Текст книги "Дорога-Мандала"

Автор книги: Масако Бандо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

43

Кончик носа зудел, и Рэнтаро открыл глаза. Он увидел перед собой комок шерсти – помесь светло-коричневого и рыжего цветов. Он испуганно поднял голову – оказалось, что это заяц, которого носил за спиной один из паломников. Теперь зайца отпустили, и он не спеша скрёб землю под носом у Рэнтаро.

Приподнявшись, Рэнтаро огляделся вокруг. Окрестные горы сверкали под лучами солнца. Гребень Татэямы окрасился багрянцем – вставало утреннее солнце.

Сгрудившись вокруг тлевших углей костра, спали паломники. Похоже, жители деревни, прибрав следы нападения людей-обезьян, тоже разошлись по домам спать – разбросанная посуда и трупы собак исчезли. В укутанной утренним туманом деревне царила тишина. О вчерашней жестокой схватке напоминали лишь тёмные следы крови на земле.

Рэнтаро встал и потянулся. Уже вторую ночь он ночевал под открытым небом. Ныли суставы. Тело покрылось грязью, удушливо пахло потом. Ему захотелось принять горячую ванну и закутаться в мягкое одеяло. Когда он путешествовал по Малайе, ему тоже не раз доводилось спать под открытым небом. Но тогда он был молод. А когда тебе уже под пятьдесят, такие ночёвки даются тяжело.

«Что же делать дальше?» – спросонок подумал он. Ещё вчера он считал, что хорошо вот так путешествовать. Но оказалось, что у него нет ни душевных, ни физических сил просто бродяжничать. Когда путешествуешь, торгуя лекарствами, есть цель – обойти дома, постараться расширить свою клиентуру хотя бы на одну семью. Сама эта цель придавала Рэнтаро сил. Но путешествовать без цели бессмысленно. Выходит, он попросту заплутал в горах.

Рэнтаро посмотрел на залитую утренним светом деревню. У подножья скалистых гор раскинулась долина – вокруг распаханных полей то тут, то там лепились возведённые из чего придётся хижины. Он заблудился. «Может, в этом путешествии мне с самого начала суждено было заблудиться», – вдруг подумалось ему.

Не потому ли отправился он в путешествие, в котором ему не грозило столкнуться лицом к лицу ни с Ёко, ни с Саей, что заблудился в своей собственной жизни?

Вдруг он почувствовал удар и резкую боль в спине. На мгновение он подумал, уж не прихватило ли сердце, но тут же заметил летящий откуда-то камень. Поспешно прикрыв голову руками, он пригнулся. Камень просвистел, задев руку.

– Убирайтесь! – послышались гневные голоса.

Оказалось, жители деревни высыпали из домов и принялись бросаться камнями в спавших рядом с потухшим костром паломников.

– Вы напасть!

– Убирайтесь из деревни!

– Оборотни!

Так поносили их жители деревни. Все они были измотаны нападением людей-обезьян и проснулись всё ещё в страхе, оттого глаза их были налиты кровью, а под глазами проступили тёмные круги.

Осыпаемые градом камней, паломники вскочили.

Обвешанный виниловыми завязками мужчина с воплем побежал по кругу. Женщина с шишкой на лбу, сжимая в руках полученного от старосты деревни младенца, растерянно пыталась спрятаться за спинами товарищей. Старик пытался поймать развязанного рыжего зайца и лихорадочно суетился, согнувшись под градом камней. Все они рады были бы убежать прочь, но их окружили жители деревни. И паломники, которым некуда было деться, метались из стороны в сторону. Старица крикнула из-под тряпья, скрывавшего её лицо:

– Прекратите! Чего вы добьётесь, швыряясь камнями?

– Вы принесли нам беду!

– Убирайтесь!

– Больше сюда не приходите!

Жители деревни продолжали кидать в них камни. Гнев заразителен, и даже вышедшие из домов праздные зеваки один за другим присоединялись к швырявшим камни. Гнев, который нынешней ночью они сдерживали, как натиск бури, сейчас, на рассвете, овладел ими. И обрушился этот гнев на оказавшихся рядом чужаков. Однако никто не осмеливался подойти к паломниками ближе. Всё-таки их странный вид и особенно старица внушали страх.

– Что, скажете, не из-за вас всё случилось?

Швырнув камень в ответ, Рэнтаро гневно крикнул:

– Надо было сказать «убирайтесь» вчерашним обезьянам! Вы же разбежались, как трусы, а теперь поутру расхрабрились!

Разъярённые жители деревни осыпали Рэнтаро градом камней. Он закрыл руками голову и присел на корточки.

Старица торопила рослого мужчину тронуться в путь. Он тут же побежал к дому деревенского старосты и вернулся с повозкой. Забравшись в повозку, старица велела карлику играть на дудке. «Ду-ду-ду», – заиграл на своей металлической дудочке карлик. «Бом-бом», – принялась бить по железной крышке однорукая женщина. Это подействовало как очистительное заклинание – поток камней стал редеть.

– Вперёд! – Старица указала палкой в сторону Дороги-Мандала, и рослый мужчина потащил тележку.

Остальные паломники двинулись следом. Обвешанный виниловыми завязками мужчина пустился в пляс. Следом за ним и остальные стали размахивать руками и притоптывать. Это произвело впечатление. Пятясь назад, деревенские расступились.

Идя в группе паломников, Рэнтаро с ненавистью смотрел на этих крестьян. Они провожали проходившую мимо процессию со смешанным выражением растерянности, ненависти и страха. Взгляд Рэнтаро остановился на женщине-старосте. Её волосы растрепались и обрамляли лицо, как языки пламени, развевающиеся за спинами изваяний демонов. Её руки и ноги были испачканы дочерна, от всей её фигуры веяло усталостью. Её лицо, как и лица других жителей деревни, было искажено ненавистью. При виде Рэнтаро ни один мускул не дрогнул на её лице, она лишь сердито выпятила нижнюю губу и разве что не крикнула ему «Убирайся вон!»

Паломники стали спускаться по дороге, ведущей к реке. Утреннее солнце окрасило окрестности в бледно-оранжевый цвет. Утренняя роса в зарослях травы блистала, как звёзды в небе. Стаи птичек, напуганных стуком повозки, звуками дудки и барабанным боем, выныривали из кустов и летели прочь.

Чем дальше от деревни, тем веселее становились звуки дудочки, барабанная дробь и танцы. Юное существо непонятного пола запело чистым голосом. Прежние страх и смятение отступили.

– И часто такое случается? – спросил Рэнтаро у шагавшей рядом с ним женщины с шишкой на лбу, укачивавшей младенца. Улыбаясь младенцу, женщина переспросила:

– Что именно?

– Да то, что нас обвинили в нападении людей-обезьян и выгнали прочь.

Захлопав глазами, женщина посмотрела растерянно. А затем, закатив глаза кверху и сердито уставившись на шишку во лбу, пробормотала: «Ах, да-да».

– Ты уже забыла о том, что случилось вчера вечером? – В душе Рэнтаро шевельнулось беспокойство.

Женщина наклонила голову:

– Нет, не забыла. Просто помню смутно.

И она снова заулыбалась младенцу.

Рэнтаро оглянулся на деревню. Жители заходили в дома, исчезали в ближайших зарослях. Наверное, паломники и жители деревни быстро позабудут случившееся. Деревенские вернутся к своим обычным делам – будут возделывать поля, есть, заниматься любовью. А паломники вернутся к своим всегдашним странствиям. И тут его вдруг охватило ужасное сомнение. Рэнтаро обогнал шедших впереди паломников и подошёл к повозке со старицей.

– Бабушка, – окликнул он её со спины.

Лохмотья зашевелились, на него воззрились глаза из-под морщинистых век.

– Как долго длится это паломничество к Якуси?

– Да я и не помню, – ответила старица.

– А что, если, – судорожно сглотнув, выдавил он, – паломничество к Якуси длится вечно? И дело не только в том, что никто не помнит, когда оно началось?

Старица ничего не ответила. Её повозка пересекла речку Каноко и стала подниматься по узкой тропе, ведущей к Дороге-Мандала. Рослый мужчина замедлил шаг. Следуя за повозкой, Рэнтаро снова спросил:

– Может, нам никогда не встретить Якуси?

– Якуси существует, – донёсся твёрдый голос из-под лохмотьев, в которые была закутана ехавшая на дребезжащей повозке старица.

– Он где-то на Дороге-Мандала. Если идти этой дорогой, непременно с ним встретишься.

– Бабушка, тебе доводилось встретиться с Якуси?

Ответа не последовало. Повозка въехала на Дорогу-Мандала. Обратившись к тащившему повозку рослому мужчине, старица указала палкой на пик Якуси. Повозка ехала по Дороге-Мандала. Дорога, напоминавшая своды зелёной пещеры, терялась в сумрачном извилистом лесу.

– Так ты не встречалась с Якуси? – шагая рядом с повозкой, громко спросил Рэнтаро. Семенивший рядом с рослым мужчиной карлик удивлённо оглянулся и посмотрел на Рэнтаро. Старица наконец промолвила:

– Идти по Дороге-Мандала, неся беды. Просто идти по дороге. И тогда повстречаешь Якуси.

– Я не несу никаких бед!

Лохмотья затряслись от смеха.

– Разве то, что ты присоединился к нам, не доказывает, что и ты – бедствие?

– Так вышло. Мне ничего не оставалось, как присоединиться к вам.

– Ну, и как тебе с нами? – В голосе старицы послышалась насмешка.

44

Холодная ладонь коснулась его щеки. Маленькая ладошка хлопала его по лицу. Издав стон, Асафуми отмахнулся. Он ещё не проснулся. Всё тело нестерпимо ныло. Перевернувшись на другой бок, он хотел было снова погрузиться в сон, но тут подумал: «Чья же это рука?»

Асафуми открыл глаза. На него смотрел исхудавший подросток. Асафуми вспомнил, что это вчерашний мальчик, прятавшийся в яме на берегу реки, и, сообразив, что всё ещё находится в городе, превратившемся в руины, пришёл в уныние.

– Поймал рыбу? – лёжа на боку, спросил он подростка.

Подросток кивнул, но тут же добавил: «Но её уже съели». Асафуми приуныл ещё больше. Приподнявшись, он заметил, что солнце стоит высоко. Речные камни раскалились. Видимо, в городе, раскинувшемся на холмах за рекой, уже припекало, среди развалин, похожих на разбросанные обломки пластиковых бутылей, дрожал и плавился от жары воздух.

Асафуми посмотрел на своё обнажённое, прикрытое лишь полотенцем тело. Бок распух и стал иссини-чёрным, ноги были все в синяках от ушибов. Он вспомнил слова старика, что, мол, он, Асафуми, болен мгновенным увяданием, но оттого ли, что ярко светило солнце, не испытал вчерашнего отчаяния. Если он и в самом деле болен этой болезнью, то что сказать о других? Ведь и его сослуживцы, и его друзья мало чем отличались от него. Значит, все они больны мгновенным увяданием. Да и сам этот грубый старик – здоров, что ли?

Стоило ему так подумать, как настроение улучшилось. И он спросил подростка, сидевшего, обхватив колени:

– Ты пришёл за мной?

– Да. Девочка, с которой ты пришёл, вместе со своей странной собакой отправилась на поиски еды. Она попросила меня сходить за тобой.

Войдя в реку, Асафуми ополоснулся и остудил прохладной водой свои ушибы. Из-под ввалившихся глазниц за Асафуми пристально наблюдал сидевший на берегу подросток. Он был тощ, как скелет, и напоминал мумию. Может, увядание вызвано голодом? Может, в этих надписях речь шла просто о том, что без еды невозможно выжить. И Асафуми подумалось, что вчерашние слова старика – совершенно беспочвенное, ложное обвинение.

– Старик ушёл? – спросил Асафуми, отжав полотенце и обтираясь.

Задумчиво нахмурившись, подросток переспросил: «Тот лысый?» И услышав «да», сердито ответил:

– Он хотел забрать мою рыбу, и собака его прогнала.

Наверное, Кэсумба натравила на старого бандита Кэку. Представив себе фигуру старика, убегающего от собаки, Асафуми повеселел.

После мытья ему стало лучше. Они зашагали к норе подростка. На берегу валялись не только галька и сплавные брёвна, но и обвалившиеся бетонные глыбы, железные и пластиковые обломки, проржавевшие остовы машин. Среди этого мусора были разбросаны человеческие кости и кости животных. Фигура подростка в мешковатой одежде, похожая на зыбкий ночной силуэт, напоминала демона, блуждающего у реки Саи в мире мёртвых.

– Как тебя звать? – спросил Асафуми у подростка. Тот, оглядевшись вокруг, пробурчал что-то неразборчивое. А затем спросил Асафуми:

– А тебя?

– Асафуми.

– А-са-фу-ми, – сказал подросток, будто проговаривая имя про себя по слогам, и улыбнулся. – А меня Ами.

– Это ты только что придумал? – смеясь, спросил Асафуми.

Подросток расстроенно кивнул:

– Настоящего своего имени я не помню.

Может быть, он не забыл имя, подумал Асафуми. Может, у него никогда и не было никакого имени. Людям, живущим среди этих развалин, имена ни к чему.

Имена – порождение цивилизации. Здесь же, где живут люди, превратившиеся в зверей, цивилизации уже нет. Она разрушена и позабыта напрочь, тут люди вновь вернулись к жизни без имён.

Неожиданно он подумал: а кто же дал имена Кэсумбе и Кэке? Наверняка девочка, если её спросить, ответила бы, что забыла.

Они быстро дошли до норы. Чернели следы вчерашнего костра. Кэсумба ещё не вернулась. Увидев это, подросток сказал Асафуми:

– Я пойду, соберусь в дорогу. – И заполз в яму.

Асафуми хотел было присесть у кострища, но тут из ямы донёсся крик и звуки возни. Асафуми подбежал к яме. Оттуда показалась чёрная голова. Это была голова мальчика. Череп был проломлен, сочился желтоватый мозг. Пол-лица, как красной краской, было залито кровью. Вслед за головой из ямы медленно, как испражнение, вылезло обмякшее тело. Застыв на месте от изумления, Асафуми смотрел во все глаза.

Наконец показались ноги подростка, а за ними появилась лысая голова. Это был вчерашний старик. В руках он сжимал окровавленную железную палицу. Всё ещё стоя на четвереньках, старик посмотрел на Асафуми и дерзко усмехнулся.

– Ты убил ребёнка?!

Асафуми хотел крикнуть, но голос дрогнул. Не обращая на него внимания, старик выпрямился, опираясь на железную палицу, и за руку подтащил к себе добычу. Распростёртое на земле тело подростка содрогнулось и выгнулось в судороге, из ран хлынула кровь.

– Оставь этого мальчика!

На этот раз голос прозвучал чуть увереннее. Обернувшись, старик удивлённо сказал:

– Это ценная пища. Не ты её добыл!

И, таща за собой свою жертву, двинулся дальше. Асафуми подобрал лежавший поблизости ржавый железный обломок. Угадав его намерение, старик разжал руку, и тело мальчика распласталось по земле. Старик развернулся к Асафуми и сжал палицу двумя руками, как японский меч.

– Что, всего за одну ночь набрался храбрости? – ухмыльнулся он.

Как и вчера, на Асафуми напала робость. Но на этот раз он ринулся на старика прежде, чем робость сковала его. Железный обломок схлестнулся с палицей старика. Раздался треск и ржавый обломок рассыпался на куски. Старик снова взмахнул палицей. Просвистев у самого уха, палица задела щёку. Асафуми отпрянул назад и, увернувшись от следующего удара, скатился к воде и принялся швырять в старика камни. Один из них угодил тому в голову. На мгновение старик потерял равновесие, и тут Асафуми набросился на него. Полотенце с бёдер свалилось, но ему было не до того. Старик упал на спину, палица выскользнула у него из рук. Голый Асафуми навалился на врага сверху.

Широко разинув беззубый рот, старик сомкнул челюсти. Острая боль отдалась в боку Асафуми. Схватив камень, он обрушил его на голову врага. Послышался тупой звук удара, но старик не разжал челюсти. Он двигал ими так, словно ел мясо. В ужасе Асафуми понял, что его едят. Он снова ударил старика камнем по голове, и ещё, и ещё раз. Бум! Бум! Бум! Старик закричал. Но Асафуми не остановился. «Меня съедят, меня съедят, меня съест этот старик!» К ужасу примешивалось возбуждение оттого, что он бьёт и бьёт по уже размозжённому черепу врага. Приятно было чувствовать, как камень вязнет в мозгах страшного старика. Как копошащийся в грязи ребёнок, весь в брызгах, разлетающихся во все стороны мозгов, Асафуми бил, бил и бил.

Наконец, он очнулся. Лысая голова старика была расколота вдребезги, как спелый арбуз. Лоб провалился, череп превратился в кровавый комок. Задыхаясь, Асафуми отбросил камень и, обессиленный, опустился на землю. Рот старика искривила судорога. Окровавленные веки задёргались, как рябь на воде. Потом он затих.

Позади послышался собачий лай. Обернувшись, Асафуми увидел идущих по берегу реки Кэсумбу с Кэкой. Завидев странную сцену, Кэсумба подбежала ближе. И остановилась перед Асафуми, стоявшим на коленях перед трупом старика.

– Он… этого… этого мальчика… – поднявшись, Асафуми хотел всё объяснить, но язык не слушался его. В нём, как отзвуки бури, бушевали прежние ужас и возбуждение.

Словно говоря: «Я всё поняла», Кэсумба прикрыла ладонью рот Асафуми. Её ладони были пропитаны запахом трав. Кончик его обнажённого пениса уткнулся в подол Кэсумбы. Асафуми не заметил, как он встал. Напрягся, как в самый разгар неистовых любовных игр. Заинтересовавшись, Кэсумба потрогала его член кончиками пальцев. Асафуми охватила истома и в то же время он почувствовал прилив яростного желания. Словно бушевавший в его теле ураган, прорвав кожу, вырвался наружу. Схватив Кэсумбу за плечи, Асафуми повалил её на землю. Он задрал подол её платья и увидел поросший волосками лобок. Асафуми пожирал его глазами.

Раздвинув бёдра Кэсумбы и направив пенис одной рукой, он вошёл в неё. Он ощутил мягкую податливость, такую же, как тогда, когда он мозжил камнем голову старика. Неодолимая радость переполнила Асафуми. Удерживая Кэсумбу за плечи, он со всей силы вонзил в неё свой член.

– Кэка! – крикнула Кэсумба. Зарычав, Кэка набросился на Асафуми. Острая боль пронзила его плечо. Откинувшись назад, Асафуми покатился по земле. Кэка обрушился на него сверху. Острые клыки нацелились на горло, Асафуми оттолкнул пасть пса. Но другой пастью тот вцепился ему в предплечье. «Ай!» – вскрикнул Асафуми.

– Довольно, довольно, Кэка!

Услышав голос Кэсумбы, Кэка отступил. На плече и предплечье Асафуми остались следы собачьих клыков, из ран струилась кровь.

Придерживая руку, Асафуми сел. Голова была мутная, словно подёрнутая туманной дымкой. Асафуми перевёл взгляд с Кэсумбы, внимательно следившей за ним, положив руку на одну из голов Кэки, на старика, валявшегося с размозжённым черепом. Затем его взгляд упал на лежащего подростка, и его охватило оцепенение. В памяти медленно ожили его поступки, совершённые им вслед за смертью мальчика. Словно из тёмных глубин его души встал и принялся действовать другой, незнакомый человек.

– Я виноват… – пробормотал Асафуми. Когда к нему вернулось самообладание, он едва не лишился чувств от шока. Он не только убил старика, но и изнасиловал Кэсумбу! Он перестал понимать самого себя. Асафуми сидел на земле, обхватив голову руками.

Кэсумба подошла к подростку. Опустившись рядом с ним на колени, она принялась его трясти. Поняв, что тот мёртв, она подошла к старику и принялась трясти и его, но он тоже, конечно, не шелохнулся. Тогда она вернулась к Асафуми и села рядом с ним. Вслед за Кэсумбой Кэка обошёл оба трупа и стал жадно слизывать кровь с разбитых голов.

– И я такой же, как этот старик. Убийца… Насильник…

Кэсумба осторожно коснулась его ладони. А затем мягко, успокаивающе, принялась гладить его руки. Её ладонь была мягкой и тёплой. Асафуми посмотрел ей в лицо. Карие глаза, плоский нос, на губах печальная улыбка. Встретившись с ним взглядом, Кэсумба положила свою кудрявую голову ему на руки. А затем обеими руками обвила Асафуми, совсем как маленький ребёнок, обнимающий огромную, больше его самого, куклу.

Из глубин его души поднялась боль. Она захлестнула его огромной волной и затопила всё его существо. Асафуми разрыдался в голос.

45

Белый пепел плыл в лучах закатного солнца. Забравшись на верхушку Дерева мёртвых, Исаму развеял прах Саи. Сыпавшийся с его смуглых ладоней пепел как снег кружил в лёгком дуновении ветра, летел среди деревьев и медленно падал на землю. Стоявшая под Деревом мёртвых Сидзука смотрела на это действо.

Исаму удивительно легко и ловко взобрался на дерево и уселся, слившись с его листвой. Подошвы его босых ног реяли в высоте, как два древесных листка.

Сидзука думала о Сае. Женщина, пожелавшая, чтобы её останки были перенесены туда, где она жила с мужчиной по имени Рэнтаро. Так долго прожившая в стране с иным языком и иной культурой. Что же, Сая так любила Рэнтаро?

Но из фрагментов воспоминаний Асафуми и Такико не складывался образ любящей женщины. И тот призрак Саи, который она видела несколько дней назад, был полон лишь неизбывной печали. В нём не чувствовалось тепла любви.

Так зачем же Сая осталась в Японии, зачем и после смерти пожелала вернуться сюда?

Развеяв пепел, Исаму некоторое время неподвижно сидел на дереве. Затем неспешно спустился вниз. Оказавшись на земле, он оглядел сумрачное пространство, окружённое деревьями, – совсем как только что сошедший на землю инопланетянин.

– Мама любила повторять, что когда-нибудь здесь будет лес… Действительно, так оно и случилось, – пробормотал Исаму.

– Эти деревья посадила Сая?

– Да. Она высадила здесь семена деревьев, привезённых из Малайи. Папа говорил, что деревья из такой жаркой страны тут не приживутся, но, похоже, они всё-таки прижились.

Так значит, это малайские деревья. Сидзука по-новому взглянула на них.

– Странно. Рэнтаро был прав, из-за разницы в климате эти деревья не должны были здесь расти… В самом деле – смотрите, деревья не такие высокие, как в Малайе, но всё-таки они не засохли.

Надевая спортивные туфли, Исаму задумчиво покачал головой:

– Может, мама произнесла заклинание.

– Заклинание? – растерянно переспросила Сидзука.

Исаму с серьёзным видом кивнул.

– Произнесла заклинание или помолилась. Во всяком случае, её желание исполнилось.

Встав, Исаму отряхнул с брюк пыль. И, взяв в руки тёмно-синий чемодан, стал прощаться:

– Огромное вам спасибо…

– Может, выпьете чаю? – прервала его Сидзука.

Исаму заморгал и улыбнулся уголками рта. Затем взглянул на часы и согласился. Ведя его в дом, Сидзука спросила, куда он теперь направляется. Исаму ответил, что возвращается в Осаку.

– Вы не навестите дом Нонэдзава? Они ведь ещё не знают, что Сая умерла.

– Не стоит, – просто ответил Исаму, шагая вслед за Сидзука. – Мама говорила, что в доме Нонэдзава к ней всегда относились как к злому духу. Поэтому вовсе не обязательно сообщать им о её смерти. Иногда она будет неожиданно появляться, иногда исчезать. С неё и этого довольно.

Ступая по влажной, заросшей деревьями тропинке, Сидзука подумала: действительно, даже если сообщить сейчас членам семьи Нонэдзава о смерти Саи, это, наверное, не произведёт на них никакого впечатления.

– Кстати, я слышала, что Сая якобы была кореянкой?

Без тени улыбки или замешательства Исаму ответил:

– Да, действительно, похоже, было что-то в этом роде. Я и сам впервые узнал об этом после того, как мама перебралась ко мне в Осаку, когда оформлял ей пенсию по старости. Оказалось, что мама почему-то зовётся корейским именем Канэ Тосика. Выписка по месту регистрации это подтвердила.

– Что же это значит?

– Я расспрашивал об этом маму, но она ничего мне не ответила. Сказала только, что она стала Канэ Тосикой.

Чем больше Сидзука узнавала о Сае, тем меньше понимала её. Что же она чувствовала, о чём думала, столько времени прожив здесь, в Японии?

Они вышли из зарослей вечнозелёных деревьев и, ступая по опавшей листве, вышли к дому. Войдя в дом через веранду, Исаму тихо присвистнул. Он внимательно осмотрел громоздкий стереомагнитофон, застеленную ковром гостиную, кухню, отделённую занавеской.

– Странное чувство.

Сев за низенький столик, он расслабил могучие плечи. Сидзука вышла на кухню и поставила чайник.

– Вы ведь жили здесь в детстве? – спросила она из кухни.

– До окончания школы, – последовал ответ. – Потом я уехал в Осаку и устроился на работу.

«Интересно, что у него за работа», – подумала Сидзука, ища чего-нибудь сладкого к чаю. Но это было бы похоже на допрос, и она постеснялась спросить. Пока хозяйка готовила чай, Исаму молча и с любопытством осматривался вокруг.

– Вам, наверное, грустно оттого, что в вашем доме теперь живут посторонние люди? – спросила Сидзука, стоя на пороге кухни в ожидании пока закипит вода.

Исаму, немного удивившись, ответил:

– Вовсе нет.

Только Сидзука подумала, что его ответ, видимо, продиктован желанием не обидеть нынешних жильцов – её и Асафуми, как Исаму добавил:

– В детстве мы часто переезжали с места на место, и я не был привязан к этому дому.

– Разве вы родились не в этом доме?

– Нет. Я родился в Малайе. Сюда я приехал с мамой, когда мне было семь лет.

Чайник вскипел, и вода в нём забурлила. Сидзука, скрывшись на кухне, залила кипяток в заварочный чайник. Разложив на подносе печенье из Асикурадзи, полученное в подарок от Михару, она подала его к чаю.

– Должно быть, поначалу вам трудно было привыкнуть к Японии?

– Да, было тяжело. Языка я толком не знал, меня дразнили дикарём и сыном содержанки. Но тяжелее всего было из-за нехватки еды. Мы приехали сюда сразу после войны, когда был дефицит продовольствия – еды было не достать.

Если сразу после войны ему было семь лет, значит, сейчас ему должно быть около шестидесяти. Но то ли благодаря плотному и крепкому телосложению, то ли из-за неуловимой комичности, присущей ему и его речи, он выглядел гораздо моложе.

– А где вы жили в Малайе?

– В Кота-Бару. Но я был ещё маленький и плохо помню. Помню только, как я боялся японских солдат. Однажды маму забрали военные, и она долго не возвращалась. Её схватили по подозрению в антияпонском шпионаже. Весь дом перевернули вверх дном. Мне до сих пор иногда снится, что среди ночи кто-то врывается в дом и крушит мебель и всё остальное.

Сидзука вспомнила Охару. Азия была переполнена такими солдатами, как он. Наверняка и в Малайе были зверства. Раз Саю схватили японские солдаты, это вряд ли прошло для неё бесследно.

– Должно быть, вы ненавидите японских солдат? – спросила Сидзука, придвинув Исаму чашку с чаем.

Сделав глоток, Исаму удивлённо наклонил голову.

– Я был ребёнком, и поэтому только боялся, на ненависть я ещё не был способен. Но мама их ненавидела. Думаю, она ненавидела японских солдат.

– Но ведь Рэнтаро был японцем. Разве она не любила его, раз отправилась за ним в Японию? Питай она ненависть к японским солдатам, она бы не поехала к нему домой.

– Этого я и сам толком не понимаю.

Исаму как кукла-неваляшка качнулся из стороны в сторону.

– Детским сердцем я чувствовал, что мать ненавидит отца. Но, похоже, всё было не так просто. Наверное, это был сплав любви и ненависти. Это случилось в тот год, когда я пошёл в школу. Мне было восемь лет, и я поступил во второй класс реформированной школы. Когда я только начал ходить в школу, отец уехал продавать лекарства. Тогда-то я особенно сильно почувствовал мамину любовь-ненависть к отцу. Конечно же, тогда я был ещё ребёнком, и только повзрослев, стал понимать, что к чему.

Сидзука ждала, что Исаму продолжит свой рассказ. Тот сквозь стеклянную дверь смотрел на опадающую с деревьев листву. Сквозь ветви проглядывало белёсое небо. Пухлые ладони Исаму беспомощно зашарили по коленям.

– Всякий раз, когда я возвращался из школы, мама бывала разной, – заговорил, наконец, он. – Иногда она бывала так резка, что боязно было к ней подойти, иногда она ждала меня у самых ворот и порывисто сжимала в своих объятиях… Однажды она с ненавистью сказала: «Ты, наверное, уже забыл отца», а в другой раз говорила, как грустно без отца, и принималась плакать. Мама была в смятении.

Сидзука вспомнился призрак, бродивший вокруг Дерева мёртвых. Может, это была Сая той поры? «А тебе удалось завладеть мужским сердцем, завладеть мужским клинком?» Может быть, эти вопросы Сая задавала сама себе в трудную пору?

Но Сидзука могла только смутно представить себе мучения Саи. Ей не доводилось испытать чувства, в котором любовь и ненависть переплелись бы воедино. Ей не случалось ненавидеть любимого человека. Подумав так, она тут же засомневалась, правда ли это. Не ненависть ли причина того, что Асафуми раздражал её? Она воспринимала это раздражение как что-то совершенно естественное, обычное в ежедневной рутине, и потому не задумывалась об этом по-настоящему. Может быть, то, что с исчезновением Асафуми она стала подумывать о возвращении в Иокогаму и о своей вдовьей жизни, – это отголосок жившей в ней ненависти? Ведь если доискиваться до правды, разве не вздохнула она с облегчением, когда исчез Асафуми? Разве это не доказывает, что в глубине души ей хотелось, чтобы узы брака распались сами собой?

Сидзука содрогнулась. «Наверное, я ненавидела Асафуми. Ненавидела за то, что из-за него моё будущее оказалось связанным с Тоямой».

– А после этого мама как-то неожиданно переменилась.

Слова Исаму вернули погрузившуюся в свои мысли Сидзуку к действительности. Возвращаясь к прерванному разговору, она переспросила:

– Что-то случилось?

Исаму, наморщив лоб, ответил:

– Трудно сказать… Мне просто стало ясно, что мама как-то переменилась… Потом вернулся папа. И атмосфера в доме стала на удивление спокойной. До этого царило страшное напряжение, и вдруг оно разом исчезло… Это было удивительно. В самом деле, это путешествие отца в Татэяму стало настоящим поворотным моментом в их жизни.

Упоминание о Татэяме поразило Сидзуку в самое сердце.

– Вы говорите, что Рэнтаро отправился в Татэяму?!

– Да.

Сидзука встала и вышла в соседнюю комнату. Там стояли стол со стулом и компьютер. На столе лежала тетрадь Рэнтаро, которую они забрали из дома Охары. Взяв тетрадь, Сидзука вернулась к Исаму.

– Не узнаёте?

Исаму бережно погладил тетрадь.

– Должно быть, это тетрадь, которую папа брал с собой в путешествия, – пробормотал он и посмотрел на надпись на обложке.

– Двадцать второй год Сева?

– Да. Тут записаны татэямские названия. Видимо, это реестр, который он завёл во время своего первого путешествия в Татэяму.

Перелистывая тетрадь, Исаму нахмурился, увидев замысловатый почерк.

– Мой муж Асафуми тоже отправился в путешествие по следам Рэнтаро. И пропал…

Сказанное ею слово «пропал» вдруг обрушилось на неё, обретя реальность. Словно написанные доселе на экране компьютера иероглифы слетели с экрана и вонзились ей в грудь. Из-за нахлынувших чувств Сидзука осеклась.

– Пропал? – недоверчиво спросил Исаму.

Прикрыв рот рукой, Сидзука кивнула. Она сама не знала, почему именно сейчас так разволновалась. Как только она обнаружила в себе ненависть к Асафуми, его исчезновение потрясло её. И она никак не могла объяснить себе эту несуразность.

Несмело, будто боясь прервать повисшее напряжение, зазвонил стоявший в гостиной телефон.

– Звонок, – робко сказал Исаму.

Сидзука встала и взяла трубку.

– Алло, – сказала она, и тут же услышала возбуждённый голос Михару:

– Сидзука? Такатоми мне сообщил, что Охара скоропостижно скончался сегодня утром. Видимо, кровоизлияние в мозг. Может, он ударился головой, когда упал в костёр. Если так, то травма оказалась смертельной.

Это же она толкнула его в костёр! Сидзука окаменела.

– Папа решил, что лучше съездить в больницу, хорошенько расспросить о причинах смерти. Но у меня сегодня родительское собрание в школе, я никак не могу…

– Я тоже еду в больницу, – сказала Сидзука, решив, что она не вправе сваливать на Ёситаку ответственность за то, что натворила.