Текст книги "Дорога-Мандала"

Автор книги: Масако Бандо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

32

Небо затянули перистые облака. При въезде на лесную дорогу Михару пробормотала с переднего сиденья: «Не было бы дождя». Отец Михару, Ёситака, сидевший за рулём, ответил: «Ну, до вечера погода не переменится» и, повернув руль, въехал на лесную дорогу.

Это было утром, спустя четыре дня после того, как Асафуми отправился по Дороге-Мандала. Сидзуке, устроившейся на заднем сиденье машины семейства Ясуда, хотелось сегодня же узнать, что случилось с Асафуми.

Вчера вечером ей позвонила Михару. Беспокоясь из-за отсутствия вестей об Асафуми, она попросила отца съездить проверить, что случилось. Вечером отец перезвонил и сообщил, что нашёл оставленную на обочине лесной дороги машину, видимо, принадлежавшую Асафуми. Чтобы убедиться, что это и впрямь его машина, Михару взяла выходной и отвезла Сидзуку к своим родителям.

Из-за тумана на лесной дороге царил полумрак. Сидзука с беспокойством вглядывалась в похожие на тоннель своды Дороги-Мандала. Чаща кипарисовиков вскоре сменилась смешанным лесом. Когда они проезжали крутой поворот, справа на обочине показался голубой «фольксваген». Ёситака остановился.

Сидзука вышла первой. Она узнала машину мужа, как только увидела болтавшийся спереди брелок в виде зайца. Они купили его в небольшом магазинчике, гуляя в центре Иокогамы. На приборной доске лежали даже очки, которые Асафуми надевал за рулём.

– Это его машина, – объявила Сидзука сдавленным голосом.

Проверив двери и багажник, Михару сообщила, что они заперты на ключ.

– Заднее колесо угодило в яму, похоже, он застрял. Видно, он забрал ключ и отправился за помощью, – сказал Ёситака, обойдя машину кругом. Он был одет в джемпер цвета хаки, подпоясан полотенцем. Двигался по-юношески легко – в свободное от крестьянской работы время он водил людей в горы Татэяма.

– Даже пешком любой человек часа за два доберётся до Авасуно. Если бы он застрял здесь вчера вечером, то уже должен был бы связаться с Сидзукой или с кем-нибудь из Тибаси… – сказала Михару, скрестив руки на груди.

– Вчера я подумал, может, он пешком пошёл дальше, и решил это проверить. Я проехал до конца дороги, но ни следа Асафуми не обнаружил, – сказал Ёситака и, видимо, желая утешить Сидзуку, добавил, что вчера он был здесь позже, когда уже смеркалось, и мог проглядеть что-нибудь.

– Наверное, он решил, бросив машину, пойти по Дороге-Мандала пешком, – чтобы обнадёжить себя, сказала Сидзука, вовсе не думавшая, что Асафуми был так одержим идеей найти дома, внесённые в реестр.

Отзывчивая Михару ухватилась за эту мысль:

– Точно! Наверняка так и было! Папа, давай доедем до деревни и узнаем, не видели ли там его.

– Что ж, поехали, – кивнул Ёситака.

Все трое снова сели в машину и поехали по лесной дороге.

И сразу же увидели несколько домов. Ёситака сбавил газ. Опустив боковое стекло, Михару, высунувшись, осматривала окрестности. «Похоже, здесь никого нет», – сказала она. Во всех домах ставни были закрыты, а двери сломаны.

– Во времена послевоенного экономического подъёма люди толпами покидали деревни и перебирались в города. Да и какая это деревня – всего-то пять-шесть домов. Заброшенные тогда деревни теперь поглотили горы, и где они теперь – неведомо. Но здесь люди жили, похоже, до недавнего времени.

Ёситака бросил взгляд на удалявшуюся в боковом зеркале деревушку.

– Их легко понять! Лучше жить в городе, чем в этих заснеженных горах, – ответила Михару.

– Верно, жизнь совершенно переменилась! Во времена моего детства мы, бывало, носили залатанную одежду, ходили в школу в разбитых ботинках, а теперь таких детей уж не сыскать. Цветные телевизоры были только в богатых семьях, а теперь два и даже три телевизора в доме – обычное дело. Не только мир, но и люди изменились. Раньше я чувствовал живое присутствие людей, поднимавшихся в горы Татэяма, а теперь люди, как ходячие телевизоры, фиксируют взглядом пейзаж и поднимаются в горы, погруженные в себя.

– Ох, папа, значит, ты теперь водишь в горы телевизоры?

Михару рассмеялась. Ёситака горько усмехнулся:

– Увы, так оно и есть.

Слушая разговор отца и дочери, Сидзука спрашивала себя, чем отличается пейзаж, показанный по телевизору, от пейзажа, что она видит сейчас за окном. И гребни дальних гор, и окаймлявшие дорогу тронутые багрянцем деревья мало чем отличались от картинки в телевизоре. Пейзаж ничем не трогал её. Думаешь: «Да, красиво» или «Ах, захватывает дух!» Но в глубине души чувствуешь лишь равнодушие.

Хотя сейчас она волновалась об Асафуми, по правде говоря, и тут в глубине души чувствовала лишь равнодушие. Она подумала: «А вдруг Асафуми погиб?» Но и эта мысль не воспринималась как реальность. Конечно, она волновалась, но где-то в глубине души бурлили Мысли, что если он умрёт, она покинет Тояму, вернётся в Иокогаму и начнёт новую, вдовью жизнь. Но даже эти мысли, как и пейзаж за окном, были нереальными, словно речь шла об актёрах из телесериала.

Сидзука вдруг испугалась самой себя и стиснула руки на груди.

– Там кто-то есть! – воскликнула Михару.

Взглянув в указанном направлении, Сидзука увидела среди деревьев дом на противоположном берегу реки Каноко, во дворе которого поднимался дымок от костра.

– Попробуем разузнать что-нибудь об Асафуми, – сказал Ёситака и, заметив боковую дорожку, свернул на неё.

Они проехали по идущей под гору и не укреплённой даже гравием дороге и оказались у старого бетонного моста. За мостом дорога углублялась в смешанный лес и чащу криптомерий и вела в гору. Машина стала подниматься вверх. Похоже, роща криптомерий раскинулась там, где раньше были поля – террасы, окружённые каменной оградой. Местами сохранились следы каменных лестниц, груды балок и черепицы от разрушенных домов. Видимо, здесь тоже когда-то была деревня.

Лишь у дома, где поднимался дымок, был разбит огород, на грядках росли китайская капуста и баклажаны. Дом был маленький, одноэтажный, с черепичной крышей. На обвитом паутиной карнизе сушилась кукуруза, с краю у стены были сложены дрова, половина окон закрыта ставнями. Ёситака остановил машину во дворе этого дома. Дым поднимался от горевшего во дворе костра. Лысый старик, сгребавший палкой в костёр палые листья, обернулся к ним. Округлые выпирающие щёки, вздёрнутые брови, прямая линия рта, кожа цвета чая. Глаза и нос словно приклеены к выдолбленному из дерева круглому лицу. Одет в грязные брюки и фуфайку с протёртыми рукавами, торчащие из резиновых шлёпанцев пальцы были перепачканы землёй. Старик подозрительно смотрел на выходивших из машины людей.

Ёситака поздоровался, склонив голову в поклоне.

– Позвольте спросить, не появлялся ли здесь молодой мужчина лет тридцати?

Старик смотрел всё подозрительней. Улучив момент, Сидзука достала из сумки фотографию мужа.

– Его зовут Нонэдзава Асафуми. Он пропал четыре дня назад.

Губы у старика чуть округлились, и, взглянув на Сидзуку, он улыбнулся:

– Да ты из Токио?

Он говорил без тоямского акцента.

– Да, – ответила Сидзука и в свою очередь спросила: – А вы, дедушка, тоже?

– Я родился в Аракаве в Токио.

– Как же вы оказались в здешних краях? – спросила Михару.

– Мы пришли сюда возделывать новые земли, – ответил старик, обеими руками опираясь на палку. – В войну наши дома сгорели, и мы с товарищами пришли сюда.

Сощурившись, старик посмотрел на совершенно заброшенные поля.

– То были осколки солдатских мечтаний, – проворчал он, и вдруг с жаром спросил Сидзуку: – Раз вы из Токио, скажите, что сталось с выгоревшими руинами? Наверное, их ещё не отстроили?

Растерявшись, Сидзука беспомощно посмотрела на Михару и Ёситаку. Когда Сидзука родилась, никаких следов пожарищ уже не было.

– Дедушка, война закончилась больше полувека назад. Всё давным-давно восстановлено! – пришёл на помощь Ёситака.

– Да-да…

Сидзука вернулась к прежнему разговору и ещё раз показала фотографию:

– Простите… Мы ищем вот этого человека…

Старик, нахмурившись, сердито посмотрел на фотографию. Она была сделана, когда Сидзука с Асафуми ходили в поход. Фото запечатлело чуть натянуто улыбающегося Асафуми с маленьким рюкзачком за спиной.

– Видел, – пробурчал старик.

И, скривив лицо, снова стал разглядывать фотографию.

– Он приходил сюда? – с воодушевлением спросила Сидзука.

Старик взял фотографию в руки и сощурился.

– Да нет… не припоминаю.

– Речь идёт о последних двух-трёх днях. Он обходил окрестности по делам торговли лекарствами, – не отступаясь, попыталась объяснить Сидзука.

Лысая голова старика вдруг конвульсивно дёрнулась.

– Торговец лекарствами? – резко спросил он.

– Да, торговец лекарствами. Он обходил старых клиентов, – сказала Михару, подойдя поближе к старику.

Сидзука, до сих пор не связывавшая Асафуми с ремеслом торговца лекарствами, немного растерялась. Но Михару, взволнованная тем, что напала на след, с воодушевлением продолжила:

– Не как встарь, с кладью за спиной, у него была старая тетрадь с реестром постоянных клиентов. Тетрадь торговца лекарствами, что обходил эти края сразу после войны…

Лицо старика окаменело, будто его сковал лёд. Круглое, покрытое морщинами, оно вдруг будто съёжилось. Заметившей эту перемену Сидзуке вдруг стало страшно. Она хотела было прервать болтовню Михару, но тут раздался страшный треск – это затрещал горевший в костре бамбук. Все присутствовавшие изумлённо обернулись к костру. И старик с окаменевшим лицом тоже смотрел на вспыхнувшее пламя. Поняв, что что за звук, Сидзука, Михару и Ёситака хотели вернуться к вопросам, но старик недвижно уставился на огонь, словно превратился в обожжённую на огне глиняную статую.

– Дедушка, – сказала Михару, положив старику руку на плечо.

Старик отпрянул от неё. Краем глаза они заметили странное движение его правой руки, и тут в воздухе просвистела палка, которую он сжимал в кулаке. Вскрикнув, Михару присела на корточки. Удар пришёлся ей по шее. С криком «Ты что делаешь!» Ёситака подскочил к старику, снова занёсшему палку над Михару. Но старик двигался на удивление проворно. Орудуя палкой как штыком, он ударил Ёситаку в живот. Согнувшись пополам, Ёситака рухнул наземь. Не успев понять, что происходит, Сидзука застыла в ужасе. Старик, сжимая палку обеими руками, как меч, ударил скорчившегося на земле Ёситаку по плечу. Тот завалился набок. С криком «На, на!» старик заносил дубину над головой и обрушивал удары на спину Ёситака. Его лицо налилось кровью и побагровело. Вены на лбу вздулись, взгляд стал безумным. Он видел перед собой не Ёситаку, а кого-то другого. И изо всех сил наносил удары кому-то невидимому.

«Если его не остановить, он забьёт Ёситаку до смерти», – подумала Сидзука, и охватившее её оцепенение рассеялось. С криком «Прекратите!» она с силой толкнула безумца и сбила его с ног. Покачнувшись, он упал прямо в костёр. Алые языки пламени охватили старика. С воплем он выкатился из огня. От спины и зада валил белый дым. Сидзука схватила палку, выпавшую из рук старика. И, сжимая её обеими руками, приготовилась бить, когда тот поднимется. Но старик изо всех сил пытался погасить загоревшуюся одежду. Крича: «Горю, горю!», он катался по земле.

Михару встала, покачиваясь, и начала трясти лежавшего на земле, обхватив голову обеими руками, Ёситаку:

– Папа, папа!

Тяжело дыша, Ёситака кивнул. Изо рта у него текла кровь. С трудом приподнявшись, он посмотрел на катавшегося по земле старика, от одежды которого валил дым.

– Лучше связать ему руки.

– Сидзука, поищи верёвку, – попросила Михару.

Сидзука побежала к дому старика. Под карнизом на шесте для просушки болтались концы верёвки, которой крепилась свисавшая с шеста кукуруза. Сидзука принесла эту верёвку и передала её хмурому Ёситаке, с трудом поднявшемуся на ноги. Тот подошёл к стонущему на земле старику. Михару встала сбоку с палкой в руках. Даже когда ему связывали руки, старик не оказал сопротивления. Скорчившись подобно эмбриону, он дрожал как в лихорадке. Осмотрев обгоревшую дочерна спину старика, Ёситака сказал, что надо отвезти его в больницу.

– Разве у него нет родных или семьи? – спросила Михару, обернувшись к дому.

Ёситака тоже оглянулся на заброшенный дом.

– Похоже, он живёт один. Может, лучше сообщить его родственникам и попросить их забрать его? Слишком опасно оставлять такого безумца одного.

– Может, в доме найдутся чьи-нибудь координаты? – сказала Сидзука и вопросительно оглянулась на Михару.

Не оказался ли её муж жертвой этого старика? «Что, если труп зверски убитого Асафуми лежит в доме?», – пронеслась в голове ужасная мысль. Сидзуке недоставало мужества оказаться одной в такой ситуации, и она надеялась, что Михару пойдёт вместе с ней. К счастью, Михару ответила: «Идём», и они вдвоём направились к дому.

Разувшись на веранде, они вошли внутрь. В центре комнаты, выходившей на веранду, была расстелена давно не убиравшаяся постель, вокруг в беспорядке валялись пластиковые пакеты, обёртки от сладостей, одежда. Словно здесь жил зверь, а не человек.

Дверь в гостиную, расположенную в глубине дома, была распахнута. На низеньком столике стояли чайник и чашка. Телевизор стоял так, чтобы его можно было смотреть лёжа в постели. За гостиной – кухня с земляным полом, на плите – пригоревшая кастрюля. Михару и Сидзука зашли в комнату в японском стиле. Перегородки делили эту комнату на две – ближняя примыкала к той, где была расстелена постель. Дальней половиной дома давно не пользовались: протёртые циновки были покрыты слоем пыли. Заглянув в шкаф, забитый картонными коробками и обогревателем, и осмотрев дом, Сидзука поняла, что тела Асафуми здесь нет, и вздохнула с облегчением.

Конечно, вряд ли Асафуми убили. Сидзука посмеялась над своей дикой фантазией. Но тут же в голове пронеслась мысль: что, если в глубине души она желает ему смерти? Сидзука растерялась.

Да нет, этого не может быть. С чего бы ей желать смерти собственному мужу? Решительно отбросив эту мысль и собираясь уже вернуться в комнату с расстеленной постелью, она заметила на стене три фотографии в рамках, висевшие в ряд. Фотография справа была сделана тогда, когда в деревне ещё жили люди. На ней были запечатлены дети, мужчины и женщины с мотыгами и серпами в руках. За спиной у них тянулись рисовые поля с только что высаженными саженцами. Все довольно улыбались. В центре была семейная фотография. На фоне двора были сняты зло смотревший в упор чопорный мужчина и женщина с завитыми волосами, с ними двое ребятишек лет десяти, мальчик и девочка. Судя по вздёрнутым бровям и прямой линии рта, мужчина – это старик в молодости. Женщина, видимо его жена, производила впечатление человека утончённого. Положив руку мальчику на плечо, она силилась улыбнуться, но это ей не удалось, и на лице застыла печальная тень. Мальчик был наголо обрит и босоног. Выражение лица у него было задиристое, он застыл в напряжённой позе. Девочка была, кажется, младше, она улыбалась, держа старшего брата за руку. На фотографии слева эти двое были уже взрослыми. Похоже, им было около тридцати. Рядом со старшим братом стояла жена с младенцем на руках. Младшая сестра в мини-юбке была примерно одного роста с братом. Старик сидел на веранде между молодой парой и дочерью. Жены его на фотографии не было.

Разглядывая фотографии, Сидзука представляла себе жизнь старика, когда из гостиной донёсся голос Михару:

– Кажется, этого деда зовут Охара Мандзабуро.

Сидзука вернулась в гостиную. Михару изучала лежавшие в папке открытки и конверты.

– Город Оояма, Такатоми Ёсикадзу. Может быть, мы что-нибудь сможем узнать, поговорив с ним. Здесь и телефон указан.

Это была новогодняя открытка за этот год, на ней только и было напечатано: «С новым годом!» Никакого личного послания не прилагалось. Вряд ли это был кто-то из близких.

– У него, должно быть, есть сын и дочь…

Сидзука изучила остальное содержимое папки. Бегло просмотрев открытки, она не нашла ничего, кроме приглашений на встречи однополчан и официальных извещений из муниципалитета об очередном медицинском осмотре. Письма же были старые – из Токио и Осаки. Но фамилии Охара не встречалось, и писем от сына или дочери найти не удалось.

– Что же, хоть мы нашли сведения только о Такатоми, это уже кое-что. – Михару убрала новогоднюю открытку в карман.

Они вернулись на веранду. Когда Сидзука уже нагнулась, чтобы обуться, Михару сказала:

– О, и там тоже шкаф.

Дверца небольшого шкафа примыкала к краю веранды. Потянув за ручку и заглянув внутрь, Михару в ужасе закричала:

– Это же корзины для лекарств!

Сидзука выглянула из-за плеча Михару: там стояли выцветшие до светло-коричневого цвета уложенные в пять ярусов корзины – неизменная принадлежность торговцев лекарствами.

– Как они здесь оказались?!

Выдвинув корзины, Михару открыла самую верхнюю и маленькую из них. В ней были плотно уложены тетради, фотографии, бумаги и разная мелочь.

– Адреса. – Михару достала из корзины синюю тетрадь.

Женским почерком были записаны несколько адресов и телефонов. Все адреса были старыми. Возвращая список адресов на место, Михару вскрикнула: «Что это?», и достала со дна ещё одну тетрадь.

Сердце у Сидзуки сжалось, даже кончики пальцев онемели. Это была старая тетрадь в японском переплёте, прошитая нитками. На обложке тушью было выведено «Реестр постоянных клиентов». Сбоку была приписана дата – 22-й год Сёва, 4-й месяц, 19-е число.

– Михару, этот реестр…

Михару с окаменевшим лицом перелистывала тетрадь.

– Здесь написано: «У Дороги-Мандала»…

Это была тетрадь Рэнтаро с реестром клиентов, которую взял с собой Асафуми.

33

Ослепительно сияло солнце. Хотя они шли в тени деревьев, чувствовалась чудовищная жара. Над головой раздавался неумолчный стрёкот цикад и гомон птиц. На обочине пышно разросся гигантский папоротник, вокруг деревьев обвивались мощные побеги плюща. Рэнтаро снова казалось, что он шагает по малайскому лесу.

Бывало, добравшись на поезде до конечного пункта, он по нескольку дней путешествовал по заросшим буйной зеленью горам. Заходя в крытые листьями кокосовой пальмы дома с высоко поднятым полом, он разъяснял действие лекарственных препаратов. Оставив здесь лекарства на хранение, легко было прогадать: вернувшись, обнаружишь, что лекарства съели мыши или что люди исчезли. Поэтому многие лекарства он продавал на месте.

Благодаря английским и китайским аптекам, продавать лекарства горожанам было нетрудно, но в деревнях ситуация была иной. Малайцам, в случае болезни прибегавшим или к народному средствам, к заклинаниям шаманов, продать лекарства было нелегко. Случалось, знахарь изгонял его как непрошеного конкурента, а однажды, забыв по оплошности об исламских заповедях, он рассказал, что в состав лекарства входят свиные потроха, и тогда его пакеты с лекарствами разорвали, а содержимое рассыпали по земле. В другой раз его сразу же приняли за колдуна, приехавшего из далёкой Японии, и попросили усмирить злых духов. И он, подражая очистительным ритуалам синтоистских жрецов, размахивал веткой дерева, а затем продавал лекарства. Сотрудники магазина Тамии в Сингапуре смеялись над этой историей.

Одно за другим приходили на память происшествия, случившиеся с ним в Малайе. В те времена всё увиденное и услышанное было в диковинку. Что ни говори, а ему не было ещё и двадцати. Впереди была жизнь, полная самых радужных перспектив.

Если бы ему не пришлось по военному призыву возвращаться в Японию, возможно, он остался бы жить в Малайе. Обзавёлся бы женой-малайкой и заведовал аптекой. По крайней мере, теперь ему не пришлось бы разрываться между Ёко и Саей. Стоило ему подумать об этом, как настроение испортилось. Он вспомнил, что лишился своих лекарств, что бесцельно бредёт в странной компании, а вокруг него мир, переменившийся за одну ночь из-за взрыва новой бомбы.

Процессия, идущая на поклонение к будде Якуси, по-прежнему неспешно продолжала своё шествие среди гор. Иногда в зарослях раздавались шорох и шелест, но по счастью это были обезьяны или птицы, давешние дикари не появлялись. Может быть, их пугала толпа паломников.

Рэнтаро с сожалением подумал о молодом человеке по имени Асафуми, с которым они расстались. Будь он хоть немного умнее, он бы понимал, где настоящая опасность. Возвращаться одному этой дорогой действительно глупо.

– Ты откуда? – спросил Рэнтаро у шедшей рядом с ним молодой женщины с похожей на рог шишкой посреди лба.

– Из города! – резко ответила женщина.

Из-за шишки верхняя часть её лица кривилась как в судороге, вид у неё был весьма неприглядный.

– Из какого же города?

– Город он и есть город. Разве есть ещё города?

Рэнтаро решил попробовать спросить иначе:

– А где твоя семья?

Женщина уставилась на Рэнтаро во все глаза, из-за похожей на рог шишки – вылитый чёрт.

– Что значит семья?

– Ну, отец, мать… Братья и сёстры… То есть кровные родственники.

Женщина начала злиться – Рэнтаро даже подумал, что сейчас её рот ощерится клыками.

– Нас бесполезно спрашивать о чём бы то ни было! – обернулся шедший впереди не то юноша, не то девушка.

– Почему это? – спросил Рэнтаро.

– Да потому что мы ничего не помним. – Юное существо тихо рассмеялось, и на его красивом лице мелькнуло кокетство.

– Мы перенапрягли свои головы! – раздался позади грубый голос старика с рыжим зайцем за спиной. – Думали-думали и в конце концов головы отказались нам служить.

– Но разве вы не говорили недавно, что случилась беда и что вы пришли из города?

– Только это мы и помним. В голове остался лишь слабый, как отражение на воде, след. Вот мы говорим сейчас, но пройдёт совсем немного времени, и этот разговор потускнеет и совершенно забудется, – чистым голосом, как возглашающая прорицание жрица, сказало юное существо.

– Беда, беда, – нараспев сказал мужчина с болтавшимися виниловыми завязками, и замахал руками.

– Беда, беда! – Вторя ему, женщина с шишкой радостно затянула ту же песню, трясясь всем телом и хлопая в ладоши. Она повторяла слова старика, но вряд ли понимала смысл слова «беда».

«Как во времена моего первого приезда в Малайю», – подумал Рэнтаро. Люди с серьёзным видом заговаривали с ним, но их слова были для него абсолютной тарабарщиной. Внешне они были похожи на японцев, и потому казалось, что его внезапно вырвали из привычного мира.

Наблюдая за хлопающими в ладони, раскачивающимися участниками процессии, Рэнтаро вдруг заметил, что двуглавая собака и её маленькая хозяйка исчезли. Но, похоже, никому не было до этого дела. Или никто не заметил? Рэнтаро хотел было спросить о них, но передумал, решив, что опять услышит лишь что-то невразумительное.

Лес справа закончился, открылся вид на долину. Внизу текла река, на противоположном берегу стояла небольшая деревушка. Среди разрушенных там и сям каменных стен тянулись огороды, кое-где виднелись скромные хижины. Люди пололи грядки, что-то копали. Рэнтаро показалось, что это та самая деревня поселенцев, откуда он, бросив поклажу, бежал прошлой ночью, но здешние дома и огороды отличались от тамошних.

Ехавшая в повозке старуха указала палкой на деревню:

– Туда.

Идущая на поклонение к Якуси процессия ступила на тропинку, сбегавшую к реке. Карлик заиграл на своей железной дудочке. Это послужило сигналом – однорукая женщина принялась бить по металлической крышке, заменявшей ей барабан, женщина с шишкой на лбу – стучать веткой по бамбуковой трубке. Мужчина с болтавшимися виниловыми завязками пустился в пляс, а остальные захлопали в ладоши и пронзительно стали кричать: «Ой, ой!» Спустившись по заросшей бурьяном тропе, шумная процессия перешла на другой берег по готовому обвалиться в любой момент мостику с наполовину разрушенными перилами, и направилась к деревне. Заслышав звуки дудочки «ду-ду-ду» и удары по крышке кастрюли «бом-бом», люди в поле оставили работу и медленно, как вода во время прилива, обступили процессию.

Длинные волосы у всех них были собраны на затылке, лица загорели. В руках они держали примитивные орудия – прикреплённые к палкам железные обломки. Люди были одеты в грубую домотканую одежду. В такой одежде трудно было отличить мужчин от женщин. Как и у встреченных прежде дикарей, в глазах этих людей таилась агрессия, и Рэнтаро насторожился.

Но стоило старухе на повозке объявить: «Мы идём на поклонение к Якуси», как толпа расступилась. Тащивший деревянную повозку рослый мужчина возглавил процессию, двинувшуюся наверх по тропе, вьющейся среди полей. Немного выждав, жители деревни пошли следом. Рослый мужчина с повозкой направились к дому, который был чуть больше остальных и стоял на самом высоком в деревне месте. Это была скорее огромная куча мусора, а не дом. Деревянный каркас с проржавевшими железными опорами, дырявый оцинкованный лист, балки и опоры из разобранных заброшенных домов. Здесь можно было разве что переждать дождь.

Перед домом стояла женщина. Её принадлежность к женскому полу выдавали выпуклая грудь и округлые бёдра. Как и все остальные, она была одета в грубую домотканую одежду, единственным отличием от других было ожерелье из стеклянных бус и блестящих камушков.

Женщина строго и невозмутимо наблюдала за приближавшейся процессией. Деревянная повозка, что тащил рослый мужчина, остановилась, и старица сошла на землю. Опираясь на извлечённую из повозки толстую палку, она подошла к женщине. Та, чуть-чуть склонив голову, поприветствовала её:

– Паломники к Якуси, пожалуйста, погостите у нас денёк.

Она указала на ведущую в дом тропинку. Во главе со старухой процессия вошла в жилище.

Пол земляной, в глубине расстелен небольшой ковёр, сплетённый из разорванной на полоски ткани. По углам стояли почерневшие опоры, сложенные во множестве доски образовывали подобие стен. Окон не было, свет проникал лишь сквозь щели.

Старица опустилась на ковёр. Даже войдя внутрь, она не размотала ткань, полностью скрывавшую её голову и лицо. Ковёр сливался с рваным куском материи, в который она была завёрнута, и казался теперь длинными полами её одежды. Хозяйка зашла в дом следом за процессией и села перед старицей. Похоже, она считала само собой разумеющимся, что та заняла лучшее место. Когда паломники расселись на земле по углам дома и возня затихла, старица спросила:

– Как обстоят дела?

– Просо уродилось, а бобы никудышные – их поели насекомые. Детей родилось двое, из трудоспособных мужчин один умер.

Женщина говорила без акцента, речь её была отрывистой, как и у паломников. Если отсутствие тоямского акцента у пришедших, как видно, из других краёв богомольцев было ещё понятно, то речь женщины, жившей у подножия гор Татэяма, изумила Рэнтаро. К тому же говорила она резко и невежливо, так говорят люди, только-только начинающие говорить по-японски. По её поведению было ясно, что она почитает старицу, но тон её был бесцеремонным. Точно так же разговаривали и паломники, и Рэнтаро сказал самому себе, что у странных людей и речи странные. Может быть, эта деревня, так же как и деревня поселенцев, создана пришлыми людьми. Но насколько можно судить по укладу жизни, они поселились здесь давно, не после войны. То, что они, долгое время живя в Тояме, не научились местному диалекту, означало явный отказ от общения с внешним миром, но как это было возможно, Рэнтаро не мог уразуметь.

– Что ж, значит, в итоге одним человеком стало больше. Неплохо. – Старица сцепила морщинистые, как кора старого дерева, руки.

Женщина понимающе прикрыла глаза и вновь открыв их, сказала:

– Я хочу, чтобы вы взяли с собой на поклонение одного младенца.

Старица кивнула, и женщина встала и отошла в угол. Там стоял прямоугольный ящик, в нём лежал маленький свёрток. Женщина взяла его на руки. Это был ребёнок. Стоило женщине поднять его, как он закапризничал. Женщина передала младенца старице. Малыш был похож на кабана – лицо и всё тело покрыты шерстью, нос вздёрнут и приплюснут. Старица передала ребёнка женщине с рваным мешком на голове. Все они обращались с младенцем как с вещью.

Поблагодарив, женщина вышла из дома. Расположившись поудобнее, участники процессии улеглись и стали по очереди брать ребёнка на руки.

Рэнтаро подошёл к старице и заговорил:

– Поклониться Якуси – значит подняться на пик Якуси?

Старица пристально посмотрела на Рэнтаро из-под окутывавшей её голову ткани:

– Что ещё за пик Якуси?

– Это гора! Там, впереди… – Рэнтаро показал на высившийся пик Якуси.

– Поднявшись на гору, Якуси не встретить. Только идя Дорогой-Мандала можно повстречать его.

– Значит, это и есть Дорога-Мандала? – успокоился Рэнтаро.

Он узнал хотя бы то, что они идут по Дороге-Мандала, и ему показалось, что он смог найти ключ к разгадке этого непостижимого места.

– А где именно на Дороге-Мандала живёт Якуси?

Старица едва не отмахнулась от его вопроса как от вздорного.

– Якуси живёт на Дороге-Мандала. Если идти по дороге, где-нибудь с ним встретишься.

Похоже, они искали Якуси как придётся. Вдруг Рэнтаро вспомнил:

– Бабушка, вы давеча сказали, что когда-то слышали название Тояма. Не могли бы вы рассказать поподробнее?

– Разве я это говорила?

– Говорили, разве нет? Тояма, Тояма же!

Старица полуприкрыла глаза:

– Да, точно, когда-то давным-давно… я слышала это название. Но где и в связи с чем, не припомню.

Рэнтаро пал духом. Даже старица, уважаемая и паломниками, и жителями этой деревни, ничего не помнила. «Может быть, женщина, которая вроде старосты этой деревни, хоть что-нибудь знает», – подумал Рэнтаро и вышел из дома.

Люди снова вернулись к работе в поле. Рэнтаро увидел женщину у пруда рядом с домом. То был маленький искусственный пруд с подведёнными к нему горными ручьями. Сидя на корточках на выложенных по краю пруда камнях, женщина промывала пучки растения, похожего на периллу.

– Рабдозия? – спросил Рэнтаро, и женщина обернулась.

Лицо у неё было загорелое и огрубевшее, но если приглядеться – черты лица чёткие и правильные. Женщина внимательно посмотрела на Рэнтаро:

– Да.

Присев рядом с ней, Рэнтаро взял в руки один из пучков. Для рабдозии листья были слишком плотными и крупными. Но покрывавшие листья мелкие ворсинки и запах были в точности как у рабдозии.

– Говорят, это растение обладает чудодейственными свойствами, потому его и называют лекарством, «ставящим больных на ноги». Вы пьёте его отвар?

Женщина посмотрела на пучок рабдозии, что держала в руках, так, будто впервые его увидела.

– Не знаю. Просто если заварить эту траву кипятком и выпить, чувствуешь себя лучше.

Бросив беглый взгляд на сидевшего рядом с ней Рэнтаро, женщина снова принялась за дело. Связав из травы несколько пучков, она промывала их в воде и складывала на землю. Сидя на корточках, Рэнтаро огляделся вокруг. Разбросанные вокруг дома были похожи на птичьи гнёзда, сделанные из дерева и листов оцинкованного железа. Люди в поле возделывали землю примитивными мотыгами. Некоторые расчищали участки леса под пашню, убирая вырубленные деревья и выкорчёвывая пни. Вокруг взрослых суетилась детвора, помогая по мере сил.