! Я знаю, это глупо, но я чувствую, что если у меня будет твоя любовь, она сохранит меня. Черт возьми, я знаю, что со мной ничего не случится!

Он знал, что играет ее чувствами, и когда увидел жалостное выражение ее лица, ему стало стыдно.

– Вот что с нами делает война! Превращает в презренных существ, умоляющих, требующих от людей любви. Извини, Бетони. Не суди меня слишком строго. Давай забудем об этом и попытаемся стать такими, как прежде.

Он взял ее за руку, и они пошли к дому, тихо беседуя о простых вещах. Но все это время он пытался угадать, что она чувствует по отношению к нему. Он смотрел на нее, как на свою защиту, слепо полагаясь на Бетони.

В каменном загоне позади дома Джесс Изард наливал воду в два деревянных бочонка. Он видел, как Бетони с Майклом шли через сад, но притворился, что ему что-то попало в глаз. Когда они вошли, он поднял бочонки и пошел в сыроварню, где его жена разливала мед.

– Капитан, кажется, втюрился в нашу Бетони. Как думаешь, чем это кончится?

– Может, да, а может, и нет. – Впервые у Бет не было твердого мнения. – Бетони такая девушка, которой трудно будет отдать кому-то руку и сердце.

Частенько, когда Том сидел в «Розе и короне», кто-нибудь приносил кусок дерева и просил его вырезать птицу, или рыбу, или зверя, а сегодня Тилли Престон, дочь хозяина паба, принесла старую кленовую пивную кружку, чтобы он вырезал на ней ее портрет.

Он возился с ним полчаса, работая только маленьким ножичком, но лицо на кружке было точной копией Тилли: широко расставленные глаза под красивыми бровями, маленький прямой нос с выдающимися ноздрями; красивые губки немного приоткрылись, обнажая зубы; завитки спускались на лоб.

Пока Том работал, он не слышал шума вокруг себя. Роджер, наблюдавший за проворными пальцами Тома, сожалел о том, что у него нет и половины той ловкости, с которой Том занимался резьбой.

– Ты сделал меня какой-то плоской, – жаловалась Тилли, держа кружку в руках. – И все же признаю, что ты заслужил пинту пива.

Она налила кружку до краев, и Том осушил ее одним махом.

– Вот это дельная мысль, Том, – сказал Билли Ратчет. – Разом, пока не опустеет!

– Это все, что ему причитается? – спросил Оливер Рай. – Он что же, не получит поцелуя и ты не обнимешь его?

– Давай же, Том! Тилли сговорчивая.

– Может, он боится, – предположил Хенри Таппер. – Может, он не знает, как это делается?

– Может, тебе нужно несколько указаний, Томми, малыш? От тех, у кого есть опыт в этом деле?

Том ничего не сказал. Он вытер губы тыльной стороной ладони. Лицо его пылало, и он не мог взглянуть на Тилли Престон. Но она сама наклонилась к нему и, когда Билли Ратчет подтолкнул Тома, обвила руками его шею. Ее маленькая грудь прижалась к нему, лицо медленно приблизилось, и губы мягко коснулись его губ.

Компания выразила свою поддержку. Стаканы застучали по столам, и вдруг наступила тишина. Девушка выпрыгнула из его объятий и повернулась к отцу, который стоял в дверях с мрачным видом.

Эмери Престон был хорошо сложенным мужчиной. Его грудь напоминала одну из его бочек. И когда он направился к хрупкому Тому, казалось, что это бульдог несется на гончую.

– Если я еще раз увижу, что ты дотронулся до моей дочери, я заставлю тебя пожалеть о том, что ты родился!

– Отец! – сказала Тилли, дергая его за руку. – Ты не должен так разговаривать с моими друзьями!

– Помолчи, а то твоя задница познакомится с моим ремнем! Ты должна ухаживать за Харри Иеллендом. Я не позволю тебе путаться с этим Маддоксом.

– Почему? Чем плох Том? – спросил Роджер, с жаром защищая брата.

– Я знал его отца! – сказал Эмери. – Он был самым гнусным скотом в Хантлипе и однажды ударил мою мать за то, что она не дала ему выпивки в кредит.

– Когда это было? Это предупреждение нашему Тому, который уже получил свою!

– Каков отец, таков и сын, так что я не стану пробовать, – сказал Эмери. – Имейте это в виду и держите его подальше от моей дочери!

– Не беспокойтесь! – сказал Роджер. – Мы будем держаться подальше от вас и от вашей дочери, и катитесь вы оба ко всем чертям! – И взяв Тома за руку, он повел его к дверям. – Пойдем, Том, выпьем еще где-нибудь. Есть немало мест и получше этого.

За дверями Том выдернул руку у Роджера и засунул кулаки в карманы. Он повернул за угол, и Роджер пошел следом.

– Не обращай внимания на Эмери Престона. Кого он волнует? Или его Тилли?