Текст книги "Горький ветер"

Автор книги: Мэри Пирс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Только не меня, – сказал Том. – Я на них не сержусь.

– Мутная водица, вот в чем штука.

– Но все-таки он сказал правду. Мой отец был не больно хорош. В этом можно не сомневаться. Он убил мать в Колоу Форде, а потом пошел и повесился на дереве.

– Что из этого? Это старая история, только и всего. Ты же не станешь переживать из-за нее?

– Я не стану, – сказал Том. – А вот других она очень волнует, не меня.

Иногда он пытался представить себе отца: пьяница, бросающийся в ярости на людей, отчаявшийся, предмет для общественного палача. Но он никак не мог нарисовать его себе. Это была просто история, и человек в этой истории был безликим, бестелесным.

Мог ли он представить себе мать? Да, наверное. Иногда он вспоминал белые руки, которые она протягивала к нему, теплые руки, нежно и благодарно касающиеся его тела. Но воспоминания, если это действительно были воспоминания, всегда ускользали, когда он пытался ухватиться за них, и оставалась только черная пустота.

– Пошли в Чепсворт, – сказал Роджер. – Выпьем в «Бражниках». У них там есть кегельбан.

В пабе на Лок-стрит на стене висел цветной плакат, изображавший собор в Лувейне после его захвата врагом. Это было личным впечатлением художника и изображало немецкую кавалерию, которая устраивала конюшню внутри церкви. Один солдат разбивал статую мадонны о стену. Другой разрывал священные облачения. Несколько других сжигали деревянные статуи, включая изображение Христа, благословляющего хлебы и рыбу, чтобы вскипятить котелок на треноге. Несколько бельгийцев, в основном пожилых мужчин и женщин, толпились у разбитых дверей, закрыв лица ладонями.

– Я пытался представить себе, что это Чепсвортский собор, и он лежит в руинах, и солдаты ломают все, что попадется.

– Ты ведь не религиозен, Том?

– Нет, но все равно это жестоко.

– А как же быть, когда убивают людей? Это куда как хуже, чем разбивать статуи.

– Конечно, – согласился Том. – Люди более важны, чем статуи.

Но он ненавидел саму мысль, что все эти резные фигурки бросали в костер только затем, чтобы вскипятить котелок для немецких солдат.

– Ты пошел и что сделал? – спросил Джесс. – Ты не сказал, что записался в армию!

– Да, – сказал Том, – все верно, записался добровольцем. Сегодня в три часа.

– А ты? – спросил Джесс, уставившись на Роджера. – Ты наверняка не сделал того же?

– Они не возьмут меня, не поверят, что мне восемнадцать.

– Господи Боже мой! – сказал дед. – И одноглазый бы увидел, что у тебя молоко на губах не обсохло.

– Они записали мою фамилию, – похвастался Роджер. – Когда будет нужно, они меня вызовут.

– Когда будет нужно, – сказал Джесс с облегчением. – Ну, тебе будет восемнадцать еще только через год. К тому времени война, конечно же, кончится.

– Хорошо бы! – согласился дед. – Эта проклятая штука слишком уж затянулась.

– Так, значит, Том должен идти? Просто не верится! – Джесс с сомнением посмотрел на жену. – Как ты думаешь, должны мы его отпускать или, может быть, ты собираешься решать сама, что ему делать?

– Мы не можем удерживать его, – сказала Бет. – Ему уже давно исполнилось восемнадцать, и он взрослый мужчина. Если бы все зависело от моего слова, эта война уже закончилась бы, так и не начавшись. – Она посмотрела на Тома, стоявшего напротив. – Когда ты должен отправиться в казарму?

– Сержант сказал, они пришлют повестку.

– Ты правильно сделал, что записался, – сказал дед. – Я только рад, что этого не сделал наш Вильям.

Том ушел проведать пони в стойле, и там его нашла Бетони, которая узнала новости от родителей.

– Почему ты пошел и записался вот так, не сказав никому ни слова?

– Я просто решил так, вот и все.

– Ты думаешь, легко быть солдатом?

– Не знаю, я не думал об этом.

– Ты, наверное, был выпивши, как всегда.

– Наверное, – он пожал плечами.

Как она ни старалась, Бетони так и не удалось сблизиться с ним. Он только отвечал на ее вопросы. Так было всегда, с самого начала, с тех пор, как он пришел в Коббз, когда она заставила его почувствовать себя изгоем и уйти в себя, подобно тому, как краб прячется в своем панцире. Казалось, ничто не могло изменить его теперь. Он никогда не поверит, что она просто заботилась о нем.

– Я не могу представить себе Тома солдатом.

– Кажется, ты переживаешь, – сказал Майкл, – а он ничем не отличается от других добровольцев.

– Том знал так мало счастья. Было бы жестоко, если бы его убили.

– Но разве он не был вполне счастлив в вашей семье?

– Но он не узнал радости, —сказала Бетони.

– Многим ли знакома радость?

– Думаю, немногим, да и то мимолетом.

Они гуляли в саду Кингз-Хилл-хауса. Бетони осталась на чай и выдержала допрос матери Майкла. Но мысли ее витали где-то далеко.

– Для таких людей, как Том, должны быть какие-то особенные радости, – сказала она, – хотя я и не знаю, какие именно.

– Ты, кажется, не замечаешь, как грубо он с тобой обращается все время.

– Потому что знаю, что я заслужила это.

– Ну, довольно! – возмутился Майкл. – Не может быть, чтобы ты относилась к нему так плохо.

– Ты не знаешь. Тебя там не было. Дети бывают очень жестоки.

– Это было очень давно.

– Все равно я чувствую себя виноватой.

– Я рад, что дело только в этом. А то я уже начал опасаться, что ты влюблена в него.

– Но я на самом делелюблю его! – сказала Бетони. – Я очень люблю его и молю Бога, чтобы мне удалось заставить его доверять мне. Он совершенно одинок в этом мире, и все же я не могу приблизиться к нему, я ничем не могу помочь ему. Да, я люблю его. Я действительно очень люблю его!

И вдруг она заметила выражение глаз Майкла.

– О нет! – сказала Бетони. – Это совсем не то! Совсем не та любовь. Как мне заставить тебя понять?

Она не могла видеть его столь несчастным, поэтому поднялась и поцеловала, обняв его голову руками.

– Ты не должен так смотреть, – сказала она. – У тебя нет повода быть таким печальным.

– Бетони…

– Да, да, я знаю.

– Ты что-нибудь чувствуешь ко мне?

– Конечно. Как ты можешь спрашивать?

– Ты чувствуешь то же, что и я?

– Дай мне время, я буду чувствовать то же.

– Время, – повторил он. – Время!

Но она обещала ему, а это стоило куда больше, чем если бы она просто уступила. Он сказал ей об этом, взяв ее руку и поднеся ее к губам. Теперь в его глазах не было отчаяния.

Миссис Эндрюс, наблюдавшая за ними через стеклянные двери, покорно вздохнула. Было очевидно, что эта девушка его поймала.

Ближе к концу отпуска Майкл прошел медицинскую комиссию. Раненое плечо совсем зажило, последствия отравления газом не были заметны. Он был годен к службе.

– Вам очень повезло, – сказал пожилой врач. – У вас отличное здоровье. Но все же я не стал бы испытывать ваши легкие. Так что, по крайней мере, шесть месяцев вы будете служить в Англии. Потом мы вас снова вызовем.

Сердце Майкла забилось. Шесть месяцев в Англии! Он едва мог в это поверить.

– Вы разочарованы? – сухо спросил доктор.

– Думаю, что переживу это, – сказал Майкл.

– Вы заслужили передышку. Жаль, что не могу дать ее всем, кто прошел через мои руки. Но я должен отправлять их снова на фронт, где им свернут шею.

Майкл вернулся домой, чтобы насладиться последними днями отпуска, дожидаясь назначения.

– Теперь я спокойна, – сказала мать. – Может быть, все это закончится до того, как ты будешь готов отправиться на фронт.

– Может, и кончится. Никто не знает.

Шел ноябрь тысяча девятьсот пятнадцатого. Война должна закончиться рано или поздно. Почему бы не надеяться на лучшее?

Наступил новый год, принеся с собой новые надежды. Тысяча девятьсот шестнадцатый. Что-то было за этим. С самого начала ожидали чего-то особенного, и британцы собирались с силами, готовясь к новой попытке.

Теперь Майкл находился в Йелмингхэме. Его прикомандировали к десятому батальону, и он занимался обучением новобранцев.

Каждые три-четыре недели у Тома, который теперь обучался в Кэплтон Уике, бывал выходной, и семья привыкла видеть его в военной форме. Дик по-прежнему смеялся над его худыми ногами, замотанными в портянки, но старик Тьюк полагал, что Том выглядит лучше.

– Они сделали из тебя человека, парень. Тебя научили ходить прямо, а не болтаться, как деревенщина. Да, дисциплина вещь полезная.

В начале апреля Том был дома в последний раз. Ему дали суточный отпуск. Еще трое парней из Хантлипа должны были отправиться вместе с ним, и им устроили шумные проводы в «Розе и короне». Тилли Престон почти весь вечер провисела на руках Тома, и ее отец впервые ничего не сказал по этому поводу. Дома его также проводили застольем, выпив за его здоровье бутылку крепкого домашнего вина, приготовленного Бет, и подарив на прощание карманную Библию.

– Ты правда не знаешь, куда тебя отправляют?

– Нет, нам не сказали, но ребята думают, что во Францию.

– Как бы там ни было, – сказала бабуся, – всегда помни, чью форму ты носишь.

Поздно вечером Том покидал семейную вечеринку. Бетони вышла во двор. Камни у нее под ногами были холодными. Она заметила свет в старом сарае, где Том держал хорьков. Когда она вошла, он держал двух зверюшек в руках. Огрызок свечки стоял на сквозняке, так что свет мерцал на его лице, то освещая, то погружая во тьму его резко очерченные скулы и подбородок, темные глубокие глаза. Пламя плясало и прыгало, пытаясь сорваться с фитиля.

– Ты посмотришь за хорьками, пока меня не будет?

– Но почему именно я?

– Ребята забудут. К тому же они не слишком их любят.

– Я и сама их не очень-то люблю. Противные вонючие твари. Но я присмотрю за ними, обещаю тебе.

Она была очень удивлена тем, что он доверил ей это дело. Никогда раньше он не просил ее об одолжении. Ей было очень приятно, и она погладила зверьков в руках у Тома.

– Думаю, ты считаешь, что идешь на прогулку.

– Да, конечно, простая проказа.

– Или же на охоту со стариной Чарли Бейли.

– Я знаю, что это такое. Я читаю газеты.

– Ты ведь напишешь нам и сообщишь, как твои дела?

– Я не большой специалист по части писем.

– Ну, хорошо. Я сама напишу тебе, – сказала Бетони, – и это мое второе обещание тебе.

Том только пожал плечами. Он нащупал бородавку за ухом у Ниппера. Это могло быть чем-то серьезным, нужно приложить какое-нибудь лекарство. Он показал ее Бетони и заставил потрогать, объяснив, что нужно делать, если бородавка станет больше.

Там, во Франции, в окопах, любые письма были настоящим сокровищем и их читали снова и снова. Их хранили до тех пор, пока они не протирались на сгибах, но иногда даже после этого склеивали. Все письма, кроме самых интимных, давали читать остальным, и письма Бетони были в числе любимых, потому что в них было много смешного. А поскольку они были адресованы «лично Тос. Маддоксу», вскоре Тома окрестили Тоссом.

– Мы не можем называть тебя Томом, – сказал Пекер Дансон. – Мы тут все томми [3]3
  Томми – прозвище английских солдат.


[Закрыть]!

– А она какая, эта твоя Бет? У нее хорошая фигура? – поинтересовался Биг Гловер. – Я люблю девушек в теле, чтобы там с формами. Блондинка, говоришь, и симпатичная? Мягкая, нежная и милая такая?

– Нет, – сказал Том и, вспомнив что-то, слегка улыбнулся.

– Что значит нет?

– Я бы не назвал ее милой и нежной.

– Хочешь сказать, что она просто мегера?

– Ну, немного: любит покомандовать, знаете ли.

– Нам бы следовало знать, кое-где встречаются и такие. Боже, избави нас от женщин, которые любят командовать!

Но их разочарование длилось недолго. Они не имели ничего против Бетони. Она стала для них талисманом.

– Иногда это совсем неплохо – командовать, – сказал Боб Ньюэз. – Жаль, что ее нет с нами. Она бы вовремя доставала еду.

– Спроси Бет, не выйдет ли она за меня, когда я вернусь в Англию, хорошо? – попросил Биг Гловер. – Скажи, что у меня рост шесть футов и четыре дюйма и я очень даже ничего. Только не говори ей про родинку на левом локте. Я придержу ее, как сюрприз.

– У нее уже есть парень, – сказал Дансон. – Офицер из второго батальона. Правильно, Тосс? Его зовут Эндрюс?

– Да, верно, – ответил Том.

– Черт бы его побрал! – выругался Биг Гловер. – Вся удача достается офицерам.

– Вполне понятно, – согласился Руфус Смит. – Бет не то что Тосс. Она образованная. Это заметно по тому, как она пишет письма.

– Когда я об этом думаю, мне становится смешно, – сказал Пекер Дансон, закашлявшись. – Как она написала в прошлый раз о девушках, которые в Ковентри пишут на снарядных гильзах! Начинаю сожалеть о том, что я не артиллерист. Я мог бы познакомиться с одной или двумя.

Дождь лил, не переставая. Стенки окопов обваливались, как только люди пытались восстановить их. Они стояли по колено в ледяной воде, наполняя мешки меловой жижей.

– Почему ты никогда не играешь в карты, Тосс? Почему ты никогда не ругаешься и не материшься?

– Ему незачем делать это, старина Пекер, потому что ты делаешь это за двоих.

– Да он вообще не человек, никогда не ноет и не ворчит Ты что, не чувствуешь, что вода мокрая и холодная, Тосс, как чувствуют другие парни?

– Я стараюсь не думать об этом, – сказал Том.

Каким-то образом ему удавалось не замечать и холодный дождь, и усталость. Он умел уходить в себя, в свои мысли, в то время как его тело двигалось автоматически и руки продолжали работать. Хотя, когда его спрашивали, о чем он думает, он не мог ответить.

– О том же, о чем и вы, полагаю, – говорил он.

– Ну, тогда ты просто маленький грязный щенок, если у тебя такие же мысли, что и у нас.

После долгого пребывания в Эбютерне, которое должно было приучить их к обстрелу, их расквартировали в Бокени. Погода улучшилась. Десять дней их усиленно тренировали, в основном на солнце.

– Но почему штыки? – удивился Гловер во время передышки. – У нас что, кончаются патроны?

– Этим утром я видел генерала, – сказал Ричи. – Первый раз с тех пор, как попал сюда.

– Ты не видел верховного главнокомандующего?

– Да откуда мне его знать? Разве что знаю, он одет в защитную форму.

– А кто верховный главнокомандующий? – спросил Пекер Дансон.

– Разрази меня гром, если знаю. Может, кто-нибудь еще знает?

– Чарли Чаплин, – рассмеялся Гловер.

– Миссис Панкхерст, – сказал Руфус Смит.

– Энгус Джок Маконоши.

– «Александр Рэгтайм Бэнд».

– Эй, сержант! – Боб Ньюэз окликнул проходящего мимо них сержанта. – Кто командует Британским экспедиционным корпусом?

– Я! – отозвался Граймз. – А мой подчиненный – генерал сэр Дуглас Хейг.

– Хейг! – сказал Ньюэз. – Нам виски причитаются?

Сержант с сочувствием посмотрел на него:

– Вы хотите сказать, что не знаете, кто такой верховный главнокомандующий? Вы просто невежда, Ньюэз, вот вы кто.

– Да, – согласился Ньюэз, печально кивнув. – Я чертовски невежественный, поэтому мне дадут три нашивки, если я не буду внимательнее.

– Ну, хватит об этом, – сказал Граймз без всякой злости. – Не то я заставлю вас попрыгать за ваши дерзости.

Не все инструкторы были такими, как Граймз. Сержант Таунчерч, к примеру, был совершенно другого склада. Он любил выбрать кого-нибудь послабее и унижать его перед остальными. Одним из таких ребят был валлиец по имени Эванс, маленький худой человек с впалой грудью, у которого было плохо с легкими. Ньюэз говорил, что такому в армии вообще нечего делать.

– Эванс? – удивился Таунчерч во время одной из учебных атак. – Ты, значит, шахтер из Уэльса? Другими словами, поганый лодырь! Мы о вашем брате тут наслышаны. Они там собираются бастовать за повышение оплаты, пока мы здесь надрываемся и воюем с Гансами!

Эванс ничего не ответил. Глаза у него были потускневшие, а кожа словно покрыта штукатуркой. Он никак не мог отдышаться, потому что Таунчерч заставил его бежать почти вдвое больше других с вещмешком, винтовкой, саперной лопаткой и двумя связками гранат.

– Как ты попал в батальон трех графств? Они что же, набирают лодырей и в Королевский уэльсский полк? Или даже в погранполк Южного Уэльса?

– Оставьте его в покое, – сказал Том. Он стоял рядом с Эвансом и слышал, как тот тяжело дышал. – И если бы он был лодырем, то не был бы сейчас здесь.

Таунчерч подошел и остановился напротив Тома. Он смерил его взглядом.

– Ты тоже вонючий валлиец? Нет? Может, и нет. Тогда цыган? Именно на них ты похож. Как, могу я узнать, твое дурацкое имя? Маддокс. Хорошо. Будь уверен, я не забуду.

Таким образом Том и Эванс стали жертвами. К счастью, их пребывание в Бокени было недолгим. Учения были прерваны, и шестой батальон отправили на передовую, под Мари Редан. Эванс попал в отделение С, в один взвод с Томом, Ньюэзом, и когда их сержант был ранен шрапнелью, его место по какой-то несчастливой случайности занял Таунчерч.

Том не часто писал письма домой, и хотя он всегда писал их очень прилежно, они редко бывали больше чем на полстранички. «У меня все в порядке. Вашу посылку я получил. Как там Ниппер и Слип и мастерские?» Больше сказать было нечего. Цензор просто вымарал бы это. Поэтому он писал про овсянку, которая пела в кустах «Немного хлебушка и не надо сы-ы-ы-ра» точно так же, как она пела в Англии. Он вкладывал цветы вероники между страничками. Каждый день он поражался тому, что в Пикардии росли те же цветы, что и на полях и лугах дома.

– Дела не так уж плохи, – сказал Джесс Бетони, – если у Тома есть время собирать цветы.

В Англии кончался май, и скоро должны были расцвести июньские розы. Погода была замечательная. В Энстере начался сенокос, и по вечерам Джесс с сыновьями уходили на поля, помогая Джейн и ее мужу с покосом. Вильяму уже исполнилось восемнадцать. Джесс за него немного волновался.

– У тебя не будет неприятностей, сынок, если ты останешься дома, когда пришла повестка?

– Мне все равно, я не собираюсь идти.

– Если Вильяму нужно работать на ферме полный день, то его могут освободить от службы, – сказала Джейн.

– Мне все равно, освободят меня или нет, я просто не пойду, – сказал Вильям. – Не я начал эту проклятую войну, так почему я должен побросать инструменты и идти воевать?

– Да, но представь себе, что тебя посадят в тюрьму.

– Им придется попотеть, чтобы сначала поймать меня!

Вскоре как-то Вильям и Роджер поехали в Чепсворт, чтобы отвезти туда лестницы. Роджер ненадолго исчез, а когда вернулся, весь сиял от радости.

– Я ходил в призывную комиссию. На этот раз меня взяли, даже не стали задавать вопросов.

– Ты с ума сошел, болван? Ты не имеешь права! Ты еще несовершеннолетний.

– Если я выгляжу на восемнадцать, то, значит, мне уже есть восемнадцать. Я намного сильней, чем те парни, которых я сегодня видел.

– Я пойду туда и попрошу вычеркнуть твое имя из списков!

– Если ты это сделаешь, – сказал Роджер, – я убегу на юг и запишусь там.

Вильям понял, что Роджер так и сделает. С минуту в нем кипела ярость, потом он снова успокоился.

– Ну, хорошо, – согласился он, – если один из нас идет, то мы идем вместе.

– Но ты ведь не хочешь! – сказал Роджер.

– Я не позволю тебе уйти без меня. За таким ребенком, как ты, нужно присматривать. К тому же каков я буду, как ты думаешь, если уходит мой младший брат, а не я?

Поэтому Вильям и Роджер записались вместе и вместе лома выступили, пытаясь уговорить родителей.

– Не волнуйся, мама, – сказал Вильям. – Я буду заботиться о Роджере так же, как и ты, и я сделаю так, чтобы нас не разлучили.

В том же месяце они были уже в Поткауэне, в учебном лагере королевской артиллерии.

«Если подумать, то здесь не так уж плохо, – писал Вильям домой. – На самом деле я думаю, что мне это подходит». И в конце письма, в небрежном постскриптуме: «Вчера утром я был лучшим в стрельбах. Инструктор говорит, что я прирожденный артиллерист. Мне могут сразу же дать нашивку, если все пойдет по плану».

Теперь, когда он стал солдатом, Вильям просто не мог не быть хорошим солдатом.

Однажды в майское воскресенье Бетони ездила в Лондон, где весь день провела с Майклом. Он выглядел лучше, окрепшим и отдохнувшим, но когда она сказала об этом, его глаза потемнели и его передернуло.

– Я здоров практически на сто процентов. А это значит, что меня скоро отправят за границу.

– Ты уверен? – спросила Бетони. – Уверен, что уже здоров, я хочу сказать.

– Ты сама только что сказала это.

– Я сказала, что ты хорошо выглядишь, но ведь я не врач.

– Конечно, нет. Но их полным-полно, и они меня осматривают снова и снова. – Потом он вдруг спросил: – Как дела на военных заводах?

– Ужасно, – сказала она. – Вчера я была в Бирмингеме – там делают снаряды. Производительность труда невероятная, и так повсюду, куда бы я ни приехала.

– Вот как! Если нам есть что выбрасывать, мы еще чего-нибудь добьемся.

– Что-нибудь должно произойти? – спросила Бетони. – Большое наступление?

– Ш-ш-ш, – сказал он, улыбаясь. – Откуда я знаю, что ты не шпион?

Они пили чай в «Трокадеро». Он передал ей через стол свою чашку и украдкой наблюдал, как она наливает чай. В спокойном выражении ее лица было что-то, что удивляло его всякий раз, когда он смотрел на нее. Казалось, она сама не знает, как она улыбается, как выглядит и какая она вообще. Нет, он не ошибся. Он очень хотел ее.

– Бетони, тебе непременно нужно вернуться сегодня в Чепсворт?

– Да. Мне нужно быть в восемь утра в Гридпорте.

– Ох уж эта твоя работа! – сказал он. – Хоть однажды ты могла бы опоздать?

– Нет, Майкл. Боюсь, что нет.

– Ты бы осталась со мной, если была бы свободна?

– Я никогда не бываю свободна больше одного дня.

– Ты просто пытаешься пощадить мои чувства. Очевидно, ответ был бы «нет». – Он отвел взгляд и уставился на сахарницу на столе. – Я хочу, чтобы ты знала, – сказал он медленно, стараясь быть осторожным, – я не пытаюсь заигрывать с каждой женщиной, которая мне встречается.

– Ты имеешь в виду тех, из Йелмингхэма?

– Ты бы просто поразилась, узнав, что нас, офицеров, всегда рады видеть во многих домах. Все это призвано испытать наше моральное состояние. В Гейнесе есть одна знатная леди, которая слишком серьезно относится к своей задаче.

– Ты пытаешься заставить меня ревновать?

– Допивай, – сказал он. – Нам надо поторапливаться, если мы хотим успеть на поезд.

Он доехал с ней на такси до вокзала и всю дорогу непринужденно болтал, пока не подошел ее поезд.

– Передавай привет своим. И не забудь позвонить моей матери: ей просто не терпится узнать тебя получше.

К концу мая его признали годным к службе и приказали присоединиться к своему батальону. У него был суточный отпуск, и в одиннадцать утра в субботу Майкл прибыл в Чепсворт. Позавтракав с матерью, он пошел в Хантлип, но Бетони дома не было. Она уехала по важному делу в Стаффорд, и ее ждали не раньше чем в воскресенье.

– Когда в воскресенье? – спросил Майкл.

– Мы точно не знаем, – ответил Джесс. – Видите ли, она поехала не на поезде, а на специальном автобусе с какими-то важными людьми.

– Я могу ей позвонить?

– Я не думаю, – сказал Джесс, и его синие глаза широко открылись. – Правила!

Майкл оставил записку и вернулся домой. Оставшийся отпуск пролетел незаметно, бесполезно и пусто. Мать пыталась сделать вид, что не замечает его состояния. Она очень боялась за него. Трижды раненный, он снова отправлялся в зону боевых действий. Ей казалось несправедливым, что одних и тех же молодых людей снова и снова посылают на фронт.

И в то же самое время ей было приятно видеть его в форме, с тремя звездами на погонах и тремя знаками ранения на рукаве. Она гордилась им, потому что это был ее сын и потому что он одним из первых откликнулся на призыв родины. Она не могла упрекать его за молчаливость и пожаловалась только тогда, когда он не захотел, чтобы она проводила его на станцию.

– Это все из-за той девушки? – спросила мать. – Дочери плотника? Она приедет туда?

– Я не знаю, получила ли она мою записку.

– Если нет, то ты будешь уезжать совсем один.

– Посмотрим, – сказал он. – Я бы лучше попрощался здесь.

– Хорошо, как хочешь. Я буду молиться за тебя, сынок, и постоянно думать о тебе.

– Ладно, – он наклонился и поцеловал мать. – У меня может не быть времени помолиться за себя.

Его поезд отправлялся в девять вечера. Он уже отходил, когда Бетони выбежала на платформу. Она сразу же увидела его и побежала навстречу, пытаясь коснуться его руки, когда он наклонился к ней, высунувшись из окна. Их пальцы на мгновение сплелись, коротко обменявшись теплом и нежностью. Поезд набрал скорость и разделил их. Бетони побежала рядом, Майкл смотрел на нее полным боли взглядом, его губы шевелились, но он не мог произнести ни слова. Ему хотелось открыть дверь и выпрыгнуть. Она становилась все меньше и меньше и, наконец, оказалась на самом краю платформы.

– Майкл, береги себя, береги себя! – кричала она, и он услышал ее за шумом локомотива. – Возвращайся живым! Я буду ждать тебя!

Ночь он провел в Лондоне, где услышал много разговоров о готовящемся наступлении даже среди персонала гостиницы. Он рассказал об этом Морису Тремирну, капитану второго батальона, который тоже остановился в «Кенилворте».

– Даже мальчишка, который чистит сапоги, знает о наступлении. И в газетах полно намеков. Мы вполне можем послать кайзеру телеграмму с точным указанием места и времени!

– В этом-то все и дело! – сказал Тремирн. – По тому шуму, который мы подняли, немцы никогда не поверят, что наступление действительно произойдет, как ты не понимаешь!

Майкл отвернулся, поймав взгляд своего нового денщика. Ловелл был сама осторожность, но его взгляд был весьма выразительным.

Три дня спустя они прибыли в свой батальон в Бетюн. Майкл был рад увидеть знакомых. Шесть месяцев – долгий срок. Он старался не думать о тех, кого не стало. Он старался не считать, сколько их было.

– Господи, да ты отлично выглядишь! – сказал Лайтвуд. – Я тебя еле узнал.

– Много новых ребят пришло, и не все они безнадежные, – сказал Эшкот. – Вот этот, например, неплохой парень. Он привез последние граммофонные пластинки. – И он показал на молодого офицера, стоявшего рядом. – Его зовут Спарри. А мы зовем его Уид.

– А какой теперь тут старший офицер? Хороший человек или так себе?

– Хороший, очень серьезный, просто отец наш. С уважением относится к человеческой природе, с нами обращается почти как с живыми существами.

– И что тут теперь творится?

– В основном мы удерживаем канал. Это почти наверняка ясно. Говорят, готовится большое наступление и скоро мы уже будем спать во дворце кайзера.

– А у него есть дворец? – спросил Спарри.

– Я уверен, черт возьми, что он живет не в блиндаже.

– Четыре мили, – сказал Майкл, прислушиваясь к орудиям, которые стреляли из Живанши. – Кажется, что ближе.

– Это потому, что тебя здесь не было. Ты привык к тишине дома в Англии. Что ты там делал все это время? Мариновал лук?

– Занимался горчицей, а не маринадом, – сказал Майкл. Он уже привык к шуткам по поводу семейного бизнеса. – Но я никогда и близко не подхожу к фабрике, если это зависит от меня.

– Горчица! Ну конечно! Это объясняет твое знаменитое хладнокровие под огнем. Ты всю жизнь был крепкий и горячий.

– Кроме того, я не все время сидел в Чепсворте.

– Ты развлекался в Йелмингхэме, везучий черт. И все же я полагаю, ты рад снова быть в центре событий. Должно быть, в Англии сейчас довольно опасно среди всех этих женщин, которые водят трамваи.

На следующий день они были на линии фронта, в секторе Куинши Майкл принял командование отделением В. Сержантом у него был некий Билл Минчин, ветеран боев под Мопсом и Фестюбертом, человек, которого невозможно было огорчить, как говорил Лайтвуд; говорил он спокойно, и глаза его были почти всегда неподвижны. Почти все прибыли в отделение недавно, но они смотрели на Майкла как на новичка.

Под командованием Минчина отряд ночью копал новые траншеи. Прошел дождь, и утром, когда Майкл принимал законченную работу, на дне окопа стояла вода. Люди, бродившие по нему, решили, что сойдет и так, но Майкл отдал приказ немедленно положить доски.

– Он один из таких, да? – возмущался парень по имени Биддл. – Думает, что нас надо побольше загружать!

Минчин похлопал его по плечу.

– Может, у тебя на ногах перепонки, Биддл. Но не всем так повезло.

В этот день двое погибли под обстрелом и двое были ранены. Одним из раненых оказался рядовой Биддл. Его унесли с глубокой рваной раной от пупка до ребер. Когда его проносили мимо Минчина, он тихо сказал:

– Я, кажется, уже отвоевался, сержант?

– О нет! – сказал Минчин. – Ты немного полежишь, вот и все. Тебя отправят в Блайти. Ну, разве это не ответ на твои молитвы?

Биддл ему поверил. В его глазах зажглась новая надежда. Он откинулся на носилки, улыбаясь.

– Несите, ребята, – сказал он санитарам, – хирурги ждут.

– Он будет жить? – спросил Майкл у Минчина позднее.

– Не знаю, сэр, но вера творит чудеса, говорят.

Однажды во время редкой передышки в Анискене один младший офицер, который бродил по развалинам пекарни, наткнулся на старый вражеский снаряд, что ржавел там больше года. Парня разорвало на куски.

– Дурное тут местечко, – сказал Спарри Лайтвуду в тот вечер. – Не нравится оно мне. У меня мурашки по коже бегают.

Ему было всего девятнадцать. Он пришел в апреле вместе со своими друзьями Хэптоном, Чаллонером и Уаттом. Теперь все трое были убиты. Уатт оказался тем человеком, которого убил старый «спящий» снаряд.

– Тебе не нравится Ла-Басси? – спросил Хантер-Хейнз, как будто обидевшись. – Не может быть!

– Как насчет небольшой прогулки к кирпичным отвалам? – поинтересовался Эшкот, похлопав Спарри по плечу. – Там можно найти кучу сувениров… Пулю в голову, например.

– Смотри на вещи с плохой стороны, Уид, – посоветовал Спенсер, – тогда каждый день покажется наградой.

– Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю, – сказал Лайтвуд, – хотя должен сказать, что на утверждение завещания уйдет уйма времени.

– А ты почему молчишь, Эндрюс? – заметил Эшкот.

– Готов держать пари, у него есть внутреннее знание, – сказал Лайтвуд. – Как у тебя это получается, Эндрюс, старина? У тебя есть свое ухо у полковника?

– У меня есть ухо Минчина. Он здорово ориентируется в разных слухах.

– И что же предсказывает всеведущий Минчин?

– Передвижение на юг в ближайшем будущем.

– Никаких подробностей, кроме этого?

– Боюсь, никаких.

– Ну, ладно, – сказал Лайтвуд. – Не думаю, чтобы само начальство знало намного больше. По-моему, они еще не воткнули булавку в карту.

После окопной жизни они снова вернулись в Бетюн, где занимались двухнедельными учениями. Теперь им официально сообщили о начале наступления в тридцати милях к югу, у Сомма.

– И нас туда отправят? – спросил Спарри.

– Чтобы свернуть себе шею, – сказал Эшкот, – но не сейчас, я надеюсь.

– Почему не сейчас?

– Недалеко от мыловарни есть одна чудесная девушка, и я собираюсь заполучить ее, вот почему.

Восьмого июля с наступлением темноты батальон высадился на станции Лиллерс и ночью направился на юг. Рано утром они прибыли в Салу и оттуда девять миль прошли маршем до Сен-Совура.

После угольных шахт и шлаковых отвалов Артуа Пикардия была просто очаровательной. Район, еще едва затронутый войной, край фруктовых садов и зеленых пшеничных полей, где по обочинам дорог алел мак и воздух был свежим, чистым и сладким.