Текст книги "Эта песня мне знакома"

Автор книги: Мэри Хиггинс Кларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

32

На следующее утро погода почти не изменилась. Чуть-чуть потеплело, так что мокрый снег превратился в полноценный дождь, непрерывный гнетущий ливень.

– Похоже, у наших собачек сегодня опять выходной, – заметил Моран, когда в самом начале десятого появился в кабинете у Краузе. – Все равно они ничего не учуют.

– Я знаю. Это была бы пустая трата денег налогоплательщиков, – согласилась Краузе. – И потом, все равно мы ничего там не найдем. Я сейчас как раз просматривала то, что было изъято во время обыска особняка и дома мачехи Кэррингтона. Результата ноль. Впрочем, едва ли кто-то всерьез ожидал найти там что-то двадцать два года спустя. Если у Питера Кэррингтона хватило ума избавиться от своей сорочки сразу же после того, как он убил Сьюзен, скорее всего, больше ему беспокоиться было не о чем.

– Я бы сказал, если бы там что-нибудь было, мы нашли бы это еще во время первого обыска, – пожал плечами Моран.

– Единственный момент, который показался мне любопытным. Вот, взгляни-ка.

Краузе передала Морану лист бумаги. Это был эскиз ландшафтного проекта.

Морган внимательно его изучил.

– А что с ним не так?

– Он лежал в ящике с другими бумагами в комнате на последнем этаже особняка. Видимо, со временем часть помещений превратили в подобие чердака, куда сваливают всякий скарб, который недосуг разбирать. Ребята сказали, там у них столько добра, что хватило бы обставить целый дом – и диваны с креслами и коврами, и фарфор с серебром, и картины с прочими безделушками, и даже фамильная переписка аж девятнадцатого века.

– Наверное, они никогда не слышали ни о гаражных распродажах, ни об интернет-аукционах, – отозвался Моран. – Погодите-ка, я понял, что это. Это чертеж неогороженного участка поместья Кэррингтонов, того самого, где нашли труп девушки, только на нем отмечены какие-то посадки.

– Правильно. Это копия оригинального эскиза.

– И что с ним не так?

– А вы взгляните на подпись в углу.

Моран поднес лист к настольной лампе.

– Джонатан Лэнсинг! Точно, он же работал там садовником, а потом, вскоре после исчезновения Сьюзен Олторп, утопился в Гудзоне. Отец нынешней миссис Кэррингтон.

– Он самый. Через несколько недель после того, как Сьюзен исчезла, Кэррингтоны его уволили, и он, по всей видимости, покончил с собой. Я говорю «по всей видимости», потому что его труп так и не нашли.

Морган изумленно взглянул на начальницу.

– Вы хотите сказать, что между ним и Сьюзен Олторп есть какая-то связь?

– Нет, я не хочу этого сказать. Мы знаем, кто ее убил. Меня настораживает, что это Лэнсинг предложил передвинуть живую изгородь на пятьдесят футов в сторону от дороги. Судя по этому эскизу, он не собирался оставлять участок между изгородью и дорогой незадействованным. Похоже, он намеревался высадить на этом месте многолетние растения.

– А потом его уволили, и максимум, на что хватило членов семьи, это засеять то место травой, – подхватил Моран.

– Вот именно, – согласилась Барбара Краузе. Она убрала эскиз обратно в папку. – Не знаю, – произнесла она, обращаясь скорее к себе самой, чем к Морану. – Просто не знаю…

33

Во вторник утром, на следующий день после того, как Питеру Кэррингтону было предъявлено обвинение, Филип Мередит сел в поезд Филадельфия – Нью-Йорк. Он подозревал, что его фотографии уже появились на первых полосах всех таблоидов, поэтому на всякий случай надел темные очки. Ему не хотелось, чтобы посторонние люди узнавали его и приставали с разговорами. И в чужом сочувствии он тоже не нуждался. С Питером Кэррингтоном он не общался со дня похорон своей сестры и в суд явился исключительно ради удовольствия увидеть бывшего зятя в наручниках на скамье подсудимых. Собственная вспышка стала для него такой же неожиданностью, как и для всех присутствовавших в зале суда.

Но теперь, когда это случилось, он не намерен был открещиваться от своих слов. Если Николас Греко смог найти главную свидетельницу по делу Олторп, может быть, ему удастся отыскать какие-нибудь улики, которые позволят доказать, что и Грейс тоже была убита.

Он сошел с поезда на станции Пенсильванский вокзал на перекрестке 33-й улицы и Седьмой авеню и с удовольствием прогулялся бы до офиса Греко, который располагался на Мэдисон-авеню между 48-й и 49-й улицами, пешком, но из-за проливного дождя вынужден был пойти на остановку такси. В такую погоду в памяти у него всегда всплывал день похорон Грейс. Конечно, тогда не было холодно, потому что она погибла в начале сентября, но тоже шел дождь. Теперь она покоилась на семейном участке Кэррингтонов на кладбище Врата Рая в Уэстчестере. Это, кстати, было еще одно его желание – перенести ее прах домой, в Филадельфию. Она должна лежать рядом с людьми, которые любили ее, с родителями и родителями родителей.

Наконец очередь дошла до него, он уселся в такси и назвал адрес. Он давно уже не был на Манхэттене, и заторы на улицах поразили его. Поездка обошлась ему почти в девять долларов, и таксист явно остался недоволен, не получив на чай ничего сверх сдачи с десятидолларовой купюры, которой Филип с ним расплатился.

Все эти поездки туда-обратно на поезде и такси уже вылились в кругленькую сумму, а ведь он еще даже не говорил с Греко. Они с женой Лайзой и так уже крупно повздорили на этой почве.

– Я чуть не умерла, когда услышала, что ты устроил в суде, – сказала она ему. – Ты же знаешь, я любила Грейс, но ты носишься с этой идеей вот уже четыре года. На частного детектива нужны деньги, которых у нас нет, но раз уж тебе так приспичило, пожалуйста. Возьми кредит, если понадобится, но только покончи с этим.

В узком здании, расположенном по адресу: Мэдисон-авеню, 342, было всего восемь этажей; офис Греко располагался на четвертом и представлял собой несколько помещений с небольшой приемной. Секретарша сообщила Мередиту, что его ждут, и немедленно проводила его в кабинет Греко.

После теплого приветствия и краткого обмена репликами о погоде Греко приступил к делу.

– Когда вчера вечером вы позвонили мне домой, вы сказали, что, возможно, располагаете некоторыми доказательствами того, что смерть вашей сестры не была несчастным случаем. Расскажите мне об этом поподробнее.

– Пожалуй, «доказательства» – слишком сильное слово, – признался Мередит. – Точнее было бы сказать «мотивы». Питер не просто беспокоился о том, что Грейс может родить неполноценного ребенка. На кону стояла крупная сумма денег.

– Я вас слушаю, – кивнул Греко.

– Их брак никогда не относился к числу тех союзов, которые заключаются на небесах. Питер и Грейс были совершенно разными людьми. Она обожала светскую жизнь Нью-Йорка, а он нет. По условиям их брачного контракта, в случае развода Грейс причиталась единовременная сумма в двадцать миллионов долларов, если только – и это весьма существенно все меняет – за время брака у них не родится ребенок. Тогда в случае развода Грейс полагалось бы двадцать миллионов долларов ежегодно, чтобы ребенок мог расти как подобает отпрыску рода Кэррингтонов.

– После смерти вашей сестры Питер Кэррингтон предложил, чтобы его проверили на детекторе лжи, и прошел проверку, – заметил Греко. – По оценкам, его доход составляет восемь миллионов долларов в неделю. Для нас с вами это заоблачная цифра, и тем не менее огромное ежегодное пособие, которое полагается по контракту жене в случае развода, еще не повод убивать своего нерожденного ребенка. Даже если бы ребенок появился на свет с врожденными пороками развития, с такими деньгами всегда есть масса возможностей организовать малышу хороший уход.

– Мою сестру убили, – сказал Филип Мередит. – За восемь лет, что они с Питером были женаты, у нее случилось три выкидыша. Она страстно хотела малыша и никогда не совершила бы самоубийство, понимая, что губит и нерожденного ребенка тоже. Она отдавала себе отчет в том, что у нее алкоголизм, и начала тайком посещать собрания анонимных алкоголиков. Она была исполнена решимости бросить пить.

– Анализы показали, что в момент гибели уровень алкоголя у нее в крови был в три раза выше допустимого. Многие люди срываются и снова начинают пить, мистер Мередит. Вы наверняка это знаете.

Филип Мередит поколебался, потом пожал плечами.

– Я сейчас расскажу вам одну вещь, о которой дал слово моим родителям никому не говорить. Они считали, что это может очернить образ Грейс в глазах людей. Но отец умер, а мать в лечебнице. Я уже говорил вам, у нее болезнь Альцгеймера и она не понимает, что происходит вокруг.

Мередит понизил голос, как будто опасался, что кто-нибудь может его подслушать.

– Перед смертью у Грейс был роман. Она вела себя очень осторожно, ну, то есть отцом ее ребенка совершенно точно был Питер. Грейс собиралась родить, а потом развестись с Питером. Мужчина, которым она увлеклась, был небогат, а Грейс любила тот образ жизни, к которому привыкла благодаря деньгам Кэррингтонов. Я думаю, в тот вечер спиртное ей в напиток подмешали, чтобы напоить ее, потому что стоило ей выпить хотя бы один бокал, как у нее отказывали тормоза. Остановиться она не могла.

– Когда Кэррингтон появился дома, Грейс была уже пьяна. Кто стал бы подмешивать спиртное ей в напиток?

Филип Мередит в упор взглянул на Греко.

– Винсент Слейтер, разумеется. Ради Кэррингтона он пошел бы на что угодно. И это не преувеличение. Он из породы лизоблюдов, которые примазываются к чужим деньгам и пляшут под дудку их хозяина.

– Он подмешал вашей сестре в напиток спиртное с целью напоить, а потом утопить ее? Это вы хватили через край, мистер Мередит.

– Грейс была на восьмом месяце беременности. Если бы у нее начались преждевременные роды, у ребенка были бы почти все шансы выжить. У нее уже были ложные схватки, поэтому времени у них не оставалось. Питера ждали домой только на следующий вечер. Я думаю, что Слейтер тайком подлил Грейс в лимонад водки, планируя напоить ее, а потом, когда она уснет, столкнуть в бассейн. Когда Питер вернулся домой, он выхватил у моей сестры из руки стакан и грохнул его об пол, не сдержался, примерно как я вчера в суде. Бьюсь об заклад, он до сих пор ругает себя за то, что вспылил. Если бы у него было время подумать, он состроил бы из себя доброго и понимающего мужа, как обычно, когда Грейс напивалась.

– То есть вы полагаете, что Слейтер подпоил вашу сестру, а потом, когда она уснула, Питер утопил ее в бассейне?

– Я убежден, что в бассейн ее сбросили – либо Питер, либо Слейтер. Слейтер заявил, что ту ночь провел у себя дома, но это всего лишь слова. Я не буду удивлен, если Слейтер помог Питеру избавиться от тела Сьюзен Олторп. У него вполне хватило бы преданности. И низости тоже.

– Почему бы вам не пойти с вашей версией в прокуратуру, ведь ваша матушка не узнает, что вы нарушили данное ей слово?

– Потому что я не хочу, чтобы имя моей сестры полоскали в грязи, и неизвестно еще, ради какого результата. Я могу подкинуть им мотивы и версию, но неизбежно произойдет утечка и какой-нибудь журналист пронюхает об этой истории.

Николас Греко вспомнил, как разговаривал со Слейтером у него дома. Слейтер тогда явно нервничал, подумалось ему. Он что-то скрывает и очень боится, как бы это что-то не стало явным. Может, это что-то – его причастность к гибели Сьюзен Олторп или Грейс Кэррингтон… или даже обеих сразу?

– Я согласен заняться вашим делом, мистер Мередит, – услышал Греко собственный голос. – Ваши обстоятельства я немного себе представляю и поэтому готов снизить свою обычную таксу. Можно включить в наш договор условие, что в том случае, если вы получите значительную компенсацию, потом доплатите мне из этих денег.

34

Я уловила в Питере какую-то внутреннюю перемену; он словно дошел до предела. Спали мы оба хорошо, слишком вымотались, но, думаю, отчасти еще и потому, что понимали: мы на войне. Первую битву выиграли наши противники, и теперь нам необходимо было собрать все силы и достойно встретить то, что было нам уготовано.

Когда в половине девятого утра мы спустились вниз, Джейн Барр уже накрыла стол к завтраку в малой столовой и поставила на буфет свежевыжатый сок и кофе.

– Почему бы и нет? – согласились мы, когда она предложила поджарить яичницу с беконом, хотя я и дала себе твердое обещание, что в дальнейшем так питаться не буду.

Всегдашних утренних газет на столе не оказалось.

– Просмотрим их потом, – предложил Питер. – Все равно мы уже знаем, о чем там пишут.

Джейн налила нам кофе и ушла в кухню готовить завтрак. Питер дождался, когда она скроется, и лишь потом заговорил.

– Кей, – начал он, – тебе не надо объяснять, что борьба будет долгой. Большое жюри присяжных постановит, что меня надо судить, мы оба это понимаем. Затем назначат дату суда, до которого может пройти еще год с лишним. Употреблять в таких условиях слово «нормальный» просто смешно, и все же я это сделаю. Я хочу, чтобы до тех пор, пока я не предстану перед судом и присяжные не вынесут свой вердикт, мы с тобой жили нормальной жизнью, насколько это в человеческих силах.

Я не успела ничего ответить, потому что он продолжил:

– Мне позволено покидать поместье для встреч с адвокатами. Я намерен встречаться с ними как можно чаще и делать это буду на Парк-авеню. Винсу придется стать моими глазами и ушами в совете директоров, но и в Нью-Йорке он тоже будет бывать часто.

Питер отхлебнул еще кофе. Пока он молчал, я вдруг поняла, что за две недели так свыклась с постоянным присутствием Винсента Слейтера, что без него мне даже как-то не по себе.

– Гэри может отвозить нас на Манхэттен и привозить обратно, – продолжал между тем Питер. – Я намерен получить разрешение бывать в Нью-Йорке как минимум трижды в неделю.

В словах Питера и в его лице была воля и решимость.

– Кей, – добавил он, – я знаю, что никогда не смог бы причинить зло другому человеку. Ты мне веришь?

– Верю и не сомневаюсь, – ответила я.

Мы через стол протянули друг к другу руки, и наши пальцы переплелись.

– Мне кажется, я влюбилась в тебя в ту же самую минуту, как только увидела, – сказала я. – Ты был весь погружен в свою книгу, и казалось, тебе очень уютно в твоем большом кресле. А потом ты поднялся, и очки съехали у тебя с носа.

– А я влюбился в прекрасную девушку с непокорными волосами, выбившимися из прически. Мне сразу вспомнились строки из «Разбойника» Альфреда Нойеса: «Бэсс, хозяйская дочь, с волосами чернее, чем ночь, в косы алую ленту вплетает, любви талисман». Вы в школе его учили?

– Конечно. У него такой ритм, будто топот конских копыт. Только кое-что не сходится: я садовничья дочь, а не хозяйская, – напомнила я ему. – И косу я не ношу.

– Ну и что?

Удивительно, но в то утро я то и дело вспоминала об отце. На ум мне пришли слова Мэгги о том, что он любил работать в поместье Кэррингтонов, и в особенности его привлекала возможность творить с садом, что ему вздумается, не заботясь о расходах.

За яичницей с беконом (о том, сколько там холестерина, я старалась даже не думать) я спросила об этом у Питера.

– Мой отец был человеком одновременно прижимистым и склонным к вспышкам расточительства, – сказал он. – И я намерен донести этот момент до наших высокооплачиваемых адвокатов. Если Мария Вальдес отправилась к себе на Филиппины, потому что у нее тяжело заболела мать, с него вполне сталось бы выписать ей чек, чтобы помочь с оплатой лечения. И в тот же самый день он мог устроить Элейн страшнейший скандал из-за стоимости сервиза, который она заказала.

Я вспомнила, как Питер велел мне нанять декоратора и переделать все в доме по своему вкусу.

– Похоже, у тебя с ним не очень много общего, – заметила я. – Во всяком случае, в отношении переделки дома ты предоставил мне полную свободу.

– Вообще-то в некоторых вещах я очень даже на него похож, – возразил Питер. – К примеру, он был вне себя, когда Элейн наняла повара, дворецкого, экономку и горничных. И я тоже предпочитаю, чтобы домом занималась пара вроде Барров, которая на ночь уходила бы к себе домой. С другой стороны, я никогда не понимал, отчего отец так убивался из-за повседневных трат. Должно быть, это все гены нашего предка, который начинал без гроша в кармане и сколотил состояние на нефтяных скважинах – говорят, он был скупердяй из скупердяев. Сомневаюсь, чтобы он стал платить за семена травы, не говоря уже о многочисленных дорогущих посадках.

Мы покончили с завтраком, и Питер занялся текущими делами. Он позвонил на мобильный Коннеру Бэнксу и поручил ему получить для нас разрешение приехать в Нью-Йорк на встречу с адвокатами у них в конторе. Потом несколько часов разговаривал по телефону с Винсентом Слейтером и своими сотрудниками.

Я вдруг поняла, что мне не терпится поехать вместе с Питером в город. На этот раз мне не было смысла присутствовать на встрече Питера с юристами. Вместо этого я собиралась наведаться в свою маленькую квартирку. Там до сих пор оставались кое-какие из моих любимых зимних вещей, к тому же я хотела захватить несколько фотографий в рамках, на которых мои родители были сняты вместе.

Питер получил необходимое разрешение на выезд из поместья, и где-то после полудня мы двинулись в направлении Нью-Йорка.

– Кей, хотя твоя квартира нам по пути, наверное, лучше будет, если Гэри поедет прямо на Парк-авеню, – сказал он. – Если за нами следят полицейские или журналисты и кто-нибудь сфотографирует, как наша машина остановилась перед твоим домом, меня могут обвинить в нарушении условий освобождения под залог. Может, это уже паранойя, но рисковать свободой я не могу.

Я согласилась с его доводами, и именно так мы и поступили. Когда мы добрались до адвокатской конторы, дождь начал потихоньку утихать. Синоптики обещали, что погода улучшится, и, похоже, в кои-то веки прогноз оказался верным.

Питер был одет в строгий темный костюм, сорочку и галстук. В своем безупречно скроенном темно-синем кашемировом пальто он выглядел руководителем до мозга костей – каковым, собственно, и являлся. Когда Гэри распахнул перед ним дверцу автомобиля, Питер торопливо поцеловал меня и сказал:

– Приезжай за мной к половине пятого, Кей. Может, нам удастся выехать из города до начала часа пик.

Он поспешно пересек тротуар, а я смотрела на него и с трудом верила, что еще меньше суток назад он стоял в зале суда в оранжевой тюремной робе и наручниках и слушал, как ему предъявляют обвинение в убийстве.

Я не была у себя в квартире со дня нашей с Питером свадьбы, и, конечно, она показалась мне родной и уютной, однако теперь я свежим взглядом увидела, какая она на самом деле крохотная. С начала нашего головокружительного романа Питер несколько раз бывал у меня. Во время свадебного путешествия он, между прочим, предложил мне заплатить за квартиру до конца срока аренды и избавиться от всех вещей, кроме тех, что дороги мне как память.

Я отдавала себе отчет, что пока не готова к этому. Да, теперь у меня была новая жизнь, но какая-то частичка меня не желала полностью расставаться с прошлым. Я проверила сообщения на автоответчике. Ничего особенно важного там не оказалось, за исключением утреннего звонка от Гленна Тейлора, парня, с которым я встречалась до того, как познакомилась с Питером. Разумеется, я рассказала ему о Питере сразу же, как только мы начали регулярно встречаться.

– А я как раз собирался повести тебя выбирать кольцо, – отреагировал он со смехом, но я-то знала, что это была лишь наполовину шутка. Потом он добавил: – Кей, не совершай необдуманных поступков. У Кэррингтона темное прошлое.

Сообщение от Гленна оказалось в точности таким, какого я от него и ожидала, – полным дружеской поддержки и озабоченности.

– Кей, я очень сочувствую вам с Питером. Хорошенькое начало семейной жизни, нечего сказать. Уверен, ты сама со всем справишься, но помни: если я могу чем-то тебе помочь, только скажи.

Я рада была услышать голос Гленна; мне вспомнилось, как мы с ним любили ходить в театр, и я подумала, что, может быть, мы втроем – он, я и Питер – как-нибудь выберемся вместе поужинать, а потом посмотреть какой-нибудь спектакль. Потом до меня дошло, что теперь Питер сможет куда-нибудь выбраться только в одном случае: если его оправдают. А ведь я тоже под домашним арестом, поняла я вдруг, потому что ни за что не оставлю Питера вечером дома одного.

Я вынула из шкафа кое-какие вещи и сложила их на кровать. Практически все они были куплены в недорогих сетевых магазинах. Элейн не надела бы такое даже под дулом пистолета, подумалось мне. Во время нашего медового месяца Питер торжественно вручил мне платиновую карту «Американ экспресс».

– Держи, и можешь ни в чем себе не отказывать, или как это принято говорить в таких случаях, – с улыбкой сказал он тогда.

К собственному изумлению, я вдруг расплакалась. Не нужны мне горы одежды. Будь это только в моих силах, я отдала бы все деньги Кэррингтонов, лишь бы Питера признали невиновным в гибели Сьюзен и Грейс. Я даже поймала себя на том, что мне хочется, чтобы Питер переехал ко мне в эту крошечную квартирку и отказывал себе во всем, чтобы расплатиться с займом на учебу, как это делал Гленн. Что угодно, только бы наша жизнь стала проще.

Я утерла слезы и подошла к комоду, на котором стояли фотографии. На одной из них мама с папой и со мной были сняты в больнице, сразу же после моего рождения. У них обоих были такие счастливые лица, они просто светились от радости. А я со сморщенным личиком, завернутая в одеяльце, таращилась на них. Мама, лежавшая на кровати с разметавшимися по подушкам волосами, казалась такой молодой и такой красивой. Отец, которому тогда было уже тридцать два, по-мальчишески озорно улыбался в камеру. Казалось, у обоих впереди еще долгая и счастливая жизнь, однако маме было отпущено всего две недели, прежде чем тромб, закупоривший сосуд, забрал ее у нас.

Об обстоятельствах ее смерти и о том, что я продолжала сосать ее грудь, когда отец обнаружил ее мертвой, я узнала, когда мне было около двенадцати.

Я показала этот снимок Питеру в первый его приход сюда, и он тогда сказал:

– Надеюсь, когда-нибудь и у нас с тобой будут такие фотографии, Кей.

Потом он взял фотографию, на которой я была снята с отцом незадолго до того, как папа уехал на своей машине в то безлюдное место и нырнул в Гудзон.

– Я прекрасно помню твоего отца, Кей, – сказал Питер. – Меня очень занимал вопрос, что побудило его стать садовником. Пару раз мы с ним имели на эту тему очень интересный разговор.

Продолжая утирать слезы, я подошла к каминной полке и забрала эту фотографию тоже.

Вечером, заручившись разрешением Питера, я сняла с места его любимую фотографию матери и еще одну, где он был снят с мамой и отцом, и выставила их на каминную полку в гостиной. К ним я добавила портрет моих родителей, привезенный из моей квартиры.

– Бабушки и дедушки, – улыбнулся Питер. – Когда-нибудь мы будем рассказывать о них нашим детям.

– И что мне рассказывать о нем? – кивнула я на отцовскую фотографию. – Что это тот самый дедушка, который покончил жизнь самоубийством и бросил свою дочь на произвол судьбы?

– Попытайся простить его, Кей, – негромко произнес Питер.

– Я пытаюсь, пытаюсь, – прошептала я, – но у меня не получается. Я просто не могу.

Я взглянула на фотографию, на которой мы с отцом были запечатлены вдвоем, и, как это ни смешно звучит, мне показалось, что он слышит мои слова и смотрит на меня с укором.

На следующее утро, как и обещали синоптики, выглянуло солнце и потеплело до десяти градусов. В девять утра я услышала доносящийся с улицы собачий лай и поняла, что полицейские возобновили поиски.