Текст книги "Бумажная Деревня(СИ)"
Автор книги: Матвей Крокодилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
Телевизор заговорил про новости спорта.
– Выключи, пожалуйста,– попросил отец,– Не хочу про смерть слушать.
И телевизор погас.
Дым от канифоли клубился, как поминальные благовония.
– Надо ему имя посмертное придумать,– заметила Кацуко.
– Не надо. Он жив пока.
– Когда я умру, – тело в крематорий,– потребовала Кацуко,– Я не хочу занимать место.
– Не надо этого говорить.
– Надо. Я тоже когда-то умру.
– А вы с отцом нитирэновцы?
– Нет. Дзен традиции Сото. Но мне всё равно, а отцу тем более.
– Странно, что не нитирэновцы. Боевая школа, как раз для него. Когда на диспуте заканчивались аргументы, нитирэновцы применяли лёгкую артиллерию.
– Ты его не понимаешь,– мать уже вытирала пыль,– Он не за идею воюет. Ему просто нравится воевать, он так устроен. И с традицией у него всё просто. Какой храм ближе, туда и ходил. Раз в жизни. Перед вступительными экзаменами.
– А если бы рядом была католическая миссия – пошёл бы?
– Никогда.
– Почему?
– Там могли быть шпионы.
6. Понятие сансары в свете теории прибавочной стоимости
Вот что случилось на улице МОПРа.
В Китайский посёлок привезли слона. Старый Эйтаро увидел его на соседней улице, где автобусная остановка. Вон он, вдалеке. Большой и чёрный, с аккуратными белыми бивнями, он похож на бесформенную грозовую тучу.
И от этого слона почему-то не по себе.
Эйтаро смотрит по сторонам. Когда страшно, хочется, чтобы поблизости был кто-то адекватный. В этом смысл коллектива... Рядом неожиданно обнаруживается внук Рю, он в расшитом золотом синем придворном наряде и с волосами, выстриженными на лбу и завязанными на макушке в пучок, как у самурая.
Но внуку надо ехать. Эйтаро сажает его на девятку, смотрит, как Рю надевает ковбойскую шляпу и возвращается по гаснущей дороге домой.
Навстречу движется нечто среднее между крестным ходом и первомайской демонстрацией. Несут, среди прочего, наколотую на копьё голову Карла Маркса из папье-маше. Впереди идут обычные люди, потом целая куча синих одежд в медных масках советских вождей и передовиков производства, а за ними толпа, переодетая в насекомых. Эйтаро пытается посторониться, но они бросаются на него все, разом, щёлкая щетинками и желваками.
Старший Мураками проснулся и увидел знакомую комнату. Кёко поблизости не было. Он позвал жену, но никто не ответил.
Наверное, в гастроном ушла. Даже если ты главный коммунист в Дальнем, твоя жена всё равно ходит иногда за покупками.
Со скрипом он поднялся с дивана и пошлёпал в туалет. Старость он ощущал куда явственней, чем светлое будущее и, конечно, не ожидал, что вдруг окажется в центре нашей истории.
В туалете его настиг звонок в дверь.
– Пусть звонят,– злорадно подумал он и тут же раскаялся. Разве можно такое думать о скромном просителе?
Эйтаро посмотрелся в зеркало, разгладил воротник и пошёл открывать. Щёлкнул ключами, отворил дверь – и чуть не выругался.
На пороге, в сшитом под заказ костюме и только что с пресс-конференции, стоял самолично Иван Пучжевич Айсингёро.
– Вы не беспокойтесь,– улыбнулся губернатор,– охрана на входе и по всему периметру.
Целая буря чувств захлестнула старого Эйтаро. Описать её точно нет никакой возможности – слишком много было чувств и они перехлёстывали друг через друга, вливались и опять растекались, оставляя за собой лужи и разрушения. И горький удушливый пар поднимался над потоком чувств.
Эйтаро вдохнул, выдохнул и напомнил себе, что Айсингёро – не враг ему, а лишь политический оппонент.
– Зайдите,– сухо произнёс он,– и дверь закрывайте. У меня тут прятаться негде.
Губернатор кивнул вглубь коридора и вошёл. Эйтаро успел заметить, как в коридоре кто-то кивнул в сторону лестницы. Интересно, сколько человек отвечает за безопасность?
Эйтаро пошаркал на кухню и поставил чайник.
– У меня не очень много времени,– заговорил губернатор,– Речь идёт о сотрудничестве. Нужны голоса. Ваши, красные. И вопрос один?
– Сколько?
– Он.
– К сожалению, не продаётся.
– Послушайте,– почти рассмеялся Иван Пуевич,– Эйтаро Адзусович, как же вы занимаетесь политикой без знания элементарных вещей. Партии для таких торгов и собирают.
– Нет, нельзя,– Эйтаро ждал первых пузырьков,– Если мы начнём продавать голоса, то скоро нам продавать будет нечего. Вся наша суть в том, что мы вас ругаем. И я не уверен, что это продаётся. Это у китайцев всё проще. Их религия в этом случае даёт конкретный совет.
– Которая из трёх? Конфуцианство что-ли?
– Конфуцианство не религия. Это ритуалы, вроде чести государственному флагу. А религией Китая издавна была Польза. Полезно китайцу быть мусульманином – он и примет ислам. Но в Мекку всё равно не поедет – за это ведь не доплачивают. Полезно называться протестантом – стал протестантом. Ритуалы выполнил, крестик надел, и ему достаточно всё равно, чтобы это не мешало работе. Вы же сами знаете – иезуиты, когда приехали в Китай, очень мучались. Нету в китайском языке слова "Бог", хоть ты на стенку лезь. И до сих пор так толком и не появилось. Так что китайский коммунизм, что бы там не говорили, имеет отличные шансы на будущее. Потому что он на самом деле не мешает. Красный Китай будет расти, вот увидите. Как росли Тайвань и Гонконг.
– А разве ваше дело – не ритуал?
– Нет.
– Долг самурая?
– Мы, потомки провинциальны священников, и слов-то таких не умеем.
– Прячитесь, Эйтаро. Прячитесь! Смотрите, как бы вам от народа не оторваться!
– От народа мне деваться некуда. Слева народ, справа народ, сверху народ, снизу народ. Иногда даже на лестнице его нахожу. Лежит прямо на ступеньках, мертвецки пьяный и очень несчастный.
– Ваш народ такое не одобряет.
– Мы, коммунисты, верим, что народ везде одинаковый.
– А почему же один народ лежит пьяный, а второй в токийской электричке спешит на работу?
– Общественные отношения. У одного есть работа, а у других завод закрыли. Откройте заводы, дайте надежду – и из Токио будут ездить к нам. Это очень просто.
– В этом смысле я полностью на вашей стороне. Больше заводов – больше прибыли, верно?
– Вы на моей стороне, пока я против. Когда я стану на вашу, вы просто начнёте всё на металлолом пилить.
– Какая диалектика! Вы просто дзен-мастер какой-то.
– Будь я дзен-мастером, я бы вас не разубеждал. А взял бы палку и хорошенько по вам поработал. До полного просветления.
– А другим мастерам, говорят, достаточно палец было показать – и просветление наступало немедленно.
– Просветление наступало, если палец показать вовремя. А вам сейчас хоть десять пальцев покажи – ничего не будет. Пойдёмте лучше чай пить.
В комнате они уселись тахте, накрытой потёртым одеялом.
– Старая у вас мебель,– заметил Айсингёро.
– А мне нравится,– уселся Эйтаро,– и моим детям и внукам тоже.
– Она у вас скоро совсем развалится.
– Да и я скоро развалюсь.
Айсингёро оглядел комнату и заметил чёрного Будду на красном кумаче, перед многотомной вереницей красного Маркса-Энгельса.
– Это сувенир?
– Это алтарь.
– Так вы буддист, получается.
– Да. Работаем над соединением, так сказать.
– Тогда у вас проблемы, Эйтаро Айдзусович.
– Какие? Назовите, я попробую решить.
– Дело в том, что буддизм всё больше в моде, а коммунизм – всё меньше.
– Люди страдают, а мы ищем, как их вылечить. Любыми средствами – старыми, новыми, модными, немодными.
– Как показала практика, доллар – лучшая анастезия.
– Это анастезия работает, когда он у тебя. Но вот ты его потратил – и анастезия прошла. Начинается ломка. И – анастезия нужна для операции. Если вместо операции давать анастезию за анастезией, то это попросту наркомания. А наркоман счастливым быть не может.
– Ну, а если у человека много долларов? По вашему, у него передозировка случится?
– Абстинентный синдром у него случится. Потому что деньги можно потерять – а в наше время это очень часто случается. Или у соседа может оказаться ещё больше денег. И что делать бедному человеку, если доллар на месте, а счастье пропало?
– Вы ненормальный человек, Эйтаро. Вы жалеете избирателя. Вы думаете, что ему что-то надо. Пожалуйста, налейте себе ещё чаю и успокойтесь. День за днём он преспокойно живёт безо всяких выборов. Потом приходит на участок и за кого-то там голосует. А потом и дальше живёт. А результатами даже не интересуется. Его интересуют деньги, желательно в долларах.
– Это огромное счастье, что он проголосовал за нас,– заметил Эйтаро,– И очень редкое. Почти как родиться человеком. Нельзя упустить наш шанс.
– Этот шанс никуда не денется. А вот у меня,– Айсингёро посмотрел на часы,– не так много времени.
– Нет. Вы будете губернатором ещё долго. Времени вагон. А эпоха нашего шанса уходит. Уже через пять лет будет другое время.
– Да ну!– губернутор кивнул в сторону окна, где закрывал небо соседний серый дом,– И этот дом сдвинется?
– Дом не сдвинется. Эпоха сдвинется.
– И вы собираетесь успеть с вашим... дзен-коммунизмом?
– Да, конечно. Я слышал, он популярен в Америке. Про него даже группа поёт известная. Dead Kennedies называется. У меня их внук часто слушает.
– И какова же его программа? Внедрить коммунизм в каждый дацан и пагоду?
– А он уже там внедрён!
– Быстро же вы...
– Тайные союзы терапевтов, пифагорейцев и платоников, буддистская сангха, селения ессеев, христианские монастыри и были коммунистическими обществами. Неужели это не ясно? Хотя, конечно, чтобы все смогли так жить, нужно, чтобы общество состояло из невероятно моральных людей. Так я думаю, что в мире Чистой Земли построено именно коммунистическое государство.
– Ну и... переедете туда со временем. Вы добрый. Там такие нужны.
– А здесь что останется?
– Люди. Жили же они как-то не зная о существовании Эйтаро Мураками. И без вас проживут.
– Они не только живут,– старый Мураками горестно улыбнулся,– они ещё и страдают.
– Ну пусть водки купят.
– Чтобы страдать от похмелья?
– А вы им предлагаете – что? Голосовать?
– Я предложу им нечто захватывающее. Это пока наброски, тоненькие чертежи. Например, для начала скажу, что могила на Хайгейтском кладбище – пуста. Карл Маркс не умер, он сбрил бороду и инкогнито уехал в Тибет. Там поступил в монастырь – разумеется, красношапочный, – чтобы на примере сангхи постичь тайну коммунистического быта. В монастыре он изучил Ламрим, уходил в ретриты и пронзил алмазным лучом мудрости бесчисленные тайны тех омрачений ума, что окутали товарно-денежные отношения. Ведь с изобретением наций не только Мара, но и племенные боги научились накладывать на чувства людей свои ужасающие завесы. Благодаря горному воздуху и тибетской медицине Маркс прожил ещё много лет, стал йогином десятой ступени, составил комментарии на Шатасахасрику-праджняпарамиту и тантру Калачакры и написал ещё несколько сочинений с пророчествами, которые можно издавать только после того, как они сбудутся.
– Просто невероятно. Все дураки будут ваши!
– Это полезно для тиража,– сухо ответил Эйтаро,– Для чуть более образованных мы намекнём, что товарищ Сухэ-Батор и обритая голова Ленина – это не просто совпадения. И что после смерти Ленина в шкафу нашли нетленную шафранную мантию.
– Да, думаю, это даже "Правда" напечатает. Но, надеюсь, вы хотя бы членам партии расскажете, что это неправда?
– Членам партии я расскажу,– спокойно отвечал Мураками,– что красное знамя – это знамя Шамбалы. И что фамилии Маркс и Энгельс произошли от тибетских слов dmar-po – красный, и seng-ge – лев. И что на момент работы в Новой Рейнской Газет они уже были реализовавшимися йогинами. А бороды – для маскировки. Как у махасиддх. Или в Бурятии, когда лама перед шаманским ритуалом парик надевает.
– Просто прекрасно. Не забудьте добавить, что в Европу их летающей тарелкой доставили.
– Нет. Вы не правы. Они просто пришли. Ногами. Это достаточно невероятно.
– Большие у вас идеи, Эйтаро-сан. Вас бы с ними в Москву. Ох бы делов навертели! Красная эзотерика, все дела. Вы вообще в курсе, что большую часть хвалёных тибетских монастырей раздолбали китайские коммунисты в Культурную революцию?
– Я казарменного коммунизма не одобряю. И с маоистами не дружу. А что до разгромленных монастырей – сбежавшие монахи создают отличную рекламу и согласны ехать хоть в Канаду. Теперь у буддологов по всему миру есть готовые носители традиций, а у искателей духовности – готовые ламы. Мода на Шаолинь под угрозой: потребитель выбирает тибетский буддизм! Вот уже Борис Гребенщиков замечен с некой книгой за авторством монаха традиции Карма Кагью. Так что, в полном соответствии с диалектикой природы, разгром монастырей Тибета только помог распространению Учения. Раньше надо было ехать к монахам – а теперь они приехали к вам!
– А как же борьба с религиозными предрассудками? Вы же коммунист!
– Я её почитаю за очередную глупость. Вроде коллективизации. Или истории, как Горбачёв с алкоголем боролся. Даже не могу сказать, что было вредней и разрушительней.
– Ну-ка, ну-ка, расскажите, что у вас есть против линии партии.
– Против неё говорят факты, а не я. Хотим бороться с алкоголизмом или там фанатизмом религиозным? Очень хорошо, алкоголизм и правда тяжёлая мучительная болезнь. И как боремся? И как боролись? Сначала нарисовали множество уродливых плакатов. Я вам скажу, что и плакаты семидесятых были убогие, – достаточно с двадцатыми и даже шестидесятыми сравнить. Но перестроечные плакаты – это что-то запредельное. Такое ощущение, будто даже красок не было, мутной водой мазали. Потому стали закрывать ликёроводочные заводы и убирать из магазинов водку – как будто магазины были недостаточно пустые. Думали, люди останутся без алкоголя. А на самом это государство осталось без доходов. А люди стали догоняться пивом, плодово-выгодным, самогонкой и прочей политурой. От водки столько не травилось, как от всякой спиртосодержащей дряни. Так вот, бороться с фанатизмом, гоняя официальные религии – это как бороться с алкоголизмом, убирая из продажи водку. Люди пойдут в секты и перейдут на политуру. Нужен дорогой, качественный алкоголь высочайшей очистки, плюс культура питья, как завещал махагуру Похлёбкин. И нужны мощные, опробованные веками мировые религии. А не политура!
Ну, я пьянство не поддерживаю.
С чего бы вам чужой бизнес поддерживать! Кстати, смотрите. Проект коммунистического колеса Сансары.
Колесо сансары было узнаваемо – насколько узнаваем набросок шариковой ручкой, сделанный человеком, который последний раз рисовал в средней школе.
В мире людей должен был изображён человек, окружённый блочными многоэтажками. А из других миров к нему тянулись стрелки.
Из мира богов, где пестуют гордыню, человека обольщал Политтехнолог.
Из мира титанов-асуров, где пестуют зависть, – фальшивый Буржуазный Оппозиционер.
Из мира голодных духов, где пестуют жадность – лживый Рекламщик.
Из адских миров, где пестуют гнев – злобный, бешеный Разжигатель Войны.
Из мира животных, где пестуют тупость – льстивый Наркоторговец.
Бог смерти Яма в буржуазном цилиндре сжал колесо руками и ногами. А сбоку стоял Карл Маркс в шафранной накидке монаха и куда-то указывал – должно быть, в коммунистическое завтра.
– Хорошая карикатура,– заметил Айсингёро,– Хотя я не вижу здесь революции.
– Революция – ерунда. Я беру у Маркса самое главное: тот факт, что труженик отчуждён от своего труда. Он трудится-трудится-трудится, крутится колёсиком в механизме товарно-денежных отношений, – но на самом деле от него ничего не зависит. Он делает непонятно что, непонятно зачем и получает за это непонятно что – ничем толком не обеспеченные деньги, которые то и дело сгорают в очередном кризисе. То есть снаружи человека – чужой мир. Но Будда учил, что человек отчуждён и от собственных чувств и эмоций, от всех пяти скандх. То есть со своими собственными чувствами человек тоже вынужден мириться. Человек отчуждён от мира – и от себя самого. Видите, какая диалектика. Соответственно, марксизм ищет, как преодолеть отчуждение снаружи. А буддизм – даёт лекарство, как преодолеть его изнутри. Понять это словами почти невозможно. Но будущее – за дзен-коммунизмом!
– Грандиозно,– кивнул губернатор,– Очень грандиозно. Но я, с вашего позволения, останусь в мире богов и продолжу воевать с титанами. Ведь вы же прекрасно знаете, что когда титаны садятся на наше место, то они тут же меняют зависть на гордыню и сразу превращаются в богов. А ваша партия, насколько я понимаю, была за то, чтобы жителей ада затащить в мир богов и оставить там, как в санатории.
– Да. Но этого не случится. Они не дошли, растерялись по дороге. Сами видите, между ними два мира. Да и невозможно это было, ведь колесо в другую сторону крутится. Вот их и вынесло в социал-демократию, к тупым и толстым животным.
– А вы бы – хотели быть на моём месте?
– Нет. С вашего позволения, могучий Индра, я предпочту остаться скромным человеком.
– А животным бы хотели?
– Если невозможно человеком, я согласен и среди животных. Среди них, случается, рождаются люди.
– Очень интересно,– губернатор поднялся,– я думаю, вам и правда стоит основать свою ветку в одной из известных религий. Это, по крайней мере, коммерчески выгодно.
– А разве Маркс не был последний еретик христианства?
– Ох, Эйтаро, доиграетесь. Выгонят вас из партии,– и Айсингёро кивнул на фотографию с омского съезда, где Эйтаро стоял в обнимку с Фёдором Летовым.
– А что я такого сказал? Я всё по ещё советской истории коммунизма вывожу. Христианство так и развивалось. Сначала теизм. Бог присутствует в мире и постоянно что-то в нём починяет. Потом пантеизм у Спинозы и прочих. Потом, у Вольтера, деизм – Бог только создал мир и с тех пор больше в него не вмешивается. Наконец, появляются эти секты масонского толка, пророки-духовидцы Фурье и Сен-Симон. В союзе их называли деликатно: утопические социалисты. Они писали лютую фантастику про фаланстеры и анти-китов. И в конце концов, появился еретик Маркс. У Маркса Бога нет – есть только конец света.
– А что есть у вас? Вы как Белое Братства – будете обещать конец света?
– Зачем его обещать? Один растаман из Харькова недавно открыл, что конца света бояться не надо. Потому что он произошёл давным-давно, но его просто никто не заметил. Так что не верьте Белому Братству. Они не знают всей правды.
– Надо же, как всё сложно... Не проще ли остаться советским атеистом?
– Нет. Атеизм не отвечает, что делать с остальными мирами. Он просто советуют – сидите и ждите, пока пройдёт. Или там попросите государство, чтобы запретило. Или придумывайте наукообразные системы воспитания, где добрые докторишки сюсюкаются со взрослыми, так, что даже пятилетнему было бы обидно. Да что толку запрещать, если на дворе – научно-техническая революция и колесо всё быстрее вращается? Наркотики запрещены, но ими торгуют в каждой школе. И даже если позакрывать школы вместе с наркотиками, каждый день появляются всё новые и новые препараты. Конечно, можно запрещать вообще всё подозрительное – но собакой ты новую химию уже не найдёшь. То же самое – с сектантами, с разжигателями ненависти, с клеветой, с лохотронами. Как ты запретишь финансовые пирамиды, если в них даже государство играет?
– Ну, я запрещать и не собираюсь,– признался губернатор,– Вы же понимаете, милиция в доле. А так, конечно, мне очень понравилось с вами беседовать.
Эйтаро поднялся, прошаркал к окну и впился взглядом в неподвижную серую панораму. Когда он повернулся обратно, лицо было спокойным, а в глазах трепетали чёрные молнии.
– Вы хотите оставить человека, как есть,– сказал он,– чтобы обирать его дальше!
– Какой есть, такой есть,– развёл руками Айсингёро,– все попытки двадцатого века его улучшить заканчивались геноцидом и разорением. А мне расходы не нужны. На жену сколько записано, сами понимаете.
– А я вам скажу, что каждый человек может быть добр и прекрасен! И не глупым наивным ребёнком, а чем-то большим! Намного большим! И каждый должен это узнать! Что может быть лучше. И каждый может быть добр и прекрасен! Вы слышите? Добр и прекрасен!
Айсингёро посмотрел на старика со снисходительной улыбкой. И замер.
Потому что странная алая искорка прыгала по телу замершего Эйтаро. Скользнула по рукаву, заметалась на груди, дёрнулась вниз, а потом замерла в районе солнечного сплетения. Завороженный, губернатор смотрел на юркое пятнышко, трепещущее и живое. И не решался угадать, что это значит.
Сухой хруст стекла – и из искорки брызнул фонтан крови. Горячий воздух задел лицо, пахнуло железом, невидимая пуля стукнула в стену – а старый Эйтаро, хрипя, рухнул на пол и так и остался, изредка дёргаясь.
Губернатор глянул в окно – но на соседней крыше уже никого не было. Только брошенная снайперская винтовка осталась, должно быть, лежать, среди антенн и дымоходов.
Айсингёро перевёл взгляд и словно первый раз в жизни увидел раненого Мураками. Тот тихо хрипел и дёргался, а из раны текла и текла тяжёлая старая кровь.
– Что же делать?– подумал он,– Что же тут надо делать?
Он пошёл в коридор и набрал милицию. Потом скорую. Там не поверили, что звонит губернатор. Он пообещал их уволить, если через двадцать минут не будет машины. Потом уже возле входной двери встретил кого-то из охраны. Хотел прогнать, но потом велел заткнуться и перебинтовать раненого старика.
И вот забинтованный, поникший и еле живой Эйтаро сидит на тахте, уставившись невидящими глазами. Губернатор стоял напротив и чувствовал: надо сделать что-то ещё. Но что? Что в таких случаях делают?
Что вообще сейчас делается?
Возле кровати лежала книга с заложенным карандашом. Губернатор взял её холодеющими руками, открыл наугад и прочитал – сначала про себя, а потом и вслух, убеждая себя, что надо как-то развлечь раненого Мураками:
У меня было восемьдесят четыре тысячи драгоценных камней, главным из которых был самоцвет-сокровище. У меня было восемьдесят четыре тысячи женщин, главной из которых была царица Субхадда. У меня было восемьдесят четыре тысячи кхаттиев-вассалов, главным из которых был советник-сокровище. У меня было восемьдесят четыре тысячи коров с привязями из лучшего джута и вёдрами для молока из бронзы. У меня было восемьдесят четыре тысячи коти одежд из лучшего льна, лучшего шёлка, лучшей шерсти, лучшего хлопка. У меня было восемьдесят четыре тысячи тарелок, на которых мне подавали кушанье утром и вечером.
Из тех восьмидесяти четырёх тысяч городов, монах, был только один город, в котором я проживал в то время – столица Кусавати. Из тех восьмидесяти четырёх тысяч дворцов был только один дворец, в котором я проживал в то время – дворец Дхаммы. Из тех восьмидесяти четырёх тысяч остроконечных павильонов был только один павильон, в котором я проживал в то время – павильон Великий Собор. Из тех восьмидесяти четырёх тысяч диванов был только один диван, который я использовал в то время – либо из слоновой кости, либо из ядровой древесины, либо из золота, либо из серебра.
Из тех восьмидесяти четырёх тысяч слонов был только один слон, на котором я ездил в то время – царский слон Упосатха. Из тех восьмидесяти четырёх тысяч коней был только один конь, на котором я ездил в то время – царский конь Валахака. Из тех восьмидесяти четырёх тысяч колесниц была только одна колесница, на которой я ездил в то время – колесница Веджаянта.
Из тех восьмидесяти четырёх тысяч женщин была только одна женщина, которая прислуживала мне в то время – либо дева из рода кхаттиев, либо дева-веламика. Из тех восьмидесяти четырёх тысяч коти одежд была только одна пара одежд, которую я носил в то время – сделанная либо из лучшего льна, либо из лучшего шёлка, либо из лучшей шерсти, либо из лучшего хлопка. Из тех восьмидесяти четырёх тысяч тарелок была только одна тарелка, из которой я ел должное количество риса с подходящим карри.
Так, монах, все эти формации минули, исчезли, изменились. Столь непостоянны все формации, монах, столь неустойчивы, столь ненадёжны...
7. Рю обнаглел
И тут же зазвонил телефон. Рю взял, потому что был ближе.
– Ты что, вообще обнаглел?– спросил старушачий голос.
– Да,– ответил Рю,– вполне может быть.
– Ты что ж такое делаешь?
– Развлекаюсь. По преимуществу. Это кто говорит?
– Алла Пугачёва,– и захохотала противнейшим голосом.
– Ох, простите. Не узнал.
– Нет, послушай, послушай,– не унималась невидимая старушка,– Ты зачем внучке моей единственной топором угрожаешь?
– Этого я не знаю. А как зовут вашу внучку? Может, я нечаянно?
– Ох ты, скотина подлая!
– Ну, допустим.
– Я тебя ведь уничтожу! Уничтожу! Ты что такое устроил? И не стыдно тебе!
– Вы лучше про внучку расскажите,– попросил Рю,– И про топор.
– Это не твоё дело!
– Моё. И её. И топора. Наверное.
– Ох, какой наглый! Вот у меня сосед. Его каждый день бить приезжают! И тебя будут!
– А он вашей внучке тоже топором угрожает?
– Ох ты и дурак!– сказал телефон и загудел.
Рю положил трубку и перевёл дыхание.
Это было похоже на розыгрыш. А ещё это было похоже на то, что кто-то ошибся номером.
Решить было сложно. И Рю не стал.
Ведь может быть так, что учёные нас обманывают. И не два процента сумасшедших, а два процента нормальных человека едут в каждом поезде, автобусе или электричке. А все остальные, – пускай чуть-чуть, но сумасшедшие. Вот и звонят по телефону, когда ни попадя.
Кстати, опять звонит.
– Алло, здравствуйте. Это опять сумасшедшие бабушки?
– Нет. Это я, Аглая Павловна.
– А, вы... Вот оно как.
– Мои искренние соболезнования.
– Спасибо большое. Я... я даже испугаться пока не успел. Слишком всё страшно.
– Я уже в железнодорожную позвонила. Они сказали, что ревизии не хотят и лечить будут.
– Лечить это всегда хорошо. Я бы вот тоже малость подлечился.
– Лечиться, Рюша, никогда не поздно. А нам большое дело предстоит. Как верно заметил один сатанист, "Тут главное – контакт с Тьмой". Всё по заветом ваших мёртвых героических предков.
– Ворваться в логово врага с мечом и героически там погибнуть?
– Нет. Я про других предков.
– По другой ветке у меня настоятели синтоистких храмов из Фукуоки. Знаете, что такое Фукуока? Это как Уссурийск или Окусири. Только в Фукуоке.
– Я насчёт Зенковского. Это же он устроил.
– Почему не губернатор?
– А зачем это Ивану Пуевичу?
– Ну, для картинки.
– Для какой картинки? Что у него в городе бандосы страх потеряли, в кого попало палят? Картинка, признаться, весьма уродская!
– Ну, не знаю. Сейчас по телевизору почти все картинки уродские. Есть одна неуродская, да и та "Чёрный плащ". Вы смотрите?
– А как же! Обожаю "Чёрный плащ"! И сейчас мы этому Стальному Клюву устроим весёлую жизнь. От винта!
По токийскому телевидению – тоже новости. Скандал с глянцевым издательством Kaji. Дирекция, по случаю адовой летней жары, решила внести немного перчика в офисный распорядок и в головном офисе, где бухгалтерии, канцелярии и отдел сбыта, был устроен пусть и не хентай, но этти и фансервис: сотрудников-женщин обязали ходить на работе в кошачьих ушках, купальниках и ошейниках. Но наступила осень, повсюду дует и сотрудницы подняли бунт...
8. Перед последним полётом
Последний инструктаж проходит в условиях, максимально приближенных к боевым. Сначала братья думает, что всё будет сказано прямо в низким пыльном зале на седьмом этаже АТС. Но нет – уже на перекрёстке Краморенко сворачивает в сторону частично срытого холма, что увенчан универсамом.
Поднялись по лестнице и свернули в блинной павильончик, что между "Владивостоком" и вещевым рынком. За всегда пыльными окнами можно видеть край прямоугольного фонтана. Воды нет и здесь, а на дне лежат уже знакомые тёмно-зелёно-стеклянные глыбы.
Мимо прошёл ничего не подозревающий Шкутенберген.
Аглая Павловна заказывает по три блина на каждого, утаскивает стол в угол. Над головой грохочет из динамиков чудовищный шансон.
Совещание открывается.
– Времени у нас – вагон,– сообщает Аглая Павловна,– если быть точным, до вечернего выпуска новостей. Там ждёт сюрприз. Его рекламируют все городские каналы, даже Зенковский.
– А что за сюрприз-то?
– Потому и сюрприз, что это никому неизвестно. Они просто предупреждены, что сюрприз будут. Устраивать этот сюрприз будем мы.
– Надо родителей предупредить,– заметил Харуки,– Они беспокоиться будут, почему девять часов, а нас дома нет.
– Не надо. Они уже беспокоятся. Я им звонила, и сказала, что вас вызвали как свидетелей.
– Так мы ж ничего не видели.
– Ничего не видели, но могли заметить. Вы же наблюдательные дети, флаги носите, в истории влипаете... Одним словом – недурная маскировка.
Не знаю, как насчёт маскировки, а вот блины с шоколадным кремом или мёдом были в той блинной и правда недурны. А вот чай, к сожалению, только в пакетиках...
– Наше дело простое,– заявила Аглая,– Раздобыть или изготовить записи разговоров Зенковского, от которых ему самому станет плохо.
– А разве у губернатора их нет?– осведомился Рю.
– Конечно же есть. Но если их просто выкинуть на стол, все только посмеются. Ну, украл, распилил, вывез, поставил на счётчик, отобрал за долги, раздолбал неопознанным самосвалом. Так этим все сейчас занимаются. И покупают – сначала газеты, потом телеканалы.
– Но раз они их покупают – что толку компромат-то сливать?
– А кто говорил, что мы компромат сливать будем? Покажите-ка мне этого обчитавшегося газет человека?
– Ну, а что мы будем делать?
– Эксперимент Аша помните?
– Ну да.
– Мы не будем ничего сливать и разливать. Мы будем ставить наших противников в максимально дурацкое положение! Чтобы каждый, кто услышал про это дело, перевёл дыхание и сказал – "ну и идиот! И как мы ему деньги платим?".
– Так ему-то это как угрожает?– не понял Харуки,– Ну подумает все, что он идиот. Так это про каждого человека кто-нибудь думает. А про тех, кто у власти, так думают вообще все. И никуда они от власти не деваются...
– Они от власти никуда не деваются, потому что некуда им деваться. Что же касается идиотства – тут свои проблемы. Ведь Зенковский же не просто так стоит сам по себе, "посередине всеобщего свиста и негодования". Через него деньги ходят, товар, переговоры всякие. И если вдруг выяснится, что он кандидат на Плоскую Горку, каждый, кто что-то через него посылает, немедленно задумается. Как же так, я поручаю своё – идиоту? Думал, Гонконг, оказалась Плоская Горка? Ну, спасибо. И человек начинает свои связи развязывать, а корованы другим маршрутом ведёт. И вот уже осыпаются мосты и рвутся верёвочки. А ведь именно на этих верёвочках он и держится! Это вам не Останкинская Телебашня, где тросы только на всякий случай оставили.
– То есть нам надо его выбесить?
– Мало! Надо выставить его неадекватом!
– Как?
– Хакерством!– Аглая улыбнулась.
– Бред что-ли от его имени разослать?
– А что, можно?– встрепенулась она.
– Разумеется. Электронная почта вполне позволяет.
– Это тоже хорошо,– Аглая пометила в блокноте,– Сразу после эфира займёмся. Для этого ведь Интернет нужен, правильно?
