Текст книги "Голубь и Мальчик"

Автор книги: Меир Шалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Несколько минут я молчал, и Мешулам вдруг усмехнулся:

– Ты помнишь мою жену, светлая ей память? Мою Голди, которую я любил?

– Конечно, – сказал я. – Я помню ее очень хорошо.

– И что же ты помнишь? – Усмешка исчезла из его глаз. Я увидел в них мольбу.

– Ее соленые огурцы, – сказал я, глотая слюну, которую вызвала у меня во рту память. – И приятный запах ее рук, и ее спокойствие, и молчаливость. Мама говорила, что она уверена, что, когда ты на работе, со всеми своими рабочими, и грузовиками, и машинами, ты скучаешь по спокойствию своей жены.

– Твоя мать всегда была очень умная женщина, – сказал Мешулам, – и еще у нее была рана в сердце, это ты уже знаешь. Иначе чего бы она вдруг поднялась и ушла? Но я – не только по спокойствию моей Голди, но и по ее запаху я скучаю. Как лимоны она пахла. Другие женщины кучу денег тратят на духи, а она – у нее это исходило прямо от ее тела. Но сейчас всё это на небе, и только из-за этого я спущусь в ад, потому что, если я заявлюсь туда, к ней, это ей испортит всю ее райскую жизнь.

Платок снова заголубел. Мешулам откашлялся:

– Двое их у меня уже там. – Сложил платок и вернул его в карман. – Теперь слушай. Моя Голди и я, мы не любили Тирциного Иоси – и как человека, и как ее мужа. Ведь у мужчин сразу видно, кто из них идиот. Кто умный, не всегда видно. Но у идиота это написано прямо на лице. А ты ведь знаешь мою Тиреле – именно потому, что мы ей это сказали, она сделала нам назло. Но иногда, когда я спрашивал мою Голди, как ты думаешь, Голди, что эти двое вообще делают вместе? Так послушай, что она говорила, эта скромная и тихая женщина, как ты о ней сказал. «В таких вещах, Мешулам, – говорила она, – всё приходит из кровати». Ты бы поверил про эту скромную и тихую Голди, что она так скажет?

– Я верю всему про всех, Мешулам.

– У нее были и другие умные выражения. Вот, послушай еще одно: «Женщина должна выглядеть хорошо, но мужчина – если он немножко красивее обезьяны, этого уже достаточно».

Мы обменялись улыбками.

– Для таких мужчин, как мы с тобой, это же счастье, что есть женщины, которые так думают. Иначе что бы нам осталось? Только девушки, которых уже никто не берет. И еще, поверь мне, Иреле, Мешулам может с первого взгляда сказать тебе, как любая пара выглядит в постели.

На последнее утверждение я предпочел не реагировать, и тогда Мешулам объявил:

– А моя Тиреле решает и делает. Не то что ты. Поднялась и развелась. Я уже раньше сказал тебе об этом, а ты даже не спросил почему и как.

– Да, не спросил, – сказал я. – Я не сую нос.

– Что ты хочешь этим сказать? Что я таки да сую?

Я промолчал.

– Знаешь что? Ты прав. Да, я сую нос. Я безусловно его сую. Потому что если вежливо сидеть на стороне и ждать, пока что-то случится, так ничего не случится. Иногда надо всунуть нос. И не только нос. И руку тоже, чтобы подтолкнуть, и вторую, а если дверь открывается только чуточку, то и ногу, и плечо, и даже кончик тоже стоит всунуть иногда, и всунуть как надо, до упора. Потому что кончик – он делу самый пончик. Так это в любви. – Он убедился, что я улыбаюсь, и добавил: – Так вот, прими к сведению, Иреле, – Тирца свободна, и она уже не Тирца Вайс, она уже снова Тирца Фрид. Я выложил кучу денег, чтобы этот глупый толстый говнюк дал ей развод, но сейчас она отрабатывает мне все эти деньги с процентами.

– Тогда скажи мне сейчас ты, – осмелел я, – если ты с первого взгляда знаешь, какова каждая женщина в постели, может быть, ты скажешь мне, какова твоя Тирца?

Слабое облачко прошло по лицу Мешулама, затрепетало на скулах, но тут же было решительно изгнано.

– Моя Тиреле в постели такая же, как ее отец в постели. Опытная, горячая и щедрая. Знаешь что? Попробуй сам. Посмотри, какая она, и покажи ей, какой ты. – Его губы вдруг задрожали. Голубой платок появился снова. – Попробуй, Иреле… Попробуй… – Его рука легла на мое бедро и сжалась. – Ты не пожалеешь. Я тебе обещаю. – Его голос охрип и прервался. – Попробуйте оба. Попробуйте и сделайте мне внука, мальчика, чтобы я получил своего Гершона обратно.

Мешулам из той породы мужчин, к которым я не могу себя причислить, – одновременно жесткий и мягкий, решительный и чувствительный, и когда на такую скалу обрушивается такой силы удар, да еще изнутри, – вся вода из нее вырывается наружу.

– Останови машину, – попросил он. – Я должен поплакать, как следует.

Я остановил. Мешулам вышел и прислонился к задней двери. Я чувствовал, как его небольшое, старое, но всё еще плотное и сильное тело заставляет машину трястись. Потом толчки стихли, Мешулам отошел в сторону и стал изо все сил топать ногами о землю, как делают сильные люди, когда хотят справиться с чувствами. Наконец он свернул платок, вернулся и сел в машину:

– Какое счастье, что на старости лет мы немного теряем память. Иначе пришлось бы нам тащить самую тяжелую тяжесть, как раз когда уже нету сил. Ну, ладно, хватит болтать, поехали!

4

Мы въехали в деревню. В центре направо. Сто пятьдесят метров. Три дома, две симпатичных лужайки и одна облысевшая и засохшая, вот кипарисы, которые порадовали бы твое сердце, вот большая сосна, вот дом. Колючий кустарник вокруг. Окна забиты досками. Мешулам молча осматривал его из окна машины.

– Так что ты скажешь? Как он тебе?

– Хороший дом.

– Ты не хочешь посмотреть вблизи?

– Раньше поедим. Запах «сэнвишей» вызывает у меня аппетит, а кроме того, мне нужно успокоиться.

Я вынул из холодильной сумки еду и пиво, мы сели на ступеньках на подъеме тротуара – в его трещинах росла трава, как ты наказала, – Мешулам энергично ел и пил, и по движению его челюстей я понимал, что он погружен в размышления. Наконец он сказал:

– Что тут проверять, Иреле? Сразу всё видно. Посмотри сам: место хорошее. Но дом? Развалюха на курьих ножках. Надо его сломать и построить новый.

– Но он мне нравится. Я не хочу его ломать.

– Посмотри, на чем он стоит. Столбы двадцать на двадцать, а железо уже смотрит наружу и проржавело насквозь.

– Сколько, по-твоему, стоит за него дать?

– Ты что, покупаешь его для вложения капитала? Или потому, что у тебя нет крыши над головой? Ты делаешь себе подарок, так какая разница, сколько за него дать? Поторгуйся немного для души, но взять его возьми.

– Моя сумма ограничена.

– Для такой развалюхи твоей суммы достаточно. А если понадобится еще немного, тебе, слава Богу, есть у кого одолжить. Только помни, самое важное в любом доме – это то, чего ты не можешь изменить. Место и вид. Даже Ротшильд со всеми его деньгами не может сделать себе в Иерусалиме окно, чтоб оно смотрело на море. Так вот, вид вокруг этого дома действительно очень хороший, но сам дом нужно снести, и, если ты мне не веришь, пригласи Тиреле тоже. Вот, я уже звоню, чтобы она приехала.

– Если этот дом так хорош, – спросил я, – почему его никто не покупает?

– Потому что все такие же глупые, как ты. Приходят, видят сырость на стенах, видят трещины, ржавчину и пугаются. Они думают больше о самом доме и о деньгах, а не о времени и месте. А тут хорошее место и подходящее время. Покупай, Тиреле снесет тебе его и построит новый. Для нее это пустяковая работа.

– Нет, Мешулам, мне этот дом по душе, какой он есть. Я только хочу его немного подправить.

– К тебе говорить, как к стенке. Ладно, давай зайдем, посмотрим, что можно сделать.

5

Войдя в дом, Мешулам начал простукивать стены и балки. Где кулаком, где ладонью, а где одними кончиками пальцев.

– Слышишь, какие нехорошие звуки? Видишь, какие трещины? Разбегаются себе во все стороны, туда и сюда. Нет, Иреле, этот дом покойник. И проседает с одной стороны больше, чем с другой.

Он вынул из кармана рубашки маленькую отвертку, воткнул в одну из розеток и выковырнул ее из стены.

– Посмотри на эту красотку, – сказал он. – Изоляция из черной ленты, еще с Мафусаиловых времен. Тут всё нужно менять. Смотри, – он взялся за кран в кухне, – смотри хорошенько.

Он потянул с силой. Кран вырвался из стены, оставляя за собой крошащийся ржавый обрубок и густые коричневые капли.

– Видишь? Это не потому, что я такой сильный, просто здесь всё прогнило. Ты посмотри на этот подвесной потолок, как он крошится, посмотри на стены внизу, возле пола, как они облупились. И то же самое здесь, видишь, как тут мокро, под дверным косяком? Протекает где-то в другом месте, а оттуда вода ползет под плитками, как вор через окно. Плохие люди жили в этом доме. Как они его содержали, так они друг друга ненавидели.

– Сколько будет стоить поменять всё это?

– Как построить новый, только больше головной боли.

– Сколько все-таки?

– Почему ты всё время спрашиваешь о деньгах? Завтра утром я привезу Тиреле, и ты поговоришь с ней о деньгах. Давай, пора возвращаться.

И когда мы шли к «Бегемоту», сказал:

– Ты только посмотри на этого приятеля!

Вокруг инжирного дерева валялись маленькие недозревшие плоды, а у основания ствола скопились бугорки желтоватых опилок. Я поднял взгляд и понял, что они падают из отверстий, высверленных в коре.

– Его надо выкорчевать, – сказал Мешулам. – У него в стволе живет гусеница, и оно не дает плодов. Убери его раньше, чем оно упадет кому-нибудь на голову.

– Я попробую его спасти, – сказал я.

– Что с тобой?! Дом разваливается, инжир засыхает, а ты их обоих хочешь сохранить? Построй новый дом и посади новые деревья!

Я отвез его в иерусалимский офис, оставил Лиоре сообщение насчет какой-то срочной поездки далеко на север с группой телевизионщиков из Австрии и вернулся в дом, который я себе нашел. Возвращение прошло нормально, я шел с хорошей и ровной скоростью, ничто не мешало и не задерживало меня, ничто не отклоняло с пути. Все машины уступали мне дорогу. Все перекрестки, что я проезжал, приветствовали меня зеленым светом. На выезде с главной дороги я съехал с асфальта и вернулся к дому, который себе нашел, прямиком через поля, по уже знакомой дороге.

Я снова оторвал доски, залез через то же окно, снова сказал: «Здравствуй, дом» – и дом снова мне ответил. Я разделся догола и нырнул в сладостную глубину ночи месяца нисана, любимого моего сезона. Первые хамсины и последние холода уходящей зимы перемежаются в нем, «как клавиши в пианино», так ты говорила, «прохладное с теплым». Я лежал голышом на своем туристском матраце, подложив под голову скатанный спальный мешок. Вокруг себя я ощущал дом. Человек внутри этого дома был я.

И еще одно чувство росло во мне, которого я не понимал тогда, в момент его зарождения, но понял сейчас. То было предчувствие Тирцы, сознание, что она вот-вот появится, ощущение, что открывается еще одна глава – та же и другая, прежняя и новая.

Глава седьмая

1

На стенке голубятни Мириам вывесила два плаката.

На одном плакате сверкало заглавие:

Десять качеств хорошего голубятника

а под ним было написано:

1. Голубятник должен быть спокоен. Беспокойный голубятник пугает голубей.

2. Голубятник – надежный и ответственный человек. Он выполняет все работы по порядку и во время.

3. Голубятник добр, он заботится о каждом голубе.

4. Голубятник терпелив и предан.

5. Голубятник аккуратен и следит за чистотой.

6. Голубятник решителен, он навязывает голубям дисциплину.

7. Голубятник наблюдателен, подмечает характер и состояние каждого голубя.

8. Голубятник усерден и старателен – в голубятне всегда найдется работа.

9. Голубятник считается с окружающими.

10. Голубятник учится, чтобы знать всё, что нужно, о голубях, их питании, тренировке и уходе за ними. Кроме того, он должен научиться составлять короткие и понятные голубеграммы.

На втором плакате Мириам сверкало заглавие:

Распорядок работ в голубьятне

а под ним было написано:

1. Утром по приходе – общий осмотр голубей.

2. Первый тренировочный полет.

3. Соскабливание и просеивание земли. Добавление чистого песка. Захоронение мусора в яме.

4. Чистка поилок и кормушек и смена воды для питья и купанья.

5. Голуби возвращаются – подать легкую еду.

6. Записи в дневнике.

7. Осмотр всех голубей одного за другим.

8. Особые задания: кольцевание, скрещивания, проверка пищи. Запуски с расстояния.

9. Вечерний полет.

10. Ужин.

11. Общий осмотр.

12. Выключение света.

– Эти два списка ты должен выучить на память, – наказала Мириам Малышу и повторила ему то, что сказал ей самой доктор Лауфер, когда она девочкой пришла к нему работать, – что девять первых качеств хорошего голубятника важны для любого человека, даже не имеющего отношения к голубям, а десятое важно только для голубятников.

– У меня не получается свистеть, как ты, – сказал Малыш. – Я хочу, чтобы ты научила меня свистеть пальцами.

– Это не срочно, – сказала Мириам. – Есть время.

Через несколько дней он увидел, что она отобрала трех голубей и привязала к их ножкам цветные ленточки. Потом она позвала одного из пальмахников, дала ему карандаш и блокнот, объяснила, что он должен сделать, положила этих голубей в плетеную соломенную корзину, закрыла крышку, привязала корзину к багажнику велосипеда и поехала в сторону коровника и полей. Малыш бежал за ней до самых ворот кибуца, но она выехала за ворота, так и не повернув головы.

Он вернулся к голубятне и к оставшемуся там пальмахнику.

– Ты стоишь слишком близко к вертушке, – сказал ему Малыш. – Голуби побоятся войти.

Парень сказал:

– Не морочь голову.

Малыш замолчал, отошел, поднял глаза к небу и ждал. Через полчаса он крикнул парню:

– Вот они, возвращаются.

– Где? Где они? – испугался парень.

– Там. Вон. Ты не видишь? Они приближаются. Чего ты ждешь? Подымай флажок и свисти.

Пальмахник, которого смутили неожиданная напористость и ястребиные глаза Малыша, поднял флажок, но не тот. Голуби испугались и снова взмыли над голубятней.

– Голубой флажок! – воскликнул Малыш и закричал: – Гули-гули-гули, кушать!

Голуби сели, парень снова запутался: насыпал зерна на полку перед вертушкой, а не на полку за ней. Голуби немного поели и снова поднялись в полет.

Когда Мириам вернулась на своем велосипеде, вспотев и тяжело дыша, парень сообщил: «Все вернулись!» – и протянул ей блокнот. Мириам взглянула и сказала: «Ты ничего не записал!» – а Малыш не удержался и крикнул: «Голубой вернулся первым!» и: «Он насыпал им еду снаружи». Мириам рассердилась:

– Они должны знать, что нужно войти, иначе нельзя снять с них футляр. Теперь придется всё повторить.

Назавтра она проверила, сможет ли Малыш заполнить ее бланки разборчивым почерком, и объявила, что отныне он сам будет встречать возвращающихся голубей.

– Это очень важно, – сказала она. – Недостаточно того, что голубь возвращается домой. Это любой дикий голубь может сделать. Нужно рассчитать, с какой скоростью он возвращается, и проследить, что он делает, когда вернулся, – крутится вокруг или сразу же влетает через вертушку внутрь голубятни.

– А когда ты возьмешь меня с собой? – спросил Малыш еще через несколько дней, и Мириам сказала, что голубеводству учатся постепенно, шаг за шагом, и сейчас черед повысить его с должности встречающего и чистильщика кормушек до ранга повара.

– Тебе еще многому нужно научиться, пока ты сам запустишь первого голубя, – сказала она и вручила ему блокнот и карандаш.

Он записал: горох, чечевица и вика дают белки. Сорго, рис, кукуруза и пшеница – это углеводы. Лен, кунжут и подсолнечник – жиры. Мириам научила его секрету смешивания семян, и как важно понюхать, нет ли в них запаха плесени, и надавить на одно молотком или зубами: если зерно достаточно сухое, оно раскрошится, а если слишком влажное – сомнется.

Голодный голубь более оживлен и активен, и тогда он легче поддается тренировке, поэтому после утреннего полета нужно давать ему легкую еду и только после возвращения из послеобеденного полета – главную. И не забудь: голуби любят пить сразу после еды.

Она раскрыла перед ним коробку с минеральной смесью, которую назвала «щебень», потому что в ней есть крошки базальта, чтобы помочь желудку голубя перемалывать твердые зерна, и порошок окиси железа, очищающий ему кровь, и уголь, прочищающий систему пищеварения, а также обломки ракушек и мела для строительства яичной скорлупы – «как в вашем кибуцном птичнике дают несушкам», – а также для укрепления костей. «Потому что почтовому голубю нужны более крепкие кости, чем обыкновенному. Более крепкие и легкие».

– А еще в этой смеси есть соль, – сказала она, – и поэтому нельзя давать ее голубю перед длительным полетом.

– Чтобы не захотел пить, – сказал Малыш.

– Совершенно верно. Что будет, если он захочет пить?

– Он умрет по дороге.

– Нет, – засмеялась Мириам, – он просто спустится попить, и тогда в лучшем случае задержится, а в худшем – кто-нибудь его поймает или растерзает.

Малыш осмелел и спросил, что это за маленькие темные гладкие зерна, которые она иногда дает возвращающимся голубям, и она сказала, что это зерна канабиса, на который голуби очень жадны. Их добавляют понемногу в ежедневную пищу и чуть больше – как особое поощрение и награду.

– И дважды в неделю их кормят из руки.

Это требует больше времени, сказала она, но это приятно и полезно, потому что дает важную возможность осмотреть голубя и углубить симпатию и дружбу. Всякое животное боится глаз человека, его запаха и хитрости его пальцев. Способ преодолеть этот страх – дать ему поесть из ладони. Так оно приближается, и привыкает, и становится верным другом.

– Голубь не так умен, и чувствителен, и сложен, как собака или лошадь, – сказала она, – и, вопреки тому, что о нем говорят и как он выглядит, у него тяжелый характер. Но и он знает, что такое дружба и верность. Это ты не должен записывать. Есть вещи, которые достаточно услышать и запомнить.

2

– Ты в полном порядке, – сказала она ему через несколько дней. – Из тебя выйдет настоящий дуве-йек.

– Что такое дуве-йек? – испугался Малыш.

– Когда станешь дуве-йек, узнаешь.

– Так когда же ты возьмешь меня посылать голубей?

– Не посылать! Запускать! А для этого ты должен сначала выучить еще одну важную вещь: как поймать и удержать голубя в руке.

Голубя, объяснила она, нельзя ловить в воздухе или вне голубятни, но только после того, как он опустился и вошел внутрь. Руки должны приближаться к нему открытым и плавным движением, а не украдкой или рывком, не слишком быстро, но и не слишком медленно или нерешительно. И всегда сверху, чтобы, если он взлетит, его удалось бы схватить. И наконец, сам захват: ладони обнимают крылья, пальцы спускаются и охватывают ноги меж ними.

– Осторожно. Всё – осторожно. Это не такое простое тело, как наше, это тело совершенное и утонченное, созданное для полета.

И не смотри ему в глаза! – сказала она и повторила: – Потому что у животных взгляд прямо в глаза – сигнал нападения. У голубей глаза повернуты в стороны, а у нас вперед, и поэтому наш взгляд кажется им взглядом наземного хищника или хищной птицы.

Руки Малыша приблизились к голубю, опустились к нему, охватили его, ощутили взволнованный перестук птичьего сердца. Его сердце забилось в ответ.

– Не сильно… – И он испугался.

– Прекрасно… – И он наполнился счастьем.

– А сейчас поймай другого. Они очень отличаются друг от друга. – И он тренировался, и учился, и узнавал – осторожно и мягко, со всё растущей уверенностью.

Еще через несколько дней Мириам велела ему раздобыть велосипед, чтобы присоединиться к ней в одной из поездок. Мал он был, и невелик ростом, и еще не мог ездить на «велосипеде кибуцников», а потому попросил у тети ее «велосипед кибуцниц».

Тетя колебалась.

– Этот велосипед записан за коровником, – сказала она.

– Пожалуйста, мама, пожалуйста, – сказал Малыш. И она, услышав это «мама» и увидев, как сменяются на его лице надежда и отчаяние, согласилась, но с условием, что он не будет ездить далеко и сначала потренируется с «девушкой из голубятни».

Он тут же попробовал и упал, снова попробовал и тренировался таким образом до тех пор, пока не обрел достаточное равновесие. Весь в синяках и царапинах, поспешил он в голубятню и был благодарен Мириам, которая, не задавая лишних вопросов, велела ему побыстрее промыть раны водой с мылом, смазала их ветеринарной мазью и показала, каких трех голубей отловить.

Сначала они катили по проселочной дороге, которая тянулась параллельно главной, Мириам – ленивыми легкими движениями, а он – нажимая всем своим весом и тяжело дыша, но забыв свои раны и страх и наслаждаясь шелестом шин и волнением перед предстоящим. Возле большого электрического столба они свернули на кипарисовую аллею и поехали в сторону полей, в глазах рябило от быстрого чередованья света и тени, запах цветущей акации ласкал и щекотал носы.

Еще через несколько километров, возле насосной станции, Мириам остановилась, прислонила свой велосипед к стволу кипариса и вынула из корзинки голубя, помеченного красным.

– Возьми блокнот и карандаш, – сказала она, – и запиши цвет его ленточки, и дату, и время, и место, каждую цифру в свой столбец.

Он писал круглыми детскими буквами, гордый и очень испуганный.

– А сейчас цифры и буквы на его кольце, прекрасно, а в столбике места напиши «насосная станция», там, где «погода», – ясно, двадцать четыре градуса, легкий восточный ветер, а «время запуска» напиши тринадцать, двоеточие, сорок пять. Это без четверти два. Записал? Всё понял? Сейчас смотри внимательно.

Он видел ее руки, протянувшиеся вперед и вверх, ее напряженное тело, ее грудь, вдруг приподнявшуюся под серой рабочей блузкой, улыбку, незаметно для нее самой появившуюся на ее губах. Запуск был таким плавным, что голубь показался ему улыбкой, вспорхнувшей с ее лица, и это зрелище было таким красивым и влекущим, что Малыш не понимал, почему он стыдится своего волнения.

Затем Мириам запустила голубя с желтой ленточкой, и Малыш забеспокоился: даст она третьего голубя ему или и этого запустит сама? Он заполнил третий бланк и поднял на нее глаза, и Мириам сказала: «А теперь ты».

Он взял голубя и, вопреки ее предупреждению, бросил на него короткий взгляд хищника.

– Думай, что ты делаешь, – сказала ему Мириам, – это твой первый голубь, не забудь. Не выпускай его просто так из рук и не подбрасывай. Представь себе, что ты подносишь его небу. Мягко и плавно.

Еще до того, как его руки выпрямились до конца, он почувствовал, что его движение не получилось таким удачным, как у нее. Но голубь уже расправил крылья, и глаза Малыша провожали его при взлете, и его тело хотело взлететь за ним следом. Крылья били по воздуху, удаляясь. Поначалу голубь отливал серо-голубым, потом – против огромного светлого неба – потемнел и уменьшился. Малыш смотрел на него и не знал, что такой же будет последняя картина его жизни, которую он увидит девять лет спустя, когда будет лежать на спине в разрушенном монастырском складе, простреленный, изломанный и умирающий, истекая кровью, а голубь взлетит над ним, неся с собой его последнее желание.

– Молодец, – сказала Мириам. Она погладила его по макушке прохладной рукой, сначала маленький веселый завиток, а потом ее пальцы опустились по двум сторонам затылка и ласково соскользнули на спину.

3

Спустя несколько недель Мириам попросила Малыша, чтобы он попросил свою тетю, чтобы она попросила водителя молочной цистерны, чтобы тот взял с собой голубей для более далеких запусков. Вначале из Цемаха, затем из Афулы и из Хайфы. Потом она сказала ему, что ей известно, что его дядя ездит иногда на совещания кибуцного движения в Тель-Авив, пусть Малыш попросит его взять с собой трех голубей и запустить их оттуда.

– Как я их повезу? – спросил дядя.

– Есть специальная корзина для голубей, – ответил Малыш, – она сплетена из соломы, с крышкой и ручкой.

– А если они начнут драться по дороге? Или нагадят?

Мириам не отступила. Она пошла с Малышом к дяде и сказала ему:

– Голуби не будут ссориться, а если немного нагадят – не страшно. Корзина выложена газетами.

– А где я их выпущу? – ворчал дядя. – Просто так? Посреди улицы? Остановлюсь и открою корзину?

– Ты помнишь доктора Лауфера? Того, что вылечил больного теленка твоей жены? Я уверена, что вы оба будете рады вернуть ему долг. Отвези этих голубей ему. Он находится в нашей Центральной голубятне, в зоопарке, – сказала Мириам. – Он их запустит и сам заполнит бланки, а возможно, даст тебе несколько своих голубей, чтобы запустить их отсюда. Это важно. Нам не каждый день представляется возможность запустить голубей с действительно большого расстояния.

На лице дяди обозначилась озабоченность. Его тело говорило «нет». И тогда Малыш, на которого слова «Центральная голубятня», как это свойственно всем напыщенным названиям, произвели магическое воздействие, с жаром воскликнул:

– Я поеду с тобой! Я буду заниматься корзиной и присмотрю за голубями! Только довези меня до Центральной голубятни в зоопарке!

– Прекрасная идея, – наклонилась к нему Мириам. – Я на тебя полагаюсь.

– А что будет потом? – всё еще сомневался дядя. – Так и будешь таскаться за мной весь день на все встречи и совещания?

– Оставь его в зоопарке, – сказала Мириам. – Доктор Лауфер найдет чем его занять. Центральная голубятня большая, и там всегда есть работа.

В три часа утра дядя разбудил Малыша и повел его – глаза закрыты, руки сжимают ручки корзинки с голубями – к грузовику-молоковозу. В дороге сон навалился на него с новой силой, но иногда он просыпался и каждый раз, открывая глаза, видел другой пейзаж, отчего поездка казалась ему прерывистой чередой сновидений. В Хайфе они пошли на автобусную станцию. Дядя достал ему из сумки бутерброд и купил у арабского лоточника чашку кисловатого напитка, а когда их автобус тронулся с места и пошел вдоль берега моря на юг, сказал Малышу, что мало смотреть из окна – надо глубоко вдыхать и нюхать то, что он видит, потому что запах лучше запоминается.

Автобус часто останавливался, впускал и выпускал пассажиров. Море, вначале близкое и синее, сильно пахнущее солью, отдалилось и позеленело. Его запах тоже изменился: сначала ослабел, потом усилился и превратился в запах цитрусовых плантаций. Голуби затихли в своей корзине, Малыш снова задремал и проснулся, только когда дядя толкнул его, чтобы он открыл глаза и смотрел.

– Уже приехали. Ты же в первый раз в Тель-Авиве. Смотри – это Центральная автобусная станция.

Малыш восхитился: «Здесь есть и Центральная голубятня, и Центральная автобусная станция?» – а дядя засмеялся: «А также Центральный комитет профсоюзов и Центральный универмаг. В Тель-Авиве всё центральное».

От тель-авивской автобусной станции они прошли по раскаленной и влажной улице, сели на другой автобус и поехали дальше. Дядя снова подталкивал его смотреть вокруг и показывал людей в шляпах, машины и магазины, всё, что есть в городе и чего нет в кибуце, но мысли Малыша были заняты только одним, и вблизи зоопарка, когда уже послышались его звуки и почуялся его запах, он сказал дяде, что должен сейчас же запустить голубей.

– Но Мириам сказала, что их запустит доктор Лауфер, – сказал дядя.

– Она полагается на меня, – сказал Малыш. – И только ради этого я проделал весь этот путь. Увидишь, папа, голуби прилетят благополучно, и Мириам даже скажет, что я хорошо их запустил.

Он поднес голубям немного зерен, легкий завтрак, который не затруднит их полет, но немного насытит, чтобы они не садились по дороге поесть, налил немного воды в мисочку и дал дяде бланки.

– Здесь напиши дату, – велел он и продиктовал: – Место запуска – ворота зоопарка в Тель-Авиве.

И дядя записал также время и погоду: жарко, и влажно, и тихо, и ясно. А номера голубиных колец Мириам записала заранее.

Малыш переписал данные на записку, что останется у него, вложил бланки в футляры и привязал их к ногам голубей. Потом поднял руки и запустил их одного за другим, вначале светлого, а через несколько минут двух серо-голубых. Дядя смотрел на него. Губы его улыбались, а сердце, так он вспомнит впоследствии, сжалось. Он был хороший и любящий дядя, и это мгновенье он не забыл и даже рассказывал о нем со слезами на глазах всем, кто пришел его утешать, когда спустя девять лет его племянник погиб. А Малыш пожалел, что Мириам не видит, какое правильное и плавное у него сейчас получилось движение, и сказал:

– А теперь зайдем в парк и пойдем к Центральной голубятне.

Но доктор Лауфер опередил их и вышел им навстречу, высокий и немного сутулый, в своих резиновых сапогах и со своим длинным носом, размахивая руками, с россыпью веснушек и рыжими волосами, а за ним шел очень толстый человек в кепке.

– Это он, – прошептал Малыш. – Это тот доктор Лауфер, который построил у нас голубятню.

– Смотрите, смотрите, – воскликнул доктор Лауфер, – вот мальчик, которого послала к нам Мириам, а вот его дядя, и нет только голубей.

Малыш смущенно молчал.

– «Не было ни голоса, ни ответа, – сказал доктор Лауфер, – и голубь с мальчиком все еще стучатся в ворота»! [37]37
  «Не было ни голоса, ни ответа… и голубь с мальчиком все еще стучатся в ворота»– Первая часть фразы, до отточия, – из 3 Цар. 18:26, вторая – из стихотворения Х.-Н. Бялика «За воротами».


[Закрыть]Сам запустил голубей, да? Мы видели, как они взлетели, две минуты назад.

– И все бланки я тоже заполнил. – Малыш с гордостью протянул оставшуюся у него копию.

Доктор Лауфер просмотрел его записи.

– Прекрасно, но, понимаешь, мы тоже хотели послать Мириам маленькую голубеграмму, а сейчас голуби уже улетели, и ничего не поделаешь.

– Она мне не сказала, – испугался Малыш.

– Ничего. Ты, товарищ дядя, – сказал ветеринар, – можешь теперь отправляться по своим делам. Твой племянник поработает у нас, пока ты вернешься.

Дядя ушел, и доктор Лауфер сказал толстому человеку:

– Видишь этого молодца? Он наш гость. Каждый раз, как он придет, пропусти его.

А Малышу сказал:

– Пошли!

Парк развернулся перед глазами Малыша, как волшебное царство первых детских картинок. Недалеко от входа его поджидали гигантские черепахи, в реальность которых, несмотря на их величину, а может быть, именно из-за нее, глаз решительно отказывался поверить. А дальше – обезьяны, при виде которых Малыш понял, что это те самые твари, которых он видел в своих страшных снах и до сих пор умудрялся забыть еще до своего пробуждения. И несколько клеток маленьких животных, жестоких и хитрых на вид, похожих на тех, что скользили в зарослях камыша возле Иордана, неподалеку от кибуца, а также бассейн с пеликанами и разными утками, которых он тоже видел в долине Иордана. А еще здесь были черный медведь и пара львов, и сегодня я развлекаю себя предположением, что это были те же самые Тамар и Герой, которых я видел много лет спустя, когда мама привела меня в тот же самый зоопарк. И тигр тоже был там, большой тигр по имени Тедди, пойманный в Галилее, – «Можешь себе представить, Яир? Тигр у нас в Стране! Возле Цфата…»

Но Малыш хотел прежде всего увидеть голубятню, ту Центральную голубятню, о которой он не переставал думать всю дорогу.

Воображение рисовало ему большой мраморный зал, как в сказках, которые рассказывал ему дядя, и как на картинках во французском альбоме, а в зале – сотни сияющих голубизной и сверкающих белизной голубей, которые клюют золотые зерна из алебастровых кормушек, и пьют воду из бассейнов слоновой кости, и дремлют на кроватях из эбенового дерева и на вышитых батистовых подушках.