Текст книги "Бумажная Деревня(СИ)"
Автор книги: Матвей Крокодилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
Annotation
Из жизни обыкновенных русских школьников – Харуки и Рю Мураками
Крокодилов Матвей
Часть I. Братья Мураками
1. Появился барсук
2. Харуки попал в переплёт
3. Развлекательная передача
4. Брест-Дальний
5. Обстоятельства жизни братьев Мураками
6. В логове коммунистов
7. Китайский посёлок
8. Еноты посередине зимы
9. Могущество боддисаттвы Манджушри
10. Два смутьяна
11. Под каштанами
Часть II. Телефонное хулиганство
1. Крейсер "Мангуст"
2. Синяя коробочка
3. Монархия в опасности!
4. Цитадель
5. Рю становится анонимным
6. Харуки и магическая библиотека
7. Трагедия про Люшу и Пусю
8. Как были атакованы школа, ларёк и остатки здравого смысла
9. Рю адаптирует дзэн
10. Кровавая лестница
11. Обезьяны больны по-настоящему
Часть III. Таракан, застигнутый всемирным потопом
1. Бесконечная история
2. Мобы, моги и прочие онигири
3. Песнь в честь Аун Сан Су Чжи
4. Китайский цирк
5. Дурные вести
6. Понятие сансары в свете теории прибавочной стоимости
7. Рю обнаглел
8. Перед последним полётом
9. Набережная
10. Бесконечная история номер 2
11. Смесь
12. Инопланетные якудза против спецназа железнодорожных войск
13. После камнепада
Крокодилов Матвей
Бумажная Деревня
Посвящается Константину «Маккавити» Асмолову,
который эту книгу всё равно не одобрит
Гармонию миров провидеть в «Мурке»,
Левиафана – в жареной треске,
Подобье Божье – в спившемся придурке
И Страшный Суд – на шахматной доске.
Михаил Кацнельсон
«Подражание Блейку»
Часть I. Братья Мураками
Сегодня здесь всё спокойно,
А когда-то здесь была бойня –
Мясорубки катились по рельсам
И резали всех, кто резвый.
Время свистит в свистульку,
Коснется руки тихонько,
И снова какая-то Юлька
Проводит какого-то Лёньку...
В край без памяти,
Час без времени,
В тёмный двор,
Заколоченный дом,
Недосмотренный сон!
«Соломенные Еноты»
«Недосмотренный Сон (Лисицын)»
1. Появился барсук
У неё был рюкзак в форме барсука, причём барсука звали Джим Моррисон. Рю пожал ему лапу – так и познакомились.
А жила она на улице Катаямы, в новостройке, втиснутой между больницей и детским садиком. Квартиры там огромные, можно в футбол играть, на полах новенький ламинат и даже обои пахнут счастливой жизнью.
Поэтому было очень обидно, когда оказалось, что у неё есть парень.
Рю сидел на полу и грустно смотрел, как она заливается смехом. На вид – отличная мулатка-шоколадка, среднего роста, с раскосыми чёрными глазами и созревшим круглыми грудками, которых не портила даже школьная форма. Тело изгибалось от смеха и обдавало жаром, как раскалённая летняя крыша.
Может, в роду были китайцы, может, какие-нибудь сахаляр, – а звали её Рита Люксембург.
Её было шестнадцать, Рю пятнадцать, и шансов у него не было. Барсук Джим Моррисон смотрел всепонимающе.
А Люксембург рассказывала про своего уморительного избранника. Тот был на два года старше, учился на юриста в Университете имени Яо и Шуня, и развлекался телефонным хулиганством.
– Вот как,– печально сказал Рю,– надо же.
Слушать это было невыносимо.
– А ты чем увлекаешься?
– Я музыку играю,– произнёс Рю,– но это не важно.
– А на чём? Ну давай, признавайся.
– Я... на гитаре. Вот.
Если точнее, Рю был басист. Ну а кем ещё быть? На обычной гитаре струн шесть, а пальцев всего пять – с ней всю жизнь можно промучаться. А четыре струны контрабандно-красной Ямахи – это целый мир. На ней можно сыграть, не растрачивая жизнь на выучивание всяких шреддингов, очень даже много всего.
Вот, например, Лес Клэйпул из группы Primus. Его одноклассник (Хэтфилд) не взял его в Металлику, потому что он слишком хорошо играет. Так что нечего думать, что басист – непременно раздолбай. Встречаются и интеллектуально высокоразвитые басисты!
...Хотя к Рю это, разумеется, не относится.
– Я люблю музыку,– говорит Рита и жмурится, словно милая кошечка,– Жанры не разбираю, просто люблю. Меня не волнует, попса или рок. Всё равно я слышу её по-своему. Клипы не смотрю никогда, они всегда портят. Я просто закрываю глаза и смотрю. Вот эта песня, например, про розовый снег, фиолетовый дождь. Ты, её, наверное, считаешь попсовой. А я так и вижу этот большой, расцвеченный ночной город, с тысячью разноцветных огней и ты летишь по нему, и везде эти огоньки – справа, слева, в лужах под ногами.
– Да,– ответил Рю,– я понимаю.
– Может, это кощунство,– Люксембург крутит кассетник,– но мне и Виктор Цой, и Анита Цой одинаково нравятся. Вот, песня про полёт – она вроде бы лёгкая, но какая искренняя. Словно такой дельтаплан из бумаги – это как называется, когда из бумаги что-то складывают?
– Оригами.
– Вот, аэроплан из оригами. Он разворачивается над водной гладью и летит – и он сам, и внизу отражение... Она ведь тоже из ваших?
– В каком смысле?
– Ну, Цой. Это же корейская фамилия.
– Да, но я не кореец.
– Китаец?
– Японец.
– Как?
– Вот так. Рю – то есть Рюноске – это японское имя. А фамилия – Мураками. Но тем двум Мураками я не родственник, просто фамилия распространённая.
– Вот как... Интересно.
Ей было интересно, а ему – горько. Такая чувствующая, милая и ухожанная, но никогда с ним не будет. Он это просто знал.
– У меня предки в СССР переехали,– пояснил наш герой,– Как у Хакамады.
– Хакамаду знаю. Не знала, что она тоже японка.
– Вот и живём в Дальнем, уже третье поколение.
– Здорово. А на родине был?
– Нет пока. Это дорого.
– Ну, не очень. Я на прошлые каникулы с родителями ездила. Очень Нара понравилась. Там все улицы такие перпендикулярные и олени путеводителями питаются... Так, фотоальбом смотреть уже не успеем,
– А что на этой кассете?
– О, это Он. Его лучшие хулиганства. Хочешь послушать?
– Да, конечно,– Рю натужно улыбнулся.
Шипение, потом гудки.
– Алё! Это хто?
– А это мы, ваши друзья...
– Ах ты анафем проклятый, обезьяна пупырчатая, чампыпынька уродская...
Рю думал, что возлюбленный Риты будет всячески доводить и оскорблять несчастную старушку. Удивительно, но ничего подобного делать не пришлось. Боевая бабушка так и выжидала, на кого излить скопившися на восемьдесят лет обид и претензий. Робкие попытки парня вставить хоть слово заканчивались ничем и тонули в сплошном потоке зычной ругани.
– Вот тебе, шпиндель! Вот тебе, инфлюзия-туфелька! Ох, я тебя буду преследовать, ПРЕСЛЕ-ДО-ВАТЬ!
– Бабушка, мы тебя на кассету...– парень ощутимо смеялся.
– А меня это не колышет, огурчик ты папертный, крючок тупорылый, мошка-морошка... тыр-пыр-пыр-щекотунчик, пукпукпук-пукпукпукович...
Где-то за краем сознания заиграла приятная музыка.
– О, это, наверное, он. Сейчас познакомитесь.
Рю было тяжело и горько. Казалось, что из ушей сейчас потечёт желчь.
Да, звучало смешно, но никакой заслуги хулигана здесь нет. Бабушка была сама по себе бешеная. Он бы сделал всё намного лучше... если бы брался за такую чушь.
– А вот и Артур. Артур, это Рю. Представляешь, настоящий японец. Я ему твои записи дала послушать – очень понравились.
Рю ожидал увидеть тупого, мрачного бугая, который грозит всем, но травит только бабушек. А на пороге стоял миловидный парниша с тонким лицом, волосами, постриженными в кружок и влажными внимательными глазами.
– Здравствуй,– улыбнулся он
– Привет. Вот, слушаю. Хорошо получилось,– соврал Рю.
– Рю уже уходит. Если хочешь, я дам ему кассету, он дома послушает. Ты какао принёс? Дуй на кухню готовить, а потом будем кино смотреть.
Ну вот, выгоняют. Рю натянул ботинки, как мог, попрощался, и побрёл к выходу. Мягкий, бесшумный лифт выкатил его в непривычно чистое парадное, защищённое кодовой дверью. Снаружи шумели неприветливые пыльные тополя.
2. Харуки попал в переплёт
А тем временем его старший брат, Харуки, тоже угодил в неприятности.
После уроков весь класс попросили остаться на классный час.
– Будут про нового директора говорить,– предположил Шкутенберген,– Анатолий Борисыч на пенсию вышел, пора нового представлять.
Сосед Харуки по парте Ваня Шкутенберген был очень идейный молодой человек. Он уже сейчас знал, что ему надо от жизни. Шкутенберген собирался стать советником президента ("там будет проще развернуться") и восстановить Советский Союз, а лучше Российскую Империю целиком. Ну а пока вакансии в правительстве были заняты, он работал над самообразованием: читал по двадцать килограммов книг в месяц.
Тяга к знаниям отличала всех его предков. Его деда в 1930 выслали под Читу как опасного колдуна, который мог навредить колхозным посевам.
Но классный руководитель Сергей Владимирович Столбовой-Бельский про директора рассказывать не стал. Вместо этого велел достать чистые листки, синие ручки и писать, что он говорит.
– "Мы, родители" – тут ваше имя, потом имя папы и имя мамы с инициалами – "просим включить нас в попечительский совет Лингвистической гимназии номер 1 имени Си Маньшу города Дальний, и обязуемся вносить все положенные взносы." Дата. Инициалы одного из родителей. И подпишитесь за них. Всё, отложите, я сейчас соберу.
И он двинулся по рядам, сгребая листки, как капустоуборочный комбайн. Первый ряд, второй... но возле парты Харуки комбайн застопорился.
Потому что никакого листка перед Харуки не было.
– Учащийся... как тебя?
– Мураками.
– Ну вот, учащийся Мураками, где твой листок?
– Вот он,– Мураками показал,– Но я его сдавать не буду.
– Почему?
– Потому что я не поставил подпись.
– Так ставь и сдавай. Ты всех задерживаешь!
– Я не буду ставить подпись за моих родителей.
– Это ещё почему?
– Потому что подделка подписи – это уголовное преступление.
Сергея Владимировича поджимало – ведь надо было успеть основать фонд до того, как новый директор что-то узнает. Было бы время подумать, он бы просто понял, на что напоролся , и оставил школьника в покое.
Но как раз подумать он и не успевал. Ведь он не просто ни разу не сталкивался с людьми вроде Харуки. Да чего там, он даже не знал, что такие существуют в дикой природе.
Дело в том, что Харуки был аномально законопослушный человек. Он мог соврать, мог протолкнуться без очереди, мог бы, пожалуй, украсть, если бы это спасло чью-то жизнь. Точь-в-точь как Цезарь Биротто из одноимённого романа Бальзака, который хоть и был коммерсантом, но объявляя банкротство, сдал на аукцион даже запонки и часы.
– Слушай, давай подписывай без разговоров!
– Я не могу это сделать. Это уголовное преступление, за него ответственность с шестнадцати лет.
– Ну и что?
– А мне семнадцать. Я не хочу садиться в тюрьму.
– Ох, как тяжело с гениями разговаривать! Ну ты посмотри, все остальные подписали, а ты нет!
– Значит, они совершили уголовное преступление. И могут оказаться в тюрьме.
– Слушай, неужели ты веришь, что из-за каких-то подписей кто-то посадит в тюрьму целый класс.
– Этого нельзя исключать. Ещё полвека назад бывало, что ссылали целые народы.
– Ты понимаешь, что времена изменились и теперь за такое не сажают?
– Раз времена изменились – они могут измениться снова.
– Это не твоего ума дела, понятно? Подписывай без разговоров!
– Я не уполномочен подписываться за моих родителей.
– Они твои родственники.
– Я не уполномочен подписываться за моих родителей.
– Короче говоря, так,– Сергей Владимирович обратился к классу,– Пока Мураками не подпишет, отсюда никто не уйдёт. Он вас всех задерживает.
– Не беспокойтесь,– произнёс Харуки,– я сам уйду.
Поднялся взял ранец и пошёл к выходу. Сергей Владимирович остался стоять, незаметно для себя самого покусывая усы.
Уже на школьном крыльце учащийся Мураками обернулся на псевдоготический фасад и подумал одну-единственную мысль: "Что я наделал!?"
3. Развлекательная передача
В общей комнате Рю сидел в обнимку с красной Ямахой и смотрел в телевизор. Руки опущены, а на глазах слёзы.
Влюблённость вообще тяжёлое состояние. Особенно безответная. Особенно в ещё непривычном возрасте. Рю кажется, что пуля разорвалась у него в голове. Теперь всё вокруг в беспорядке и в прежняя гармония мира больше никогда не вернётся.
По телевизору – заставка детской развлекательной передачи "Зов Ктулху". Наше поколение – последнее, которое смотрело телевизор регулярно – запомнило её навсегда.
На фоне неправдоподобно закрученного пёстрого подводного города танцевали весёлые монстрики. Вкрадчивый голос пел:
Безлунною ночью страшно нам очень
Час наступает зловещей игры,
Все, кто печален, все, кто отчаян
Древним приносят дары.
На просторах Юггота тень Азатота
Всех злобный Шоггот на части порвёт.
Если ты слышишь и всё ещё дышишь
Ктулху тебя зовёт!
КТУЛХУ ЗОВЁТ!
– Печальные дела, братик,– замечает Харуки (по-японски).
– Печальные,– отзывается Рю.
– Завтра в Китайский посёлок едем.
– Ну едем.
– Что-то случилось?
– Как видишь.
– Ну ладно, доставать не буду.
4. Брест-Дальний
Пусть современный читатель не удивляется. Тот район Бреста-Дальнего, который даже на теперешних картах называют Бумажной Деревней, получил своё имя совсем недавно. А тогда он назывался Китайским посёлком, и улица, что упирается в хлебзавод, носила гордое название МОПРа. О том, кто такие эти МОПРы, местные жители, разумеется, не имели ни малейшего представления и даже не могли его толком произнести – в китайском языке с буквой "р" вообще всё плохо.
Сейчас, как и прежде, этот треугольник частного сектора населён по преимуществу китайцами, и радует туриста загнутыми крышами на типовых постсоветских домиках. Можно сказать, что это своеобразная тень посёлка Циннива, на месте которого и вырос наш город.
Хотя, разумеется, ни телеграфных столбов, ни жёлтой газовой трубы в те времена здесь ещё не было. Да и располагалась Циннива (дословно: Долина-Зелёная Грязь) не здесь, а на берегу. В 1898 году Российская Империя взяла этот участок в бессрочную аренду, и выстроила на её месте Административный городок, который и сейчас радует туристов колониальной архитектурой. Вместе с прочими районами (стихийными и не очень), он и дал начало городу Дальний, который, как известно их трудов урбанистов начала XX века, был спланирован "и красиво, и интересно". Вместе с соседним Порт-Артуром (которому досталось больше места в истории) он очень быстро превратился в один из важнейших портов тихоокеанского побережья и смело соперничал с Шанхаем, Сингапуром и Владивостоком.
В 1905, по итогам русско-японской, город стал частью Японской империи. При японцах здесь тоже происходили какие-то события, которые ещё ждут своего исследователя. В 1945 советские войска взяли город за полчаса и он опять стал свободным портом формально в составе Китая, но с советской администрацией. Во время Корейской войны тут была авиабаза, во времена Вьетнама город чуть не засекретили, а потом началась долгая запутанная история взаимных споров и примирений, соглашений и деклараций о территориальном статусе, водах и прочих воздушных пространствах. Например, архипелаг Чанхай оказался в городской черте просто потому, что не был никому нужен: а сейчас он уже оброс частным сектором, складами и даже ночной клуб, говорят, есть. На официальной карте его величают Долгоморским районом, а в быту – Островки, Чайники или даже 142 (по числу островов, разумеется).
А тем временем Дальний жил своей жизнью. Даже в полуосадные времена Культурной революции он чувствовал себя ненамного хуже Западного Берлина, в котором, в отличии от Дальнего, даже моря не было. Брестом-Дальним его прозвали скорее для симметрии: "от Бреста до Бреста-Дальнего" звучит ещё лучше, чем "от Бреста до Владивостока" и почти так же поэтично, как "от Кореи до Карелии".
"Красный Гонгконг" легко перерос военный посёлок и очень быстро превратился в эдакий порто франко, вроде своих южных собратьев, Одессы или эпического Вольного города Данцига. Город вгрызался в пограничные пустыри с их неопределённым статусом, выплёскивался на острова, а в 1975 разом слопал Порт-Артур, сделавшийся Советским районом, Крепостью и посёлком Тигровый Хвост.
Сначала сюда перебирались китайцы, ошалевшие от событий на исторической родине (советские китаисты всерьёз обсуждали, не станет ли далянский диалект социалистическим аналогом кантонского). Потом, когда в КНДР начались чистки, прибавилось и корейцев (они так и живут в обилии на Сечжонке, что между Китайским Посёлком и Серебряковой), а в хрущёвках Тигрового Хвоста оседали беглые ультра-левые борцы за свободу чуть ли не всех азиатских государств, от Шри-Ланки до Индонезии.
Из Cоветского Cоюза сюда тоже ехали – все, кому было тесно и неуютно. Стремились в Дальку флотские и военные – конечно, северных надбавок тут не давали, но и климат, несмотря на совершенно некитайский зимний снег, всё-таки помягче, чем на Камчатке или Малой земле. Квартира, пусть и в Колодцах, и пограничные льготы значили немало. Ломились сюда прирождённые торгаши, променяв джинсы от финских турмалаев и кофе в Сайгоне на индонезийский батик и чай-пуэр в универмаге Владивосток. И неслись сюда с сотней пересадок поклонники Востока (и не важно, что у одних был в сумке Ефремов, у других – Рерих, а у третьих вообще Ермей Парнов), чтобы приехать – и очуметь.
Надо сказать, что местные жители очень быстро освоили и этот рынок и уже в начале 80-х сингальцы со Шри-Ланки с дипломами ДВГУ стали возвращаться в город с обритыми головами и форменной рясой в багаже. Уже тогда в нашем городе был колоссальный спрос на любой буддизм, хоть тхераваду, и предприимчивые индусы вовсе не собирались дарить этот рынок тибетцам. Пусть недоумевают простодушные эзотерики, откуда у торгашей-вайшьев берутся духовные таланты. Сам Будда Шакьямуни по рождению был, как известно, из воинов-кшатриев. Сословные преграды для предприимчивого человека – не больше, чем просто очередное обстоятельство бизнеса.
Если есть город, а в нём порт, то можно возить товары оттуда и товары сюда. А товар найдётся. Товар становится деньгами, на них покупают новый товар, и колесо крутится дальше.
Таможенник (даже если он не читал четвёртой главы "Капитала") легко проникает в эту схему и тоже предлагает свои услуги. И вот волшебная формула "Товар – Деньги – Товар" вовлекает в себя весь город, от второго секретаря горкома до китайской торговки из Чайников и от первоклашки-индонезийца до японского консула господина Хираоки.
Иной раз из Москвы и Пекина летели молнии, партия требовала остановить нецелевое использование городской территории и остановить пошив джинс на военных заводах. Но что может сделать далёкий чиновник, который подписал какую-то бумагу, с почти миллионным городом, который жаждет наживы? Разве что метро запретить...
Тысячу раз прав был Филипп Македонский, когда сказал, что нет такой высокой городской стены, через которую не перешагнул бы осёл, груженый золотом. Ленинский, Суньятсеновский, Советский и Шахэ вдоль побережья, в проливе – Долгоморский на правах питерского Кронштадта, а вглубь материка разбегаются Тигровый Хвост, Сенчжонка, Серебряковой, Китайский посёлок (ныне Бумажная Деревня), Утюги, Западная Речка, Золотуха... ох, я уже замучался перечислять, посмотрите на карте сами. А дальше, уже на китайской территории, дорожные развязки Пуланьданя (по народному, Пуля) и индустриальная зона на месте шарикоподшипникового завода (да-да, Шарики). Тамошний контрафакт идёт в мир через Жадину – чудовищных размеров рынок, местный собрат одесского Седьмого Километра.
О важности Жадины для мировой торговли свидетельствует уже тот факт, что он попал даже в речь одного из президентов США. Господин президент требовал от российских партнёров что-то сделать этим рассадником пиратского софта и дешёвых китайских комплектующих, равно как и с московским Савёловским. Это он, разумеется, зря – старый Шуман, бабушка Юань (она же Шанхайская Бабушка – даже не думай перейти ей дорогу!) и директор рынка полковник в отставке Суворский будут продолжать свои делишки даже в условиях мирового термоядерного апокалипсиса. Не просто так склады на Жадине – в бывшем армейском бункере. Спасибо полковнику Суворскому, который по ходу перестройки, ускорения и разрядки сначала списал бункер как ненужный, а потом сам же его и приватизировал.
Как и подобает мегаполису, Дальний не слушается ни градоначальников, ни центральных властей и всегда идёт своей дорогой. Здесь умеют наживать богатство и скрывать его от надзорных органов. И если вам нужен провинциальный город, как у диогенова ученика Кратета Фиванского – "город прекрасный, прегрязный, цветущий, гроша не имущий" – то вы заехали не туда.
Что до туристов, то они видят только чистенький колониальный центр и старую крепость Порт-Артура с пушками.
Очередная вереница странностей случилась и с городом, и со всем Дальним Автономным Районом после распада Советского Союза. Внезапно оказалось, что он – в составе РСФСР, имеет флаг, герб и статус федеральной автономии. Конечно, у китайцев были какие-то претензии, но их решили стандартным для бюрократов способом: тогдашний ВРИО губернатора, Асмолов, распорядился создать по этому вопросу консультативный совет. Консультативный совет создал комиссию по организации комиссии по организации саммита по решению вопроса. Вот уже двадцать лет существует этот совет, чиновники, что заседали в нём в 1992, ушли в бизнес, на повышение или на тот свет, но он по-прежнему продолжает работу и каждый квартал сдаёт отчёт (который всё равно никто не читает). Китай был занят Гонконгом, Макао, спорными островами и непокорным Тайванем, так что на переговоры с русскими по поводу разбойничьего мегаполиса назначали кого придётся.
Но как же получилось, что Китайский посёлок стал Бумажной деревней? Разобраться в этом очень непросто. Официальные бумаги, подписанные тогдашним губернатором, Иваном Пучжевичем Айсиньгёро, сообщают только о свершившимся факте – переименовании улицы МОПРа в улицу Мураками.
Уже потом путаница в иероглифах породила китайский жаргонизм "Бумажная Деревня". Кому-то показалось забавным записать японское ками другим иероглифом с тем же чтением: «бумага» вместо «верхний», хотя как на самом деле пишется самая распространённая японская фамилия, есть в любом хорошем словаре. А уже застройщики нулевых сделали это название официальным – ведь мало кто бы поверил в элитное жильё в Китайском Посёлке.
Но кто был этот Мураками? Судя по газетам, улица была переименована голосованием местных жителей, по преимуществу китайцев. Случились собрания, митинги, и даже один фейерверк. А ведь предрассудки и взаимные претензии времён колониальных воин и Второй Мировой до сих пор живы на Дальнем Востоке. Кем бы не был этот Мураками, он, можно сказать, перепрыгнул Великую Китайскую Стену. Японец, в честь которого китайцы переименовывают целую улицу – это исключительный случай даже для России середины 90-х.
Как мог, собрал я всё, что имело отношение к произошедшему и выстроил эти факты в надлежащем порядке. Проблем было немало, потому что большинство участников жили в своём кругу и датированных документов не оставили. Те, которых мне удалось опросить, не могли определиться даже с годом и относили все события то к лету 1994, то к осени 1997, то к весне 1998, а некоторые упомянутые реалии (вроде песен или предметов быта) явно попали в воспоминания их более поздней эпохи. Я не стал их трогать, потому что подробности не имеют большого значения – так ли важно, какой был номер троллейбуса и какая именно песня играла на кассетнике у Риты Люксембург?
Поклонники хронологической точности могут просто посмотреть, когда случились те из упомянутых событий, которые угодили даже в федеральные газеты. И про скандальное происшествие с концерном Зенковского, и про историю Эйтаро Мураками (в честь него, как оказалось, улицу и переименовали) писали в своё время очень много.
5. Обстоятельства жизни братьев Мураками
Субботним утром мама мальчиков, Кацуко Мураками (урождённая Морита) укладывает волосы в косу, приоткрывает дверь, и, прямо с порога:
– Рота, подъём!!!
Да, военное воспитание дедушки Хиро даёт о себе знать. Сопротивление бесполезно, братья вылезают из-под одеял и пробираются к выходу. Сайто, отец, уже бреется. Даже в ванной он не снимает очки с толстой оправой, какие носили Жан Поль Сартр и провинциальные советские инженеры, и размышляет о стеках и прерываниях – как тот благородный муж, что даже в пути размышляет о благостном.
Сегодня едут на семейные торжества к Мураками-старшим: дедушке Эйтаро и бабушке Кёко. К сожалению, поздравлять старших родственников приходится по отдельности. Дедушка со стороны мамы, Хиро Морита, не раз говорил, что к "этим коммунистам" он приедет только на танке.
Пока они собираются, можно осмотреть квартиру.
Мать пытается поддерживать порядок армейского образца – того самого, когда "всё должно быть параллельно и перпендикулярно, а что не так, то валяется". Но хаос окружающей эпохи проникал и сюда. С порога сложно угадать, сколько тут комнат, настолько предметы перепланировали обстановку. Книги повсеместно, на книгах лежат другие книги, папки с вырезками, по углам – ящики с приставками, платами, микросхемами, радиодеталями и так и не распакованными книгами. Всё это чинится, проверяется, перепаивается, завинчивается обратно и уходит дальше в Россию по неведомой контрабандной тропе.
В углу родительской комнаты, как раз между окном и супружеским ложем, – столик с редкой люминесцентной настольной лампой. Это логово Сайто. Вокруг – осциллографы, программаторы, компьютер с четырьмя дисководами. Процессор разогнан до безобразия, так что материнская плата вынесена наружу, в самодельную запаянную канистру с охлаждающим жидким азотом. Эх, какой японец не любит жидкий азот!
Под ногами в коробочке – первый Макинтош и запасная рабочая станция с русским ДОС-ом, переделанным в лаборатории МФТИ. И отдельная книжная полка, где дискеты служат закладками.
Свои книги он, подобно какому-то из двух Бэконов, знает все и в лицо.
– А что это за книга, папа,– спросил как-то маленький Рю про ту, что с неприятной жёлтой физиономией на обложке.
– Это, сынок, классик нашей с тобой японской литературы Кэндзабуро Оэ,– ответил отец,– Первое издание его "Опоздавшей молодёжи". Если будешь себя плохо вести – заставлю читать.
Единственной книгой, которую Сайто за свою жизнь выбросил, была "Хризантема и меч". Он раздобыл английское издание, прочитал первую главу, после чего попросил у Рю петарду, засунул внутрь, зафиксировал изолентой, поджёг петарду и выбросил книжку в окно.
– Так оно намного лучше,– пояснил он, созерцая получившийся фейерверк.
Сайто Мураками до сих пор числится старшим инженером на заводе "Эпсилон". Завод, ввиду новых времён, уже давно перешёл производство левака, который не попадал ни в отчёты, ни в налоговые ведомости.
– В МФТИ нам много всего читали,– вспоминал Сайто,– От лямбда-счисления до марксизма. Это бесполезно, но ты привыкаешь, что за неделю можешь разобраться во всём и решить все проблемы одним ударом. Хоть в китайском языке, хоть в схемах чёрного нала. Это, собственно, единственное, что было там полезного.
Окно обложено коробками. В коробках – разноцветные пластиковые бутылки. Сайто работает над важнейшим секретным проектом. Кажется, это операционная система для микроконтроллеров ректификационных колонн и самогонных аппаратов. Кодовое название – "Koelnerdom". Это тот самый случай, когда проект оправдал своё название: работа идёт так же неспешно, как строительство известного собора.
За родительской, проходной – комната братьев. Дверь украшена подлинным ультралевым плакатом из эпохи токийских студенческих беспорядков 1970 года. Студент и грудастая школьница держат в руках огромное лучистое солнце, а сверху и снизу лозунг:
АТОМНОЕ ОРУЖИЕ – В РУКИ ТЕХ, КТО НЕ У ВЛАСТИ!
В комнате братьев также умеренный кавардак. Сюда отец сбрасывает всё, с чем можно играть, но ему не интересно. Переносной телевизор, протравленный и перепаянный ZX Spectrum (Batty, Zynaps, Солдат Удачи – таких игр больше делают), бракованные старые SEGA и Sony Playstation, красная бас-гитара Ямаха вместе с усилителем («Лучше бы мотоцикл Ямаха купил» сказали ему во дворе), широкий письменный стол, шкаф, ещё шкаф... И они, и родители спят по японскому обычаю, то есть матрац прямо на полу.
На столе – паяльник, канифоль и картридж. Харуки раскурочил его, чтобы понять, как пройти босса на седьмом уровне. Как оказалось, в катридже баг и босса без программатора не пройдёшь. Зато в ресурсах нашлась заксоренная по 0xDEADBEEF пасхалка: разработчик Такеси признавался в любви прекрасной Маюми из отдела тестирования.
За окном – многоэтажки Суньятсеновки и виден небольшой кусок моря.
Старший Харуки – плечистый, круглолицый, в очках и серьёзный, семнадцатилетний. Волосы длинные, потому что не до этого. "Непоколебим, как скала" и потому старается занимать как можно меньше места. Неплохой программист и электронщик для своих лет, а в лингвистической гимназии учится просто из-за языков.
Младшему Рюноске (как Акутагава, ага) – пятнадцать, как уже было сказано. Волосы длинные, потому что модно. И сколько их не причёсывай, всё равно топорщатся и торчат, словно собираются уползти. Худенький и юркий, он так и носится, проникает и перепрыгивает. Кто-то называет его безалаберным, но это неправда. Он просто быстрый, и если что не так – тут же отскакивает, как резиновый шарик.
Даже имя он получил случайно. Если Харуки родители ждали и назвали в честь забытого историей соратника дедушки, то Рю получился случайно и даже имя получил в последний момент.
– Раз есть Мураками Харуки, то должен быть и Мураками Рю,– пояснил Сайто,– Их, говорят, весь мир знает.
Сайто любил подобные шутки. А когда в 1998 впервые издали "Охоту на овец" в переводе Коваленина, он сфотографировал детей с паспортами и послал результат переводчику. А Смоленскому, который переводил "Слушай песню ветра", он послал почти такую же, только братья Мураками стоят на ней в другом порядке.
Но не надо думать, что Кацуко, при всех своих римских добродетелях, совсем холодная женщина. Ей иногда нравится всякое искусство, особенно если оно правдоподобно-дурацкое. Вроде той немыслимой индийской экранизации "Соборян" Лескова, где действие перенесено в храм Вишну под Бангалором, все персонажи, как водится, поют и танцуют, а буйный брахман Рамачандран (урождённый диакон Ахилла) постоянно ввязывается в драки и лихо лупит ногой с разворота. Чудики Лескова удивительно органично смотрелись в традиционном индийском обществе. А чего стоит финальная битва с ракшасом на кладбище!..
Семья выходит в невероятное утро. Осенний воздух – прозрачен и холоден, как хрусталь. Стандартный ряд блочных домов по проспекту Сунь Ятсена сделались мраморно-белыми, а их тени ложатся друг на друга так, что получилсь вертикальные полосы: белая-чёрная-белая-чёрная и опять белая. Кёко замечает её первой и толкает супруга в бок. Тот поднимает глаза, хочет предупредить детей.
