Текст книги "Дорога-Мандала"

Автор книги: Масако Бандо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

– Значит, вы сотрудничали с японской армией.

Со смешанными чувствами Асафуми слушал деда, оказавшегося соучастником захватнической войны. Рэнтаро удовлетворённо кивнул:

– Во время войны я, как гражданин, выполнял свой долг.

30

Складывавшая на веранде постиранное бельё Сая подняла голову, услышав крик.

На дороге перед домом трое мальчишек окружили Исаму. Они били его кулаками, пинали ногами по коленям. Малыш, которого мальчишки схватили за руки и за плечи, отчаянно сопротивлялся, брыкаясь ногами и отбиваясь головой. Сая, бросив бельё, как была босиком, бросилась во двор и побежала к ним. Трое мальчишек, испугавшись подлетевшей с развевающимся подолом Саи, бросились прочь. Отбежав подальше, они завопили, приложив ладони ко рту:

– Сын аптекарской содержанки!

– Эй, черномазый!

Сая подобрала с земли камень и бросила в них, попав одному из мальчишек в плечо. Дети были потрясены.

– Идиоты! – разгневанная Сая снова запустила в них камнем.

– Идиоты, идиоты! – несколько раз прокричала она.

Мальчишки, развернувшись, бросились бежать. Сая положила руку на плечо тяжело дышащего сына. Одежда у него была разорвана, щёки и руки покрыты ссадинами.

– Мамочка, они… – начал было объяснять по-японски Исаму.

Сая остановила его, давая понять, что всё понимает. Обняв сына за плечи, она вернулась с ним домой.

С тех пор как Исаму начал ходить в начальную школу, она замечала, что он часто возвращался домой со следами побоев. Но он ни на что не жаловался или говорил только, что неудачно упал. И Сая не докучала ему расспросами. Она догадывалась, что над ним издеваются. Видимо, дело было в том, что его ломаный японский и нестандартное поведение слишком выделялись на общем фоне. И Сая гордилась тем, что Исаму молча противостоит этому.

Они зашли в прихожую. Сая раздела сына и промыла ссадины. Затем переодела его в чистое бельё и дала ему варёной картошки. Усевшись на веранде, Исаму с аппетитом принялся за еду. Сая снова принялась складывать бельё.

Весна была в самом разгаре. Солнце припекало так, что выступал пот. В огороде зазеленели всходы.

– Ха-ха! – раздался сдавленный смех Исаму.

– В чём дело? – спросила Сая. Исаму посмотрел на неё своими большими карими глазами.

– Вот идиоты-то! – Снова раздался смех.

Сая, сощурившись, тоже рассмеялась, но тут же помрачнела. Она поняла, что неосознанно выругалась так же, как поносили её японские солдаты. Всякий раз, когда она говорила: «Не понимаю, о чём вы», солдаты кричали ей «Идиотка!», били её и тыкали в неё японскими мечами. Это слово было как заклинание, высвобождающее желание убить.

Когда полицейские схватили её по подозрению в шпионаже и с утра до вечера пытали, когда её отправили в публичный дом и там целыми днями насиловали, это слово звучало постоянно. Сая ненавидела его. Потому что за этим словом всегда приходила боль. И она содрогнулась оттого, что сама выкрикнула его.

«Я заразилась злыми духами солдат, – подумала Сая. – Злые духи вселяются в тех, кто их ненавидит». Разве не об этом говорил колдун? А измывавшиеся над ней солдаты и были злыми духами.

Они – злые духи.

И покойный Кэка тоже говорил это. Брат, нанявшийся на службу в японскую армию, чтобы вызволить её из публичного дома, знал, что говорил.

После побега из публичного дома Сая вместе с Исаму, до сих пор находившимся на попечении Кэка, вернулась в лес, но почти сразу же они снова перебрались в Кота-Бару. Сая боялась, что если её не будет в Кота-Бару, они разминутся с вернувшимся Рэнтаро. Хотя именно из-за Рэнтаро её заподозрили в шпионаже, тогда Сая ещё верила в него. И не думала, что он бросил её.

Хозяйка дома, чей муж умер под пытками в полиции, заявила, что больше не будет сдавать Сае дом в Кота-Бару. Что ж, дом, разворошённый полицейскими, всё равно был перевёрнут вверх дном. Сая с Исаму стали жить вместе с Кэкой в хижине на окраине города. Кэка, работавший надсмотрщиком в японской военной тюрьме, немного зарабатывал. Каждый день он отправлялся в тюрьму, а вечером возвращался совершенно измотанный.

«Там лес, населённый злыми духами. И я тоже стал злым духом», – говорил Кэка и, почти не прикасаясь к ужину, мрачно смотрел на мерцающие в небе звёзды.

Всех подозреваемых в шпионаже японские солдаты сажали в тюрьму и пытали до тех пор, пока человек не признавался, что он шпион. Брат им помогал. «Мне ведь совсем не хочется этого делать. Но если я откажусь, я сам окажусь на их месте», – жаловался он. Раз связавшись с японской армией, уже не сбежишь. У вынужденного помогать палачам Кэки ввалились глаза, он исхудал.

Увиденное было слишком тяжело переживать в одиночестве. И вскоре брат, возвращаясь домой, стал рассказывать Сае о случившемся за день. Кэка рассказывал о жертвах и о чинимых над ними зверствах. О малайце, от которого добивались признаний, поставив его на колени и приставив меч к горлу, об умершем в тюрьме с набитым дерьмом ртом индийце, о сотрудничавшем с английской армией старике, корчившимся от боли, когда ему прижигали пенис.

– Я тоже делал это! Бил ногами женщин по лицу, запихивал им в рот дерьмо, прижигал половые органы горячим утюгом, срывал ногти на руках, кричал им: «Идиоты, идиоты!» – говорил Кэка и плакал.

Кэка хотел вернуться в лес. В лес, лечащий душу тишиной и спокойствием. Там он смог бы забыться от увиденного и пережитого, выплакаться под сенью деревьев. Но здесь, в Кота-Бару, это было невозможно. Если бы у Кэки была любимая, она, наверное, смогла бы заменить ему лес. Но малайцы презирали Кэку и Саю. Они относились к их лесным сородичам, как к людям второго сорта. Поэтому женщины для Кэки не находилось. Сестра заменила ему лес. Окружила его тишиной и лаской. Каждый вечер он рассказывал безмолвной Сае о жестокостях минувшего дня, и ему удавалось ненадолго забыться. В душе Саи запечатлевались рассказы Кэки, и ненависть, которую Кэка питал к японским солдатам, подкрепляла ненависть самой Саи, разгоревшуюся во время допросов и жизни в публичном доме. Вскоре лес Саи наполнился ненавистью. Тишины и ласки больше не было – впитав ненависть брата, лес Саи превратился в лес ненависти.

Скоро война закончилась, и когда вернулись английские войска, сотрудничавших с японскими оккупантами стали преследовать по суду. Это бы ещё ничего, но люди, во время оккупации угодившие в тюрьмы и подвергавшиеся пыткам, тайно выслеживали тех, кто прежде работал на японцев, и устраивали самосуд. И Кэка, почувствовав опасность, заявил, что возвращается в лес. Но Сая настаивала на том, чтобы брат уехал один, без них. По окончании войны должен был вернуться Рэнтаро, поэтому она непременно хотела, чтобы они с Исаму остались в Кота-Бару. Кэка сказал, что не может оставить их. Пока они препирались, вернётся ли брат один или они вернутся все вместе, Кэку убили. Неизвестно, кто убил его. С переломанными руками и ногами, перерезанным горлом и вылезшими из орбит глазами его бросили в лесу в пригороде Кота-Бару. Похоронив брата, Сая окончательно решилась.

Она не вернётся в лес. Она отомстит!

Это Рэнтаро виноват в смерти Кэки! Если бы Рэнтаро не стал жить с Саей, если бы он не приводил в дом людей, имевших отношение к японской армии, ничего бы не случилось.

Лес ненависти Саи был обращён не только на японских солдат, теперь ненависть распространилась и на Рэнтаро. Теперь Сая жила в лесу своей ненависти. Ненависти, которую они взрастили вместе с Кэкой.

Сложив бельё, Сая рассеянно смотрела во двор. В огороде над грядками порхала бабочка. За живой изгородью, беззаботно ведя за собой корову, шёл сосед. Заметив за забором Саю, он склонил голову в поклоне. Сая ответила ему сияющей улыбкой. Вдали, за зеленью рисовых полей, виднелись жилые дома в окружении подступившего к ним леса. Доев картошку, Исаму выбежал во двор и принялся гоняться за курицей.

Этот мирный весенний пейзаж так не вязался с её ненавистью. Прошло полгода с тех пор, как она, движимая ненавистью, добралась, наконец, до Японии. В поезде на Сингапур, на корабле для репатриантов, проверяя, на месте ли её острый клинок, она думала о том, как отомстит Рэнтаро. Как отомстить, Сая толком не знала. Но встретившись с Рэнтаро, она обнаружила, что не настолько ненавидит его, чтобы вонзить в него свой кинжал.

«Да и вообще – ненавижу ли я Рэнтаро?» – спросила Сая у самой себя. Когда она увидела мёртвого брата, она ненавидела. Именно эта ненависть послужила горючим, на котором она добралась до Тоямы. Если бы Рэнтаро бросил их с Исаму на улице, она, наверное, так и продолжала бы его проклинать. Она собиралась вонзить в него свой клинок, бросив ему в лицо всё, что он сделал с ней, всю его подлость и ложь!

Но хотя приезд Саи и привёл Рэнтаро в замешательство, он не прогнал ни её, ни сына. Он позаботился о них и даже нашёл им дом; озлобленность и ненависть Саи ослабли. Но злость, гнездившаяся в её душе, никуда не исчезла.

Она ненавидела. Японцев, пытавших её, насиловавших её, ненавидела тех, кто мучил и убил её брата. Ненавидела в Рэнтаро японца. Можно сказать, что она ненавидела японцев и саму Японию. Но оккупировавшая Малайю японская армия была расформирована, а Великая японская империя, которую эта армия предоставляла, тоже прекратила своё существование. Когда переполняемая ненавистью Сая приехала в эту страну, она столкнулась с японцами, отчаянно пытавшимися выжить в условиях послевоенного хаоса. Среди этих улыбчивых и мягких людей не было искажённых злобой лиц японских солдат времён оккупации. Образ врага растворился в воздухе, и Сая перестала понимать, на кого направить свою ненависть.

Сая вошла в комнату. Уложив чистое бельё в шкаф, она раскрыла свой дорожный баул и достала кинжал. Провела пальцем по его острому лезвию.

Кому же перерезать горло этим клинком? Вставив указательный палец в круглое отверстие рукояти, Сая с ненавистью смотрела на свой нож.

31

Впереди, там, где зеленели похожие на вход в пещеру своды Дороги-Мандала, послышались слабый свист и звон. Асафуми шепнул Рэнтаро:

– Сюда кто-то идёт!

Рэнтаро недоумённо посмотрел на него, но, прислушавшись, согласно кивнул:

– Нам лучше спрятаться.

Асафуми не хотелось предстать перед людьми в одном полотенце вокруг бёдер, а после давешнего нападения дикарей неизвестно было, с кем придётся столкнуться, этому он не стал возражать. Оба поспешно укрылись обочины в тени деревьев.

Свист и звон. Звуки, напоминавшие музыку синтоистского празднества, зазвучали громче. Это была бессвязная мелодия, напоминавшая напевы уличных зазывал. Рэнтаро и Асафуми прятались за деревьями, сжимая в руках дубинки, пока наконец не увидели удивительное шествие.

Мужчина в оборванной одежде со свисавшими во множестве виниловыми завязками, женщина, одетая в мешковину с прорезью для головы и с беспорядочно торчавшими, как бамбуковая метёлка, волосами, огромный мужчина двухметрового роста, тащивший деревянную тележку с горой наваленного на неё тряпья, карлик, игравший на дудке, сделанной из металлической трубки, человек, весь покрытый паршой и похожий на ком грязи, однорукая женщина, бившая единственной рукой по болтавшейся у неё на груди крышке от кастрюли. Пожилой мужчина с привязанным к спине рыжим зайцем шёл, ворча что-то себе под нос. Женщина с шишкой на лбу стучала веткой по бамбуковой трубке. Седой мужчина с мертвенно-бледной кожей. Согнувшаяся в три погибели женщина. Человек, чьё тело заросло густой, как у зверя, шерстью. Мужчины и женщины. Молодые и старые.

Асафуми и Рэнтаро в изумлении наблюдали за этим зрелищем.

Около двадцати человек вялой поступью шествовали мимо. Как шум речного потока, то там, то здесь слышались голоса. Смешиваясь со звуками самодельных инструментов, они далеко разносились по дороге.

Асафуми с Рэнтаро, спрятавшись в тени деревьев, молились о том, чтобы эта странная процессия поскорее прошла мимо, но неожиданно из толпы выскочила чёрная собака. Собака была о двух головах. Оскалив обе пасти, собака неистово залаяла на деревья, за которыми укрылись Асафуми с Рэнтаро. Процессия остановилась.

– Там кто-то есть! – закричал мужчина с болтавшимся и выступавшим из-под одежды дряблым пенисом.

Люди неотрывно смотрели на дерево, за которым прятались Асафуми с Рэнтаро. Асафуми весь покрылся испариной. Рэнтаро же выглянул из-за укрытия и попросил:

– Простите, нельзя ли убрать эту странную собаку?

Толпа зашумела, вперёд вышла девочка лет двенадцати-тринадцати. У неё были курчавые волосы и круглое лицо. В огромных глазах светилось любопытство. Как и почти все участники процессии, она была босонога. Мешковатая и великоватая для неё одежда была подпоясана лозой. Девочка подошла к двуглавой собаке и похлопала её по загривку Собака, всё ещё рыча, затихла. Рэнтаро вышел из-за дерева и, поклонившись, спросил с улыбкой:

– Куда это вы все направляетесь?

– Куда идём? – переспросила женщина в мешковине и рассмеялась, обведя взглядом товарищей.

Остальные тоже разразились смехом. Голоса были невыразительные – какие-то блёклые, словно смеялись мертвецы. Карлик заиграл на дудке, будто силясь оживить этот смех. Однорукая женщина ударила палкой по железной крышке – «бом-бом!»

– Вы-то откуда взялись? – спросило юное существо, завёрнутое в многочисленные связанные между собой разноцветные тряпки.

Черты лица у существа были правильные, волосы собраны на затылке, но определить, женщина это или мужчина, было невозможно.

– Из Тибаси, – по-прежнему любезно ответил Рэнтаро.

Невозмутимость Рэнтаро немного успокоила Асафуми, и он робко вышел из-за дерева. Во всяком случае, представ перед этой странной процессией, он не слишком стыдился своего внешнего вида.

– Тибаси – это где? – переспросило юное существо.

Решив, что эти странные люди, видимо, пришли из другой префектуры, Рэнтаро объяснил:

– Это поблизости от города Тояма.

– Тояма, говоришь… Не знаю такого города, – пробормотало юное существо.

Остальные тоже зашумели: «Где это?»

Во время путешествий по Малайе Рэнтаро доводилось видеть огромные цветы величиной с циновку, и покойников, раскачивавшихся на верхушках деревьев в джунглях, и шествия индуистов, рассыпавших цветы. Он привык к удивительным зрелищам и не был особенно шокирован этим странным шествием, но то, что люди, находящиеся у подножия гор Татэяма не слышали ни о Тояме, ни о Тибаси, его поразило.

– Раз вы не слышали о Тояме, откуда же вы пришли?! – невольно воскликнул Рэнтаро.

– Я слышала, – раздался голос из телеги, которую тащил рослый мужчина.

Ворох тряпья зашевелился и из него показалась голова. Видны были только глаза и нос, остальное было замотано грязной тряпкой, тело было полностью закутано в серое шерстяное одеяло.

– Когда-то давно я слышала о Тояме, – проговорил ворох тряпья.

Судя по морщинам вокруг глаз и по голосу, это была очень старая женщина. Рэнтаро пристально смотрел в слоноподобные глаза, видневшиеся из-под тряпок. Старуха тоже подозрительно глядела на Рэнтаро. Рэнтаро занервничал, ему показалось, что он где-то уже встречался с ней, и в то же время она была ему совершенно не знакома. Он пытался отыскать источник своего внутреннего беспокойства, заглядывая в глаза старухи, но нити памяти ускользали от него.

– Правда, бабушка? – послышались вопросительные голоса.

Старуха кивнула головой.

– Давным-давно, – словно перекатывая во рту слово «давно», ответила старуха. Рэнтаро, сдерживая охватившее его беспокойство, решительно возразил:

– Речь не о стародавних временах. Тояма большой город, он и сейчас существует.

– Не осталось ни больших, ни малых городов, – раздался голос из толпы.

Это сказал старик, тащивший на спине рыжего зайца. Старик был совершенно лыс, а щёки его лоснились от жира. В его лице чувствовалась враждебность ко всему на свете, он с ненавистью смотрел на Рэнтаро.

– И твоего города тоже больше нет!

– Но почему?!

Повысив голос и перекрывая лепет Рэнтаро, старик сказал:

– Беда, стряслась беда!

Рэнтаро вздрогнул.

Он заметил изменение климата и подумал о новой бомбе. Не продолжается ли война? Возможно, тогда он оказался прав. Но всё-таки, не веря самому себе, Рэнтаро снова спросил:

– Разве война не закончилась?

– Война не могла закончиться, – зло ответил старик.

Выглядывавший из-за его спины рыжий заяц смотрел широко раскрытыми круглыми глазами. Заяц был такой рыжий, что казалось, у старика за спиной огненный шар.

– Повсюду война. Мир, в котором царит война, ведёт к беде.

– К какой беде? – спросил Асафуми.

Старик изумлённо уставился на него:

– Ты правда не знаешь?

Все участники шествия с жалостью посмотрели на ничего не ведающего Асафуми. Он решил, что его осуждают ещё и за то, что он почти гол, и ему стало стыдно.

– Бедствие – это мы, – сказало красивое юное существо непонятного пола, приложив левую руку к груди.

Асафуми подумал, что они, наверное, принадлежат к какой-то религиозной секте. А женщина, которую они называют бабушкой, как видно, основатель их секты. Но это не объясняло исчезновения городов и возникновения бедствий.

– Пора идти. Иначе стемнеет прежде, чем мы найдём место для ночлега, – прервал возникшую паузу рослый мужчина.

Завёрнутая в тряпьё старуха ударила по краю повозки:

– До следующего ночлега ещё полдня пути.

Рослый мужчина потянул за оглобли повозки. Ржавые железные колёса заскрипели. Рэнтаро поспешно спросил у потянувшихся за рослым мужчиной участников шествия:

– Куда же вы идёте?

– К Якуси, – нараспев ответил мужчина в балахоне с виниловыми завязками.

– К Якуси? – переспросил Рэнтаро.

– Да, к Якуси. Он избавит нас от беды!

Тронувшиеся в путь участники шествия заговорили наперебой:

– Вы тоже с нами?

– Он избавит вас от беды!

Рэнтаро, указывая на нижнее течение реки, куда они с Асафуми намеревались идти, спросил у женщины, с головой укутанной в мешковину:

– Скажите, пожалуйста, а там – что?

Оглянувшись, женщина посмотрела туда, куда указывал Рэнтаро. От этого движения надетый на голову мешок съехал, обнажив покрытые серыми чешуйками шею и плечи.

– Там город! – встряхнув плечами и поправив мешковину, ответила женщина.

– Но там больше никого нет, – выдавил мужчина весь покрытый паршой так, что даже лица было не различить.

– Беда, стряслась беда! – снова гневно выкрикнул старик с рыжим зайцем за спиной.

– Вперёд, вперёд, на поклонение к Якуси! – раздался с повозки, влекомой рослым мужчиной, голос старухи.

«Ду-ду-ду!» – задудел в дудочку карлик. «Бом-бом!» – ударила по железной крышке однорукая женщина. Устало ступавшая процессия стала удаляться. В голове глядевшего ей вслед Рэнтаро пронеслись разные мысли.

Если снова разразилась война и произошли ужасные бедствия, Япония, наверное, лежит в руинах. В том, что окрестности за один вечер вдруг так переменились, повинна, несомненно, новая непостижимая бомба.

Ведь атомные бомбы, в позапрошлом году сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, были для Рэнтаро непонятной вещью. На словах можно было объяснить, что если каким-то образом обработать атомы, то всего лишь одна бомба может мгновенно сжечь город с населением в несколько сот тысяч человек, но понять это было невозможно. Тепловая энергия этого взрыва и после разрушения города приводит к бедствиям, пропитывает землю. Ходили даже слухи, что после взрыва люди не смогут там жить в течение восьмидесяти лет; от знакомых, торговавших лекарствами в Хиросиме и Нагасаки, он слышал, что до сих пор люди, которым не повезло попасть под бомбардировку, умирают: они лысеют, у них горлом и носом идёт кровь, у матерей, попавших под тепловой удар атомного взрыва, рождаются дети-уроды.

Вообще сомнительно, чтобы император согласился с условиями Потсдамской конференции и капитулировал. По сути, всю войну японское правительство сообщало народу лживую информацию. Возможно, и информация о том, что Японии вышла из войны, тоже ложь, и правительство только сделало вид, что капитулировало. Может быть, обнаружив, что Япония втайне продолжает войну, страны-союзницы сбросили на Японию новую бомбу. Раз война не окончена, нужно попытаться выжить. Мгновенно решившись, Рэнтаро обернулся к погруженному в раздумья Асафуми:

– Я иду с ними.

– Что? – воскликнул Асафуми.

– Наверное, война ещё не закончилась. В такие времена безопаснее держаться вместе с людьми.

– Но у них с головой не всё в порядке! – тут же ответил Асафуми. – Ведь не может же быть, чтобы в Тояме совсем не осталось людей!

– Хиросима и Нагасаки тоже исчезли во мгновение ока. Может, на Тояму сбросили новую бомбу.

Асафуми отступил в страхе и тут же замотал головой:

– Я не поверю, пока не увижу собственными глазами.

– Да тебя могут убить, прежде чем ты сам увидишь это!

– Я возвращаюсь, – упрямо сказал Асафуми.

Решив, что бесполезно разговаривать с этим юным упрямцем, Рэнтаро, взяв в руки палку, направился вслед за процессией.

– Дедушка! – закричал Асафуми.

Рэнтаро недовольно обернулся:

– Я не так стар!

«Неужели этот молодой человек и впрямь считает меня упрямым стариком?» – удивился Рэнтаро и зашагал дальше.

Асафуми, неожиданно назвавший Рэнтаро дедушкой, растерялся и стоял как вкопанный.

«Дедушка, не бросай меня!» – возможно, крикнул бы он, будь он напуган чуточку сильнее. Но он удержался.

Раздираемый сомнениями Асафуми провожал взглядом быстро нагонявшего процессию Рэнтаро. В одиночку идти по этой опасной дороге и впрямь было не лучшей идеей. Но всё равно возвращаться той же дорогой вместе с процессией ему не хотелось.

Асафуми хотел поскорее вернуться домой. Если бы эта дорога вела к дому… Но что ему делать, если сказанное этими людьми – правда, и от города ничего не осталось? Несомненно, происходили странные вещи – эта странная перемена климата и появление покойного деда. Наверное, ещё нелепее было ожидать, что город Тояма ничуть не изменится. Разрывавшийся между желанием присоединиться к шествию и желанием вернуться в город Асафуми не мог двинуться с места.

– Пойдём!

Асафуми оглянулся. В зарослях на другой стороне дороги стояла девочка с двуглавой собакой.

– Ты… – изумился Асафуми.

Девочка улыбнулась:

– Ты ведь идёшь в город?

Асафуми неуверенно кивнул.

– Я тоже. Хотела бы разок взглянуть на него.

Девочка вышла на дорогу. Двуглавая собака, вывалив языки и тяжело дыша, следовала за ней.

– Ты не видела города?

Девочка отрицательно покачала головой. Затем, крикнув собаке: «Кэка, пошли!», она уверенно зашагала вперёд.

– Но разве ты пришла не оттуда?

С одной стороны, Асафуми почувствовал облегчение оттого, что у него появился попутчик, с другой, ему было совестно.

– Так-то оно так. Но ведь мы с бабушкой ходим по Дороге-Мандала только туда и обратно.

– Значит, это всё-таки Дорога-Мандала? – облегчённо воскликнул Асафуми.

Девочка легко прибавила шаг, явно в недоумении от столь странного вопроса.

– Но какой смысл ходить туда и обратно по Дороге-Мандала?

– Мы водим людей на поклонение Якуси. За тем и ходим.

– Вместе с бабушкой?

– Да, – ответила девочка.

Похоже, Асафуми надоел ей своими вопросами, и она слегка насупилась. Но Асафуми не желал прекращать расспросы. Он испытывал острое недовольство неясностью своего положения и жаждал прояснить ситуацию.

– А бабушка не будет беспокоиться, что ты исчезла?

– Не будет. Всё равно мы ещё встретимся на Дороге-Мандала.

– Но почему вы с бабушкой водите людей на поклонение к Якуси?

– Этого я не знаю.

На лице девочки промелькнуло раздражение, а потом выражение её лица стало таким же свирепым, как у встреченных давеча дикарей. Асафуми отступил и смолк.

Из разговора с паломниками ясно, что они сами ничего не понимают. Асафуми молча шёл следом за двуглавой собакой и девочкой, похоже, знавшей дорогу. Кэка, помахивая хвостом, бежал впереди – видимо, путь и ему был хорошо знаком. Девочка, словно позабыв о шедшем рядом с ней Асафуми, стала напевать себе под нос: «Ффу-ун, фу-фу-фу-фун». Взгляд её стал отсутствующим, полные губы будто надували мыльный пузырь. Асафуми вспомнил Саю. Сая тоже напевала что-то себе под нос.

– Как тебя зовут? – тут же снова спросил Асафуми.

На этот раз девочка не выказала недовольства. Блеснув чёрными глазами, она ответила нараспев:

– Кэ-сум-ба.