Текст книги "Вундеркинды"

Автор книги: Майкл Чабон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

За последние несколько лет моего трезвого существования я совершенно потерял сноровку и разучился справляться с неизбежными последствиями неумеренного употребления алкоголя: вместо того, чтобы спокойно отдаться похмелью, я пытался сопротивляться. Когда меня перестало тошнить, я сполз на пол, свернулся калачиком и долго лежал возле унитаза, чувствуя себя одиноким и никчемным, словно подросток, подвергшийся суровому и несправедливому наказанию. Затем я поднялся с пола, надел очки, сунул ноги в шлепанцы и натянул мой любимый халат; считалось, что халат приносит мне удачу, закутавшись в него, я обрел некоторую уверенность и самоуважение. Как и большинство дорогих моему сердцу вещей, раньше этот халат принадлежал другому человеку. Много лет назад я случайно нашел его в стенном шкафу одного маленького коттеджа в Джирхарте, штат Орегон, – мы с Евой Б. снимали его на лето у семьи по фамилии Кнопфлмачер. Это был необъятный халат из белой ворсистой ткани с прорехами на локтях и крупными букетами розовой герани, вышитыми на мешковатых карманах. Я ни секунды не сомневался, что халат принадлежал миссис Кнопфлмачер. С тех пор я не мог сесть за рабочий стол в другой одежде. К моему несказанному восторгу, в одном из карманов халата я обнаружил крохотный обуглившийся окурок и коробок спичек. Я стоял у окна спальни, потягивал сладковатый дым и смотрел на восток, где появлялись первые проблески наступающего дня.

Вскоре я почувствовал себя значительно лучше и пошел вниз, к почтовому ящику. Выйдя на крыльцо, я увидел изящные закрылки «гэлекси», которые выглядывали из-за живой изгороди, отделявшей парковку от остального сада. Итак, Крабтри все же удалось отыскать путь домой, и ничего ужасного с ним не случилось. Я слышал богатырский храп моего друга, доносящийся из комнаты для гостей. В свое время Терри поставили диагноз «искривление носовой перегородки», которую он, панически боясь врачей, никак не решался выпрямить. Храп Крабтри напоминал рычание пещерного льва, его силы было достаточно, чтобы заставить дребезжать стоящий на тумбочке стакан с водой, напрочь загубить романтическую ночь любви и привести к кровопролитным сражениям с обитателями соседних комнат в дешевых мотелях, а также с помощью мощной вибрации воздуха убить все вредные бактерии и очистить фасад старинного собора от многовековых наслоений пыли и грязи. Я вернулся в дом и заглянул в почтовый ящик – утренняя газета еще не пришла. Идя на звук, я легко отыскал комнату Крабтри и, приложив ухо к дверям, немного постоял, прислушиваясь к ритмичной работе легких моего друга. Затем отправился на кухню варить кофе.

Дожидаясь, пока сварится кофе, я выпил большой стакан апельсинового сока и проглотил две чайные ложки меда: согласно строгим медицинским теориям, повышение содержания сахара в крови в сочетании с приличной дозой кофеина должно окончательно избавить мой организм от похмельного синдрома. Итак, марихуана, как средство борьбы с тошнотой и душевным дискомфортом, витамин С и сахар для очищения на клеточном уровне и кофеин для улучшения мозговой деятельности – похоже, ко мне начали возвращаться алкогольные привычки и практические навыки нездорового образа жизни. Когда кофе сварился, я перелил его в термос и, шаркая шлепанцами, направился в кабинет, где на зеленом диване лежал мой студент; Джеймс спал, подложив под щеку обе ладони, соединенные в молитвенном жесте, – словно человек, изображающий спящего. Одеяло сползло на пол, и я увидел, что, прежде чем завалиться на диван, Джеймс Лир разделся догола. Его пиджак, брюки, рубашка и галстук висели на подлокотнике, завершали композицию белые трикотажные трусы, аккуратно сложенные поверх остальной одежды. Интересно, подумал я, это Ханна его раздела или Джеймс сам оказался способен на такой подвиг? У него был замерзший и какой-то скукоженный вид, как у всякого долговязого человека, который спит, свернувшись калачиком: колени, локти и запястья казались слишком тощими, а веснушчатая кожа – слишком бледной и нежной. Его маленький сморщенный пенис с обрезанной крайней плотью был почти таким же бледным, как и все худое безволосое тело; как пенис шестилетнего мальчика, подумал я. Возможно, со временем, после многократных погружений в бурлящие страстью кратеры, мужские гениталии меняют цвет, подобно тому как руки красильщика покрываются несмываемыми темно-бурыми пятнами. При виде голого пениса Джеймса Лира мое сердце болезненно сжалось. Я поднял одеяло и осторожно накрыл лежащее на диване прозрачное тело.

– Спасибо, – не открывая глаз, пробормотал Джеймс.

– Пожалуйста, – сказал я и потащился со своим термосом к рабочему столу.

Часы показывали четверть седьмого. Я сел за стол и приступил к работе. Если я собирался выполнить обещание и показать книгу Крабтри, то к завтрашнему вечеру мне нужно было слепить хоть какой-нибудь финал для моих «Вундеркиндов». Отхлебнув кофе, я залепил себе смачную пощечину. Я открыл ящик стола и в стотысячный раз достал сюжетный план романа: этот убористый текст, напечатанный через один интервал на девяти замусоленных, покрытых кофейными пятнами страницах, я в порыве тщеславного вдохновения набросал одним ясным апрельским утром семь лет назад. К сегодняшнему ясному апрельскому утру я добрался до середины четвертой страницы, более-менее выполнив все намеченные в плане обязательства, так что мне оставалось воплотить в жизнь еще каких-нибудь пять с небольшим страниц. Случайное отравление, автомобильная катастрофа, пожар в старинном особняке, рождение трех младенцев и одного таинственного жеребенка по имени Атеист, кража, арест, судебный процесс, казнь на электрическом стуле, две свадьбы, похороны, путешествие через всю страну, два пышных бала, соблазнение невинной девственницы в полуразрушенном сарае и охота на оленя – все эти и еще с десяток масштабных сцен мне предстояло написать в соответствии с аккуратно подчеркнутыми заголовками лежащего передо мной идиотского сюжетного плана; судьбы девяти главных героев и события, которых хватило бы на несколько жизней, нужно было спрессовать в лаконичный, изящный, пронизанный глубоким философским смыслом и тонким юмором текст объемом в пятьдесят страниц. С саркастической ухмылкой на лице я перечитал высокопарно-наглые пометки, написанные в то далекое утро, ставшее отправной точкой моего тяжелого пути: «Не спешить, тщательно выписать детали. Эпизод должен быть очень-очень длинным и самым отвратительным. Эта сцена должна читаться на одном дыхании, как будто мчишься по гладкому полотну автомагистрали длиной в три тысячи миль». Как же я ненавидел того самоуверенного идиота, который написал этот план!

В который раз я с невероятным наслаждением позволил себе поиграть заманчивой мыслью: а не послать ли все к черту? Убрав с дороги этого разбухшего монстра, я обрету полную свободу и возможность взяться за «Укротителя змей», или за историю об уволенном со службы астронавте, который устроился на работу в Диснейленд, или о двух обреченных на вечную игру бейсбольных командах «Голубых» и «Серых», состоящих из людей, приговоренных к пожизненному заключению, или к новому роману – «Король фристайла», или к любому другому из сотен воображаемых романов, которые, словно прекрасные тропические бабочки и величественные лирохвосты, проносились мимо меня, пока я, с трудом ворочая тяжелой лопатой, разгребал кучи дерьма на страусовой ферме под названием «Вундеркинды». Затем я обратился к другой, столь же привычной, но гораздо менее приятной фантазии – посвятить Крабтри в истинное положение дел, честно сознаться, что для завершения «Вундеркиндов» потребуется еще несколько лет, и отдаться на его милость. Затем я вспомнил печальную историю жизни и смерти Джо Фея и привычным движением вставил в машинку чистый лист бумаги.

Я работал в течение четырех часов, методично печатая страницу за страницей и все глубже опускаясь на очень тонкой и скользкой веревке в сырую, кишащую жирными червями дыру под названием финал моего романа – путь, который за последний месяц я проделывал трижды. Теперь, на четвертом заходе, я должен был сначала вернуться назад – расстояние исчислялось всего-навсего двумя тысячами страниц, – превратить в бледную тень одного из самых ярких героев и полностью уничтожить другого; но я считал, что из всех неудачных вариантов окончания романа этот, возможно, станет лучшим. Работая, я старательно утешал себя, вернее, обманывал разными ложными объяснениями и оправданиями. Писатель, в отличие от большинства нормальных людей, придумывает самую вдохновенную ложь, оставшись наедине с самим собой. Завершение многолетнего труда таким радикальным способом, убеждал я себя, в конечном итоге можно считать самым удачным поворотом сюжета; в действительности сам факт завершения романа был той сюжетной точкой, к которой я так стремился. Если хорошенько подумать, то визит Крабтри следует рассматривать как определенный творческий толчок, как благодать божью, как руку помощи, которая одним движением распахнет двери и выведет меня из лабиринта, созданного моим собственным воображением. К завтрашнему утру я заканчиваю роман, отдаю рукопись Крабтри и тем самым спасаю свое доброе имя и его карьеру.

Время от времени я поднимал глаза от пишущей машинки, издающей тихое гудение, запах теплой пыли и неисправной электропроводки, – я пробовал работать на компьютере, но меня раздражало, что вместо текста приходится иметь дело с черно-белым мультфильмом, появляющимся на экране монитора, – и посматривал на Джеймса Лира, который ворочался с боку на бок, сражаясь со своими таинственными сновидениями. Похоже, стук моей машинки не мешал ему или, по крайней мере, не тревожил настолько, чтобы у Джеймса возникло желание подняться с дивана и перебраться в какое-нибудь более спокойное место.

И вдруг, как раз в тот момент, когда все семейство Вандер, направляющееся в Нью-Йорк на похороны Лоуэлла Вандера, уже сидело в мягких креслах, и я, защелкнув ремни безопасности, собрался запустить двигатели двухмоторного самолета, которому суждено было врезаться в бездушную громаду черной горы Уэзертоп, – так выглядела туча страусового дерьма, которое я сам вызвался разгребать, – у меня в ушах раздался тихий шепот, похожий на звук лопающихся мыльных пузырей, а затем перед глазами полыхнула яркая белая вспышка.

– Джеймс! – Я обеими руками вцепился в рукопись, как человек, который в последний момент пытается ухватиться за перила, чувствуя, что сейчас рухнет вниз головой и покатится по ступеням длинной, уходящей в пустоту лестницы. Я очнулся буквально через пару секунд и обнаружил, что лежу на полу. Подняв глаза, я увидел нахмуренное лицо Джеймса Лира. Он стоял надо мной, накинув на плечи одеяло, словно актер из дешевого вестерна, изображающий сурового индейца, завернутого в шкуру бизона.

– Со мной все в порядке, – сказал я, – просто оступился.

– Это я положил вас на пол, – ответил Джеймс. – Я испугался, что вы можете… ну, там, проглотить собственный язык или еще что-нибудь такое. Вы до сих пор пьяны?

Я приподнялся на локте и проследил взглядом за последней желтовато-зеленой кометой, просвистевшей у меня под черепом.

– Что за ерунда, – возмутился я, – конечно нет.

Джеймс удовлетворенно кивнул и зябко поежился. Поплотнее укутавшись одеялом, он отступил на шаг назад, шаг неожиданно превратился в неловкое балетное плие; покачавшись немного, он восстановил равновесие, ухватившись за спинку моего стула.

– А я пьян, – радостно сообщил Джеймс. В гостиной раздался настойчивый телефонный звонок. Это был новый суперсовременный аппарат, способный выполнять всякие хитроумные операции, вроде автоматического определения номера и скоростной сортировки абонентов по заданным параметрам и тому подобные фокусы; его звонок скорее напоминал вой сигнализации, который издает потревоженный среди ночи дорогой «порш». – Хотите, чтобы я ответил?

– Разумеется, – сказал я и с легким стуком уронил голову на пол. Я был уверен, что это звонит Сара с сообщением, что помимо собаки пропал также черный атласный жакет из коллекции Вальтера стоимостью в двадцать пять тысяч долларов. Я закрыл глаза, все еще чувствуя слабость, и подумал, не завелось ли у меня в мозгу какое-нибудь нехорошее существо, вроде злокачественного паука, который время от времени расправляет свои черные волосатые лапы, похожие на ржавые спицы старого зонта. Интересно, как бы я поступил, если бы доктор, поставив страшный диагноз, отпустил меня обратно в наш суетный мир, дотягивать отпущенное мне время. Взялся бы за перо, махнув рукой на остальную работу? Стал бы чертить свое имя на воде, соблазняя юных трансвеститов и неуверенных в своей сексуальной ориентации девственников, и, угнав изумрудно-зеленый «форд», носился бы по ночным улицам Питсбурга в поисках неприятностей? Я мысленно улыбнулся и на короткий миг поверил, что стал бы, но в следующую секунду понял: знай я, что в моем теле поселилась смерть, моим единственным желанием было бы залечь на диване с хорошей порцией марихуаны и, покуривая тонкие ароматные сигареты, смотреть бесконечные повторы «Дела Рокфорда», дожидаясь, когда явится девушка в черном кимоно и заберет меня с собой.

– Некто по имени Ирвин. – Шлепая босыми ступнями, Джеймс ввалился в кабинет и с кривой усмешкой остановился над лежащим на полу учителем. Очевидно, он все еще был слишком пьян, чтобы чувствовать похмелье и стыдиться своего распутного поведения. – Я сказал, что вы сейчас подойдете.

– Спасибо. – Я протянул руку, и Джеймс рывком поднял меня на ноги. – Думаю, тебе не мешает позавтракать. На кухне еще остался кофе.

Он рассеянно кивнул, как подросток, отмахивающийся от советов матери, и плюхнулся на диван.

– Может быть, чуть позже, – сказал он и качнул головой, показывая на стоящий в углу телевизор со встроенным видеомагнитофоном. – Эта штука работает?

– А? Да-да, конечно. – Мне всегда было как-то неловко, что у меня в кабинете стоит телевизор, хотя в те часы, когда полагалось работать, я работал и никогда не включал его. – Так, поставил на всякий случай, – я кашлянул, – смотрю иногда бейсбольные матчи, когда Эмили работает в гостиной.

– А какие у вас есть фильмы?

– Фильмы? Если честно, у меня их не очень много. Видишь ли, Джеймс, я ведь не занимаюсь коллекционированием. – Я показал на жалкую подборку видеокассет, стоящих на полке рядом с телевизором. – По-моему, там есть «Девять с половиной недель», сам записывал – с телевизора.

Джеймс презрительно скривился.

– «Девять с половиной недель»? Я вас умоляю, профессор.

– Ну, извини. – Я пожал плечами и, запахнув полы моего «счастливого» халата, направился в гостиную.

– Симпатичный халат, профессор Трипп, – бросил Джеймс Лир.

– Привет, Грэди, это Ирвин, – сказал отец Эмили.

– Привет, Ирвин. Как дела?

– Неплохо, но бывает и лучше. Теперь у меня появились проблемы с правым коленом, – многозначительным тоном произнес он.

– Что с ним такое? – Год назад Ирвину сделали операцию на левом колене и вставили искусственный сустав, которым он необыкновенно гордился, словно этот металлический шарнир был синтезирован клетками его собственного организма.

– Точно не знаю, но раньше десяти утра оно не сгибается.

– О-о, – протянул я, – это может причинить серьезные неудобства.

– Настоящий кошмар, – согласился Ирвин. – Например, сегодня оно начало гнуться… – На другом конце провода повисла долгая пауза – Ирвин сверял свои ощущения с показаниями хронометра. Он носил на запястье замысловатое устройство, отдаленно напоминающее часы размером с гигантскую ватрушку и способное определить не только время, но температуру, влажность и давление, а также выдать подробный анализ химического состава воздуха и сообщить о наличии в атмосфере внеземных форм жизни. Ирвин сам собрал этот чудо-прибор из специального конструктора, рекламу которого обнаружил на последней странице журнала «Попьюла сайэнз». – …Двадцать две минуты назад. А как у тебя дела?

– Неплохо, но бывает и лучше. – Я опустился на кушетку, обитую бледно-желтым ситцем с набивным узором из переплетенных розовых бутонов, в свое время эта изящная вещь вытеснила из гостиной зеленый диван, которому пришлось отправиться в ссылку в мой кабинет. – Как Эмили, благополучно добралась?

– Да, все в порядке. Я бы передал ей трубку, но, к сожалению, Эмили сейчас нет – они с матерью ушли в магазин… Послушай, Грэди, ты знаешь, какой сегодня день?

– Суббота?

– Сегодня «иерэв песах», первый вечер Песаха.

– Верно, – сказал я. – Поздравляю с праздником.

– Грэди, сегодня вечером мы устраиваем пасхальный седер.

– Да, Ирвин, я помню.

– Дебора уже здесь, Фил и Мари тоже скоро должны приехать.

– М-м, замечательно.

– Но мы, естественно, начнем после захода солнца, который сегодня состоится… минутку… – Последовала очередная пауза: я представил, как Ирвин, вскинув руку, всматривается в циферблат своего «Хронотрона», модель 5000-Х-25. —…Ровно в шесть восемнадцать.

– Э-э… Ирвин, послушай, я… у нас сейчас проходит Праздник Слова. – В беседах с Ирвином Воршоу я провел десять тысяч часов и успел обсудить множество самых разнообразных тем – от творчества Моше Аллизона [13]13
  Джазовый музыкант.


[Закрыть] до собачьих бегов и тектонической платформы, на которой покоится государство Израиль, но я никогда ни словом не обмолвился о движении геологических пластов, разрушивших брак его дочери. Ирвин не видел смысла в обсуждении человеческих чувств: на похоронах он предавался скорби, говоря об Израиле, испытывал гордость, он был разочарован в собственных детях и чувствовал себя счастливым в День Независимости. Ирвин Воршоу понятия не имел, насколько искренне я им восхищался. – Мы каждый год устраиваем такие конференции.

– Да знаю я, что за Праздник Слова вы устраиваете каждый год.

– Но ты даже не представляешь, сколько семинаров и лекций я должен посетить, ну и там еще всякие мероприятия. – Я готов был сказать, что мне самому предстоит прочесть лекцию, но вовремя остановился – конечно, случалось, что я не говорил Ирвину всей правды, однако я никогда не врал ему. – Я не уверен, что мне удастся вырваться.

– Понятно, – вздохнул Ирвин, – не удастся.

Его голос звучал глухо, как из бочки.

– Эй, Ирвин, ты в порядке?

– Да, Грэди, я в полном порядке. Ты же знаешь, Песах всегда выпадает на следующий день после… годовщины… смерти Сэма.

Я совсем забыл об этом печальном совпадении в лунном календаре: оно, это совпадение, происходило каждый год, несмотря на то, что Сэм утонул где-то в конце апреля.

– А-а, – я выдавил печальный вздох. – Его «йахрзейт»?

– Да. Вчера вечером мы зажгли поминальную свечу.

– Ирвин, мне очень жаль.

В ответ Ирвин вопросительно хмыкнул – я представил, как он пожал плечами, словно хотел сказать: «Чего, собственно, тебе жаль?»

– Ну что ж, – печально выдохнул он, – увидимся в другой раз, до свидания, Грэди.

– До свидания, Ирвин. – Я вдруг подумал, что, возможно, мне никогда больше не придется поговорить с Ирвином Воршоу.

– Грэди, дружище, – надтреснуто-трагическим голосом произнес он.

– Ирвин, старина, – я осекся, – скажи, Эмили знала, что ты собираешься мне позвонить?

– Знала. И была против.

– Угу. Я рад, что ты все же позвонил.

– Я надеялся, что сегодня вечером ты тоже будешь за нашим столом.

– Мне бы очень хотелось. Но…

– Конечно, у тебя конференция.

– Увы.

– Я понимаю.

– До свидания, Ирвин. Всем большой привет.

Вернувшись в кабинет, я обнаружил Джеймса Лира на диване перед телевизором, он сидел, засунув ноги в спальный мешок, и смотрел какой-то черно-белый фильм, звук был выключен. Когда я подошел поближе, Джеймс вскинул глаза и некоторое время с удивлением на меня таращился, как будто плохо соображал, кто этот человек и откуда он взялся. Его лицо было бледным как мел, щеки ввалились, нижняя челюсть слегка отвисла, в мутных глазах появилось нечто похожее на страдание – вероятно, он окончательно проснулся и теперь в полной мере чувствовал все последствия бурно проведенной ночи.

– У вас есть «Девять с половиной недель» и «Год дракона», – произнес Джеймс таким голосом, словно нашел не кассеты с фильмами, а обнаружил у меня чесотку и педикулез. – И все.

– Мне нравится Микки Рурк, – сказал я. – И что ты сейчас смотришь?

– «Соблазненный». 1947 год. Дуглас Серк, – механически, как автомат, оттарабанил он.

– А почему без звука?

Он пожал плечами.

– Я знаю, что они говорят.

Я покосился на экран.

– В главной роли этот бедолага Джордж Сандерс?

Он кивнул и судорожно сглотнул слюну.

– Джеймс, ты хорошо себя чувствуешь?

– Что я здесь делаю? – выдавил он.

– Смотришь телевизор.

– Как я здесь оказался?

– Ханна привезла тебя на своей машине. Вчера мы все были не в лучшей форме и не могли доставить тебя в Саут-Хиллз.

Мы некоторое время молча смотрели на экран: Джордж Сандерс элегантным жестом зажег длинную белую сигарету. Я кинул взгляд на свой рабочий стол, где возвышалась стопка чистой, как первый снег, бумаги, рядом лежало шесть листочков, исписанных бессмысленными черными строчками.

– Я вчера делал что-нибудь… такое?

– Что ты имеешь в виду?

– Что-нибудь плохое.

– Ну-у, – я поскреб подбородок, – ты украл свадебный жакет Мэрилин Монро из шкафа доктора Гаскелла. Как тебе такой вариант?

Из холла донесся стук – три четких размеренных удара, словно кто-то проверял, не попорчена ли моя входная дверь древесным грибком. Я посмотрел на Джеймса. Джордж Сандерс вставил в глаз монокль и сверкнул с экрана проницательным взглядом.

– Кто-то пришел, – сказал я.

У порога стоял полицейский, он постукивал по бедру свернутой в трубочку утренней «Пост-газетт» и смотрел на меня с извиняющейся улыбкой. Это был молодой парень, немногим старше Джеймса Лира, такой же высокий и бледный, с острым кадыком, который нервно бегал вверх-вниз по длинной худой шее. Щеки парня были покрыты множеством свежих порезов и клочками жидкой, похожей на пух щетины; от полицейского исходил приторно-сладкий запах карамели – спрей после бритья, особенно любимый капитанами университетских футбольных команд. Надежной опорой для его просторной фуражки служили большие хрящеватые уши. У него была гордая осанка, выпяченная колесом грудь и свойственная молодым полицейским манера слишком быстро произносить слова, как будто он стоял перед инструктором, изображающим мирного обывателя, и торопился без запинки выдать полагающиеся по уставу реплики. На пластиковой карточке, приколотой к карману его рубашки, значилась фамилия юного полицейского: «ПУПСИК». Я не стал приглашать его в дом.

– Извините за беспокойство, профессор Трипп, я расследую дело об ограблении и хотел бы задать вам пару вопросов.

– Пожалуйста, – сказал я, загораживая своим телом весь дверной проем. – Чем могу помочь?

– Вчера вечером кто-то забрался в дом Гаскеллов.

– М-м, угу.

– Это ваши друзья, – сообщил полицейский.

– О да, и очень близкие.

– И, насколько мне известно, вчера они устраивали что-то вроде приема? И вы были одним из последних, кто покидал дом?

– Да, похоже, что так.

– Очень хорошо. – Офицер Пупсик выглядел очень довольным собой и тем, как идет расследование, – события вчерашнего вечера начали выстраиваться в стройную логическую цепочку. – И вы ничего не заметили? Может быть, вокруг дома шатались какие-нибудь подозрительные люди?

– М-м, да нет. – Я возвел глаза к небу и прикусил губу, изображая напряженные раздумья. – Нет, я никого не заметил.

Брови офицера Пупсика сошлись на переносице.

– О, – разочарованно выдохнул он.

– И что им инкриминируют?

– Что? А-а, они проникли в шкаф, где хранилась коллекция доктора Гаскелла.

– О, нет!

– Да, черт побери! – Офицер Пупсик вставил неуместную реплику, позволив себе небольшое отступление от устава. – Там есть классные вещички. – Я мысленно кивнул, соглашаясь с его определением. – Им удалось вскрыть кодовый замок. Да еще пес Гаскеллов куда-то пропал. – Он в недоумении пожал плечами.

– Странное совпадение, – заметил я.

– Да, странное. Мы полагаем, что это он открыл дверь и выпустил его на улицу. Грабитель, я имею в виду. Он слепой, возможно, выбежал на дорогу, и его сбило машиной.

– Грабителя?

– Нет, собаку.

– Шутка, – сказал я.

Пупсик кивнул и, склонив голову набок, окинул меня проницательным взглядом Шерлока Холмса, словно понял, что для общения с этим типом следовало выбрать иную тактику, описанную на следующей странице учебника в упражнении под заголовком «Когда имеешь дело с идиотами».

– Надеюсь, вам удастся поймать его… их. Желаю удачи.

– Спасибо. – Офицер Пупсик выдавил любезную улыбку. – Что ж, все, пожалуй. Больше я вас не побеспокою.

– Если я что-нибудь вспомню…

– Ах, да, верно. Если вы что-нибудь вспомните, позвоните, пожалуйста, по этому номеру. – Пошарив в нагрудном кармане рубашки, он выудил визитку и повернулся, собираясь уходить, но вдруг замер и снова посмотрел на меня. – Да, вот еще, насчет этого парня… как его… Лир, Джеймс Лир.

– Он мой студент.

– Это понятно. А вы случайно не знаете, как с ним можно связаться?

– Насколько мне известно, он живет у своей тети в Саут-Хиллз, на Маунтан-Лебанон. Возможно, у меня на работе есть его телефон. Если хотите, можем проехать в офис.

Он немного постоял, задумчиво глядя в пространство и дергая себя за мочку уха, словно пытался заново осознать все, что я ему наговорил.

– Не стоит, я могу подождать до понедельника.

– Как скажете, офицер.

Он, наконец, повернулся и направился к своей машине.

– Симпатичный автомобиль, – сказал он, проходя мимо стоящего на дорожке «гэлекси». Вдруг лицо Пупсика исказилось болезненной гримасой. – Бедняжка. – Он сокрушенно покачал большой лопоухой головой.

Я понятия не имел, о чем он говорит. Можно было подумать, что сквозь крышку багажника полицейский увидел лежащее внутри мертвое тело Доктора Ди.

– Да-а, – вздохнул я, закрывая дверь, – очень жаль бедняжку.

Я вернулся в кабинет и, остановившись на пороге, долгим взглядом посмотрел на Джеймса Лира. Неожиданно из глубины дома донеслось трагическое всхлипывание аккордеона, затем из соседней комнаты раздался надрывный кашель и сдержанные проклятия – Крабтри проснулся и закурил свою первую утреннюю сигарету. Я вдруг отчетливо представил Ирвина Воршоу: положив телефонную трубку, он так и остался стоять в прихожей, бесцельно нажимая на кнопки «Хронотрона», чтобы в очередной раз получить исчерпывающие сведения о состоянии окружающей среды и движении небесных тел. Мне безумно захотелось обнять старину Ирвина, прижаться щекой к его небритой щеке и разделить вместе с ним, и с Эмили, со всей семьей Воршоу их поминальную трапезу. Они не стали моей семьей, и их Пасха – не мой праздник, но я был сиротой и атеистом и не мог отказаться от того немногого, что посылала мне судьба.

– Что мы теперь будем делать? – спросил Джеймс.

В гостиной раздался душераздирающий вопль, я повернулся и похромал на призывный голос телефона.

– Это я, – сказала Сара. – О, Грэди, как хорошо, что ты дома. Даже не знаю, с чего начать, тут произошло столько всяких неприятностей.

– Сара, дорогая, можешь подождать минутку? – спросил я, прежде чем повесить трубку.

Я вернулся в кабинет и выключил телевизор. – Джеймс, как насчет того, чтобы убраться отсюда подальше?

* * *

Я одолжил Джеймсу Лиру мою фланелевую рубашку и голубые джинсы, потом оделся сам, натянул старые ботинки на толстой рифленой подошве и выволок из глубины шкафа зеленый охотничий жилет. В одном из его многочисленных карманов я нашел засохший окурок и, порадовавшись находке, тут же употребил ее по назначению. Затем отыскал на кухне большую хозяйственную сумку и сложил в нее термос с остатками кофе, бутылку кока-колы, целлофановый пакетик с изюмом, четыре вареных яйца, зеленый банан и случайно найденный на дне холодильника кусок пиццы папперони, завернутый в блестящую металлическую фольгу. Для полноты ассортимента я бросил в сумку пачку сосисок в вакуумной упаковке – на тот случай, если программа нашего путешествия предусматривает пикник и разведение костра, – баночку душистого салатного перца и несколько побегов маринованного бамбука, упакованных в серую вощеную бумагу, в которую Эмили любила заворачивать сандвичи. Я рассовал по карманам жилета ручки, карандаши, зажигалку, маленькую записную книжку с тонко разлинованными страничками, большой швейцарский нож, дорожные карты штата Айдахо и Мексики, изданные Американской автомобильной ассоциацией, и еще кое-какие полезные вещи, найденные в ящике кухонного стола. Кто знает, что может пригодиться двум отважным путешественникам. Из кладовки под лестницей я прихватил старый шерстяной плед и фонарик. К этому моменту я уже перешагнул в тот привычный мир, где витает сладковатый запах марихуаны и странное чувство – нечто среднее между абсолютным счастьем и тихой паникой; сердце у меня в груди бухало, как кузнечный молот. Я представлял, что мы с Джеймсом отправляемся ловить форель в прозрачной горной реке где-нибудь в заповедном уголке Айдахо, и в то же время дрожал от напряжения, как будто нам предстояло во весь опор мчаться к мексиканской границе, удирая от своры разъяренных полицейских.

«Пока, может быть, еще увидимся», – сказал я, оставляя мой озадаченный дом один на один с его новыми обитателями.

На улице моросил все тот же мелкий дождь, казалось, он не прекращался со вчерашнего дня, но, в отличие от пятницы, сегодня, с приходом «иерэв песаха», на небе сияло солнце. Небо было таким голубым и высоким, что у меня в ушах раздался праздничный колокольный звон. От газона и тянущихся вдоль дорожки клумб поднимался легкий прозрачный пар. На кустах камелий покачивались бледно-розовые бутоны, усыпанные сверкающими дождевыми каплями. Мне почудилось, что я уловил первые признаки того загадочного смога, который приходит в Питсбург с наступлением лета, – горьковатый запах дымящих заводских труб и сладкий аромат дикой, не тронутой человеком земли, запах реки и сульфодиоксида, горячих автомобильных покрышек и лисьего меха. Я опустил руку в карман жилета и сжал рукоятку швейцарского ножа, ощутив внезапную надежду на лучшее, сосредоточившуюся на кончиках моих пальцев, и кофеиновое возбуждение, острой дрожью пробежавшее вдоль позвоночника. Затем мы прошли по дорожке, обогнули живую изгородь, и я увидел нечто вроде глубокого кратера на капоте моей машины, корявую звезду из морщин и царапин. «Бедняжка!»

– Как это случилось? – спросил Джеймс, проводя пальцем по неровному краю раны. Длинная полоска краски, как картофельная конура, слезла с покореженного металла и зеленой спиралью намоталась ему на палец. – Оп-ля.

– Проклятье! – Я стиснул зубы и зажмурил глаза: черная, смазанная дождевыми потоками фигура плясала в неровном свете фар, потом она взмыла в воздух и бросилась на лобовое стекло машины. До моего слуха долетел глухой звук, словно кто-то торжественно ударил в литавры.