Текст книги "Пиратское фэнтези"

Автор книги: Майкл Джон Муркок

Соавторы: Гарт Никс,Говард (Ховард) Уолдроп,Кейдж Бейкер,Наоми Новик,Эрик Флинт,Элизабет Бир,Конрад Уильямс,Джефф Вандермеер,Сара Монетт,Стив Айлетт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

63°28′ северной широты, 29°47′ западной долготы

Пока я изучал карты с мистером Карвером, мистер Грей украдкой подошел ко мне, в своей обычной манере, и отвел в сторону. Я прикрыл рот и нос, притворяясь, что сосредоточенно думаю, но все равно чувствовал гнилые слова первого помощника.

– Мистер Лоу, сэр. Нас немного отнесло в сторону. Прямо вот в этот участок, я полагаю. Но мы все еще идем по курсу. Плюс-минус.

Я киваю, смотрю на него:

– Это все очень хорошо, мистер Грей. Но у вас что-то еще в горле застряло. И это не сухарь, уверен.

– Нет, сэр. – Он вроде нервничал, даже смущался. – Этот Феттер, сэр. Джейкоб Феттер. Я не знаю его. Вы не могли бы о нем рассказать?

– Нет причин, почему вы должны его знать, мистер Грей. Это мой негодяй, не ваш.

– Со всем уважением, сэр, но мы сейчас на корабле, преследующем его тень. Все для вас. Он такая же часть наших кошмаров, как и ваших. Мы заслуживаем того, чтобы знать хоть что-то о своей добыче.

Я обдумал его слова, но проигнорировать не смог:

– Джейкоб Феттер родился в море. Его мать – акула. Отец – мертвый коралловый риф. Одной январской ночью, в невероятной ледяной тьме, что сходит на землю, может, всего раз в год, коралл выпускает дьявольское семя, и акула проплывает сквозь него. Она появилась из белесого тумана, уже мертвая, а Феттер полностью сформировался в ее утробе. Мать не разродилась. Сынок выжрал ее изнутри. У него были жабры, мистер Грей. Он – хрящевая рыба. Когда он кусает, то его глаза закатываются. Если подойти к нему близко во сне, посмотреть в черную глотку, то увидишь ряды заостренных зубов, идущие до самого пищевода. Он не может есть мертвечину. С первой минутой ночи должен нырнуть в воду. Ему надо постоянно двигаться. Если Феттер остановится, то утонет и умрет от удушья.

– Мистер Лоу…

– Когда он занимается любовью, то разрезает женщину своим бритвенно-острым членом и утоляет его жажду ее кровью. Когда молится, луна становится красной. Если увидишь его тень в полуночных облаках, то заснешь в лихорадке, а проснешься слепым. Его дыхание – падаль. След от «Железного богомола» расходится так сильно, что в море появляются тайфуны. Мне говорили, когда Феттер мочится за борт, то пар от урины превращается в дым, способный растворить кожу.

– Мистер Лоу… – Он уже шепчет.

– Я не знаю, Уильям, – оборвал я его, и кажется, мистера Грея больше поразило столь неожиданно прозвучавшее его собственное имя, чем мой рассказ.

Он подошел ближе, словно мы шпионы, заговорщики на углу безымянной улицы.

– Люди, они с вами, но я не знаю, насколько вы им верите. Они… мы – пираты. Мы живем ради погони, ради схваток, шелков и соверенов. Мы хотим пить допьяна, и не эту водянистую мочу. Хотим греться на солнце, лежа на песчаном пляже. Хотим трахаться и есть свежую пищу. Мы не глупы, мистер Лоу. Мы знаем эту жизнь, тут или пан, или пропал. Но наши карманы глубоки. А сейчас в них нет ничего, даже на самом донышке. А вы говорите мне, что не знаете этого человека. Его размеров или цвета кожи. Его веры и его нужд. Это не внушает мне уверенности.

– Он находится там, куда мы идем. Сгоревший корабль должен был вас убедить в этом.

– У нас есть и более важные дела, сэр. По моему мнению, на борту убийца. Где расследование? Где подозреваемые?

– Мы все подозреваемые, – ответил я, глядя в обожженное солнцем лицо. – По крайней мере, трупы доказали мне, что хотя бы в одном из нас еще не умерла частица зверя.

– Убийство? – опешил первый помощник. – Так вы просто закроете глаза? На убийство своих же матросов?

– Ни в коей мере. Но это не погоня за сокровищами. Не год радости, когда парни пьют вместе и трахают каждую шлюху в каждом порту западных морей. Это кровавая охота. Возмездие.

Он уже хотел возразить, но в этот раз я подошел прямо к нему, взяв инициативу в свои руки:

– А чего вы хотите, Уильям? Потратить день или два на поиски червивого яблока? Совершить правосудие? А потом снова по следу, а люди все злее, голод все страшнее? Вы говорите, они сейчас со мной. Так дайте мне нанести удар, пока у меня есть надежный тыл. Мы можем покопаться в грязи, когда все будет завершено.

– Тыл, говорите? – Голос мистера Грея неожиданно стал усталым, он вздохнул. – А сколько нас останется, когда нос корабля станет бороздить пену, оставленную следом Феттера?

– Три тела, мистер Грей. Три убийства. Нет никакой гарантии, что будет еще.

– Но, капитан, нет никакой гарантии обратного.

Он приходит за мной, но не ночью, не когда я один пытаюсь заснуть. Он приходит, когда я сижу в гальюне или морщу нос, собираясь хлебнуть на камбузе слизкой воды из бочки. Он приходит, когда я делю сухари или мирю ссорящихся матросов. Я вижу, как его тень скользит по стенам каюты, словно смола, растянувшаяся паучьей сетью. Его дыхание не имеет запаха: стужа сожгла внутренности. Он касается моей шеи, и тело превращается в холодную слякоть, оставшуюся после сдохшей на дне морском твари. Я не могу проснуться и закричать. Не могу позволить себе такой роскоши. Я должен успокоиться. Должен улыбаться. Если команда увидит хотя бы крохотное пятнышко безумия, с нами покончено.

Мы плывем дальше. Мы должны плыть.

Мистер Грей наверху. Он уверен – земля всего в дне пути. На горизонте облака. Я слишком слаб, чтобы слезть с койки. Уже не могу сказать точно, какая из рук повреждена: трясутся обе. Сегодня нашли труп мистера Тэмсина, примерзший к палубе так сильно, что даже топор мистера Горрокса ничего не смог с ним поделать. С каждым ударом вокруг разлеталось алое крошево. Я видел, как у мистера Кидни пошла слюна.

Мистер Дэнди кричит из «вороньего гнезда». По правому борту шум. Мистер Грей требует подтверждения. Спустя несколько минут на горизонте появляется белая линия. Земля. Я едва стою, но радостно кричу с остальными. Где земля, там еда. Где еда, там пираты. А где пираты, там Феттер.

Казалось, прошла целая вечность, пока мы добрались до мощного ледяного утеса, и еще час или два, пока искали подходящую бухту, где можно было бросить якорь. Я приказал открыть арсенал. Мушкет каждому. Сомневаюсь, что хоть один выстрелит на таком морозе, но надо поднять боевой дух команды. Почувствовал крохотный укол сомнения, когда понял, что дал оружие убийце. Но обстоятельства превыше нас. С оружием или без, трупы будут множиться.

Выбираю людей для высадки. Я, мистер Гринхальг, мистер Дэнди, мистер Бербидж, мистер Тэйлор и мистер Горрокс. Хочется взять с собой мистера Ливзли, но опять же надо подумать о тех, кто останется на борту. Я отвожу в сторону Грея:

– Уильям, извините меня. Знаю, вы желаете пойти с нами, и Господь свидетель, я хочу того же, но истина в том, что вы – мои глаза и уши на «Гордости». Доверяю вам свою жизнь. И меня сильно беспокоит то, что вы – единственный человек, которому я могу сейчас довериться.

– Ну, если дела обстоят так, то нам нужно повернуть и плыть обратно в Ливерпуль. Забыть обо всем этом. Забыть о Феттере. Мы – покойники, капитан.

– Если я вернусь, не увидев его, смерть станет наименьшей из моих забот.

– Сэр…

– Я принял решение, мистер Грей. Вы командуете «Гордостью». Если мы не вернемся через месяц, можете отплывать.

Я не оборачиваюсь. Мистер Гринхальг и мистер Тэйлор берутся за весла и гребут по направлению к ледяному собору. Пустоты айсбергов отблескивают бледными оттенками голубого и зеленого. Пират приучен видеть красоту, но все сокровища, наворованные за годы грабежей и насилия, не могут сравниться с этими видами. Хвастовство и пустопорожний шум корабля медленно исчезают; мы плывем во внушающей благоговение тишине. Я думаю о Феттере, о его глазах, осматривавших эти высокие потолки и сверкающие опоры. Спрашиваю себя, не стала ли его душа чуть возвышеннее. Не почувствовал ли он холодный укол тревоги, осознав собственную смертность?

Бежит ли он или заманивает меня?

Цвета меняются. На снегу замерзшая кровь. Мы карабкаемся на ледяной шельф.

Здесь кого-то разорвали. Кровь залила все вокруг футов на двенадцать. Автором сей жестокой картины был явно не человек. Мы разделились.

Некоторое время спустя мистер Бербидж находит останки. Просмоленное пальто мертвеца разодрано на части. От бело-голубой рубашки ничего не осталось, в паре футов отсюда валялись шерстяная кепка и ботинки, заляпанные месивом из крови, жира и костей. Мистера Горрокса обильно тошнит. Я приказываю людям следовать за мной.

Подкатывает паника: мы прибыли слишком поздно. Я не хочу, чтобы моя битва с Феттером закончилась тем, что я всего лишь пну изувеченный труп. Но какой-то привкус в чистейшем воздухе подсказывает: он еще жив. Два часа ходьбы по снегу, холод уже пробирается под одежду, и мы находим корабль. Стоим молча, потрясенные. В корпусе дыра, грот-мачта повалена. Судно прислонилось к ледяному шельфу, словно решило передохнуть.

– Осторожно, парни, – советую я.

Мы какое-то время наблюдаем за кораблем, но никакого движения не видно. Сто пятьдесят человек. На борту никого? Я не могу в это поверить, но приказываю матросам следовать за мной и приближаюсь к изувеченному судну.

Как только мы взбираемся на накренившуюся палубу, то сразу начинаем искать еду. Внизу может сидеть команда, но запах свежего мяса и хлеба пересиливает все. Двери свисают с петель, на канатах кровь. Если кто из команды и выжил, сейчас они уже мертвы.

Влажное рычание поднимается вверх, к разорванным парусам.

– Медведь, – говорит мистер Гринхальг, как будто описывает нечто, увиденное на берегу Гулля.

Я смотрю вслед за ним вниз. Два больших полярных медведя ходят кругами возле корабля, крутя головами туда-сюда и вставая на задние лапы. У них мокрые и розовые морды.

Едим быстро, но осмотрительно. Если перестараться, то начнутся желудочные спазмы, которые прикончат нас здесь же. Берем как можно больше провизии для команды на «Гордости». А потом, когда мы уже собираемся уходить, мистер Бербидж касается моей руки:

– Прошу прощения, капитан, кажется, я что-то слышал внизу.

Наевшись, я чувствую, как возвращается храбрость. Приказываю мистеру Тэйлору пойти со мной. Он достает мушкет. Инстинкт подсказывает сначала осмотреть каюту капитана, выяснить, не осталось ли там каких-нибудь следов Феттера. Хочу вдохнуть его смрад, подогреть ненависть, но там оказывается совершенно пусто. Сюда заглядывали нечасто. Возможно, Феттер настолько презирал британский флот, что даже отказывался пользоваться помещением, предназначенным для офицеров. Я поневоле почувствовал неприязненное восхищение.

– Капитан Лоу!

Кричит мистер Горрокс, но я поначалу не признаю его голоса, настолько тот исказился от шока. Матрос склонился над офицерской бочкой с водой, запертой на висячий замок. Он пытается побороть тошноту. Мороз не дал телам разложиться, но резня здесь выглядит еще хуже, потому что кажется стилизованной, отрепетированной. В ней нет случайности, дикого отпечатка природы. Передо мной лежит, наверное, дюжина человек, переплетенных так, что я не могу понять, где начинается один и кончается другой.

– Соберитесь, мистер Горрокс. А что вы ожидали найти здесь, чай с пирожными?

Мистер Гринхальг стоит на лестнице, спокойно ковыряясь щепкой в зубах.

– Это не полярный медведь сделал. А снаружи человека специально посадили. Следы укусов нанесены уже после смерти. Они не стали причиной смерти.

– Грот-мачту срубили топором, сэр, – донесся голос мистера Дэнди.

– А эту дыру пробили изнутри, – сообщает мистер Горрокс, все еще бледный, поднимаясь из трюма корабля. Он вытирает рот платком. – В этот корабль из пушек не стреляли.

– Это ловушка, – заявляет мистер Дэнди.

– Нет, – возражаю я. – Это попытка отвлечь внимание.

Осматриваю тела, лежащие передо мной. Среди них раскиданы трофеи, монеты, жемчужины и изумруды, густо покрытые выделениями из трупов. Походит на какие-то тошнотворные сладости, такие могли бы подавать где-нибудь в гостиных Вены или Версаля.

– Я вот, – говорит мистер Горрокс, – отвлекусь с большим удовольствием. Мы не можем вернуться теперь на «Гордость»?

– Не сейчас, – отвечаю я. И, подозревая, что его здесь нет, добавляю: – Нам надо найти останки Феттера.

Я не знаю, почему отдал этот нелепый, безосновательный приказ. Я, так же как и все остальные, понятия не имею, как выглядит Феттер, но убеждаю их, что если они мужественно разбросают трупы в стороны, то я узнаю тело.

Мы работаем усердно и быстро, распутываем конечности, складываем мертвецов, как поленья. Никто не трогает драгоценности, они кажутся ненастоящими, неважными, хотя под ногами валяется достаточно богатств, чтобы обеспечить всю команду «Гордости» вместе с семьями до старческого маразма, и еще останется.

Мы двигаемся по кораблю. Повсюду кровь, золото брошено и позабыто.

В конце концов мистер Гринхальг принимается насвистывать веселую мелодию.

– Это сделал Феттер, – говорю я. – Все это сделал Феттер.

– Почему? – спрашивает Гринхальг, его едва заметная холодная улыбка намекает на то, что он знает ответ.

– Он боится. Он так долго смотрел назад, что заработал судорогу мышц в шее.

– Боится вас? – спрашивает матрос.

– Если мудр, то да.

– У нас почти не осталось времени, – замечает он и медленно моргает.

Время словно обледенело. Татуировка становится взглядом, становится татуировкой. Я уже не понимаю, где что. Может, у него есть глаза на затылке и он всегда следит за мной.

– Я отсылаю команду обратно на «Гордость».

– А вы?

– Мы, – поправляю я Гринхальга.

– Мы? Я не поспеваю за ходом вашей мысли.

– Все правильно, мистер Гринхальг. Это я буду поспевать за вами. Мы пойдем одни. Пока мистер Феттер не объявится.

Чувствую, как смотрят на нас остальные.

Несмотря на холод, дыхание нагревает воздух, температура в каюте кажется почти тропической.

– Сэр? – спрашивает мистер Дэндибербиджгоррокстэйлор. Я уже не знаю, кто конкретно. Да мне и не важно.

Есть только я и мистер Гринхальг. И его глаза.

– Возвращайтесь на корабль.

Может, померк свет. Может, остальные сгинули. Может, мы замерзли до смерти и теперь я смотрю на последнюю картину, которую увидели мои глаза. Но потом…

– После вас, капитан.

– Нет, мистер Гринхальг, я настаиваю, – машу в сторону двери саблей.

На льду он вдруг засомневался. Не смотрит на меня, только спрашивает:

– Я не знаю, куда идти, капитан. Не вижу следов, оставленных мистером Феттером.

Я смотрю на тень под ногами и толкаю его вперед:

– О, зато я знаю, мистер Гринхальг.

На север.

«68° 07′ 15″ N, 31° 36′ 44″ W» by Conrad Williams

МАЙКЛ МУРКОК
Железнолицый
(Виньетка)
Перевод В. Полищук

Тот, кто назвал эту планету Венецией, попал в самое яблочко. Золотую ее поверхность пересекали миллионы регулярно организованных каналов, так что из космоса она напоминала папскую тиару. Облака следовали каналам соответственно временам года и скорее подчеркивали, нежели затеняли эту геометрическую сетку. И разве не естественно было обнаружить на планете с таким именем изящные гондолы и величественные баржи, на которых обитатели Венеции вели и торговлю, и сражения? Венеция оказалась планетой богатой, живущей насыщенно и бурно. Она привлекала межгалактических путешественников куда больше, чем ее девять (или около того) соперниц, а ведь в их число входили и Ур-17, и необычайной красоты Новый Титан, чьи поселенцы-колонисты подвергались страшным опасностям, лишь бы любоваться невыразимо прелестными пейзажами Титана.

Как и на все обитаемые планеты, на Венецию был закрыт вход большим ракетам IPS. Кроме того, торговые суда с Земли постоянно сталкивались с конкуренцией каперов – более маневренных и зачастую более проворных кораблей, использовавших в качестве топлива источник более капризный и непостоянный – солнечный ветер. Вторая межгалактическая война уничтожила целые солнечные системы, и с общего согласия решено было беречь планеты. Поэтому все конфликты на поверхности любой из них теперь ограничивались применением местного оружия, а на Венеции таковым считались неимоверных габаритов боевые баржи – громады, влекомые необъятными парусами, чьи размеры исчислялись скорее квадратными милями, чем метрами. Кроме того, венецианцы воевали на маневренных гондолах, легко ходивших как на веслах, так и под парусом. Эти суденышки юрко шныряли по многочисленным каналам, перебирая веслами, – точь-в-точь водомерки-многоножки. Из космоса они и казались живыми, разумными, преследующими какие-то собственные цели. Пират по прозвищу Железнолицый весьма успешно промышлял на этих самых гондолах, ловко маскируя свои суда, как ему было угодно, и так находчиво воспользовался неразберихой военного времени, что вскоре покорил всю планету. Однако последние полвека корсар уже почти не пользовался гондолами.

На Венеции шли новые сражения за территорию. Дело в том, что каналы занимали четыре пятых поверхности планеты и все движение осуществлялось водным путем. Исследователи давно уже установили, что поразительная геологическая симметрия, порожденная самой природой, характерна для всей планеты, – даже плодородные ветреные террасы Арктура-и-Арктура когда-то образовались за счет тех же каналов.

Железнолицый, который на самом деле звался Корнелиусом, а также носил кличку Голландец, в своей пространной поэме «Эпиконеон» писал:

 
Парус ловит ветра, солнечные ветра,
Позабудь о вчера, в путь отправляться пора.
Космос перед тобой, бездной раскинулся он,
На перепутье дорог ты звездами осенен.
Шхуны прекрасней нет, хоть обойди весь свет:
Плавно стремит она мощный свой бег, как волна,
Воле послушна моей, вернее любых друзей.
К цели твердой рукой шхуну я поведу,
Врага одолею и Беду стороной обойду.
 

Шхуна Корнелиуса звалась «Боль». Пират надменно возвышался на капитанском мостике, гордясь этой красавицей, не знающей себе равных. Само совершенство, а не шхуна, такой еще не видывал космос! Ее паруса напрягаются под напором миллиардов мигающих фотонов; ее трюмы битком набиты добычей, награбленной на множестве прекрасных планет. Ее облекает атмосфера, созданная по краденым технологиям, и, дыша этим ворованным воздухом, экипаж «Боли» толпится на палубах и смотрит вниз на планету, которую уже полюбил.

А капитан Железнолицый, возглавляющий шайку, – безжалостный поэт, галантный бандит, командир, внушающий трепет, почтение и зависть; последнюю благодаря красоте и маневренности шхуны, а также ее разрушительной боевой мощи. Вряд ли какое-то иное судно смогло бы тягаться с «Болью» в открытом космосе – ну разве что «Милая Ломбардия». Железнолицый решительным жестом отдает своим людям приказ к высадке.

Венецианцы наводят телескопы на объект, материализовавшийся в верхних слоях их атмосферы, и с чувствами, близкими к удовольствию, узнают в красавице «Боль», ее мощный и изысканный силуэт. Им известно, как истово капитан Железнолицый соблюдает условия конвенции. Он прибыл, чтобы собрать справедливую дань за десять лет, получить свою долю согласно закону, подписанному всем пиратским братством за вычетом лишь мелкой сошки, негодяя Сервантеса, того, что рыщет по пустынным задворкам малонаселенных галактик, пробавляясь скудной и редкой поживой.

Капитан Корнелиус, он же Голландец, он же Железнолицый, – личность загадочная как для своих подчиненных, так и для своих любовниц. Сколько ни изучают его поэтические творения в надежде разгадать тайну капитана, стихи лишь прибавляют плотности завесе этой тайны. Они лишь сообщают о том, что капитан ценит вино и чувственность, однако ставит дружбу превыше любви. Он всегда держится особняком, команды с капитанского мостика отдает лаконично и невозмутимо, а сам курит трубку, набитую смолистым опиумным табаком. По обыкновению, прежде чем спустить шлюпку, он делит трапезу лишь с боцманом – женщиной по имени Питр Авив, которая, так же как и он, держится наособицу от экипажа и пользуется почти таким же уважением. Не сказать, что капитана и боцмана на шхуне любят, но им охотно повинуются и не пытаются бунтовать, поскольку верность вознаграждается сторицей. Ведь когда «Боль» завершит свое длительное путешествие, полное жестоких набегов и грабежа, у каждого члена экипажа, будь то мужчина, женщина или дитя, богатств накопится столько, что любому из них по карману будет купить хоть короля, хоть президента.

Итак, Железнолицый отдает распоряжения. Шлюпки отсоединяются от шхуны и устремляются вниз, сквозь пылающие, пронизанные солнцем облака, чтобы явиться в венецианском небе во всей своей силе и славе.

Пираты наконец вернулись, и лишь немногие из наблюдающих за высадкой венецианцев рискуют отрицать могущество капитана Корнелиуса. Кое-кто из местных дворян, завидев пиратские шлюпки в небе, даже преклоняет колени, выражая тем самым почтение перед неизбежным, – так когда-то вассалы отдавали дань уважения своему сюзерену.

К вечеру Железнолицый уже среди них, он передает свои требования всем враждующим фракциям на планете, и канал за каналом узнает, с кого сколько причитается и в каком виде – провизией, людьми или золотом. Дань, которой капитан обложил Венецию, высока, но цена спокойствия куда выше – ведь благодаря ему планета защищена от других пиратов.

Постепенно баржи, груженные данью, стекаются к центральному водоему, что носит название Зимнего. Железнолицый и его помощники ведут тщательный учет и составляют опись полученного, а взамен данники получают от них расписки. Затем начинается вербовка, ведь экипаж «Боли» сколько-то человек потерял в боях, сколько-то ушли на покой, и всем им требуется замена – опытные бойцы и звездоплаватели.

Питр Авив негромко отдает распоряжения и ведет запись; прямо и осанисто держится она на своих элегантных протезах. Капитан Железнолицый, чье лицо, как всегда на публике, скрыто под простой гравированной маской, сидит слева от боцмана, и меланхоличный взгляд его мерцающих в прорезях этой маски глаз устремлен вдаль – на монастырский островок Св. Маркса. Там он когда-то, если верить слухам, ухаживал за послушницей и вынужден был уступить ее единственному сопернику, который оказался сильнее и которого Железнолицый называет Богом.

Наконец, по прошествии недели, мирное напряжение рассасывается. Дань пересчитана, рассортирована и погружена, пираты готовятся к отплытию, и колокола Св. Маркса звонят, разнося весть о том, что сбор дани окончен и что в обмен Венеция вновь получила уверенность в надежной защите сроком еще на десять лет. Капитан Корнелиус коротко кивает боцману Питр Авив. Пират и капитаны венецианских судов ставят свои подписи в счетных книгах – великолепное, пышное зрелище, сверкает оружие, мерцают шелк и бархат нарядов. Шлюпки поднимаются в небо, туда, где широкими лентами реют облака. Те, кто дежурит у телескопов, видят, как пиратская шхуна ловит солнечный ветер и ее энергоприемники особенно ярко светятся на фоне неизменно затененных палуб. А потом она исчезает – яркая искра в черной пасти космоса – и оставляет после себя лишь ощущение утраты и воспоминание о красоте и мощи. Суровый космос вновь на краткий миг явил себя Венеции во всем величии.

«Iron Face, a Vignette» by Michael Moorcock