Текст книги "Дорога-Мандала"

Автор книги: Масако Бандо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

– Когда выпадает снег, здесь, наверное, очень холодно? – спросил Рэнтаро, глядя на их грубые хижины.

– Снег? – спросила женщина, продолжая промывать траву.

– Ну да, снег!

Женщина смотрела растерянно. Похоже, она не знала, что такое снег. «Неужели здесь, у подножия гор Татэяма, не бывает снега?» – подумал Рэнтаро и вспомнил о перемене климата. Огромные папоротники и плющ. Ему не приходилось видеть летом в Тояме столь буйной растительности.

Возможно, растения выросли за одну ночь после взрыва новой бомбы. Но это не объясняет, почему женщина не знает, что такое снег.

Рэнтаро поднял голову и посмотрел вдаль. Вдали, несомненно, тянулись зубчатые гребни гряды Татэяма. Но это были совсем не те горы, что видел Рэнтаро в детстве: почти голые, с покрытыми снегами вершинами и глубокими лощинами. Сейчас горы сплошь заросли густым лесом от подножия до вершин. Если эти перемены случились не за одну ночь, то как вообще всё это объяснить?! Если здесь уже давно такой климат, то, может быть, это он заблудился и оказался в каком-то другом месте? Может, в силу каких-то причин, отправившись на корабле в тропическую Малайю, он вдруг очутился в тропических горах Татэяма? Охваченный поднявшимся в душе беспокойством Рэнтаро вдруг почувствовал лёгкое прикосновение. Женщина гладила его по бедру. Слабая улыбка тронула уголки её рта, её пальцы скользнули меж его ног. От её тела исходил жаркий запах самки. Женщина взяла в руку пенис Рэнтаро и легонько сжала его. Изумлённый Рэнтаро застыл, не в силах пошевелиться, а женщина продолжала через брюки ласкать его член, пока тот не ожил. Женщина потянула Рэнтаро за руку и заставила его встать.

Движимый возбуждением и любопытством, Рэнтаро, увлекаемый женщиной, очутился в зарослях за прудом. В скрытых от людских взоров зарослях она легла на спину в траву и притянула к себе Рэнтаро.

Он без слов понял, чего она хочет от него и расстегнул верхнюю пуговицу на брюках. Женщина задрала свою грубую одежду по пояс. Рэнтаро прижался к бёдрам женщины и сразу же вошёл в неё. Почувствовав жар и влагу, член Рэнтаро стал твёрдым, как железо. Женщина подалась ему навстречу, и Рэнтаро, потеряв голову, судорожно задвигался в ней. Стоны женщины и его вздохи слились воедино. И зелень трав, и синева небес, и щебет птиц вокруг, и далёкие голоса людей – всё отступило. Это был бурный и непродолжительный секс. Рэнтаро кончил и, отстранившись от женщины, лёг рядом. Женщина удовлетворённо прикрыла полами одежды обнажённые бёдра.

– Твой муж не рассердится на тебя за это? – шепнул ей Рэнтаро.

Из-под растрёпанных чёрных волос она удивлённо посмотрела на него и спросила:

– Муж это кто?

– Твой мужчина.

Женщина рассмеялась. Затем поднялась и показала на работавших в поле людей:

– Они все мои мужчины.

– А другие женщины не рассердятся, что ты их всех забрала себе?

Рэнтаро встал, отёр травой женские выделения и своё семя и застегнул брюки. Глядя на его ширинку, женщина удивлённо сказала:

– Я никого не забирала. Другие женщины ведут себя так же. Все мужчины наши.

Рэнтаро не понял, что она имеет в виду. Женщина похлопала себя ладонью по животу:

– Но я всех обошла. Потому что родила больше всех детей.

– Тот ребёнок твой? – спросил Рэнтаро, указывая на видневшуюся в зарослях крышу дома.

Женщина самодовольно кивнула:

– Я в третий раз подношу Якуси ребёнка.

Услышав слово «подношение», Рэнтаро вспомнил Ямата-но Ороти, змея, пожиравшего девушек-заложниц и в конце концов убитого богом Сусаноо-но Микото.[59]59
  В японской мифологии божество бури.


[Закрыть] Он подумал: а что, если Якуси, как и этот змей – чудовище?

– Кто такой Якуси?

– Человек, избавляющий от бедствий! – раздражённо ответила она и пошла прочь. Похоже, удовлетворив своё желание, она потеряла к Рэнтаро всякий интерес.

Догнав её, Рэнтаро снова спросил:

– А как он исцеляет? Какими лекарствами?

Женщина нахмурилась, сдвинув густые брови:

– Не знаю.

– Откуда же ты знаешь, что Якуси избавляет от бед?

– Посмотри! – Обернувшись к пруду, женщина показала на разбросанные у реки дома.

– Насекомые поели бобы, один человек умер, но поля немного расширились. Родившихся больше, чем умерших. Это ли не доказательство того, что Якуси избавляет от бед?

– Что же такое беда? – снова не удержавшись, спросил Рэнтаро.

Некоторое время женщина раздражённо подбирала слова, и, наконец, медленно проговорила:

– Когда, не сходя с места… сохнешь.

34

Из земли выглядывали раздвоенные листочки. Заметив их, Сая вскрикнула от радости. Это взошли семена, привезённые из лесов Малайи. Она посадила их в начале весны. Опустившись на колени, Сая любовно осматривала ростки разных деревьев.

Рэнтаро сказал ей, что вряд ли малайские деревья вырастут в Тояме, но она не поверила ему. «Посмотри, ведь ростки взошли!» – захотелось ей сказать ему, но она вспомнила, что он ещё не вернулся из путешествия.

Сая посмотрела на зазеленевшую от весенних побегов гряду Татэяма. Рэнтаро сейчас где-то в этих горах. А может, он ушёл дальше, перевалив через гребни гор. Пока она смотрела на высившуюся в голубом небе белевшую в обрамлении солнечных лучей кромку гор, её вдруг обожгла мысль, что Рэнтаро может и не вернуться.

Медленно поднявшись, Сая принялась втыкать в землю вокруг нежных ростков ветки, чтобы их не поклевали куры. Колыша траву, подул тёплый весенний ветер. Чёрные кудри Саи развевались на ветру. Живот уже немного выпирал.

Исаму был в школе. Под карнизами раскачивалось постиранное бельё. В створках веранды лениво, словно поджидая кого-то, отражались солнечные лучи. Заметив это, Сая представила себе сидящего на веранде Рэнтаро.

«Если Рэнтаро исчезнет, что тогда делать?» – мрачно подумала она. Когда он уходил, она сказала ему, что найдёт его повсюду, но как его искать в этой чужой стране, Сая не знала. Что делать, если Рэнтаро не вернётся? Ведь её ненависти не на кого будет излиться.

Внезапно охваченная жестоким порывом ярости Сая изо всех сил стала хлестать веткой по земле.

«Почему его нет рядом?! Ненавижу, ненавижу, ненавижу его, ненавижу и тоскую по нему, тоскую, тоскую и ненавижу!» Сая сама не заметила, как принялась беззвучно выкрикивать эти бессмысленные слова. Очнувшись от наваждения, она отбросила сломавшуюся ветку. Села на землю и рассеянно уставилась на крохотные ростки деревьев.

И её мать, и тётка, и сёстры говорили, что какой бы мужчина ни стал тебе супругом, вскоре вы будете испытывать друг к другу родственные чувства. И Сая была убеждена, что это так. Она думала, что благодаря рождению ребёнка, совместной работе и общим трапезам появится чувство близости. Поэтому, когда она последовала за Рэнтаро в Кота-Бару, она не сомневалась, что рано или поздно их отношения перерастут в семейные. Она не испытывала к Рэнтаро таких щемящих чувств, какие питала к сверстникам-подросткам своего племени. Сая просто выбрала Рэнтаро за то, что он подарил ей мечту о воздушных шариках. Невероятно, но привязанность, которую она питала к нему, в конечном счёте превратилась в ненависть, и ещё невероятнее было то, что она может так тосковать по человеку, которого ненавидит.

Будь здесь знахарь, он, может быть, всё бы ей объяснил. Для Саи эти чувства были так же новы, как впервые увиденный автомобиль.

«Нельзя влюбляться в мужчин!» – неожиданно вспомнила она слова Канэ Тосики. Тосика сказала это с ненавистью, спрятавшись в пальмовой роще за публичным домом. Пообедав жидкой, как вода, рисовой кашей, они вдвоём, обессиленные, отдыхали в прохладной тени деревьев. Сая переспросила, что такое влюбляться. Тосика изумилась. А потом ответила: «Когда любишь, на душе так тяжко, будто что-то безумно стесняет грудь». Сая ответила, что ей это незнакомо. Горько усмехнувшись, Тосика пробормотала, что лучше этого и не знать.

После этого Сая почему-то решила: уж не «влюблена» ли Тосика в кого-нибудь? До сих пор после наплыва солдат, в короткие минуты передышки она только и делала, что поносила японцев, но теперь часто молчала в задумчивости. Сжимая в руке, как видно, подаренный ей кем-то красный прямоугольный полотняный мешочек, она прижимала его к щеке, звонила в прикреплённый к мешочку колокольчик и прислушивалась к его звону. Тающий во влажном мраке пальмовой рощи звук колокольчика бередил Сае душу.

Но вскоре она сбежала из публичного дома, и потому так и не узнала, что сталось с «любовью» Тосики.

Сая снова встретилась с Тосикой, когда война уже закончилась, после того, как и японские, и дислоцированные здесь позже тайские войска были эвакуированы, а в Кота-Бару вошли английские части. Кэка тогда зарабатывал на жизнь, работая рассыльным у одного малайца, Сая же снова устроилась по соседству помогать по дому за плату фруктами и овощами, тем они и жили. По протекции соседей Сая решила наняться работать в дом англичанина.

После войны этот англичанин купил за городом каучуковую плантацию, снял в Кота-Бару опрятный домик и зажил там. Это был рыжебородый, невысокий и полный мужчина, до войны он жил в Малайе и потому свободно говорил по-малайски. После войны, решив возобновить дело, он вернулся сюда. В первый же день, когда Сая пришла в дом англичанина, она увидела льнувшую к хозяину крупную женщину с высокими скулами и правильным носом. Едва увидев её, Сая воскликнула про себя: «Тосика!» Роскошно одетая, важная, но всё же это, несомненно, была та самая Тосика, с которой они вместе жили в публичном доме. Но Тосика смотрела на Сая как на незнакомку. И Сая не могла понять, притворяется ли она или действительно не узнаёт её.

Приказав Сае на ломанном малайском протереть полы и постирать бельё, Тосика обычно усаживалась в примыкавшей к прихожей гостиной и рассеянно смотрела на улицу. На её заострённом профиле застывало какое-то неприятное выражение.

Дней через десять англичанин уехал на каучуковую плантацию. Поняв, что они дома вдвоём, Тосика заговорила по-японски:

– Значит, ты вернулась к прежней жизни.

Ну конечно, Тосика узнала её!

– Да и ты как-то выжила, – ответила Сая.

Тонкие губы Тосики тронула насмешливая улыбка:

– С ухудшением обстановки на фронте японцы сбежали, и корейские проститутки стали не нужны. Мы стали обузой, и нас вышвырнули в Сингапуре. Ну, а там меня подобрал господин англичанин. Для него я тоже теперь всего лишь сортир. Но быть сортиром для одного человека всё-таки приятнее, чем для многих. А ты как? Ловко ты сбежала из борделя. Вернулся ли твой добрый японец?

Сая нехотя покачала головой:

– Война закончилась, и он скоро вернётся. Ведь у него здесь ребёнок.

– Ты до сих пор в это веришь? – с издёвкой спросила Тосика. – Кто же возвращается в сортир? А ребёнок – это лишь провалившаяся в сортир какашка! Сколько можно тебе повторять! Для этого мужчины ты была сортиром. Малайским, а не японским сортиром. Для японцев, где бы они ни были, лучший сортир – японский. Неяпонскими сортирами они пользуются, когда у них нет другого выбора.

– Нет, нет! Это не так, Рэн не такой! – закричала Сая.

Тосика, выплёскивая свою ненависть на разгневанную Саю, выкрикнула:

– И Рэн точно такой же! Все японцы одинаковы. Даже если они уболтают тебя, в конце концов всё равно уйдут, хлопнув дверью сортира. Те, что добры, удовлетворив нужду, разве что скажут тебе «спасибо». И только! Но всё равно уйдут. Ты была для этого Рэна проституткой. Малайским сортиром, дыркой для его члена!

Сая набросилась на Тосику. Опрокинула стул, на котором та сидела. Схватив за волосы, уселась на неё верхом. Тосика царапала Саю по лицу. Сая укусила её за руку. Вскрикнув, Тосика пнула Саю коленом в живот. Та согнулась пополам, дыхание её прервалось, но ей всё же удалось стиснуть горло противницы обеими руками.

Наверное, если бы не вернулся англичанин, Сая убила бы Тосику. Отброшенная англичанином, Сая упала на пол. Англичанин спросил Тосику и Саю о причине ссоры, но они обе молчали, отвернувшись друг от друга.

«Ты уволена», – сказал англичанин. Отряхнув пыль с одежды, Сая покинула дом.

Этим вечером, лёжа в обнимку с Исаму в крытой пальмовыми листьями хижине, Сая раздумывала над словами Тосики. Брат, с которым она вместе ужинала, ещё не вернулся домой. В тёмной хижине раздавалось мерное дыхание спящего сына. Но Сая не могла заснуть. Слова Тосики шипами впивались ей в сердце.

Она ещё могла стерпеть утверждение, что в борделе служила лишь дыркой для членов японских солдат. Но при мысли, что и для Рэнтаро она была всего лишь малайским сортиром, её трясло от гнева.

«Нет, – думала она. – Рэнтаро не мог так ко мне относиться». Но когда она раздумывала об этом, другой голос спрашивал её: «А что, если Тосика права?» Вскоре этот голос окреп и неотступно, как назойливая муха вокруг тухлой рыбы, жужжал в её душе.

В конце концов, осторожно высвободившись, чтобы не разбудить Исаму, Сая выскользнула из дома. На другой стороне улицы столпившиеся у домов люди наслаждались вечерней прохладой. Малайцы бросали удивлённые взгляды на идущую в одиночестве Саю. Женщины-мусульманки не выходили по вечерам одни. «Ах, вот оно что, – подумала Сая. – Рэнтаро выбрал меня потому, что я, в отличие от местных женщин, не исповедую ислам». Её соплеменники не возражали против того, чтобы она жила с Рэнтаро. К тому же она разбиралась в лекарственных травах. Как кстати для него!

«Да, ты была малайским сортиром!» – Шипы слов Тосики ещё глубже вонзались в неё, и она шла, роняя капли крови.

В доме, который снимал англичанин, горел свет. Изнутри доносились музыка и английская речь. Тосика, обхватив колени, в одиночестве сидела на ступенях террасы. В доме люди выпивали и болтали, похоже, Тосика была отвергнута этим обществом.

Стоя под деревом плюмерии с нежными, как дыхание, белыми цветами, Сая тихонько позвала её. Тосика встрепенулась, но, заметив Саю, успокоилась и спустилась с террасы.

– Чего тебе?

– Ты говорила действительно то, что думаешь? – Сая хотела убедиться в этом.

– Да, я так чувствую, я сказала то, что думаю на самом деле, – ответила Тосика.

Из глаз Саи покатились слёзы.

Тосика уже успела успокоиться после дневной драки. Видимо, бушевавшая в её душе злоба улетучилась.

– Твой мужчина не вернётся. Если он не помер, то живёт как ни в чём ни бывало в Японии со своей женой и детьми. Забудь о мужчине, использовавшем тебя как сортир!

Глядя в тёмный двор, где напротив террасы шумела бамбуковая роща, она продолжила:

– И я хотела бы забыть, если б могла. Забыть о мужчинах, использовавших меня как сортир. Но я не могу. Тебе ещё повезло. Ты пробыла там всего два месяца. А я жила так около двух лет. Моё тело истерзано, мужчин я ненавижу всей душой. Я уже никогда не буду счастлива как женщина.

– Мне очень жаль, – пробормотала Сая. – Он сказал, что вернётся, хотя возвращаться не собирался. Я ему верила.

Тосика пристально посмотрела на Саю. С её тонких губ сорвалось:

– Надо ему отомстить.

Отплатить ему, объяснила Тосика не знавшей слова «отомстить» Сае.

– Если тебя ударили, ударь в ответ. Пнули – тоже пни. Молча будешь терпеть, превратишься в жалкого труса. Ты не сможешь простить себе этого, и всю жизнь проживёшь, робея, прячась в землю, как дождевой червь. Отомсти же ему!

Сая смешалась под напором Тосики.

– Но ты… ты ведь не собираешься мстить?

Нахмурившись, та резко бросила:

– Я уже мертва. Пока я была в борделе, я потонула в дерьме и погибла. Теперь я всего лишь покойница. А мстить могут только живые люди. Ты вот ещё жива. Хочешь прямо сейчас отправиться в Японию? Под моим именем ты сможешь попасть на корабль для репатриантов. Я слышала, в Сингапуре всех японцев принудительно сгоняют в лагерь, а оттуда на кораблях отправляют обратно на родину. Там ты сможешь затеряться. Скажешь, что ты кореянка и что тебя насильно вывезли из Японии.

Горящими глазами Тосика посмотрела в лицо Сае, в распухшее, покрытое багровыми царапинами, полученными во время драки, лицо.

– Предъявишь ему ребёнка! Объяснишь его жене и семье, каковы мужчины!

– Но если я выдам себя за тебя, то как же тогда… Как же тогда ты?

Тосика отвела взгляд от Саи.

– Мне некуда возвращаться! Если я вернусь, люди будут называть меня шлюхой. Ни японцы, ни корейцы мне этого не простят. Сортиру надлежит быть в укромном месте. Никому не понравится, если сортир окажется на виду. Не желаю, чтобы люди, отправившие меня в сортир, называли меня падшей и зловонной.

Лицо Тосики исказилось. Она стала похожа на обезьяну, бессильную перед тигром, но всё же стоящую перед ним, оскалив зубы.

– Что сталось с твоим любимым?

Стоило Сае задать этот вопрос, как лицо Тосики застыло, как дно пересохшего болота.

– Добрый мужчина… Мы решили вместе бежать, – хриплым голосом, словно подавившись рыбьей костью, ответила она. Но «добрый» она произнесла с издёвкой.

– Не успели мы добраться до Кота-Бару, как нас схватили. Начальство жестоко избило его, и тогда он сказал, что это я его соблазнила. Владелец борделя жестоко обошёлся со мной. Я думала, пришла моя смерть…

Резко замолчав, Тосика вернулась в дом. Сая осталась в саду одна. Она подумала, что разговор зашёл слишком далеко, и Тосика больше не вернётся. Но уйти, не попрощавшись, ей было тяжело, и она осталась стоять под деревом.

Из дома по-прежнему доносились музыка и весёлые голоса. Плыл сладковатый аромат цветов плюмерии. Сая вспоминала о том, как они жили вместе с Рэнтаро. Когда к нему приходили его приятели, Сае, как и Тосике, не было места в их компании, и она в одиночестве сидела на балконе. «Конечно же, я была для него всего лишь малайским сортиром. А сортиром не похвастаешься перед товарищами», – устало подумала Сая.

На лестнице, ведущей с террасы в сад, послышались шаги. Это была Тосика. Она прижимала к груди бумагу и, подойдя, отдала её Сае. Следы страданий исчезли с её лица, она была полна решимости.

– Здесь указано моё имя и место рождения. Если о чём-то будут спрашивать, предъявишь этот документ. Если спросят, нет ли у тебя загранпаспорта или других документов, отвечай, что ты была проституткой. У корейских проституток таких документов и не должно быть. Война только закончилась. Будешь молчать, ни у кого не возникнет подозрений, и ты сможешь уехать в Японию.

Сая взяла документ. Это был тоненький листок бумаги, но Сая знала, как он важен.

– Я еду! – сказала она.

Тосика улыбнулась.

– Ты станешь мною. Под моим именем доберёшься до Японии и отомстишь за нас мужчинам, превратившим нас в сортиры.

Она сжала руки Саи. Руки у Тосики были худые и высохшие, на правой руке не хватало двух пальцев.

35

Ведущая в город дорога местами была разрушена горными обвалами. Асафуми, прикрытый лишь обёрнутым вокруг бёдер полотенцем, весь исцарапанный ветвями деревьев, обходя завалы, был вынужден передвигаться на четвереньках. Но ужаснее всего были комары – его белоснежная и гладкая кожа распухла и покраснела от укусов.

«Как в игре на выживание», – подумал Асафуми. Он словно оказался внутри компьютерной игры. И за ним, терпящим лишения, откуда-то наблюдал настоящий Асафуми.

«Но где же моё настоящее, я»?» Асафуми попытался отыскать в себе своё настоящее «я», но ему показалось, что он лишь роется руками в грязи. Всё было тщетно.

Он, работающий в научно-исследовательской лаборатории, он, встречающийся с Сидзукой, он, в одиночестве лежащий в своей комнате, он, прибирающийся в доме покойного деда. Он вспоминал себя в самые разные моменты, но всякий раз оказывалось, что он, как и сейчас, словно находился внутри компьютерной игры.

Впрочем, он мог предаваться таким размышлениям лишь поутру. Сейчас его босые ноги натыкались на острые камни и корни деревьев, иногда его пронзала острая боль – боль от укусов муравьёв. Высоко стоявшее в небе солнце нещадно палило, по телу, как потоки дождя с крыши, струился пот. Потом стало сводить пустой желудок, и в голове вертелись мысли только о том, как бы передохнуть и поесть. И не удивительно, ведь он ничего не ел со вчерашнего вечера.

– Есть хочется, – наконец проронил Асафуми, обращаясь к Кэсумбе, торопливо шедшей впереди вместе со своей двухголовой собакой.

– Мне тоже, – безучастно ответила Кэсумба, продолжая шагать.

Девочка не проронила ни единой жалобы, и Асафуми поневоле снова зашагал вслед за ней.

Он заметил, что дорога пошла вниз, но от этого ему не стало легче – она, как дикое поле, по колено заросла травой, пробившейся сквозь потрескавшийся асфальт. К разнотравью примешивались колючки. Судя по изгибу дороги, они вот-вот должны были дойти до лесопосадок кипарисовиков, но те исчезли, а вместо них тянулся широколиственный вечнозелёный лес.

Постепенно Асафуми овладела мысль – уж не перенёсся ли он во времени? Это определённо была Дорога-Мандала, но не начала двадцать первого века, в котором он жил. Для таких перемен мало десяти-двадцати лет. Так какое же сейчас время? Эпоха, наступившая после климатического сдвига, или доисторические времена, населённые чудовищами? Но это слишком дикое, слишком невероятное предположение. Ему казалось, что он бредёт во сне.

Асафуми вспомнилось, как в конце лета он вместе с Сидзукой на своём голубом «фольксвагене» отправился к родителям в Тибаси. Тогда он легкомысленно заявил, что прежде, чем человечество погибнет из-за наступления пустыни или глобального потепления, его уничтожат нейтронные бомбы или вторжение инопланетян. Теперь он стыдился этой сорвавшейся у него тогда пустой болтовни. Он спокойно высказывал фантастические идеи, но, оказавшись в невероятной ситуации, не мог толком постоять за себя самого.

«Как там Сидзука? Наверное, волнуется из-за того, что я пропал. А может, как в сказке про Урасима Таро,[60]60
  Урасима Таро – герой древней японской легенды. Рыбак Урасима Таро поймал в море большую черепаху, которая превратилась в женщину. Урасима Таро женится на ней, они вместе оправляются за море в Страну бессмертных. Через три года Урасима Таро, затосковав по родным и близким, отправляется на родину. Жена даёт ему шкатулку, строго наказав не открывать её. Когда Урасима Таро добирается до родных мест, оказывается, что на земле прошло уже триста лет, и никого из его родных уже давно нет в живых. В отчаянии он открывает шкатулку, тут же превращается в дряхлого старца и умирает.


[Закрыть] время, в котором находится Сидзука, и время, в котором я блуждаю по Дороге-Мандала, текут неодинаково?» Продолжая идти, Асафуми задавался праздными вопросами и постепенно потерял чувство реальности, словно затерявшись в компьютерной игре на выживание.

Остановившись, Кэсумба присела на корточки. На земле валялся плод тёмно-фиолетового цвета размером с теннисный мяч. Ветви росшего у обочины дерева были унизаны такими же тёмно-фиолетовыми плодами. Кэсумба разломила подобранный с земли плод надвое и протянула половинку Асафуми. Прервав замкнутый круг своих мыслей, Асафуми взглянул на плод. Выглядел он необычно. Посередине – белая желеобразная масса, а вокруг светло-лиловая мякоть сантиметровой толщины.

– Ешь только белую сердцевину, – сказала Кэсумба, поддевая пальцами белую сердцевину.

Вслед за ней и Асафуми попробовал отведать плода. Вкус был чуть сладковатый, как у молочного желе. Поедая свою долю, Кэсумба и Асафуми озирались вокруг в поисках других осыпавшихся плодов. На глаза им попались штук пять, свисавших с дерева. Жадно доев оставшееся, они стали осматривать росшее у обочины дерево. Кэсумба, подобрав камушек, попробовала сбить им плод. Но хотя ей и удалось попасть, плод так и не упал. Асафуми тоже стал швырять мелкие камушки. После нескольких попыток ему наконец удалось сбить три плода. Но один был изъеден червями, другой засох. Единственный пригодный в пищу плод Асафуми с Кэсумбой поделили пополам.

– Впервые ем такой фрукт. Как он называется? – спросил Асафуми. Его губы стали лиловыми.

– Не знаю.

Кэсумба снова зашагала. Асафуми хотелось немного передохнуть, но сказать об этом ему было неловко, и он устало побрёл следом за ней.

– У тебя нет дома? – спросил Асафуми, шагая рядом с Кэсумбой.

– Мой дом – Дорога-Мандала, – нараспев ответила Кэсумба и вдруг снова остановилась у обочины.

Здесь росли кустики, усыпанные красными ягодами лесной земляники. Собрав горсть ягод, Кэсумба высыпала их в рот. Следом за ней и Асафуми принялся есть землянику. Кисло-сладкий вкус ягод немного рассеял его усталость. Видимо, Кэсумба прекрасно разбиралась в съедобных растениях, росших вдоль Дороги-Мандала.

– Обочины дорог заменяют тебе холодильник, – весело сказал Асафуми, углубляясь в заросли и поедая землянику. Найдя еду, он приободрился.

Кэсумба растерянно посмотрела на него и переспросила:

– Холодильник?

И Асафуми понял, что она не знает, что это такое.

– Ну, я имею в виду, что еду ты находишь на обочине дороги, – объяснил он, и Кэсумба взглянула на него презрительно:

– Если бы этим можно было насытиться!

Ну, конечно же, растущими у обочины фруктами сыт не будешь. Асафуми раскаивался, что сморозил глупость.

– Но где же вы достаёте еду?

– Когда мы идём на поклонение к Якуси, нас кормят там, где мы ночуем. Так заведено.

– Что значит заведено?

Кэсумба моргнула своими чёрными ресницами:

– Заведено – значит заведено!

Ждавший их у обочины дороги Кэка вдруг зарычал. Он навострил все четыре уха. Обе его пасти оскалились белыми клыками. Асафуми пригляделся – на кого он рычит? Среди деревьев мелькали взъерошенные головы. Похоже, это были такие же полуголые дикари, что напали на Асафуми.

– Это люди-обезьяны! – прошептала Кэсумба.

Асафуми напрягся. В нём ожил страх, испытанный во время недавнего нападения.

– Всё в порядке. – Кэсумба тронула Асафуми за руку и, подозвав собаку, не спеша зашагала по дороге.

Асафуми, нервно оглядываясь на заросли, в сторону которых рычал Кэка, медленно двинулся вперёд.

Под защитой продолжавшего рычать пса они зашагали по Дороге-Мандала. Вскоре Кэка, перестав рычать, снова побежал впереди.

– Что, на Дороге-Мандала полно таких людей-обезьян? – спросил Асафуми у Кэсумбы когда они оставили заросли далеко позади.

– Да, люди-обезьяны живут в горах. Они нападают на путников на Дороге-Мандала и грабят их. Обычно они охотятся на животных, питаются горными плодами, но когда никакой пищи им достать не удаётся, они нападают на деревни и едят захваченных там людей.

Узнав, что его могли съесть, Асафуми содрогнулся. Потому ли, что люди-обезьяны были ослеплены его сумкой и одеждой, потому ли, что по случайности не были голодны, но они его не тронули.

– А ты не боишься ходить по дороге, где в любую минуту могут появиться люди-обезьяны?

– Люди-обезьяны боятся паломников, идущих к Якуси. Потому что мы совсем другие. И Кэка они боятся из-за того, что у него две головы, так что нас не тронут. Раз с нами Кэка, всё в порядке.

Услышав своё имя, пёс обернулся. На мощной шее торчали могучие головы. Сверкавших в его пастях клыков и двух пар горевших глаз действительно было довольно, чтобы напугать кого угодно. Асафуми понял, как ему повезло, что Кэсумба с Кэкой присоединились к нему.

Дорога шла, то сужаясь, то расширяясь. Это была не та лесная дорога, которой Асафуми проезжал вчера. Она была уже, не было и намёка на асфальтовое покрытие. Похоже, машины здесь не ездили. Но люди явно хаживали – трава была примята. Кэсумба видимо отлично знала дорогу и шла уверенно. На ней была мешковатая одежда с чужого плеча, вьющиеся волосы распущены. Шагая впереди Асафуми, она мурлыкала себе под нос: «Фу-у-ун, фу-ун». Асафуми был очарован этой малышкой.

Кэсумба шагала среди тёмно-зелёной вселенной. Она шла одна со своей чёрной двуглавой собакой. Асафуми отделяли от Кэсумбы всего три шага, но ему казалось, что это расстояние в тридцать тысяч световых лет. Отчего ему так казалось, он и сам не знал.

«Фу-ун, фу-у-у-ун» доносился до него голос из космоса, сквозь тридцать тысяч световых лет. Вскоре Кэсумба остановилась и показала на серый камень, выглядывавший из травы у обочины:

– Здесь начинается Дорога-Мандала.

На камне был выбит указатель, полустёртые буквы гласили: «Дорога-Мандала». Впереди снова шла широкая дорога, покрытая потрескавшимся асфальтом. Вначале Дороги-Мандала, на обочине, стояла хижина. Маленькая хижина, крытая тростниковой крышей. Рядом с хижиной лежали обгоревшие дрова, были видны следы от кострища.

– Здесь мы отдыхаем, а потом снова возвращаемся на Дорогу-Мандала. Так и ходим туда и обратно.

Не обращая внимания на объяснения Кэсумбы, Асафуми зашагал по широкой дороге. Увидев каменный дорожный указатель и автомобильную дорогу, он подумал, что город уже близко, и при этой мысли его охватило нетерпение. Но скоро он заметил, что девочки нет рядом. Он обернулся и увидел, что она в нерешительности стоит рядом с хижиной. И Кэка сидит у её ног и с беспокойством смотрит на неё.

Когда он спросил: «В чём дело?», Кэсумба смущённо улыбнулась. «Наверное, ей страшно, она же говорила, что никогда не покидала Дорогу-Мандала», – подумал Асафуми. И тут Кэсумба, сжав кулаки опущенных рук, будто решившись прыгнуть в воду, сделала шаг вперёд. Широко раскрыв глаза, она крикнула рычавшему Кэке: «Идём!» Ей пришлось ещё трижды окликнуть его, прежде чем пёс наконец сдвинулся с места.

– Боишься, что случится что-нибудь, если сойти с Дороги-Мандала? – спросил Асафуми поравнявшуюся с ним Кэсумбу.

Кэсумба сердито ответила:

– Вовсе нет.

Под вздёрнутым носом розовели пухлые губы. Украдкой взглянув на её простодушное лицо, Асафуми улыбнулся. Как ни свыклась эта девочка с Дорогой-Мандала, а всё-таки она ещё ребёнок. Ему больше не казалось, что от Кэсумбы его отделяют тридцать тысяч световых лет. Рядом с ним шла девочка лет двенадцати-тринадцати.

– Ты родилась на Дороге-Мандала? – спросил Асафуми.

– Не знаю, – как обычно ответила Кэсумба.

– Ничего-то ты о себе не знаешь! – изумился Асафуми.

– Меня зовут Кэсумба. Сколько я себя помню, я вместе со старицей хожу по Дороге-Мандала и обратно. Разве нужно знать что-то ещё?

Впервые Кэсумба произнесла связную речь. Оживившись, Асафуми ответил:

– Конечно, многое. Кто твои родители, что есть в мире кроме Дороги-Мандала, твоё будущее…

Кэсумба непонимающе нахмурилась.

– Ведь ты живёшь в этом мире, потому что кто-то тебя родил. Родила тебя мать. Мать вместе с отцом. Они и есть твои родители. Где твои родители?

– Я росла на Дороге-Мандала, как почки растут на деревьях, – весело сказала Кэсумба.

Ни дать ни взять – Кагуя-химэ,[61]61
  Кагуя-химэ – героиня «Повести о старике Такэтори» (конец IX – начало X вв.). Старик Такэтори рубил в лесу бамбук и делал из него разные поделки, чем и зарабатывал себе на жизнь. Однажды он заметил чудесное сияние в коленце бамбука и обнаружил там девочку дивной красоты. Старик удочерил её и назвал Кагуя-химэ. Девочка выросла в невиданную доселе красавицу. К ней один за другим сватаются знатные юноши, но каждый из них получает невыполнимое задание и терпит неудачу. Последним женихом выступает сам император, но и он получает отказ. В конце повести Кагуя-химэ рассказывает приёмным родителям о том, что она родилась в Лунном царстве и была изгнана на Землю за провинность. В финале за Кагуя-химэ прилетают лунные жители, и она возвращается на Луну.


[Закрыть] подумал Асафуми и спросил:

– Это кто же тебе сказал?

– Старица, – ответила Кэсумба.

Решив, что бесполезно расспрашивать её о чём бы то ни было, Асафуми замолчал.

Солнце клонилось к закату, тени людей и собаки, падавшие на потрескавшуюся заросшую травой дорогу, удлинились. Дорога выровнялась, на обочинах стали попадаться развалины бетонных домов и ржавые машины. Среди росших на отлогом склоне деревьев торчали, как высохшие деревья, железные остовы. Судя по видневшейся вдали гряде Татэяма и по очертаниям гор справа, Асафуми решил, что это район Авасуно. Но склон, где некогда была лыжная база, зарос высоченными деревьями.

Когда они перевалили через пологий холм, открылся вид на окрестности. Раскинувшись среди широких берегов, неторопливо текла река. Река Дзёгандзигава. Но прибрежные террасы выглядели не так, как вчера, когда Асафуми проезжал на машине вдоль реки. Верхушка горы, заросшая полузасохшими деревьями, была погребена под бетонным хламом. Даже издали было понятно, что прежде там были дома. Не устояло ни одно здание. Крыши обвалились, торчали лишь столбы и стены. Для небольшого городка эти руины были великоваты, а застройка слишком уж хаотична. Вдоль речки Дзёгандзигава, спускаясь к равнине Тояма, тянулись бесконечные груды бетонного мусора. Да и сама равнина была погребена под хламом, похожим на пластиковый мусор.