Текст книги "Вундеркинды"

Автор книги: Майкл Чабон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

– Крабтри там? – спросил я, с трудом сдерживаясь, чтобы самому не орать во всю глотку.

– Да. Он устроил вечеринку.

– Боже, какая потрясающая новость. – Я затолкал рукопись Джеймса в рюкзак и затянул тесемки. – Проследи, чтобы он никуда не сбежал. Хорошо?

– А? Ладно, постараюсь. Послушай, Грэди, – завопила Ханна, – я хотела тебе кое-что сказать! К нам приходил полицейский. Сегодня днем. Эй, слышишь? Какой-то Попник.

– Пупсик. Чего он хотел? – Айрин повесила подарок Джеймса на спинку стула. Я поднес жакет к лицу и понюхал белый горностаевый воротник – от меха исходил слабый запах витамина В.

– Понятия не имею. Сказал, что хочет поговорить с тобой. Грэди, ты сегодня вернешься домой?

Входная дверь скрипнула и приоткрылась, потом с грохотом захлопнулась, и мгновение спустя на кухне появилась Эмили. От нее за версту разило табаком, лицо с расплывшимся макияжем было похоже на застывшую маску. Эмили двигалась, как-то странно переставляя негнущиеся ноги и прижимаясь к стене, точно испуганная кошка. Когда она проходила мимо меня, наши глаза встретились. Заглянув в эти черные размазанные круги, я почувствовал себя героем одного из рассказов Августа Ван Зорна, приблизившегося к последней черте, за которой следует ужасающая развязка. Я ничего не увидел в этих глазах, на меня смотрела пустота, черная дыра в пространстве вселенной.

– Убирайся, – сказала Эмили.

Я подхватил рюкзак Джеймса, перекинул через плечо украденный им жакет и поднес трубку к самым губам.

– Уже еду, – прошептал я.

* * *

Когда я вырулил на вязовую аллею, колеса «гэлекси» переехали что-то большое и твердое. Когда я ударил по тормозам, машину слегка повело на какой-то тошнотворно скользкой жиже. Я вылез из машины и пошел посмотреть, что это было. В кроваво-красном свете габаритных огней я увидел нечто вроде толстого электрического кабеля, лежащего поперек дороги, один конец кабеля был сильно расплющен. Я переехал мистера Гроссмана. В первое мгновение я испугался и метнулся обратно в машину, чтобы просто сбежать, рвануть с места и ехать куда глаза глядят, пока впереди не покажется берег Тихого океана. Я так и сделал, но, проехав ярдов десять, снова затормозил и дал задний ход. Тело мистера Гроссмана оказалось на удивление тяжелым. Я подумал, что никто в доме Воршоу не пожалеет об исчезновении этого подлого и страшно неблагодарного члена семьи. Дотащив его до машины, я открыл крышку багажника и положил останки мистера Гроссмана рядом с тубой и Доктором Ди.

* * *

Я возвращался в Питсбург. Все, что осталось в моей памяти, это неуклюжие попытки свернуть сигарету одной рукой и тихое потрескивание радиоприемника. Я включил первую попавшуюся станцию, оказавшуюся общественной радиостанцией колледжа Коксли, – призрачный голос прошлого, плывущий по зыбкой эфирной волне. В ту ночь они крутили мелодии Ленни Тристано. Около двух часов я въехал в город и, проскочив по пустынным улицам, направился в сторону Сквирелл-Хилла. Я ехал домой, но не собирался задерживаться там дольше, чем потребуется, чтобы забрать Крабтри, – если, конечно, предположить, что он еще вменяем. Я задумал совершить один дерзкий, безрассудный и совершенно идиотский поступок, а в таких случаях трудно найти более надежного компаньона, чем Терри Крабтри.

Посреди нашей мирно спящей улицы мой дом сиял огнями, как взлетная полоса аэродрома. Подходя к крыльцу, я услышал скабрезный хохот саксофона, оконные стекла вибрировали в такт басовым. Мой дом был до отказа забит писателями. Писатели были повсюду: они сидели на диванах в гостиной и наблюдали за другими писателями, которые, скинув туфли, отплясывали в центре комнаты; на кухне толпа писателей вела оживленную литературную дискуссию, свободно переходя от благопристойной лжи к неприглядной правде, они яростно дымили сигаретами и стряхивали пепел в банки из-под пива. Еще с полдюжины писателей устроилось на полу в холле: литераторы, точно племя индейцев, собравшихся вокруг своего идола, расселись кружком возле небольшой хозяйственной сумки с марихуаной и сосредоточенно наблюдали, как на экране телевизора кровожадная Гидра бесчинствует на улицах Токио. На диване позади них, свившись в тугой клубок, лежала пара моих студентов – очень «сердитых молодых людей» [39]39
  Литературное течение, сформировавшееся в Великобритании в 50-х годах XX века.


[Закрыть], которые украшали пирсингом носы и губы и никогда не снимали тяжелые армейские ботинки с металлическими застежками. На ступеньках лестницы, ведущей к моей спальне, сидели трое литературных агентов из Нью-Йорка. Одетые несколько лучше, чем писатели, и гораздо менее пьяные, они обменивались между собой конфиденциальной дезинформацией. Во всех остальных комнатах было столько местных поэтов, что, если бы в эту ночь на крышу моего дома рухнул гигантский метеорит, мы бы никогда больше не услышали ни одной строфы о тронутых ржавчиной отцах, о зараженных половым бессилием прокатных станах и о бессемеровских ретортах любви.

Еще одна писательница сидела у меня в кабинете. Она с ногами забралась на мой зеленый диван и, подтянув колени к подбородку, спрятала их под подолом свитера, так что наружу торчали только острые носы ее красных ковбойских ботинок. Писательница была погружена в чтение толстой рукописи, которая лежала на диване рядом с ней. Она хмурила брови и, склонив голову набок, задумчиво наматывала на палец, затем распускала и снова наматывала длинную прядь своих желтоватых волос.

– Привет, – сказал я, заходя в кабинет. Я плотно прикрыл за собой дверь и бросил взгляд на письменный стол. Только сейчас я сообразил, что, уезжая сегодня утром из дома, оставил моих «Вундеркиндов» на письменном столе, где любой желающий – где КРАБТРИ – мог свободно до них добраться.

– О, Грэди! – Ханна выронила страницу, которую только что дочитала и собиралась отложить в сторону, и быстро прихлопнула ее обеими руками, словно это была ее собственная рукопись и она не хотела, чтобы я видел ее работу. – О господи, Грэди! Надеюсь, ты не против. – Она сморщила нос, ужасаясь своему отвратительному поступку. – Прости. Мне так стыдно.

– Ну что ты, читай, пожалуйста, я не возражаю.

Она собрала в стопку раскиданные по дивану страницы, похожие на тонкие ломтики сыра, отрезанные от большой квадратной головы сорта «Грэди Трипп», тщательно подровняла ее со всех сторон и, перевернув текстом вниз, пристроила на подлокотнике дивана. Затем соскользнула на пол, подошла ко мне и обвила меня руками.

– Я так рада, что ты вернулся, – сказала Ханна. – Мы волновались. Куда ты пропал?

– Со мной все в порядке. Просто надо было съездить кое-куда, разобраться с эпидемией китузианской лихорадки.

– Что это такое?

– Ничего. Ты случайно не знаешь… кхе… – я указал подбородком на рукопись, печально перевесившуюся через подлокотник дивана, – Крабтри видел ее?

– Нет, не знаю. То есть, я хочу сказать… думаю, что не видел. Мы весь день провели в Тау-Холле. – Ханна прищурила глаз и сдавленно хихикнула. – А когда вернулись, Крабтри тоже был сильно занят.

– Еще бы. – Я нехотя высвободился из ее объятий. – Хотелось бы знать, где он сейчас.

– Понятия не имею. Я даже не знаю, дома ли он или… О, нет, Грэди, не уходи! – Она снова обвила меня руками. – Останься со мной.

– Послушай, мне действительно надо поговорить с ним, – пробормотал я, хотя мысль о том, чтобы снова сесть за руль и мчаться посреди ночи в Суикли-Хайтс ради совершения одного безумного поступка, вдруг перестала казаться мне такой уж заманчивой. Я мог бы остаться с Ханной и больше не вспоминать ни о Деборе, ни об Эмили, ни о Саре, ни о том бледном головастике, который с улыбкой поглядывает на меня из ее утробы, и главное – навсегда забыть об этом маленьком жалком врунишке – Джимми Лире. Ханна крепко прижалась ко мне. Я закрыл глаза и представил, как спускаюсь вслед за Ханной в ее комнату, ложусь рядом с ней на кушетку под фотографией Джорджии О'Киф, просовываю руку внутрь красных ковбойских ботинок и провожу пальцами по ее горячим и влажным лодыжкам… – Ханна, мне действительно надо…

– Слышишь, «The Horse», пойдем в гостиную, – она схватила меня за руку и потянула к двери, – пойдем, тебе надо потанцевать.

– Я не могу. Мои лодыжки…

– Лодыжки? Что с ними? Пойдем.

– Я не могу. – Ханна распахнула дверь. В комнату ворвались энергичные звуки рожков, имитирующих дробный стук копыт. Ханна пару раз качнула своими тощими ковбойскими бедрами. – Ханна, послушай, Джеймс… у него возникла небольшая проблема. Мы с Крабтри должны ему помочь.

– Что за проблема? Можно я тоже поеду?

– Нет. Я не могу тебе рассказать. Ничего серьезного. Ханна, я обещаю, мы съездим за Джеймсом – это не займет много времени, а потом я с тобой потанцую. Хорошо? Клянусь, мы обязательно потанцуем.

– Он застрелил собаку ректора?

– Что он сделал? – Я снова прикрыл дверь. – Кого он застрелил?

– Вчера вечером кто-то застрелил собаку ректора. Ну, эту, слепую. Пес пропал, и полиция считает, что его убили. Они обнаружили на ковре следы крови. А потом доктор Гаскелл нашел застрявшую в полу пулю.

– Боже мой, какой кошмар.

– Крабтри сказал, что это очень похоже на работу Джеймса. Во всяком случае, он на такое способен.

– С чего он взял? Откуда он вообще знает, на что способен Джеймс.

– А кто знает? – спросила Ханна.

«Уж ты-то точно не знаешь». Я стиснул руку Ханны в своих ладонях.

– Я скоро вернусь.

– А мне нельзя с тобой?

– Нет, думаю, тебе лучше остаться дома.

– Я занималась французским боксом.

– Ханна!

– Ладно, я поняла. – В семье Ханны было девять старших братьев, и она привыкла к тому, что мальчишки не принимают ее в свои игры. – Но можно мне хотя бы почитать «Вундеркиндов», пока вы ездите выручать Джеймса?

Я все еще не мог полностью осознать, что кто-то уже начал читать мою книгу. От мысли, что у нее появился читатель, у меня екнуло сердце и закружилась голова.

– Да, конечно, можно.

Ханна придвинулась поближе и засунула указательный палец мне за ремень. Ее пальчик оказался между пряжкой и моим животом.

– Можно я возьму твоих «Вундеркиндов» к себе в комнату и побуду с ними наедине? – Ханна так сильно дернула меня за ремень, что я чуть не опрокинулся прямо на нее.

– Ммм… не знаю, – сказал я, отступая на шаг назад. У меня мелькнула мысль, что я всегда отступаю при приближении Ханны Грин. – Как они тебе?

– Кажется, я их люблю.

– Правда? – Похвала Ханны, хотя и брошенная вскользь, неожиданно наполнила меня небывалой силой и уверенностью. Я сглотнул застрявший в горле комок. И вдруг ясно понял, как долго я находился один на один с моими «Вундеркиндами», сколько лет блуждал вслепую, не зная, куда и зачем иду. В самом начале я показал несколько первых глав Эмили. «Написано ужасно по-мужски» – это были единственные запомнившиеся мне слова. Я тогда посмеялся над ними, но с тех пор я был единственным читателем, пророком и создателем и, если не считать моих героев, единственным живым обитателем моей маленькой пенсильванской Утопии. – Хорошо. Конечно, возьми.

Она приподнялась на цыпочки и заглянула мне в лицо. У нее были сухие обветрившиеся губы, Ханна намазала их ванильным бальзамом.

– Кажется, тебя я тоже люблю, – сказала она.

«О-о, черт возьми. Может быть, мне и вправду лучше остаться».

– Трипп вернулся? – откуда-то снизу донесся голос Крабтри. Он звучал так жалостливо, и в нем слышалось такое облегчение, что я почувствовал нечто вроде угрызений совести. – Где он? Трипп!

Я вздрогнул и отшатнулся от Ханны.

– Не показывай ему рукопись, ладно? Спрячь, пока мы не уедем. – Я мягко потрепал ее по щеке и взялся за ручку двери. – Не скучай, скоро увидимся.

– Будь осторожен, – сказала она, отлепляя волосок, который повис у нее в уголке рта, приклеившись к намазанным бальзамом губам.

– Я буду очень осторожен.

Поскольку Ханна влюбилась в меня, у меня появилось полное право начать давать ей обещания, которые я не собирался выполнять.

* * *

Я нашел Крабтри в холле. Он стоял в полном одиночестве, прислонившись плечом к дверному косяку, и наблюдал, как люди в гостиной пытаются изобразить троянского коня. Одну руку он непринужденно сунул в карман брюк, в другой держал маленькую пластиковую бутылку минеральной воды. Мне показалось, что в мое отсутствие Крабтри решил сменить имидж Терри Веселого Озорника, мастера устраивать разные забавные шалости, на образ одинокого, трезвого и утомленного жизнью человека, который на собственной вечеринке стоит возле стены и смотрит на этот безумный мир скучающим взглядом. Терри Крабтри был одет в один из своих двубортных костюмов, отливающих металлическим блеском; сегодня он выбрал серый костюм с легким, почти неуловимым голубым оттенком, напоминающим мягкое свечение экрана черно-белого телевизора. Его глаза за круглыми стеклами очков были тусклыми, лицо опухло, на щеках проступили какие-то неровные красноватые пятна. Терри стоял на пороге гостиной и смотрел на танцующих в комнате людей. Он напомнил мне Джеймса Лира, который вчера вечером точно так же стоял в саду Гаскеллов и, задрав голову, с угрюмой завистью всматривался в освещенные окна особняка.

Как только Крабтри заметил меня, на его лице появилась обычная невозмутимая ухмылка. Он едва заметно кивнул и вновь отвернулся, уставившись на танцующих.

– Ага, явился, – сказал он безразличным тоном, казалось, мое внезапное появление ничуть его не тронуло, как будто пять минут назад он не бродил по дому, как заблудившийся призрак, выкрикивая мое имя. – Куда ты запропастился?

– Ездил в Киншип.

– Знаю.

– Как ты тут?

– Помираю, – он закатил глаза. – Знаешь, Трипп, этот твой Праздник Слова самая скучная вечеринка, на которую ты меня когда-либо приглашал.

– Извини.

– Посмотри на этих людей, – тоскливо вздохнул он.

– Они писатели. Поэты, как правило, более искусные танцоры. Но в этом году у нас с поэтами недобор.

– А эти кто – прозаики?

– В основном. – Я несколько раз тряхнул головой и судорожно подергал плечами. – Мы, прозаики, обычно предпочитаем стиль «бешеный Снупи».

– И все как один порядочные люди. У вас в Питсбурге совсем нет геев?

– Почему, есть. Я сейчас им позвоню.

– Да еще ты, как последняя сволочь, исчез, не сказав ни слова, и увез мой саквояж со всеми лекарствами.

– Неужели? Кто бы мог подумать, что у тебя в саквояже лежат лекарства?

– Лежат. Во всяком случае, лежали до вчерашнего вечера, пока ты не начал шарить по моим сумкам.

– Извини. Правда, мне очень жаль. Крабтри, пойдем со мной.

Он сложил руки на груди и с чопорным видом уставился на меня.

– У меня нет настроения глотать разную дрянь.

– Никакой дряни мы глотать не собираемся.

Он окинул меня взглядом с головы до ног.

– Ты уже под кайфом.

– Я знаю.

– Трипп, ты ужасно выглядишь.

– Крабтри, пожалуйста, пойдем со мной. Послушай, старина, мне действительно очень надо, чтобы ты пошел со мной.

– Пошел куда?

– Эй, дружище, – я вдруг поймал себя на том, что невольно копирую Ханну, когда она уговаривала меня остаться. Засунув палец ему за ремень, я попытался подтащить Крабтри к выходу. Он уперся каблуками в пол и не сдвинулся с места. – Черт подери, неужели ты не можешь просто пойти со мной, не задавая никаких вопросов? – возмущенно спросил я. – Или тебе обязательно нужно объяснять куда?

– Нет, не нужно. – Он отцепил мой палец от своего ремня, перевернул мою руку ладонью вверх, взглянул на нее и резко оттолкнул, словно, отвечая на вызов, вернул брошенную ему перчатку. Очевидно, Крабтри достаточно соскучился, чтобы забыть о своей роли обиженного друга. – Ты ведь так и не рассказал, почему сбежал сегодня утром?

– Да, я знаю, знаю. Я ужасный кусок дерьма. – Я понимал, почему он сердится, и не винил его за это. Я сам пригласил его на конференцию, сказал, что мы сможем побыть вместе, впервые за многие месяцы – за многие годы, – и исчез, заставив его посещать скучные семинары и развлекаться в одиночестве, устраивая вечеринку с толпой отвратительно добропорядочных людей. – Извини. Мне очень, очень жаль.

– Ну, хотя бы скажи, как ты съездил.

– Отлично. Ужасно.

– Эмили все еще собирается от тебя уходить?

– Да, скорее всего. – Я замотал головой. – О, по правде говоря, это был полный кошмар. Джеймс…

– Джеймс? Мой Джеймс?! – Лицо Крабтри озарилось улыбкой. Он ткнул себя в грудь уверенным жестом собственника. – Он ездил с тобой? И сейчас он тоже здесь? Где он?!

– Нет, его здесь нет. Собственно, поэтому ты мне и нужен. – Я понизил голос и зашептал ему в ухо: – Он попал в неприятную историю…

– Его арестовали? – завопил Крабтри.

– Ш-ш, тихо. Нет, его похитили.

– Похитили? Кто?

Я выдержал эффектную паузу.

– Родители.

Отец Крабтри проповедовал учение пятидесятников в Миссури, мать работала главным редактором журнала, посвященного проблемам машинного вязания. «Она может сделать все, что угодно» – была любимая фраза отца. «Она сделала из меня гея», – говорил Крабтри. Он попал в лапы сатаны в ранней юности и уже много лет не видел родителей.

– Родители? – Страшнее участи Крабтри представить не мог.

– У него на запястье нацарапано «Франк Капра», – добавил я жутким шепотом.

– Идем. Только возьму пальто.

Как пловец, бросающийся в воду со стартовой тумбочки, Крабтри рванул на кухню, сгреб в охапку свой оливковый плащ, висящий на спинке стула, схватил со стола початую бутылку «Джима Бима» и глотнул прямо из горлышка. Потом натянул плащ, завязал пояс, закурил сигарету и пихнул бутылку в левый карман. Проходя мимо холодильника, он прихватил пару банок пива и засунул их в правый карман. Когда Терри Крабтри вернулся в холл, от его мрачного настроения не осталось и следа: глаза сияли, губы сами собой расползались в счастливой улыбке.

– Давай купим пистолет, – радостным голосом сказал он.

Мы подошли к машине, я уже открыл дверцу, собираясь нырнуть внутрь, когда у меня за спиной раздалось вопросительное «эй?».

Крабтри стоял позади машины, барабаня пальцами по крышке багажника.

– В чем дело? – спросил я, хотя отлично понимал, о чем идет речь. – О, извини, – я нехотя обошел машину, – мне показалось, ты сказал, что не хочешь глотать разную дрянь.

– Я врал.

– Я так и думал.

– Открой багажник.

– Послушай, может быть, не стоит прямо сейчас…

– Открывай.

– Серьезно, Краб…

– Открывай немедленно.

Я открыл багажник.

– Фу-у! – Вонь была неописуемой – сочетание обычных автомобильных запахов и естественного запаха крови и смерти создало потрясающий букет: сладковатый, как залежавшиеся пищевые отходы, и резкий, как разлитый по асфальту бензин, в целом напоминающий запах тысячи резиновых покрышек, которые сначала долго катали по куриному дерьму, а потом сложили в огромную кучу и подожгли. – Что это? – Крабтри отскочил на безопасное расстояние и, вытянув шею, уставился в темные глубины моего багажника. Он поводил головой направо и налево, словно это была телекамера, укрепленная на очень длинном и гибком проводе. Изучив обстановку, Крабтри втянул голову в плечи и уставился на меня, вопросительно поблескивая стеклами очков. – Это змея? – спросил он.

– Это часть змеи, – сказал я и надавил на крышку, собираясь захлопнуть багажник. – Поехали, я все объясню по дороге.

– Эй, приятель, не так быстро. – Он ухватил меня за запястье. – Я еще не получил мои таблетки. – После небольшой борьбы ему удалось оттеснить меня в сторону. – И я до них доберусь, даже если там лежит дохлый скунс. – Крабтри осторожно запустил руку в дальний угол багажника и, сморщив нос, начал на ощупь искать свой саквояж.

Мы подкатили к Суикли-Хайтс около трех часов ночи и начали медленно кружить по его темным извилистым улицам. Вдоль тротуаров росли гигантские платаны, нависшие над дорогой ветви деревьев создавали ощущение, что вы двигаетесь по длинной галерее. По обеим сторонам улиц тянулись высоченные живые изгороди, за которыми скрывались роскошные особняки. Крабтри водил пальцем по карте Питсбурга и задумчиво жевал уголок открытки-извещения: университетская библиотека напоминала своему нерадивому читателю Джеймсу Селуину Лиру, проживающему по адресу Бакстер-драйв, 262, что он нарушает сроки пользования книгой. Заскочив на автозаправочную станцию, мы перелистали телефонный справочник и не обнаружили там никаких Лиров. Однако умница Крабтри, у которого никогда не было недостатка в идеях, порылся в рюкзаке Джеймса и отыскал между страниц биографии Эррола Флинна извещение, присланное две недели назад.

– Интересно, на рукописи указан другой адрес. – Крабтри схватил обеими руками карту и повернул так, чтобы тусклый свет от лампочки в глубине бардачка падал на бумагу. – Харрингтон, 5225.

– Это дом его тети, на Маунтан-Лебанон.

– Я смотрю по алфавитному указателю. Здесь нет такой улицы.

– Удивительно. Прямо загадка какая-то.

По дороге я рассказал Крабтри о событиях, произошедших со мной и с Джеймсом, с того момента как я вытащил из его потной ладони крошечный серебристый пистолет с перламутровой рукояткой, и о тех новых открытиях, которые я сделал за последние сутки. Однако я пропустил эпизод с жакетом Мэрилин Монро. Я убеждал себя, что реликвия, свернутая в аккуратный узелок, в целости и сохранности лежит у меня на заднем сиденье машины; завтра утром мы вместе с Джеймсом отправимся в дом ректора и вернем ее законным владельцам. Но на самом деле я молчал, потому что мне было стыдно. Я не хотел рассказывать Крабтри, с чего вдруг мне вздумалось тащить Джеймса в спальню Гаскеллов и что мы там делали до того, как на нас напал Доктор Ди. Я просто сказал, что убийство собаки было чистой случайностью. Слушая меня, Крабтри с каждой минутой проникался все большей и большей уверенностью не только в том, что Джеймс неплохой писатель, – его зоркому редакторскому глазу хватило нескольких минут, чтобы при тусклом свете автомобильной лампочки просмотреть «Парад любви» и прийти к подобному заключению, – но и в том, что именно он, Терри Крабтри, король Хаоса, и есть та катастрофа, к которой неумолимо приближался поезд Джеймса Лира. Я также рассказал ему обо всех печальных подробностях моей встречи с семьей Воршоу, однако Крабтри не проявил особого интереса к моим проблемам или, по крайней мере, делал вид, что слушает меня вполуха. Он все еще злился на меня. Что же касается «Вундеркиндов», то он ни словом не обмолвился о книге, я тоже боялся задавать вопросы. Если он видел рукопись и молчал, его молчание и было самым красноречивым ответом на все мои вопросы.

– Следующий поворот – Бакстер-драйв, – сказал Крабтри, поднимая глаза от карты.

Я свернул налево. Нумерация домов начиналась с цифры 230. Я погасил фары. Когда мы приблизились к номеру 262, я выключил мотор, и автомобиль покатился по инерции. Мы беззвучно подкрались к особняку Лиров и затормозили у начала широкой подъездной аллеи. Ворота были сделаны в виде двух массивных колонн, увенчанных здоровенными каменными ананасами. Справа и слева от них возвышалась ограда из остро отточенных железных пик, которые, устрашающе сияя позолоченными наконечниками, уходили куда-то в темноту. Мы вылезли из машины, дождались, пока дверцы сами мягко захлопнутся, и сделали несколько осторожных шагов по дорожке. Перед нами расстилалась извилистая река из отборного гравия – круглых, идеально отполированных камушков, похожих на россыпи самоцветов. Сотня ярдов ленивых излучин отделяла нас от парадного крыльца, которое широким полукругом охватывало весь фасад особняка – причудливого нагромождения серых валунов, ощетинившихся колоннами, портиками и заостренными арочными окнами. Сверху его придавливала череда двускатных крыш. Яркие прожекторы, установленные по периметру живой изгороди, освещали крыльцо и большую часть фасада.

– Бог ты мой, – прошептал я, – да тут не меньше пятидесяти окон, как мы узнаем, которое из них его.

– Не забывай, они держат его прикованным цепью к замшелой стене погреба. Надо просто найти вход в подземелье.

– Угу, при условии, что он говорил правду про подземелье, цепи с кандалами и про все остальное тоже.

– Если все это неправда, то какого черта мы вообще сюда приехали.

– Разумная мысль, – согласился я.

Когда мы подходили к замку, я заметил тонкий луч света, падающий на кроны деревьев. Где-то на верхнем этаже в левой части дома горел свет.

– Смотри, – я дернул Крабтри за рукав, – родители не спят.

– Наверное, точат свои вставные челюсти, – фыркнул Крабтри. Несмотря на растущее желание заполучить Джеймса, ему все же удалось сохранить чувство юмора. – Идем.

Он направился к ближайшему углу дома. Казалось, Крабтри знает, что делает. Я послушно следовал за ним, с замирающим сердцем прислушиваясь к громкому скрипу гравия у меня под ногами. Я старался ступать с пятки на носок, двигаясь крадущейся походкой индейца, но с моими лодыжками – укушенной и вывихнутой – это оказалось не так-то просто. В результате я просто прибавил шаг, надеясь как можно скорее оказаться в тени дома.

Никакого входа в подземелье нам обнаружить не удалось, как и ничего похожего на подземелье, однако в доме был высокий цокольный этаж, в торце здания мы заметили застекленную дверь и два окна. Из-за тюлевых занавесок с вытканными на них зелеными горошинами пробивался яркий свет и доносилось протяжное пение, какая-то женщина выводила унылым голосом:

 
Почему я страдать должна,
Потому что сказал – я ему не нужна?
Почему я плакать должна – не пойму, и, вздыхая,
спрашивать – почему?
И спрашивать – почему?
 

– Дорис Дэй [40]40
  Дорис Дэй (р. 1924) – американская певица и актриса.


[Закрыть], – сказал Крабтри.

Я улыбнулся ему. Он понимающе кивнул.

– Джеймс Лир, – сказали мы хором.

Я пару раз осторожно стукнул по стеклу указательным пальцем. Через мгновение Джеймс Лир открыл дверь. На нем была красная пижама, из рукавов куртки торчали тощие запястья, слишком короткие мешковатые штаны едва прикрывали бледные лодыжки, костюм писателя украшали чернильные разводы и большие прорехи на локтях и коленях. Волосы Джеймса были всклокочены, глаза сияли огнем вдохновения, но почему-то казалось, что, увидев нас, он не особенно удивился. Джеймс поскреб затылок кончиком остро отточенного карандаша.

– Привет, парни. – Он тряхнул головой, как человек, внезапно очнувшийся после долгих раздумий. – А что вы тут делаете?

– Лир, мы явились, чтобы вывести тебя из темницы, – торжественно объявил Крабтри. – Надевай штаны.

– Джеймс, – заметил я, – мой халат не тема для пародий.

Отодвинув его, мы прошли в комнату, которая в моем воображении представлялась чем-то вроде тюремной камеры: свисающая с потолка тусклая лампочка, железная кровать, накрытая ветхим одеялом, и серые каменные стены с облупившейся краской. На самом деле мы оказались в просторной комнате, переделанной из подвала, где приятно пахло речной тиной, старыми книгами и влажной плесенью. Массивные дубовые балки поддерживали низкий потолок, на деревянном полу, сохранившемся с тех времен, когда считалось модным украшать помещения для слуг расписными узорами, был нарисован персидский ковер. В центре комнаты этот ложный ковер почти стерся, но вдоль плинтусов еще виднелись кровавые пятна. Высокие напольные светильники в виде деревьев с витыми стволами из черного кованого чугуна и позолоченными листьями составляли небольшую рощицу, сиявшую ослепительным светом, спутанные провода, как узловатые корни, расползались по углам комнаты, где были установлены электрические розетки. Вдоль стен, действительно оказавшихся серыми, правда, не каменными, а кирпичными, громоздились стопки книг; они напоминали шаткие винтовые лестницы, покосившиеся арки и накренившиеся башни, и над всем этим бумажным городом висели фотографии, афиши, плакаты и другие голливудские реликвии, которые удалось добыть Джеймсу Лиру. Справа от двери под потертым и сильно провисшим балдахином из черного бархата стояла гигантская деревянная кровать в стиле барокко, источенные термитами изогнутые ножки придавали ей невероятное сходство с затонувшим галеоном. Возле кровати притулился изящный ночной столик из розового мрамора, по краю столешницы шли маленькие золоченые перильца. На столике у Джеймса Лира стоял стакан апельсинового сока, лежала пачка бумажных носовых платков и незаменимое средство для занятий онанизмом – тюбик с вазелином. Кровать была застелена: похоже, Джеймс еще не ложился. Голубые джинсы и фланелевую рубашку, которые я дал ему поносить, он аккуратно повесил на спинку кровати. Однако длинного черного плаща нигде не было видно.

– Мне нравится, как ты обставил комнату, – сказал Крабтри. Он остановился под сенью одного из чугунных деревьев и огляделся по сторонам. Раскиданные по ветвям лампочки мерцали, изображая пламя свечей. – Когда ожидается прибытие капитана Немо?

Джеймс покраснел. Я не понял, чем было вызвано его смущение – самим вопросом или неожиданной близостью Крабтри, вдруг ввалившегося в его комнату. Мне казалось, что он слегка побаивается Крабтри, и, надо признать, со стороны Джеймса это была вполне разумная осторожность.

– Просто старый хлам. – Джеймс отступил в сторону. – Бабушка хотела все это выкинуть на помойку.

– Бабушка? – переспросил я. – Та леди, которая приезжала в Киншип?

Джеймс промолчал.

– Эй, парень, я знаю твою историю, и про родителей, и про бабушку с дедушкой, и я тебе верю, – сказал Крабтри, в его голосе звучала обычная неискренность, которая почему-то всегда вызывала доверие. – Поэтому мы здесь. – Он кинул взгляд на рабочее место Джеймса: необъятный письменный стол с выдвижной крышкой и множеством ящиков с золотыми ручками, и высокое кожаное кресло с дубовыми подлокотниками. На столе стояла механическая машинка «Ундервуд», из каретки торчал лист бумаги, напечатанная на нем фраза была оборвана на полуслове. Слева от машинки лежала аккуратная стопка чистой бумаги, справа – листок, наполовину заполненный убористым текстом. – Что ты пишешь?

– Рассказ. – Джеймс метнулся к столу и, выдвинув ящик, смахнул в него листок. – Так, ничего особенного.

– Неси его сюда. – Крабтри поманил Джеймса пальцем. – Я хочу посмотреть.

– Что? – Джеймс покосился на висящие над кроватью круглые электронные часы. На циферблате была приклеена черно-белая фотография человека с толстыми щеками, дико вытаращенными глазами и пышными усами. Лицо человека показалось мне смутно знакомым – это был какой-то известный актер тридцатых годов. – Прямо сейчас? Но уже поздно.

– Ха, приятель, сейчас уже рано, – заметил Крабтри и уставился на Джеймса светлым взглядом, перед которым я сам столько раз безмолвно отступал, когда в три тридцать утра Крабтри вдруг решал, что настало время начать развлекаться по настоящему. – Если не ошибаюсь, Грэди говорил, что ты не хотел возвращаться к родителям.

– Не хотел. – Джеймс безмолвно отступил. – И сейчас не хочу.

– Ну и отлично.

Джеймс расплылся в улыбке:

– Отлично. Я пошел одеваться.

– Эй, подожди-ка минутку, – сказал я. Они оба обернулись и вопросительно уставились на меня.