Текст книги "Дзен в большом городе"

Автор книги: Маша Стрельцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

«Да как-то не присматривалась, – пожала плечами цветочница. – Но, наверно, ты права, она ведь всегда просит тридцать две алые розы. Четное число, для покойников».

Девчонки помолчали, составляя букет.

«Дуры бабы, – наконец вздохнула первая. – Так сердце себе рвать. Я, признаться, ее по первости-то обсчитывала, как и всех, а потом увидела, как она на цветы смотрит – и все, как отрезало. Грех на таком наживаться».

Я тогда долго стояла за развесистым кустом, незамеченная добрыми цветочницами. Смотрела сквозь стекло на шпиль башни Газпрома, через дорогу от которого и расположилось Текутьевское кладбище.

Потом забрала букет и как обычно отправилась на могилу к любимому парню.

В этот раз девушки тоже расстарались для постоянной посетительницы, выбрали самые свежие цветы, с росой на тугих бутонах, и вскоре я уже шла по притихшему погосту.

«Только один раз человек любит», – сказал когда-то Соломон. Димка был моей половинкой, и если бы не нелепая смерть – была бы я уже его женой. Я бы сделала для него то, на что ради Дэна я не могу решиться – венчание, дети. Я бы забросила колдовство, ибо зачем мне все это, если у меня есть любимый муж?

Я очень тяжело пережила его смерть. Выла, как волчица в своем логове, и мне очень не хотелось жить. Но Господь смилостивился надо мной и дал мне взамен Димки – Дэна. Они очень, очень похожи внешне, и иногда, когда я вглядываюсь в Дэна, то с замиранием сердца вижу Димку. В интонации, в повороте головы, во взгляде – я ловлю отблеск единственно любимого, и сердце мое наполняется безграничной нежностью к Дэну, за то, что он дает мне это увидеть.

На кладбище было как всегда очень тихо и темно из-за высоких корабельных сосен. Этот погост очень старый, на нем почти не хоронят, только что по большому блату, да если родственники заранее оставили в оградке место для своих.

До Димкиной могилы оставалось совсем немного, когда я услышала плач. Поколебавшись, пошла на звук и вскоре обнаружила девушку. Тоненькая, со светлыми густыми волосами, она сидела прямо на могиле, вдавливала ладошки в мерзлую землю и горько плакала, глядя невидящими глазами вверх.

– Умер, – шептала она, – умер, и не забот тебе, не хлопот. А я осталась тебя оплакивать, понимаешь ты это? Знаешь, каково жить, похоронив любимого? Лешка, это непереносимо, сердце так болит, что я уже не могу. Не могу, Лешенька…

И я остановилась, глядя на ее опухшее от слез лицо. Когда-то и я так же плакала на могиле Димки и выговаривала ему за то, что он умер. Что больше никогда он не будет рядом со мной, что навсегда я лишена его улыбок и слов, и никогда, никогда я не подойду к нему, и, приподнявшись на цыпочках, не поцелую в ямочку на подбородке…

Нет ничего страшнее на свете, чем хоронить парня, которого любишь всей душой – я это тогда четко поняла. Боль тогда кипела серной кислотой в моих венах, разъедая душу пониманием, что отныне я одна. Что в моей жизни еще будет много-много дней, плохих и хороших, солнечных и дождливых, а любимого со мной рядом больше никогда не будет.

Никогда…

Девушка заметила меня, и мы обе смутились.

– Извините, – пробормотала она.

И я отчего-то не прошла мимо, подошла к оградке и сочувственно спросила:

– Сильно тяжело?

Она молчала, отворачивая лицо.

– Я тоже похоронила любимого, – вздохнула я. – Вон там он лежит, видишь могилу под белым гранитом? Год уже…

Она встрепенулась, взглянула мне в глаза и порывисто спросила:

– Скажи, это проходит когда-нибудь?

Я знала, про что она говорит. Про боль, непереносимую боль, словно живое сердце без наркоза варят в кипящем масле.

Я присела около нее на лавочке и кивнула:

– Проходит, примерно через год. Остается светлая память и печаль. Но вот в первые месяцы мне сильно плохо было.

– А потом? – жадно спросила она.

– А потом я поняла, что смерть – это не конец, это отсрочка, – тихо и мечтательно улыбнулась я. – Виделись мы с ним. И знаю я, что когда кончится отпущенный мне срок – мы с ним будем вместе.

Она помолчала, после чего нерешительно призналась:

– Мне кажется, что он около меня, рядом. Поймешь меня или за сумасшедшую посчитаешь – не знаю, но я каким-то странным образом иногда чувствую его присутствие. Как, я не знаю. Ничего конкретного. Ничего пугающего. Никаких прикосновений, дуновений, шевелений штор и листьев на комнатных растениях. Никаких видений. Вообще ничего. Но он здесь…

– Ничего удивительного, – пожала я плечами. – Душа – она ведь не сразу после смерти покидает те места, что обитала при жизни. Первые три дня вообще витает над телом.

– Точно, – воскликнула девушка. – Я первые три дня очень сильно чувствовала его присутствие дома, мы ведь только месяц как поженились…

И она, не сдержавшись, снова заплакала. Я гладила ее по узкой спине и вспоминала, как рыдала над телом Димки, как хотела умереть вслед за ним, только бы не чувствовать эту боль. Но он словно был рядом, нашептывал мне в уши, что не оставит меня, что смерть – это не конец всему, и не надо отягощать душу грехом самоубийства.

Только это меня и спасло.

– У Лешеньки уже седьмой день, – сквозь слезы сказала девушка. – Что потом, после третьего дня с ним случилось?

– На третий день после смерти ангел-хранитель ведет освобожденную от телесных оков душу на первое поклонение к Богу. И с того момента и начинается отторжение всего земного. Это время осознания произошедшего покойным, время понимания неизбежности наступивших перемен. Время прощания «оттуда» со всеми, с кем пришлось расстаться. До девятого дня ты будешь чувствовать его присутствие. Он еще с тобой…

Я посмотрела на фотографию парня на памятнике. Худое мальчишеское лицо, нос бульбочкой, короткие волосы ежиком. Простое и хорошее лицо.

– Расскажи еще, что с ним сейчас, – горячо попросила девушка.

– С третьего по девятый день ангел водит душу, показывая ей рай и ад. Покойный окончательно понимает, что ему просто некуда больше вернуться. И на девятый же день добрая душа посещает места своих хороших дел, а грешная вынуждена вспомнить все свое дурное. Поминки на девятый день помогают душе преодолеть эти испытания. Вот потому-то и говорят, что о покойных или хорошо, или никак. Молись о своем Леше. Вспоминай его хорошие поступки, это ему сейчас поможет.

– Спасибо, – порывисто сказала она. – Спасибо, что подсказала, как можно мне ему помочь. Я неверующая, но раз это Лешеньке надо – покрещусь и буду ходить в церковь.

Я лишь грустно улыбнулась. Да, и я когда-то цеплялась за все, что хоть призрачной нитью, но свяжет меня с Димкой. Украшала его могилу, ворошила в памяти прошлое…

– И запомни, очень важен сороковой день, – вздохнула я. – Это день, когда после всего увиденного и осознанного, после всех мытарств ангел-хранитель приводит душу к престолу Творца. Он решает, куда отправится душа далее: в райские кущи или искупать свои прегрешения. Так что сороковины справь особенно тщательно, Чтобы это было не просто поминовение, но и просьба, мольба о снисхождении к покойному. Накрой стол, он будет символизировать доброе отношение к покойному. Поможет ему и щедрое подаяние, милостыню раздай.

– Все сделаю, – потерянно шептала она. – Только вот скорей бы боль эта прошла, не могу больше…

Я встала, подхватила корзинку с розами и сказала ей на прощанье:

– Не вешай нос. Смерть – это временное расставание, а не конец всему. Что бы ни случилось, что бы ни пришлось перетерпеть, жизнь все нити склеивает заново, как паук, и гораздо быстрее, чем можно вообразить, и этому не воспрепятствуешь. Я это точно знаю, поверь мне.

Глава пятая

Какой он же пронзительный и серебряный – свет луны. Как легко и равнодушно он взрезал лучом пыльную темноту, высветил черные кружева повсюду развешанной паутины…

Плачет душа, запутавшись в липких сетях. Бьется, стремясь вырваться – а пауки пляшут вокруг, укутывая коконом.

Как последний глоток – взгляд за мутное стекло на сияющую в немыслимой выси луну.

И с последним выдохом катится по пыльному полу безнадежный шепот: «Помоги…»

Я резко села на кровати.

Какое было последнее слово? Помоги – себе или мне?

И кто это сказал? Помнится, я видела, как на каменной плите в углу лежало тело, покрытое пылью. Мне показалось – или я и вправду видела, что у мертвого шапка русых волос?

Руки коснулось что-то невесомо-пушистое, я отчаянно дернулась, хорошо хоть не закричала на весь дом.

А вот Бакс не преминул обиженно мявкнуть из того угла, куда он улетел.

Прости, Баксюша… На миг мне показалось, что это не твой хвостик, а мохнатая паутина.

Сжав виски, я уставилась на полную луну за окном. Приснится же такое…

Лунный свет – он и вправду яркий, такой же, как и во сне. Я отчетливо видела стрелки на старинных часах – полчетвертого утра. Протянув руку, я коснулась пола, провела – и в серебристом призрачном свете увидела на пальце пыль.

Я спала в одной из гостевых комнат на втором уровне. Первый раз за все то время, что я живу в этой квартире, я уснула не в своей собственной спальне. И черт меня побери, если я помнила, как я сюда попала и где Дэн! Ведь только что я шла под темными кронами кладбищенских сосен, а теперь – лежу в кровати в полном недоумении…

«Сон отчитай лучше», – странным, испуганным тоном шепнул внутренний голос.

«Уйди, шизофрения моя», – простонала я. И внезапно поняла. Да, именно. У меня шизофрения.

Нормальная болезнь всех великих людей. В средние века считалось, что причина сей напасти – овладевший телом бес. Кстати, совершенно верно. Насколько я знаю – традиционными методами не лечится. Точно знаю, что Святоша это щелкает как орешки, благословляет ее Господь на лечение. Но к ней я ни за что не пойду, слишком баба противная. Вылечить-то вылечит, но ведь велит сдать все имущество на церковь да год в монастыре пожить. Я не шучу, именно так она изысканно стебется над своими клиентами, вехотка старая.

Не зажигая света, я отчего-то воровато проскользнула в собственную кухню, набрала стакан воды и полезла за солью. Пока ни с кем не заговорила – надо успеть прочесть заговор от дурного сна. А сегодняшний мне очень не нравился.

Очень.

– Магдалина, – раздался тихий голос за спиной, я вздрогнула от непонятного ужаса, стакан выпал из рук.

Вспыхнул свет, я резко обернулась и наткнулась на изучающий взгляд Дэна.

– Тьфу, напугал! – не сдержалась я. – Чего подкрадываешься?

– Извини, я не хотел, – он устало потер ладонью глаза. – Услышал, что ты ходишь по дому и решил присоединиться. Ты чай попить решила?

Я посмотрела на валяющийся на полу стакан и кивнула:

– Ну да. Чай.

– Садись, я сейчас все сделаю, – велел он.

Он ходил по кухне, вытирал пол, споласкивал чашечки, заваривал жасминовый чай, а я смотрела на него и размышляла о том, что ему неимоверно идут джинсы. Одни джинсы, и ничего более.

И что мне ужасно хочется протянуть руку и коснуться загорелой упругой кожи. И что я имею право на это.

Потому что мое…

А еще я думала о том, сколько времени он будет со мной с того момента, когда поймет, что я шизофреничка?

Две чашечки опустились на стол, Дэн сел напротив, подпер подбородок рукой и задумчиво уставился на меня.

– У меня на лбу что—то написано? – обеспокоилась я.

– Магдалина, может быть, объяснишь, что вчера я сделал не так?

– Ты о чем? – ровно спросила я.

Это то, о чем я не помню?

– А вот что б я знал, – хмыкнул он.

– Давай по порядку, – вздохнула я.

У нас в семье что хорошо – так это то, что мы говорим. Ни он, ни я не станем таить обиды в душе. Мы с ним сядем и поговорим, потому что мы уже ученые, и знаем, что порой и у нас бывает недопонимание, которое лечится банальными расширенными объяснениями.

– По порядку? Хорошо, радость моя. Ты весь вечер от меня шарахалась, ушла в гостевую комнату, смотрела по телевизору футбол и отказывалась выходить.

– Прямо отказывалась? – задумчиво спросила я.

– Ты можешь по-другому истолковать фразу: «Ты меня в покое можешь оставить или нет?».

– Мда, – неопределенно пробормотала я.

– Я думал, что тебе поработать надо и не лез. Но, черт побери, радость моя, ты и спать осталась в гостевой комнате! Так что рассказывай – что случилось?

Я посмотрела в его уставшее лицо и нахмурилась:

– Ты что… не спал всю ночь?

– Заснешь тут, – мрачно буркнул он.

– Что, так переживал? – загордилась я.

– Радость моя, ты храпела так, что дом трясся!

– Это ты пошутил так? – недоуменно нахмурилась я.

– Да нет. Итак, я тебя слушаю.

Что тебе рассказать, любимый ты мой? Что ты видел не меня? Что не я шарахалась от тебя весь вечер, ибо последнее, что я помню – то, как я иду по кладбищенской тропинке к могиле любимого парня. И было это пополудни. А потом я проснулась, и в незашторенное окно проливала свое серебро луна…

– Мне обряд надо провести, и перед ним необходимо уединение и воздержание, – врать Дэну оказалось неожиданно легко.

– Так бы сразу и сказала, – облегченно выдохнул он. – Я знал, что есть какое-то разумное объяснение твоему вчерашнему поведению.

– Послушай, Дэн, – я нерешительно крутила чашку в руках и боялась взглянуть ему в глаза. – Сейчас у меня идет серия обрядов для одной клиентки, обряды сложные. Если я еще раз себя так поведу – ты не удивляйся и не лезь ко мне. Лучше всего – уезжай к себе в коттедж, не надо тебе на меня такую смотреть.

Он внимательно посмотрел на меня:

– Магдалина, я не уеду. И отчего мне кажется, что ты опять куда-то влипла?

– Именно, – спокойно кивнула я. – Тебе кажется.

– Смотри.

– Я большая девочка, – усмехнулась я.

На самом деле мне хотелось забраться к нему на коленки, зареветь и все-все рассказать. Только вот нечестно это – взваливать на любимого свои проблемы. Сейчас он не знает ничего и потому спокоен. А если я расскажу – будет мучаться и тревогой за меня, и виной, что он ничего не может сделать. Нельзя так подставлять любимых. Нельзя.

И потому я одна пройду этот путь. Одна решу все.

Или не решу, но это уж как Господь даст.

Все в руке Его.

– Пошли спать? – глаза его смотрели на меня с непонятной надеждой, хотя видно было – понимал, что я сейчас скажу…

– Дэн, я сегодня буду ночевать в гостевой.

– Ясно.

– У меня обряд.

– Я понял.

– Не обижайся, а? – безнадежно попросила я.

Он молча встал и пошел из кухни.

– Дэн, – мягко позвала я, и он обернулся с порога. Я видела, как подрагивают его губы в приготовленной улыбке, видела, что он ждет, что я сейчас подойду, уткнусь ему в грудь и никуда его не отпущу. И он улыбнется и скажет: «Дурочка ты моя…»

– Не выходи до утра из спальни, чтобы ни услышал, хорошо?

– Даже так? – лицо его закаменело, покрылось маской бесстрастности.

– Скорей всего, я буду колдовать, – спокойно призналась я.

Он равнодушно пожал плечами, всем видом показывая, что ему сугубо фиолетово на мои заскоки, развернулся и пошел наверх. А я сидела и думала о том, как же все нелепо получается…

Потом, когда все кончится – я ему расскажу. Он запоздало за меня немного испугается, отругает за то, что я ему ничего не сказала, но зато он будет знать – я его люблю. И что сегодня я не желала его обидеть.

Мы все играем в эти игры. Я – не рассказала ему о своих проблемах, он не стукнул по столу кулаком и не рявкнул: «А ну-ка выкладывай все!». Мы очень любим друг друга, и потому врем, дабы не причинить большего зла.

Мудрая позиция.

А пока я пила чай и размышляла. Последнее выходило сумбурно – мысли путались, ибо я, ведьма, ничего не понимала в том, что со мной происходит…

Не знаю, что там плела Вера насчет покойницкой ауры, а я реально видела только один вариант – бесы. Только бесы могут вселиться в тело человека и управлять им. Правда, мне достался весьма странный бес. Не буянит, любит играть в компьютерные игрушки, вежлив с дамами, даже если они ведьмы. Футбол опять же уважает.

«Ты несешь бред, – внезапно сказал внутренний голос. – Какой бес, если ты с утра до ночи вся в молитвах и имя Господне у тебя с губ не сходит? И к тому же ты веруешь, реально веруешь! Ты знаешь, что Господь есть, ты чувствовала Его не раз и ты Его уважаешь. Да ни один бес к тебе и близко не подойдет!»

И это верно, мысленно согласилась я.

Не бес. Но и не покойник, это столь же нелепо, как скрещивание ромашки и чебурашки.

Тогда – что, что во мне? Пока я определенно знала только одно – это мужчина. Только мужчина способен отвешивать комплименты женщинам и смотреть футбол. Да и хотелось бы мне посмотреть на девушку, которая при виде Дэна закроется в комнате, стараясь избежать его внимания.

Обхватив голову руками, я настойчиво гнала одну бредовую мысль: Женька. Мысль была настолько бредовой, что впору было ей давать медаль за идиотизм, но отчего-то мне упорно казалось, что в этом есть некое рациональное зерно.

«Да уж конечно, – хмыкнул внутренний голос. – Он мужчина. Неоспоримое доказательство».

«Но он же как бы духом сейчас…, – раздумчиво проговорила я, – может и попробовал залезть, как считаешь?»

«Он живой! У него есть свое тело, оно в коме, только и всего!»

Да. Точно, я несу чушь.

А потом мне пришла мысль посмотреть на своего «квартиранта».

Достав из шкафчика пачку соли и пучок свечей, я пошла на второй этаж в Каморку. Прежний хозяин сделал в ней отличную звукоизоляцию, при нем это была маленькая, но навороченная музыкальная студия. Ну а при мне – место для сомнительных ритуалов. Если что – Дэн ничего не услышит.

С прошлого ритуала тут осталось большое зеркало, вот оно-то мне и нужно было. Поставив его в центр, я зубами откусила полиэтиленовый уголок от пачки с солью и выложила белыми кристалликами круг, метра полтора в диаметре. Зажгла тринадцать свечей, расплела косу и на миг прикрыла глаза, прислушиваясь к себе. Смешно будет, если именно сейчас «квартирант» вновь заселится. И потому я, не мешкая, сняла с себя блузку, положила руку на обнажившийся пупок, где был островок серой ауры, и шагнула в круг.

Я решила делать вызов на любимого человека, есть такой заговор, который заставит парня все бросить и прибежать к девице. Чуток его усилить ради быстрого эффекта, ну а путеводной нитью пусть послужит серый клочок в районе моего пупка. Я не сомневалась в том, что это – подарочек от «квартиранта».

Сила, послушная моей воле, искрой пробежала по венам, вспенивая кровь. Ладошку на пупке тут же начало покалывать льдом. Черт, и правда эта дрянь во мне! Глубоко вздохнув, я сосредоточилась на этом сером островке, который не видела, как Вера, но чувствовала. И принялась плести путеводную нить из него к хозяину.

А-ах…

Снаружи кожу тут же сковал холод, изнутри – распирало от жара, а я, не обращая внимания, страстно читала заклинание, сдабривая его своей волей и своей силой.

– Не ешь и не спи, отовсюду ко мне спеши, майся маетой, тоскуй смертной тоской, тридцать три дороги пройди, и к этим дверям приди…

Я чувствовала, как неожиданно легко выстроилась путеводная нить, чувствовала, как потекло по нему мое заклятье к хозяину. Краем сознания я удивилась, что все так просто. Однако, неопытный бесопокойничек попался.

Запечатав заговор, я села внутри круга и принялась ждать. Отчего-то я инстинктивно посматривала на дверь, хотя и понимала, что явится нечто нематериальное, в любой точке этой комнаты. Ладошки мне успокаивающе согревали зерна фриза. На всякий случай. Если что-то пойдет не так – заморожу «квартиранта», а там разберемся.

Ждала я долго, почти час. За это время успела зверски устать и удивиться – обычно парни летели со всех ног после этого заклятья. Духам расстояния не преграда – так что он должен был появиться через пять минут после заклятья!

Заблудился, что ли?

Я напрасно переживала. Он явился. Не было ни столба дыма, ни запаха серы. Он просто шагнул в комнату через дверь, видимо, по старой человеческой привычке, и улыбнулся:

– Смотрю – я кухне свет горит. Ничего, что я решил заглянуть? Ты как-то приглашала.

– Все-таки это ты, – медленно произнесла я.

– Ты о чем?

На его призрачных светлых волосах словно застряли дождинки, он возвышался надо мной, большой, сильный и … лживый.

Враг мой…

– Знаешь, а я ведь не просто так в круге сижу, – задумчиво поведала я.

– Мне надо что-то спросить или так расскажешь? – хмыкнул он.

– Лучше вопрос задам. К чему тебе мое тело? Чем тебя свое не устраивает?

Слегка пошевелила пальцами, проверяя, удобно ль лежат в ладошках зерна фриза. Пробудила задремавшую было Силу. Ну же, Евгений! Я готова… Ты кинешься на меня с кулаками? Ты захочешь прямо сейчас войти в мое тело? Что бы ты ни выбрал – я успею вперед тебя, враг мой…

– Что? – нахмурился он.

– Повторить для слабослышащих? – холодно вопросила я. – Для чего тебе мое тело, черт побери?

Он сел на стул, пригладил волосы и спокойно ответил:

– Я не понимаю, о чем ты.

– Не ври, – гадко усмехнулась я. – Только что я сделала вызов на того, кто квартирует в моем теле. Явился ты.

– То есть к тебе просто так и зайти нельзя?

– Да что вы говорите! Ты третий день около дома ходишь, да все мимо, а тут вдруг решил забежать по-соседски!

– Магдалина, ты ведешь себя как дура, – спокойно ответил он.

– Да что вы говорите!

– Ты сидишь в дурацком соляном круге и говоришь дурацкие речи! Ты просто неадекватна.

– Правда? – нежно улыбнулась я ему. – Ну так вали из моего дома, лады?

– Валерьянку попей, – бросил он и ушел сквозь стену.

Я бросила взгляд на часы. Та-ак, подождем пять минут.

Он явился через три.

– Давай поговорим спокойно, – как ни в чем ни бывало, предложил он.

– Что и требовалось доказать, – кивнула я. – Ты, милый, под заклятьем. И никуда ты не уйдешь отсюда, пока я с тебя его не сниму.

– Что за заклятье? – равнодушно поинтересовался он.

– А жизнь тебе без моего вида не мила, – охотно объяснила я.

– Она мне и так не мила.

Голос его был резок и… бесстрастен, я поежилась от жалости к нему, но тут же взяла себя в руки.

«Этот парень хочет твое тело», – предостерег внутренний голос.

«Я знаю, что совершенно неотразима», – царственно согласилась я с ним, а сама обратилась к Женьке:

– Это временные трудности, не вижу поводов для таких заявлений. Твое тело всего лишь в коме. Какого черта ты в мое лезешь? Только не надо снова песню заводить, что не понимаешь, о чем это я, ладно?

– Но я действительно…

– Жень, я тебя сейчас выгоню, – скучно сказала я. – Окружу дом соляным кругом, и тебе не войти, и сама не выйду. Хочешь?

Он не хотел – по лицу видела. Уже понял, что пока он меня видит – все хорошо. А без меня – ломки завзятого наркомана.

Лютый заговор, что и говорить.

Помолчав, он признался:

– Я мало что понимаю в этой ситуации. Все как-то само собой происходит, без моего участия.

– То есть? – подняла я бровь.

– Я весьма неожиданно без тела остался, хоть и не стремился к этому. А теперь вот к тебе как на веревке привязанный.

– Ну, насчет этого не беспокойся. Решим вопросы – сниму заклятье.

– Ты не понимаешь, – он строго взглянул на меня. – Я сразу же к тебе как привязанный оказался. Думаешь, сильно мне хотелось у тебя во дворе жить? А иначе не могу. Только чуть отойду от твоего дома – все, ноги не идут, обратно поворачивают.

– А волевым усилием? Взял себя в руки, и, шажочек за шажочком пошел к себе домой. Дома тепло, хорошо…

– Магдалина, тебя когда-нибудь заживо сжигали?

– Ах, тебе больно в разлуке со мной? Ну так ты же мужчина, самурай… Неужто не мог потерпеть?

– Дура, – процедил он и рывком поднял на себе джемпер.

Лучше б он этого не делал…

Кожа, что недавно так чудесно облегала его кубики на прессе, была сожжена и висела лохмотьями. Я видела, как сочится густая кровь по выжженным ранам. Еще свежая…

– О Госсподи, – потрясенно прошептала я.

– Я пытался уйти, – припечатал он. – И до сих пор пытаюсь. Пока не получилось.

– Ты сказать раньше не мог? – растерянно спросила я. – Неужто я зверь? Пожил бы у меня…

– А как же твое тело? – горько усмехнулся он. – То самое, которым ты так дорожишь? А ведь это тоже без моего участия. Просто притягивает магнитом, раз – и вот уже я в теле, у меня длинные волосы и грудь. Кошмарное ощущение, надо сказать.

– То есть это неконтролируемо?

– Нет. Я никаких усилий не прикладываю и ничего специально для того не делаю.

– Врешь ведь, – взяла я себя в руки, уняв приступ острой жалости.

– А смысл? – пожал он плечами. – Врал бы – не пытался б уйти, и ожогов на мне сейчас бы не было. Да и вообще, я с тобой сейчас как с врачом говорю. Я ведь совсем ничего в этой чертовщине не понимаю, а ты все же ведьма. Возможно, сможешь поставить диагноз и вылечить нас.

– Нас?

– Нас, – кивнул он. – Или ты хочешь остаться без тела?

– Думаешь, все к тому идет? – хмыкнула я.

– Не знаю, – устало потер он виски. – Не знаю, Магдалина. Может, так и будем делить на двоих твое тело. Может – ты меня вытолкнешь. А может быть – однажды я навсегда окажусь в нем.

Мы скрестили взгляды, словно шпаги на дуэли. Словно пытались залезть друг другу в души, выведать потаенные мысли.

«Он врет, врет», – лихорадочно думала я.

Но глаза его казались странно чистыми, без взвеси коварства и хитрости.

– Вот ты гад, – тоскливо прошептала я, отводя взгляд.

– А я при чем? – огрызнулся он. – Думаешь, мне охота в твое тело? Его же минимум полгода тренировать придется, пока в божеский вид придет. Да и мысль о том, что придется спать с мужиками меня просто в ступор вводит.

– Лесбиянкой станешь, – глумливо усмехнулась я.

– Мы о твоем теле говорим вообще-то, – заметил он. – Кем я потом стану в твоем теле – дело десятое для тебя лично. А вот кем ты станешь без тела?

И вот тут-то мне и стало очень нехорошо…

Мысль, которую я упорно гнала – обрела формы.

Скоро я останусь без тела…

– Ну, тебе-то лепота, привидением перестанешь быть, – я все еще старалась улыбаться и делать вид, что все прекрасно.

– У меня свое тело есть, и оно меня устраивает. А твое, извини, – нет.

Мы помолчали. Нехорошая это была тишина. Тоскливая, вязкая.

– Что делать будем? – уныло спросила я наконец.

– Придумай, как меня от тебя изолировать, – спокойно сказал он. – Думается, что если я буду от тебя на значительном расстоянии – я не смогу в тебя вселяться.

– Придумала, – немедленно отозвалась я. – Давай ты обратно в свое тело войдешь, а?

– Как?

– Ну я откуда знаю? Ты же домедитировался. Смог выйти – значит, сможешь и войти.

– Магдалина, я не могу войти, – отрезал он. – Я не знаю, как это сделать.

– А кто знает?

– Сие мне неизвестно. Послушай, я предложил реальный выход. Изолируй меня от себя, и, по моим расчетам, через некоторое время проблемы не станет.

– Отчего ты так думаешь?

– Ну, – криво усмехнулся он, – адаптируюсь, привыкну жить без твоего тела, то-се…

– Звучит как бредовое расставание влюбленных, – задумчиво поведала я. – Вдумайся – «смогу жить без твоего тела…».

– Да мы с тобой сейчас почище влюбленных связаны.

– И как же мне тебя изолировать-то, горе?

Он встал со стула и принялся ходить вокруг соляного круга.

– Поехали ко мне на квартиру, – мерно говорил он. – Там каким-нибудь колдовским способом запри меня, чтобы мне было не выйти, и уезжай.

«Но ведь его сожжет тогда заживо!», – ахнул внутренний голос.

«Он знает, что предлагает», – бесстрастно ответила я ему.

Я думала.

На одной чаше весов – я. Мое тело и мое сознание. Если я сейчас откажусь – весьма скоро я могу перестать существовать. Что тело, это всего лишь бренная оболочка для духа, меня мной оно не делает. И когда Женька будет жить в нем – это будет именно он. Не я.

А на другой чаше весов…

Я вскинула глаза, внимательно глядя на Женьку. Я вглядывалась в его мальчишеские черты лица, вечную мягкую улыбку, русую челку… Вспомнила, как он спас меня на лестнице, вспомнила, как мы тогда с ним смеялись и не подозревали о том, что скоро наш мир рухнет…

… – С тебя свидание.

– Чего? Ты же это… малолетний.

– Мне двадцать два!

– А мне двадцать девять!

– Ой, да и постарше были!

– Геронтофил ты, однако!

– Я тебе жизнь спас?

– Ну?

– Так вот с тебя свидание. Ясно?

– Но я же старенькая!

– Кто, ты? Я тебя взрослее по жизни.

– С тебя мороженное и карусельки.

– Итак? – голос Женьки вывел меня из ступора, прогнал воспоминания.

Я ничем не могу ему помочь. Я не могу вернуть его в тело. Я могу только…

– Едем, – бесстрастно кивнула я.

Ибо я поняла, каким было последнее слово в том сне. «Помоги себе» – именно это сказал задыхающийся от боли шепот.