Текст книги "Горький ветер"

Автор книги: Мэри Пирс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

– Свалился на молочные бутылки.

Бац. Бац. Бац. Бац.

– Поднимается к жене. А она лежит и прислушивается к шагам на лестнице. Она, как хорошая жена, уже согрела постель.

Наступила тишина. Ньюэз пососал пустую трубку.

– Даже думать не хочется, чем они там сейчас занимаются.

Бац. Бац. Довольно близко.

– Он, кажется, свалился с кровати.

– Ты когда-нибудь заткнешься? – вдруг заорал Кострелл.

– Иногда я молчу, – ответил Ньюэз.

– Мне уже до смерти надоели твои бесконечные шуточки! Бога ради, дай отдохнуть в тишине!

– Ну, хорошо. Не горячись, – сказал Ньюэз. – Я понимаю намеки не хуже других.

Кострелл нервничал. Он все время дергался и дрожал. Тому вспомнились Ламберт и Эванс. Он нагнулся к нему и предложил сигарету. Кострелл выбил ее у него из рук.

– Успокойся, – проворчал Дансон.

Следующей ночью, которая была такой же сырой, Том и Дансон стояли на посту. С ними был и Кострелл. Услышав шум в соседнем окопе, Том пошел посмотреть, что случилось. Кострелл лежал на дне, а рядом валялась банка из-под рома. Остальные часовые тщетно пытались разбудить его.

– Да он мертвецки пьян! Где, черт побери, он достал эту банку?

– Что будем делать? – прошептал Раш. В его голосе был испуг. – Если его увидит Таунчерч, он кончит так же, как бедняга Эванс.

Они подняли Кострелла и стали хлопать его по щекам. Но он по-прежнему не подавал признаков жизни. Том побежал в свой окоп и позвал из блиндажа Ньюэза. Тот пришел, вытряхивая трубку, взял Кострелла за руку. Потом он засунул ноготь большого пальца под ноготь Костреллу и резко надавил. Кострелл громко вскрикнул. Раш закрыл ему рот ладонью, а Дансон растер ему запястья. Они поставили его на ноги и быстро протащили туда-сюда. Вскоре он стал приходить в себя.

– Где ты, черт дери, откопал эту банку?

– Не знаю. Где-то выиграл.

– Можешь стоять? А ходить можешь?

– Думаю, да, – пробормотал Кострелл.

– Лучше бы мог! – сказал Дансон. – Ты знаешь, что полагается за пьянку на посту?

– Господи! – Кострелл заплакал. – Мне так плохо!

– Давай, парень, соберись. Таунчерч сейчас явится.

– О Боже! – воскликнул Кострелл, но все же встал и взял у Дейва Раша ружье.

– Если бы не Ньюэз, ты бы до сих пор не пришел в себя, – сказал Дансон. – Мы никак не могли привести тебя в чувство.

Кострелл перевел взгляд на Ньюэза:

– Спасибо, дружище. Я куплю тебе выпивку в пятницу.

– На вот, пожуй, – сказал Ньюэз и протянул ему плитку табака. – Может, он отобьет запах рома.

Ньюэз вернулся в свой блиндаж, забрав с собой полупустую банку рома. Через несколько минут подошел Таунчерч с командиром взвода мистером Коулби. Все часовые были на бруствере. Все было так, как и положено.

* * *

Когда-то давно низина к северу от Ипра была отвоевана у моря и с помощью плотин осушена. Теперь эти плотины были разрушены британской артиллерией, и хлынувшая вода снова превратила местность в болота. Силы союзников пытались наступать по этим топям на немцев, прочно укрепившихся на высотах.

– Вот тебе и Гримпинская трясина, – ворчал Дейв Раш, вытягивая ногу из болота. – Только сила воли держит ботинки на моих ногах.

– А я после этой каши буду хвататься за все, что попадется!

Ньюэза взрывной волной отбросило в трясину и окатило грязью с головы до ног. Тем не менее он держал во рту трубку и прочищал ее от попавшей туда грязи.

– Говорят, грязевые ванны улучшают цвет лица. Мы вылезем отсюда, как те парни с этикеток мясных деликатесов. Лондонские дамы тратят кучу денег за то, что мы получаем тут задаром.

– Держу пари, что их грязевые ванночки так не воняют.

– Ты не должен обращать на это внимания. Это просто запах гниющего тела.

– Да, мой дружок Джим Бейкер похоронен где-то здесь. Его убили в пятнадцатом году.

– Мы теперь не станем останавливаться и искать его, Пекер. Утром у нас свидание с фрицами.

Это было ближе к концу августа, в дождливую и особенно темную ночь. Они двигались к месту сбора, ярд за ярдом нащупывая дорогу, готовые вступить в бой на следующий день.

– Что нам сейчас нужно, – сказал Дейв Раш, – так это электрический фонарик с черным светом.

По цепочке передали приказ: «Не курить».

– Я не готов к обручению, – сказал Тому Пекер Дансон. – Я не купил чертова кольца.

– Прекратить разговоры! – заорал позади капрал.

Колонны солдат медленно продвигались вперед, чавкая грязью. По-прежнему шел дождь. Все траншеи были затоплены, вода доходила до колен.

Когда наступил рассвет, первое, что они увидели – это вода, разлитая впереди. Нейтральная полоса представляла собой сплошные лужи, свет в которых был даже ярче, чем в затянутом тучами небе. Дождь шел монотонно, его серый занавес нехотя пропускал дневной свет, открывающий запустение, царившее на земле. В грязи валялись разбитые перевернутые орудия, увязнувшие по самые башни развороченные танки. У одного большого танка не было гусениц. Повсюду лежали мертвые люди и лошади, увязнувшие в черной жиже, и только там и сям из нее торчали копыто или рука, указывающая в небо.

– Если я доживу до конца войны, – сказал Тому Дейв Раш, – то, пока буду жив, никогда не захочу больше встречать рассвет.

Сообщения между войсками были затруднены. Все утро они пролежали под дождем в ожидании приказа. В два часа британские орудия открыли интенсивный огонь. Наступающие взводы вылезали из окопов и бежали вперед по грязи под прикрытием артиллерии, которая медленно переносила огонь вверх по склону.

Придавленные к земле тяжестью снаряжения, они шли по грязи, которая местами доходила до бедер, продвигаясь ужасно, болезненно медленно.

– Немцам хорошо, – сказал Дансон. – У них там на холме неплохое местечко.

– Значит, ты знаешь, что делать, – выгони их оттуда! – сказал молодой лейтенант, командующий взводом, и бросился вперед, высоко подняв ружье.

– Просто, да? – спросил Дансон подошедшего Ньюэза. – Джери только и ждут, когда я вытащу свои чертовы ноги из этой вонючей грязищи.

Таунчерч, выбравшийся уже на какую-то бетонную плиту, подгонял солдат.

– Давайте, гусеницы, шевелитесь! Мне нужно продвижение! Я хочу, чтобы мой взвод был впереди!

– Мы знаем, чего ты хочешь! – закричал Кострелл, едва соображая, что говорит.

– Ну, Кострелл, чего я хочу?

Кострелл барахтался в грязи. Таунчерч плюхнулся на него и помог, толкнув в спину. Кострелл упал лицом в грязь.

– Я сказал, шевелитесь! – орал Таунчерч. – Я велел двигаться и показать немного мужества! Вы влезете на этот чертов склон, если я буду подгонять вас всю дорогу!

Кострелл полз на коленях, задыхаясь и плача, пытаясь стереть грязь с ружья.

– Посмотрите! Посмотрите! Что мне делать с этой чертовой штукой? Я не могу идти без ружья! Что мне, мать вашу, делать?

– У тебя есть штык, – сказал Таунчерч. – Если только ты подберешься так близко, чтобы драться им. А теперь давай, поднимайся, или я отдам тебя под суд!

Том и Ньюэз помогли Костреллу подняться.

– Давай с нами, – сказал Ньюэз, – и если один из нас упадет, хватай его ружье.

Теперь Таунчерч пробирался к другим, застрявшим в грязи.

– Пошевеливайтесь! Я хочу, чтобы мы были там, за этим дымом! Если я могу идти, то и вы можете!

Заградительный огонь, продвигавшийся вперед, оставил их далеко позади. Они не успевали за ним, и теперь, когда дым вокруг рассеялся, им уже не за чем было укрыться от врага. Они были на открытом месте, в море грязи, а вражеские цепи все еще находились далеко, за пеленой дыма и дождя.

– Куда идти? Куда? – кричал изо всех сил какой-то солдат. – Я даже не знаю, где немцы!

– И я тоже, – сказал Ньюэз. – Я иду вон за теми двумя, – он указал на Таунчерча и младшего офицера, идущих в двадцати ярдах впереди. – Будем надеяться, что они знают, куда идти.

Том, у которого был острый слух, услышал команду по-немецки где-то справа, совсем рядом. Оттуда открыли пулеметный огонь, который поддержали слева, и бегущие впереди люди попадали, словно кегли. Немногие оставшиеся сползли в воронку. Другие же остановились, не в состоянии пошевелиться, зарывшись в грязь там, где стояли. Том понял, что шагает по чьим-то плечам.

Немцы заранее установили пулеметные расчеты, спрятав их под мешками с песком на поле, и теперь, когда заградительный огонь англичан ушел в сторону, они вступили в бой. Наступающие из засады взводы попали под огонь с обоих флангов. Вторая волна атакующих откатилась, как и первая. Отделение Д сильно пострадало: погибли все офицеры, и оставшиеся в живых теперь шли за младшим офицером из отделения Б, который потерял своих. Он кричал и махал им, когда из основной цепи неприятеля, видимой теперь ярдах в ста впереди, открыли огонь. Офицер упал, раненный, и, поднявшись на локтях, смотрел, как вокруг падают люди.

– Бесполезно! – кричал он подошедшим. – Спасайтесь сами! Мы не прорвемся!

Но сержант Таунчерч подгонял их:

– Не слушайте его, он бредит! Мы, конечно же, прорвемся! За мной!

Вдруг он взмахнул руками и опрокинулся навзничь в грязь. Шедшие за ним попрятались в воронках и трещинах.

Сражение продолжалось весь день: из воронок спрятавшиеся в них делали вылазки, и в конце концов все неприятельские пулеметные расчеты были уничтожены. Но основную атаку не возобновили. Оставшихся было слишком мало, и они слишком устали. Надежды на подкрепление также не оставалось, и рано наступившая темнота положила конец этому дню. Пришел приказ окапываться. Дождь полил еще сильнее.

Весь следующий день команды санитаров с обеих сторон собирали раненых. Крупнокалиберные орудия обменивались чисто символическими залпами, а в основном на всем пространстве соблюдалось неофициальное перемирие. Санитары передвигались по всему полю, обыскивая воронки. Потери неприятеля были весьма невелики, и иногда немецкие санитары, подобрав англичанина, относили его поближе к британским окопам.

Том, Ньюэз, Брейд и Кострелл работали до самой темноты. Они пришли в батальонный пункт первой помощи, помогая раненым, чем только могли, пока не придут врачи. Таунчерч лежал под открытым небом и просил пить. Кострелл много раз проходил мимо, не замечая его и отказываясь помочь. То же делал и Пекер Дансон. Том принес ему воды. Он держал фляжку, пока Таунчерч пил. Он умирал. Лицо его исказилось от судорог, глаза закатились. Он смотрел на Тома, как бы с трудом узнавая его.

– Делаешь одолжение? – хрипло прошептал он. – Напрасно тратишь время, я уже покойник.

Поздно вечером Том с Дансоном и Ньюэзом пили чай у полевой кухни перед тем, как отправиться спать. К ним подошел молодой врач:

– Ваш сержант Таунчерч только что умер.

– Я нисколько не удивлен, – сказал Дансон. – Он зашел слишком далеко.

– Он говорил странные вещи.

– Он всегда был таким, сэр, даже когда был совершенно здоров.

– Но он не бредил, – сказал врач. – Он знал, что говорит, и утверждал, что в него выстрелили сзади в упор.

– Ну, джери сидели у нас с обоих флангов, сэр, и если сержант повернулся…

– Рана, несомненно, от британской пули. Я могу это подтвердить.

– Невероятно! – воскликнул Ньюэз. – Он, должно быть, перешел кому-то дорогу. Один из несчастных случаев на войне, сэр. Я повидал много такого за прошедший год.

– Я должен составить рапорт. Этого нельзя оставить просто так.

– Конечно, сэр. Очень печальное происшествие, сэр.

Врач оглядел их по очереди и ушел, не сказав ни слова. Ньюэз отхлебнул чаю, выдохнул в кружку Он сидел между Томом и Дансоном.

– Это не я, ребята, если вы так думаете.

– И не я, – сказал Дансон.

– И не я, – сказал Том.

– Несчастный случай на войне, вот что это такое. Стольких парней убили таким вот образом. И не все этого заслуживали, как Таунчерч, но тут уж ничего не поделаешь. Жаль, он так и не получил Креста Виктории.

Спустя три месяца в туманный ноябрьский вечер Том и Ньюэз с Дансоном и Рашем были в Поперинге в небольшом ресторанчике.

На стенах было множество надписей, сделанных солдатами британских и колониальных войск. «Оставлен, украден или заблудился один русский пароход», – написал кто-то, а другой: «Десятого августа в родильном доме Сент-Вайперс у Б. И. Ф. родились 12 слонят, все чувствуют себя хорошо». Там были и другие шутки, более или менее откровенные, от которых Дансон, как он сам сказал, просто краснел.

Ньюэз заказал четыре стакана вина. Ни он, ни остальные и не притронулись к бельгийскому пиву. Они сказали, что пили кое-что получше из пробоин.

– Вы уже видели американцев?

– Не знаю, а какого они цвета?

– Такие же, как и канадцы, а может, и получше, – сказал Дансон.

– Смотри-ка, лайми [13]13
  Лайми – прозвище англичан.


[Закрыть]! – удивился канадец за соседним столиком.

– Точно! Точно! – ответил Дансон в нос. – Как ты догадался? Онтарио!

– Смотри, Тосс, – сказал Дейв Раш. – Там двое парней заглядывают в окно и корчат тебе рожи. Думается, они хотят разозлить тебя.

Том повернулся на Стуле и увидел две физиономии, прижавшиеся к стеклу.

– Это Вильям и Роджер! Мои молочные братья! Господи Боже, просто невероятно!

Он пошел к двери и толкнул ее. В зал ввалились Вильям и Роджер.

– Ага, застукали! Пьешь, как обычно?

– Мы слышали, что твоя часть где-то поблизости, вот и решили тебя выследить.

– Ну не чудо ли это? – удивился Том. Он все еще не мог прийти в себя от неожиданности. – Проходите и познакомьтесь с моими товарищами.

Оба брата были теперь совсем взрослыми. Даже Роджер очень возмужал. Но они по-прежнему оставались румяными и курносыми, с гладко зачесанными назад светлыми волосами и синими глазами под почти бесцветными бровями. Глаза всегда были широко открыты и ничего не пропускали. Вильям стал бомбардиром, но делал вид, что это пустяки, когда пораженный Том потрогал нашивки у него на рукаве.

– Просто взял их у одного парня, – сказал он, пожимая плечами, – которому они больше не были нужны.

– Вы, артиллеристы, всегда любите похвастать, – сказал Дансон, вставая, чтобы пожать им руки. – Так, значит, вы братья Бет? Подумать только!

– Ты знаешь мою сестру?

– Мы ее знаем по фотографиям, – сказал Ньюэз. – И по письмам, конечно, которые она посылает Тоссу. Она хорошо пишет, ваша сестренка Бет. Нам всегда приятно, когда она присылает весточку Тоссу.

Все шестеро уселись за маленький столик. Вильям заказал бутылку вина. Ее принесла суровая старуха с завитыми волосами, посматривая на них как-то хмуро.

– Шесть франков, – сказала она, ставя бутылку на стол и протянув ладонь Вильяму.

– Убирайся! – сказал Ньюэз. – Мы и раньше-то не платили больше пяти, да и пять слишком много для тебя, старая карга!

– Шесть франков! – сказала она, хлопнув ладонью по столу.

– Не давай ей столько, парень, – сказал Вильяму Пекер Дансон. – Она тянет их, потому что думает, что здесь пирушка.

– Пять франков, – сказал Вильям и положил деньги на стол.

– Нет-нет-нет! Шесть франков! Я требую!

– Пять! – сказал Вильям. – И пожалуйста, принесите еще два стакана. Вы же не думаете, что мы будем пить из бутылки.

– Шесть! Шесть! Я настаиваю!

– Пожалуйста, мадам, принесите два стакана, и довольно уже чепухи.

– Нет-нет-нет! Шесть франков! Я требую! Я требую!

Спор начал привлекать внимание. Канадцы уже делали ставки на того, кто победит, а компания глостерцев выкрикивала оскорбления в адрес старухи. Она побагровела и грозилась забрать бутылку, когда появилась женщина помоложе. Она подошла к столу, поставила два стакана и забрала пять франков.

– Пейте, томми, и убейте для меня завтра побольше бошей.

– Я бы уж лучше избавился от вашей старухи.

– Не обращайте на нее внимания. Она такая жадная до денег, потому что хочет выкупить своего сына. Он в плену у бошей, а она думает, что сможет купить ему свободу.

– Передайте ей от меня, что это скоро кончится.

– Никогда! Никогда! – сказала старуха, в глазах у нее стояли слезы. – Я не верю, что она когда-нибудь кончится.

– Ободряет, не правда ли?! Тут в округе все такие?

Вильям налил вина и поднял стакан, обращаясь к старухе.

– Viva la victoree [14]14
  Да здравствует победа! (фр.)


[Закрыть]! – сказал он. – Viva счастливые улыбающиеся лица!

Девушка увела старуху, которая все еще ворчала. Вильям и Роджер усмехнулись Тому.

– Если б только мама с папой нас сейчас видели!

– Как вы здесь оказались? – спросил Том. – Я думал, вы где-то на юге.

– Верно. В Лафитте. Но нам пришлось приехать по делу в Амчез, и мы решили вернуться кружным путем.

– Как у тебя дела, Том? – поинтересовался Роджер.

– Все нормально, – ответил Том и больше ничего не смог придумать.

– Я слышал, ваши недавно снова были в деле. И ты был в новом наступлении?

– Мы были в Стэйнбеке, – сказал Том.

– И на Менинской дороге, – добавил Пекер Дансон.

– И в Пассхендэле, – сказал Дейв Раш.

– Как там было дело? – спросил Роджер. – Вправду так плохо, как народ говорит?

– Народ! – воскликнул Дансон. – Какой народ?

Он и Ньюэз пили вино.

– Я отправляюсь в отпуск, – сказал Том. – Что передать нашим дома?

– Пожелай им всего хорошего, Том, и скажи, что видел нас живыми и здоровыми. Мы с Роджем в отпуск не идем. До тех пор, пока не кончится эта проклятая война. Если мы пойдем в отпуск, то, значит, расстанемся, а я обещал маме держаться вместе.

– По правде говоря, – вступил Роджер, – без пас, артиллеристов, войну не выиграть.

– Что же, вы двое единственные? – спросил Ньюэз, закуривая трубку. – Понятно, почему в Пикардии тихо последнее время.

– Просто мы самые лучшие.

– Все вы, артиллеристы, одинаковые, – проворчал Пекер Дансон, – но вряд ли я скажу вам, в чем дело, когда пью за ваш счет.

Когда компания уходила из кабачка, им встретились две девицы, которые только что вошли.

– Вы покупать нам выпить, томми? Много деньги! Покупать ром?

– Après la guerre [15]15
  После войны! (фр.)


[Закрыть]! – сказал Вильям, проходя мимо, а потом обратился к Тому: – Если б мама с папой нас видели!

За городом компания разделилась: Вильям с Роджером пошли на поезд, а Том с остальными решили напроситься к кому-нибудь, чтобы их подвезли до лагеря. Их голоса эхом отдавались на улице.

– Пока, Билл! Пока, Родж! Мы будем думать о вас, когда услышим ваши пушки, которые разнесут немцев ко всем чертям под Лафиттом.

– Пока! – крикнул Том, глядя вслед уходящим парням. – Всего наилучшего!

– Пока! – ответили они. – Увидимся, Том!

Все десять дней отпуска в Коббзе Том бродил по мастерским, подбрасывая ногой стружки и вдыхая знакомый запах древесины, смолы, краски и клея. Плотники наблюдали за ним с некоторым любопытством.

– Ну что, Том? Тебе, наверное, теперь довольно скучно? Тихо? Ничего такого не происходит в старом доме.

– А, да! Тихо. Как всегда или почти что так.

– Ну, как тебе там понравилось? Много нового? Получил какой-то опыт?

– Понравилось? – переспросил Том.

– Молодость бывает раз в жизни, вот что я имею в виду. И может случиться, что у тебя не будет другого шанса.

– Мадемуазели – вот Сэм о чем говорит, – пояснил Боб Грин.

– А, о них! – сказал Том, наклонившись затем, чтобы поднять связку реек. – Им нужны твои деньги, только и всего.

– Ну, – сказал Сэм, – ты же рассчитываешь получить это бесплатно?

– Получить что? – уточнил Том и покраснел, услышав смех в мастерских.

– Том, ты и вправду такой невинный?

– Такой парень, уже двадцать лет, солдат! Они вас там что, ничему не учат?

– Ты не сын своего отца, парень, если до сих пор такой зеленый.

– Том себя бережет для Тилли Престон. Этамадемуазель как раз для него. Верно, Том?

Том только пожал плечами и пошел прочь.

В большой кухне за столом сидела Бет Изард. На столе лежали ручка, почтовая бумага и стояла бутылка чернил. Ее муж Джесс стоял позади, покуривая трубку. Напротив сидела старая красивая цыганка Клементина Рейнбоу из Папет-Хилла, где, как говорили, цыгане стояли каждую зиму с незапамятных времен. В руках, одетых в митенки, она держала чашку чая.

Миссис Рейнбоу не умела ни читать, ни писать. Поэтому она и пришла за помощью в Коббз. Ее сын Александр был в армии, где-то на Западном фронте, и его командирам нужно было срочно послать письмо с просьбой немедленно отправить Александра домой, так как его бедные мамочка и папочка получили невероятно огромный заказ на колышки и им необходима помощь сына.

Бет сидела в нерешительности, поглядывая на мужа и на Тома, притихшего в углу у печки.

– Моя дочь Бетони грамотная. Если вы подождете до вечера, миссис Рейнбоу, она напишет вам это письмо.

– Напишите сами, миссис Изард. Я часто видела, как вы писали. Вы сделали надпись на повозке Джорджа.

– Ну, хорошо, – согласилась Бет и взяла перо. – Что мне писать?

– О колышках, пожалуйста, миссис Изард. Громадный заказ, и скажите им, что без Александра нам не управиться.

– Они не отправят его домой, – сказал Джесс, – только для того, чтобы делать колышки, миссис Рейнбоу.

– Вы думаете – нет, мистер Изард?

– Я в этом уверен, миссис Рейнбоу.

– Тогда напишите, что у нас заказ еще и на корзины, и нужно, чтобы он был готов к Рождеству.

– Что-нибудь еще, миссис Рейнбоу?

– Скажите господину полковнику, пожалуйста, что я видела прошлой ночью в дыму от костра, что скоро у него будут большие деньги.

Бет, ничуть не изменившись в лице, закончила письмо и написала имя миссис Рейнбоу внизу страницы. Она вложила письмо в конверт и написала адрес.

– Бестолковый парень, – сказала цыганка. – Уйти в армию и бросить нас! Он уже никогда не станет таким, как был, миссис Изард, связавшись с этой дурацкой войной.

– Никто уже не будет прежним, миссис Рейнбоу.

Когда цыганка ушла, Бет подняла глаза и встретилась со взглядом Тома.

– Хотел бы я быть там, – сказал он, улыбаясь, – когда полковник Александра получит это письмо.

– Как там Вильям и Роджер? – спросил Джесс. – Они все такие же крепкие и бодрые? – Он спрашивал об этом уже в сотый раз.

– Они в порядке, – подтвердил Том. – Они здорово выросли, оба. Вильям ростом почти что с дом.

– Ну да, он теперь бомбардир, помнится.

Вильям и Роджер сфотографировались в Руане и послали фото домой. Тогда в декабре в Хантлип пришел старый солдат, ковылявший на костылях, потому что потерял ногу в четырнадцатом году в битве за Монс. Он зарабатывал на жизнь тем, что писал портреты с фотографий солдат, которые ушли на фронт. Он обходил деревню и стучался в двери.

– Мужья, отцы, сыновья, любимые. Если у вас есть их фото, я скопирую для вас, сделаю настоящий портрет маслом.

Бет дала ему фотографию Вильяма и Роджера, сообщила все подробности цвета. Он скопировал все точно, как в жизни. Портрет повесили в гостиной над камином, и братья смотрели с него на свою семью: светловолосые, с прямым взглядом проницательных синих глаз, с сияющими лицами, гордые тем, что сидят вместе в военной форме. У Вильяма две нашивки на рукаве, пуговицы обоих начищены до блеска.

– Тебе тоже надо сфотографироваться, – сказал Тому Джесс. – И мы попросим художника сделать и твой портрет.

Он боялся, что Том, возможно, чувствует себя одиноким, потому что бабуся Тьюк всегда вязала что-нибудь для Вильяма и Роджера, но никогда ничего для Тома.

– Ты не переживай, – прошептал Джесс. – Потому что бабуся вяжет уже не так, как раньше.

– Чем тебе плохо мое вязание? – спросила бабуся, выпрямившись и глядя на Джесса. Зрение у нее было плохое, но вот слух просто превосходный. – Чем плохо мое вязание, хотела бы я знать?

– Ну, у той перчатки, что ты связала, было слишком много пальцев, а шапка получилась наполовину бордовая.

– Это маленький Дик сделал, поменял шерсть, пока я не видела. – Бабуся наклонилась вперед и коснулась руки Тома. – Я тебе что-нибудь свяжу. Что ты хочешь? Носки? Или перчатки? Или плед?

– Не беспокойся, у меня все есть.

– Ты, казалось, всегда не замечал холода.

– Я в порядке, – сказал Том. – Мне всего хватает.

Бет и Бетони присылали ему шерстяные вещи. Они присматривали за тем, чтобы у него все было.

– Что бы ты больше всегохотел получить? – спрашивала его Бетони. – Что тебе кажется самым необходимым?

– Большой фруктовый пирог, такой, как твоя мать однажды присылала в банке. В нем было много миндаля.

– Ты не знаешь про ограничения в продаже сахара? В новом году его будут отпускать по карточкам.

– Я думал, может, Бет удастся сэкономить немного меда.

– Мать говорит, что никогда еще люди так участливо не спрашивали ее о пчелах, как в последнее время, когда сахара стало не хватать. Но у нее, конечно же, есть немного меда для тебя.

Они были на кухне одни. Том сидел, глядя на огонь. Бетони наблюдала за ним.

– Ты никогда особенно не любил фруктовый пирог.

– Там мы были ему очень рады.

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь «мы»?

– Ребята, – сказал он. – Им всегда нравится фруктовый пирог.

– Я должна печь пироги, чтобы накормить парней?

– Не их специально – мы всегда делимся, – сказал Том. – Мы всегда делим на всех то, что присылают. Это здорово, знаешь ли. Мы ведь все время немного голодные.

– Но почему? – удивилась она. – Почему они не кормят вас как следует?

– Много продуктов растаскивают, – пояснил Том. – Некоторые парни продают их магазинам и кафе. Что-то в этом роде, я слышал. Как бы то ни было, думаю, это правда.

– Но это ужасно! У меня просто кровь закипает, когда слышу о таких вещах! Должен же быть надзор.

В печи потух огонь, и Том нагнулся, чтобы подбросить дров. Он молча смотрел на Бетони некоторое время.

– Я очень расстроился, – сказал он, – когда узнал, что капитан попал в плен.

– Да, – сказала она. – Надеюсь, что немцы обращаются с ним неплохо. В письмах он говорит, что все в порядке, но я не перестаю беспокоиться.

– Мне кажется, не все немцы плохие. Некоторые – может быть, но не все. С ним все будет хорошо, Бет, не волнуйся.

– Зачем ты называешь меня Бет? Ты раньше этого никогда не делал.

– Извини, – сказал он. – Я научился от ребят. – И он стал рассказывать ей о письмах. – Мы имитоже делимся, читаем письма друг другу. Кроме личных, от жен, например. Ребятам нравятся твои письма. Они нарасхват, как горячие булочки. Ты заставляешь их смеяться и подбадриваешь. Парни говорят, что они действуют, как настоящий тоник.

– Мне нужно следить за тем, что пишу.

– Ты это обдумываешь, Бет? Я никогда не думал, что ты обращаешь на них так много внимания.

– Нет, – сказала Бетони, – я особенно не стараюсь.

Но на самом деле то, что она узнала, было очень приятно. Она почувствовала себя близкой этим людям, которые там страдали, переносили такие тяготы. Нужно было всего-то ничего, она должна постараться писать почаще.

– Расскажи мне про своих товарищей, – попросила она. И увидев, как он улыбнулся, спросила: – Что-нибудь смешное?

– Я подумал о Биге Гловере. Он всегда говорил о тебе. Однажды он сказал, чтобы я спросил, не выйдешь ли ты за него.

– Скажи, что сначала я должна его увидеть.

– Биг Гловер уже мертв. Его убили прошлым летом на Сомме. Он был откуда-то из-под Бромярда. И Ричи с Флайером Кайтом тоже были оттуда. Кайт здорово играл на губной гармошке, а Ричи знал кучу историй. Они были отличными париями, Кайт и Ричи, но теперь оба мертвы.

И он продолжил свой почетный список: Кадди, Эванс, Мастоу, Брейд, Вернинг, Рейнолдз, Привитт, Смит – все классные парни, которых уже не было в живых.

– Боже праведный! – сказала Бетони. – Неужели никого не осталось в живых?

– Не много, – сказал Том. – Но новые ребята приходят постоянно.

– Нельзя посылать так много молодых людей на смерть, чтобы их скосило, как пшеницу в поле!

– Да, нельзя, – согласился Том.

Глядя на него, Бетони поняла, что он сильно изменился. У него всегда был какой-то затравленный взгляд, но теперь он казался постаревшим. Его глаза повидали много такого, чего видеть вообще не следовало бы.

– Дика призовут следующей весной, – сказала она.

– Знаю, он мне говорил.

– Когда это кончится, Том, когда?

– Не знаю, но думаю, когда-нибудь война должна закончиться.

– Мы победим немцев, как ты думаешь?

– Полагаю, что должны, – ответил Том, – или же все жизни были отданы впустую.

– Береги себя, – попросила Бетони, – и передай ребятам, что пирог прибудет.

– Не дай войне закончиться, – сказал Дик, – я тоже хочу попасть туда и поразвлечься.

– Дик, замолчи! – воскликнула Бетони. – Думай, о чем говоришь!

– Помолчи, сынок, – проворчал Джесс, – и подай Тому мешок.

– Я тебе что-нибудь свяжу, – пообещала бабуся, – как только у меня будет время.

– Надеюсь, ты не разучишься работать, – сказал старик Тьюк, похлопывая Тома по спине, когда тот влезал в повозку. – Ты должен практиковаться, вырезать что-нибудь, как только выпадет свободная минутка, чтобы не разучиться к тому времени, когда вернешься домой.

Тилли Престон, ждавшая в дверях «Розы и короны» и наблюдавшая за пони и повозкой, выбежала на дорогу и бросила Тому на колени пучок красных, белых и синих лент.

– Возьми их, Том, они принесут тебе удачу.

Том засунул ленты в карман. Джесс взглянул ему в лицо.

– Тебе нравится Тилли Престон, Том? – спросил он.

– Она ничего, – ответил Том, пожимая плечами.

В Шестой батальон, отведенный с юга Франции, вливались остатки Десятого батальона, расформированного после тяжелых потерь, и новое пополнение, прибывшее из Англии. Том и Ньюэз были тертыми калачами. Они чувствовали себя обязанными держать марку. Опытные люди. Ньюэз сказал, что их долг заняться новичками и показать им, что к чему, особенно в окопах.

– Глядите во все глаза, слушайте во все уши и старайтесь изо всех сил, – говорил он. – Это ненадолго. И мы, и они умираем с тоски. А то, что останется от Британского экспедиционного корпуса, поместится на одном корабле.

Дразнили новичков немилосердно.

– Эй, ты захватил с собой свою карточку на сахар?

– Сержанту нравится, когда ты зовешь его «папочка».

– Полгода санитаром, и ты получишь орден «За безупречную службу». Через двенадцать месяцев у тебя будет Крест Виктории. Еще два года – и ты выйдешь в отставку.

Одного из парней, вошедших в блиндаж, напугало огромное количество крыс, кишащих там.

– У! – отпрянул он. – Я не люблю крыс.

– Лучше бы тебе полюбить их, – сказал Ньюэз, – потому что они чертовски хорошо о нас думают!

– Эй, Тосс, – сказал Дансон. – Тут один парень хочет увидеть Джека Джонсона!

– Ну, это еще что, – откликнулся Раш. – У меня тут есть один, он жалуется на свои сапоги. Говорит, что никогда не носил никаких размеров, кроме девяностого!

Похолодало. Выпало много снега. Людям раздали кожаные куртки. Они сидели в своих блиндажах, плотно прижавшись друг к другу, по уши закутавшись в одеяла и обложив ноги мешками с песком.

– Я начинаю думать о пуховых перинах и своей женушке под боком, такой тепленькой, которая щекочет мне спину, – сказал Чёпи Бёд. – Очень трогательно, правда?

– А я вспоминаю свою печь, – подхватил Берт Мур, сталевар из Вулверхамтона, – и ее жар, пышущий в лицо, когда я загружаю топку.

– А я думаю о лете и игре в крикет на Питчкрофте, – добавил Боб Ньюэз, который был родом из Вустера. – Как я сижу на солнышке в белом фланелевом костюме и дожидаюсь своей очереди, чтобы ударить.

– А я думаю обо всем подряд, когда мне холодно, – сказал Бейнз, – иначе моя башка замерзает и мозги уже не работают.