Текст книги "Дорога-Мандала"

Автор книги: Масако Бандо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

– Кэка, фу! – подошла Кэсумба. Кэка неохотно разжав обе свои пасти, отошёл от старика. Сидя на земле, старик криво ухмыльнулся.

– Этот оборотень – твой пёс?

Кэсумба кивнула. Встав, старик взглянул на стонавшего, ухватившись за бок, Асафуми.

– Отличное мясо. Если не будешь мне мешать, мы могли бы поделить его.

«Не смей есть людей!» – хотел было воскликнуть Асафуми, но из-за боли в боку смог выдавить из себя лишь звук, похожий на предсмертный стон петуха. «Может, рёбра сломаны», – похолодев, подумал он.

– Он пришёл со мной. Я не собираюсь его есть, – ответила Кэсумба, и старик сплюнул.

– Ну и ладно. У меня-то есть еда, – зло бросил он на прощание, подобрал железную палицу, плетёный мешок и ком земли. Ком при ближайшем рассмотрении оказался связкой из трёх ворон.

– Постой, – остановила старика Кэсумба. – Поделим этих птиц.

– Не болтай ерунды! – выругался старик и занёс свою палицу. – И не вздумай натравить на меня своего оборотня! Давеча я зазевался, а теперь забью его до смерти!

Затем он кивнул на Асафуми:

– В обмен на этого белокожего мужчину я отдам тебе всю связку.

Кэсумба отрицательно покачала головой. Старик хмыкнул:

– Кто же отдаст драгоценную еду за просто так! – сказал он, и его взгляд скользнул по едва выступающей груди и бёдрам девочки. На его морщинистых, как анальное отверстие, губах проступила слабая улыбка.

– Если отдашься мне, получишь одну птицу.

– Мерзкий старик, заткнись! – держась за бок, Асафуми, шатаясь, попытался встать. Но боль ещё не отпустила, и он снова рухнул на колени.

Тут Кэсумба ответила:

– Две птицы!

– Что ты говоришь, Кэсумба!

Но Кэсумба стояла, вызывающе уперев руки в бока, как пожилая домохозяйка, сбивающая цену в зеленной лавке. Немного подумав, старик ответил:

– Ладно. Птиц я ещё наловлю, а вот девок тут не сыщешь.

Старик положил трупы птиц у ног. Усевшись на плоский выступ, он поманил к себе Кэсумбу. Асафуми крикнул:

– Стой! Кэсумба, ты хоть понимаешь, о чём речь?!

Но та приказала Кэке сидеть на месте и подошла к старику.

– Понимаю! С паломниками к Якуси мы иногда занимаемся этим, – ответила Кэсумба, настороженно глядя на пытавшегося остановить её Асафуми.

Асафуми смотрел на стоявшую перед стариком освещённую лунным светом девочку. Она закатала полы своей одежды. Асафуми со своего места видел только её смуглые ягодицы. Протянув руки, старик хотел было привлечь её к себе.

– Подожди! – сурово одёрнула его Кэсумба.

Услышав интонацию хозяйки, Кэка, зарычав, привстал. Старик поспешно отдёрнул руки от девочки. Кэсумба, присев на корточки перед стариком, задрала его грязно-коричневую набедренную повязку и извлекла его пенис. Словно играясь в песочнице, она принялась с видимым удовольствием ласкать его. Этого старик, как видно, не ожидал – на мгновение он застыл в изумлении, но вскоре, откинувшись назад, отдался ласкам. Напевая «ффу-у-ун, фу-у-у-у-у-ун», Кэсумба продолжала ласкать пенис. На изборождённом морщинами лице старика появилась растерянность. Но ласки девочки были ему приятны, и вскоре на его лице отразился восторг. Член наконец встал, и Кэсумба села на него верхом и медленно стала опускаться. Она была похожа на внучку, ластящуюся к дедушке.

Асафуми ошеломлённо наблюдал за совокуплением старика и девочки. Зад Кэсумбы двигался вверх-вниз всё быстрее и быстрее. Обхватив девочку за бёдра, старик положил её на спину. Оказавшись сверху, он энергично задвигал бёдрами. Маленькое тело Кэсумбы раскачивалось под ним как кораблик. Судя по белозубой улыбке, ей было хорошо. Потеряв голову, старик изо всех сил засаживал в неё свой член. За их спинами тянулись залитые лунным светом развалины. Они трахались, не сдерживая стонов и вздохов.

«Эти люди превратились в животных», – подумал Асафуми. И тут же заметил, что его собственный пенис отвердел и поднял голову. Он отступил назад.

38

– Когда он сказал, что собирается отправиться по Дороге-Мандала, у меня появилось дурное предчувствие, – вздохнул Мицухару и выпустил сигаретный дым.

Покинув больницу, где лежал Охара, они решили пообедать у родителей Михару, а затем пойти в полицию. Во время обеда, состоявшего из сайры, таро и пасты конняку,[64]64
  Конняку – желе из картофеля таро.


[Закрыть] Михару продолжала обсуждать утреннее происшествие, и под конец Мицухару высказал своё мнение. Отодвинувшись от низенького обеденного столика и поставив перед скрещёнными ногами пепельницу, Мицухару покачал головой.

– Дорога-Мандала – старинная дорога. Кажется, издревле это было одно из мест подвижничества приверженцев Пути обретения чудотворных способностей,[65]65
  Путь обретения чудотворных способностей, или Путь упражнений и испытаний – яп. Сюгэндо, синкретическое религиозное течение, сложившееся на основе взаимодействия древнеяпонского культа гор, даосизма и эзотерического буддизма. В доктрине этого учения горы Татэяма считались священными.


[Закрыть] обходивших горы Татэяма, но даже в наше время этой дорогой ходили редко. Издревле дорога славилась внезапными исчезновениями и странными встречами.

– Дедушка, и ты ничего нам не рассказал! – упрекнула его Михару.

Мицухару стряхнул пепел с сигареты и виновато скривил заросшее седой щетиной лицо:

– Я подумал, не стоит пугать молодёжь.

Михару бросила на Сидзуку виноватый взгляд, словно это по вине её деда пропал Асафуми. Слабо улыбнувшись ей в ответ, Сидзука повернулась к Мицухару:

– Но ведь заблудившиеся на Дороге-Мандала люди возвращались назад?

– Ну, я слышал только, что на этой дороге происходят странные вещи. К тому же странности случаются с чужаками, а не с жителями придорожных деревень. Некоторые старые проводники говорят, что людей вводит в заблуждение название Адова долина, но на самом деле в настоящий ад Татэяма ведёт именно Дорога-Мандала.

– Никогда об этом не слышал, – проворчал Ёситака. На что Мицухару ответил:

– Это всего лишь предание.

– Чем слушать эти старинные россказни, лучше заняться поисками Асафуми. Я думаю, этот Охара что-то знает. Лучше сообщить обо всём в полицию, пусть они его допросят, – прервала Михару этот заведший их в религиозные дебри разговор. Но Ёситака нахмурился.

– Судя по состоянию Охары, его бесполезно спрашивать о чём бы то ни было.

– Просто не нужно с ним заговаривать о войне и о его жене.

– Торговля лекарствами тоже запретная тема.

– Выходит, мы ничего не можем рассказать ему об Асафуми.

От этих слов Сатоко Ёситака и Михару совсем растерялись. Сатоко, подливая всем чаю, спокойно спросила:

– Может, этот старик попал в беду?

– Так ведь, что посеешь, то и пожнёшь. Этот мерзкий старик хвастался тем, что убивал людей, – гневно выдохнула Михару.

– Михару, – тихонько упрекнула её Сатоко.

Пострадавшие от безумства Охары Сидзука и Ёситака смущённо переглянулись. Ведь и им тоже, как и Михару, не терпелось осудить Охару.

– Дедушка, ты ведь тоже воевал? – неожиданно спросила Михару.

Мицухару спокойно кивнул:

– Да, воевал.

– Вот, дедушка тоже воевал, но хотя и ему пришлось тяжело, он не чинил насилия над людьми, – торжествующе сказала Михару.

– Да разве можно деда сравнивать с тем безумцем? – улыбнулась Сатоко.

– А где вы воевали? – спросила Сидзука.

Потушив сигарету, Мицухару посмотрел на улицу. За стеклянными дверями галереи расстилался зябкий осенний пейзаж – сжатые, покрытые стерней поля, похожие на стриженные головы школьников.

– Давно это было. После Нанкина я воевал в Южном Китае… Дислоцировался в Индокитае, – неспешно припоминал Мицухару.

– Нанкин?! Охара тоже говорил о Нанкине! – изумилась Михару.

Вспомнившая рассказ Охары о нанкинской резне Сидзука насторожилась. Мицухару потянулся за новой сигаретой.

– Да ведь в Нанкине были десятки тысяч солдат.

Мицухару прикурил. Михару неотрывно смотрела на деда.

– Охара говорил, что проволокой связывал руки китайцам, убивал их, насиловал женщин, отрубал головы. Ты же не делал этого?

Затянувшись сигаретным дымом, Мицухару ответил:

– И я участвовал в этом.

Присутствующие были поражены. С мягкой улыбкой во взгляде Мицухару добавил: «Молодой был». Михару растерянно спросила:

– Значит… ты связывал руки проволокой и убивал китайцев?

– На то она и война, чтобы убивать людей, – уклонился от ответа Мицухару. Стараясь сгладить ситуацию, Сатоко заговорила:

– Что ни говори, а война это действительно страшно.

Но Сидзука не могла удержаться и прервала её:

– Но вы убивали людей так же зверски? Насиловали не только женщин, но и детей?

Услышав вопрошавшую как на допросе Сидзуку, Мицухару невольно обернулся к ней. Его лицо было спокойно, лишь глаза пронзительно сверкнули. Сидзука была поражена. Этот взгляд мгновенно напомнил ей напавшего на неё в больнице Охару. Но взгляд Мицухару сразу смягчился.

– Дело-то давнее, я уже всё позабыл.

И, постучав себя по макушке, шутливо добавил:

– Я ведь тоже выжил из ума.

39

В свете факелов прыгал рыжий заяц. Кружился мужчина, обвешанный множеством верёвок. Верёвки развевались, как волчки. Раскинув руки, мужчина восторженно хохотал. Рослый мужчина подбрасывал в воздух и ловил карлика. Крича «Ух-ах», карлик взмывал в чёрное ночное небо. «Бом-бом» била по железной крышке женщина с шишкой на лбу. Юное существо непонятного пола высоким голосом затянуло песню без слов. Окружив его, все паломники заплясали, каждый на свой лад.

Освещённые зажжёнными перед домом старосты факелами, жители деревни сидели вкруг и пили вино из перебродившего проса. Рядом, в надежде, что им перепадёт хоть немного еды, бродили деревенские псы. Красными бликами играли огни на загорелых лицах окунувшихся в праздничную атмосферу людей. Но лица их выражали и что-то неясное, загадочное, как улыбка собаки.

Срывая плоды с дерева, Рэнтаро наблюдал за этой картиной. Только что он сам вместе со всеми танцевал танец «Ловля гольца»[66]66
  Шуточный танец, в котором крестьянин, используя специальную корзинку, изображает ловлю гольцов на рисовом поле.


[Закрыть] – корзину ему заменил огромный древесный лист. Но, устав, он отошёл в сторонку.

Так уж повелось, что в благодарность за предоставленный им в деревне ночлег паломники давали представление. Представление – это громко сказано, ничего особенного они не показывали, лишь громко хлопали в ладоши и танцевали, кто как умел. Но жителям деревни и такого танца в исполнении диковинных гостей было довольно – они смеялись, показывая на паломников пальцами.

Женщина, которая, похоже, была в деревне за старосту, сидела рядом со старицей и с видимым удовольствием следила за весельем. Она и взглядом не удостоила Рэнтаро, будто между ними ничего и не было.

Серп молодого месяца и подол усеянного звёздами неба были обрезаны чёрной горной грядой. Из тёмной долины у её подножия иногда доносился отдалённый лай бездомных собак.

Перед Рэнтаро мелькнула тень, и юное существо непонятного пола опустилось рядом.

– Когда поёшь, забываешь, где ты, – сказало это юное создание.

Когда Рэнтаро растерянно посмотрел на него, существо улыбнулось:

– Что-то покидает твоё тело и растворяется.

– Любишь петь?

Юное существо задумалось:

– Не знаю. Просто голос льётся из меня. Это приятно.

Рэнтаро смотрел на кружащихся в свете факелов паломников. Конечно же, здесь не было речи о пристрастиях. Им было просто хорошо, и потому они кружились в танце. Для людей, лишённых памяти, каждое мгновение могло быть только хорошим или плохим. Подумав об этом, Рэнтаро переключился на мысли о женщине-старосте. Может быть, она так же переспала с ним? Ей просто было хорошо, а потом она позабыла об этом.

Возможно, таким же было их странствие. Оно состояло лишь из вереницы приятных мгновений. Для странников не существовало прошлого, не существовало будущего, они стремились лишь к тому, чтобы сейчас им было хорошо. И встреча с Саей была лишь мгновением во время такого странствия. Как и связь со старостой этой деревни, эта встреча происходила только здесь и сейчас. Это было мимолётным удовольствием, о котором можно позабыть, когда оно позади.

Но Сая не могла с этим смириться. Она настигла его даже здесь, в Японии, и угрожала ему, занеся над ним меч прошлого. Как было бы хорошо, продлись это странствие и дальше. Тогда ему не пришлось бы столкнуться с полными ненависти глазами Ёко и Саи. Так же как он уехал из Малайи, чтобы сбежать от Саи, он уехал из Тибаси, чтобы сбежать от Ёко и Саи.

Рэнтаро отметил про себя, что сбежал уже от двух женщин и оказался в совершенно незнакомом месте. Хорошо бы позабыть обо всём, как эти люди. Память была цепью, приковавшей его к прошлому. Рэнтаро смотрел на паломников. Это были люди, которым удалось освободиться от заклятия прошлого. Как это случилось с ними?

– Бедствие – это мгновенное увядание, верно? – вспомнив слова женщины, спросил Рэнтаро своего соседа. Тот посмотрел растерянно, а затем кивнул:

– Некоторые так говорят.

– А что это значит?

В раздумии юное существо сложило перед собой изящные руки. Оно напомнило Рэнтаро статую бодхисаттвы, виденную в одном из буддийских храмов Киото. Алое пламя освещало его правильный профиль.

– Я помню совсем немногое. Люди уничтожают людей… Так кто-то говорил мне, когда я был в городе.

При слове «город» Рэнтаро придвинулся поближе.

– Что же ты видел, когда был в городе?

Лицо собеседника приняло страдальческое выражение:

– Было страшно… среди разрушенных стен… крики… убивали людей…

В его глазах мелькнул ужас, он замолчал.

– А в городе были… – запнулся Рэнтаро, а затем кивнул на диковинных людей, кружившихся в танце, – такие же странные люди?

– Мы исключение, – путанно ответило существо. – Поэтому мы и не можем жить в городе… Мы сами и есть бедствие… Так говорили люди. Они говорили, что мы можем только совершать паломничество к Якуси. Поэтому мы искали Дорогу-Мандала. Поиск дороги нас объединил.

– Города больше нет, – сказал сидевший рядом с ними деревенский мужчина, заросший густой бородой. Он жадно поедал маленькую птичку.

– Умерший недавно старик сказал, что города больше нет. Этот старик сбежал из города и основал деревню.

– Но что же произошло?

– Люди мгновенно увядали, – повторил мужчина слова женщины и маленьким глоточком отпил вина из проса.

– Когда и люди, и травы, и деревья мгновенно увядают, это конец. И семян не остаётся, гибнет всё.

Это было бессмысленное повторение одного и того же. Вздохнув, Рэнтаро допил оставшееся в чашке вино.

«Где же я нахожусь?» – подумал он. С пятнадцати лет он проводил свою жизнь в путешествиях, но всегда, по крайней мере, знал, куда направляется. Теперь же он не знал, где находится.

Вдруг вскочили и, оборотившись назад, зарычали деревенские псы. Жители деревни испуганно замерли. Из мрака, обступившего факелы, донёсся шорох ветвей. Собаки с лаем кинулись к зарослям. В тот же миг из мрака проступили тени, похожие на чёрные глыбы.

«Люди-обезьяны!» – пронеслось среди жителей деревни. Это были дикари, напавшие на Рэнтаро и Асафуми. Их волосатые тела были обнажены, они с рычанием прыгнули в круг света от факелов, сжимая в руках дубинки с привязанными к ним кусками железа, и принялись избивать жителей деревни. Деревенские псы набросились на них, но людям-обезьянам это было нипочём. Не обращая внимания на укусы собак, они мозжили им головы и перебивали хребты своими дубинками. Деревенские мужчины и женщины, что покрепче, с палками в руках заняли оборону против людей-обезьян. Старики и дети, пригнувшись, ринулись во тьму. Вокруг раздавались удары дубинок, хруст ломающихся костей, стоны и вопли людей.

Замершие в кругу факелов паломники тоже перепугались и хотели было бежать вместе с деревенскими.

Но старица, остановившись прямо перед огнями, размахивала палкой:

– Сюда, все сюда!

Паломники собрались вокруг неё. И Рэнтаро после некоторых колебаний следом за юным существом непонятного пола присоединился к остальным. Старица, словно заслоняя всех, стояла впереди между паломниками и людьми-обезьянами. Заросшие косматыми бородами и шерстью люди-обезьяны, сжимая в руках перепачканные в крови дубинки, подошли ближе. Их глаза свирепо горели, в полуоткрытых ртах сверкали ряды белоснежных зубов. Рыча, они занесли дубинки, но, видимо, странный вид паломников их смутил, и они медлили с нападением. Старица размотала ткань, скрывавшую её голову и лицо, и повернулась к людям-обезьянам. Так как к паломникам она стояла спиной, Рэнтаро не видел её лица. Но люди-обезьяны онемели и застыли на месте, а в следующее мгновение отпрянули назад.

И пока эти чудовища до смерти избивали мечущихся в панике жителей деревни, набрасывались на выставленную к празднеству еду, врывались в дома, срывали сушившиеся мясо и овощи, старица стояла впереди, заслонив паломников своим телом.

Разбежавшиеся жители деревни пришли в себя, вернулись с мотыгами и дубинками в руках и пустились вдогонку за людьми-обезьянами. Но даже отягощённые награбленным добром люди-обезьяны дали яростный отпор. Женщина с пробитой головой корчилась в луже крови, пронзительно кричал человек-обезьяна, угодивший в огонь. Окрестности оглашались звериным рычанием и стонами раненных. Но целью людей-обезьян было не убийство, а грабёж. Захватив еду, они скрылись в зарослях, утащив с собой трупы убитых ими людей.

Стало тихо. Люди растерянно смотрели на опустошённое застолье. Затем один за другим выпускали из рук своё оружие и принимались собирать остатки разбросанной посуды и еды и оказывать помощь раненным.

По-прежнему горели факелы. Паломники боязливо, как выглядывающие из гнезда птенцы, выходили из-за спины старицы. Её голова и лицо уже снова были замотаны рваниной.

Атмосфера была мрачная. Но жители деревни молча прибирались, будто пережили всего лишь стихийное бедствие.

– Беда, вот беда-то, – низким голосом, монотонно, как молитву, стала напевать однорукая женщина, ударяя по висевшей на её груди крышке от кастрюли.

40

Ощипав перья, они принялись жарить ворон на костре. Тёмно-красное мясо шипело на огне. Все трое сидели вокруг и глаз не сводили с вертела, на который были нанизаны вороны. Все были голодны. Время от времени старик и Кэсумба переворачивали вертел, чтобы вороны лучше прожарились. У Асафуми всё ещё болел бок, по которому пришёлся удар железной палицей. Рёбра, видимо, не были сломаны, однако место ушиба распухло. Но сильнее боли Асафуми мучило унижение. Унижение, что ему достанется ворона, ради которой Кэсумба переспала со стариком. Однако голод был сильнее гордости. Когда Кэсумба предложила ему разделить с ней еду, он не смог отказаться. Если так и дальше пойдёт, думал он, страшась себя самого, как бы не опуститься до того, чтобы есть человечину.

Когда Кэсумба, как и договаривались, получила от старика двух ворон, она тут же спросила, нет ли у него огня. Довольный сексом старик достал из болтавшегося у него на поясе мешочка трут и кремень, сходил за сухой травой и дровами и споро развёл костёр.

В ярком ночном небе зло смеялся жёлтый месяц. Тянувшиеся за их спинами развалины, как город мёртвых, замерли в белёсом лунном свете. Отправившийся на рыбалку подросток ещё не вернулся. Старик, позабыв обо всём, жарил ворон. Кэсумба была в отличном настроении, гладя Кэку по голове, она гортанно напевала: «Фун-фун».

– Вороны смышлёные птицы. Поймать их довольно трудно. Но зато мясо у них превосходное. Гораздо вкуснее, чем мясо здешних доходяг, – гордо сказал старик, поворачивая вертел. Асафуми стало не по себе – он вспомнил, как старик назвал его отличным мясом. Стремясь отвлечь мысли старика от темы человечины, Асафуми заговорил:

– Как же вы их поймали?

Плотно сжав губы, старик пристально посмотрел на Асафуми:

– Чем больше людей будет ловить ворон, тем меньше достанется мне. Я не идиот, чтобы раскрывать свои секреты.

Тут старик вдруг спросил:

– Ты воевал?

Смутившись, Асафуми ответил, что нет.

– Ну, конечно. Такой молодой, а даже на войне не побывал, вот и стал таким трусом.

То, что его назвали трусом, задело Асафуми, но старик говорил так уверенно, что ему подумалось: а что, если старик что-нибудь знает о городе?

– А вы, дедушка, воевали? – вежливо спросил Асафуми.

– Конечно, воевал.

– На какой войне?

Асафуми надеялся услышать – из-за какой войны город превратился в развалины, и был поражён ответом:

– На Великой восточно-азиатской войне!

– Великая восточно-азиатская война… То есть тихоокеанская война?

– Великая восточно-азиатская война есть Великая восточно-азиатская война! – отрезал старик.

– Но тогда… Дедушка, как вы оказались здесь?

Старик посмотрел озадаченно, будто у него перед глазами лопнул мыльный пузырь. Он переводил отсутствующий взгляд с Асафуми на Кэсумбу, а затем посмотрел на освещённые лунным светом развалины, будто в поисках чего-то несуществующего, и в конце концов пробормотал: «Не знаю».

– Не знаете…

– Кажется, до недавнего времени я был на фронте. Кажется, в Нанкине я изнасиловал девушку и засунул ей во влагалище бамбуковую трубку. Но я не помню точно. Ещё я вроде рубил головы бывшим китайским солдатам в Ханькоу. И маршировал со штыком наперевес по филиппинским джунглям.

Старик обхватил руками свою лысую голову, а затем стал изумлённо разглядывать свои ладони.

– Но если я недавно с фронта, я должен быть ещё молодым, лет двадцати, а не таким лысым стариком. Вот чего я не понимаю.

– Наверное, вы здесь уже давно.

Лицо старика нервно исказилось, и он снова оглянулся на освещённые лунным светом развалины.

– Наверное, я здесь давно. Но мне кажется, что я пришёл сюда совсем недавно. Вроде бы после войны я жил в какой-то деревне, но я вижу это очень смутно, как отражение под водой. Я помню себя только на фронте.

Нетерпеливое выражение исчезло с лица старика, а в его голосе слышалась едва приметная горечь.

И этот старик, пусть и иначе, чем повстречавшиеся ему на Дороге-Мандала паломники, тоже что-то напрочь позабыл. Но что же он забыл? Асафуми задумался. И тут Кэсумба, время от времени переворачивавшая вертел, скучающе сказала, что вороны прожарились. Придя в себя, старик снял с огня вертел с прожарившимися птицами. И вцепился зубами в свою ворону. Кэсумба выложила перед собой двух ворон и оторвала от каждой из них по одной лапке.

– Это доля того мальчика, – сказала она и протянула Асафуми птицу с одной лапкой. Асафуми взял её со смешанными чувствами.

Старик и Кэсумба принялись за ворон. Кэсумба вгрызалась в мясо передними зубами, набив рот, она быстро жевала. Старик, у которого не доставало многих зубов, чавкая, всасывал мясо. Асафуми осторожно попробовал птицу. Стоило ему сплюнуть подгоревшую кожу в перьях, как тут же подбежал Кэка. Асафуми откусил небольшой кусочек тёмно-красного мяса. Оно немного припахивало, но по вкусу напоминало курятину. Он съел совсем чуть-чуть, и все сомнения развеялись. Асафуми жадно принялся обгрызать мясо с костей. «Хорошо бы посолить», – подумал он, но за едой позабыл об этом. Некоторое время все молча работали челюстями.

– Вы знаете, что такое мгновенное увядание? – спросил старика Асафуми, съев полвороны. Поедавший птичьи внутренности старик пробурчал с набитым ртом:

– Да.

– Тут неподалёку я нашёл надпись. Написано иероглифами «стоять» и «сохнуть». Недуг мгновенного увядания.

Смакуя, старик долго пережёвывал превратившиеся в клейкую массу внутренности и наконец проглотил их. Крякнув, как раздавленная лягушка, и рыгнув, он ответил:

– Это, верно, о тебе.

Асафуми растерялся.

– Обо мне?

Поднеся кость к огню, старик пытался отыскать ещё недоеденное мясо.

– Хотя ты и молод, а как дряхлый старик, только и умеешь, что языком молоть. По-мужски я покрепче тебя буду. Так разве ты не похож на того, кто мгновенно увядает?

Асафуми никак не ожидал, что может так выглядеть со стороны. Он почувствовал, как почва уходит из-под ног.

– Сурово… – Он попытался скрыть свою растерянность, отшутившись. Но старик был беспощаден.

– Честное слово, смотреть на тебя тошно! Цепляешься за подол этой девчонки, чтобы хоть как-то выжить. Разве ты мужик? На мужика ты не тянешь. В армии такие, как ты, быстрее всех становятся педерастами. По правде говоря, жалко, что я тебя не съел. Потому что только на это ты и годен.

От таких оскорблений даже Асафуми пришёл в ярость.

– Не тебе, изнасиловавшему девочку, меня попрекать!

– Да тебе самому-то разве не хотелось того же? Ты сам в глубине души хотел с ней переспать. Давеча, когда ты смотрел на нас с ней, у тебя самого засвербило!

Старик попал в самую точку. Асафуми бросило в жар. Любопытный взгляд Кэсумбы ожёг его невыносимым стыдом.

– Это неправда! Я не такой низкий человек, – срывающимся голосом крикнул Асафуми.

Старик презрительно рассмеялся:

– Нечего мне рассказывать, что ты не такой! А то я не видал таких трусов, как ты, только и способных, что болтать. Ты из тех парней, что на фронте трясутся и бледнеют от страха и в ужасе могут сотворить всё что угодно. Такие, как ты, зверствуют и убивают врагов почище меня – как одержимые Ганеши[67]67
  Ганеша – в индуизме бог мудрости и благополучия. Один из наиболее известных и почитаемых богов индуистского пантеона. Изображается в виде полного человека с головой слона и одним бивнем.


[Закрыть] они насилуют даже малых детей.

– Заткнись! – закричал Асафуми, вскочив. Старик схватил лежащую рядом палицу.

– Ну, давай. Прояви хоть толику мужества, – сказал он дерзко и решительно.

Асафуми объял страх. Когда он всем телом ощутил собственную трусость, кровь прилила к его лицу. Сжав кулаки, он хотел было ударить старика. Но наткнувшись на его пылающий взгляд и железную палицу наизготовку, не двинулся с места.

– А-а! – закричал Асафуми и побежал прочь. Он не мог этого вынести. Он бежал, не обращая внимания на острую речную гальку. Он бежал от самого себя, от себя, возжелавшего Кэсумбу. От себя, оказавшегося жалким трусом перед лицом старика. От досады Асафуми на бегу стискивал зубы.

Он никак не ожидал, что может так опуститься. Он должен был принадлежать к элите – сотрудникам научно-исследовательской лаборатории крупнейшего предприятия. Хотя из-за реструктуризации он и лишился работы, в этом не было его вины. Он всего лишь оказался вовлечённым в социальное явление под названием «экономическая депрессия». За всю его предыдущую жизнь ему никогда не случалось вожделеть девочку или дрожать от страха перед стариком.

«Этого не должно было случиться! Я не такой!» – кричал про себя Асафуми.

На бегу задев коленом о камень, Асафуми пошатнулся и упал. Он ударился больным боком о бревно и взвыл от боли. Повалившись набок, он так и остался лежать, тяжело дыша. Прохладный речной ветер ласкал его обнажённую кожу. Шелестела прибрежная трава. Асафуми растерянно смотрел в ночное небо с холодно блиставшими звёздами. Воздух был свеж и прозрачен.

«Что, если я таков, как говорит этот старик? Что, если я из тех трусов, что, оказавшись на фронте, запросто насилуют детей? Что значит тогда вся моя предыдущая жизнь, если я не знал себя самого? Был ли в ней хоть какой-то смысл?»

Асафуми обхватил голову руками.