Текст книги "Маленький книжный магазинчик в Тегеране"

Автор книги: Марьян Камали

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Марг бар «Туде»! Смерть коммунистам!

– Марг бар Мосаддык!

Все больше и больше протестующих наполняли площадь, и вскоре острый запах пота и злости стал невыносимым. У этих людей была какая-то цель, они собирались не просто так. Толпа куда-то двигалась, и было ясно, что на площади она долго не задержится. Прогоняя приступ дурноты, Ройя поняла, что люди шли к дому премьер-министра. Бахман наверняка огорчен из-за такой акции прошахских сил. Но где же он?

Время шло, а он так и не появлялся. Ройя мучилась от жары, у нее кружилась голова, блузка прилипла к груди. Маман была права – надо было поесть. В такой густой толпе двигаться просто невозможно, Ройя оказалась в ловушке.

Наконец прибыла вооруженная полиция, и девушка почувствовала облегчение. Слава Аллаху! Но к ее удивлению, полицейские даже не пытались усмирить толпу, а просто влились в нее. Роя окончательно обессилела, поняв, что полиция заодно с прошахской толпой. Сбывалось все, чего так боялся Бахман. Полиция объединилась с антидемократическими силами. Это новая попытка свергнуть Мосаддыка, премьер-министра, которого так любили и уважали Бахман и Баба вместе с множеством других умных людей. Они считали его демократическим лидером, у которого хватило мужества выступить против иностранных держав, похищавших их нефть, которого выбрал народ в надежде на демократическое развитие Ирана. Бахман наверняка пришел в ужас при виде этой сцены. Но где же он? Она молила бога, чтобы с ним не случилось ничего плохого.

А время шло и шло, Бахман не появлялся. Ройе пора было уходить с площади; она не могла оставаться в этой толпе. Она решила пойти туда, где, казалось, собралось не так много народа. Может, Бахман только что пришел и просто не мог протолкнуться к ней? Она двинулась с места, но толпа держала ее словно в ловушке. Она толкалась, протискивалась, шла дюйм за дюймом, но все равно почти стояла на месте. В ее груди назревала паника. Ей хотелось закричать, бежать.

Вдруг кто-то схватил ее за плечо:

– Ройя!

Она удивленно оглянулась и в первую секунду из-за слабости и головокружения не узнала этого мужчину. Он дрожал от волнения и тяжело дышал, в покрасневших глазах светилось отчаяние. Его волосы взмокли от пота и прилипли к голове. Но вскоре она поняла – это был господин Фахри. Ройя никогда еще не видела его таким.

– Ой, слава Аллаху! Господин Фахри! Вы видели…

– Ройя-ханум, пожалуйста, послушайте меня… – Он схватил ее за плечи, волнуясь настолько сильно, что она испугалась. Она никогда не видела господина Фахри за пределами его прохладного опрятного магазина, не считая праздника в честь ее помолвки с Бахманом, когда у госпожи Аслан случился нервный срыв. Здесь, под палящим солнцем и среди огромной толпы, он показался ей какой-то безумной, дикой версией того спокойного человека, который вручал ей томики поэзии, благодаря которым она могла вести переписку с любимым… Где же сейчас Бахман? Как ей нужно увидеться с ним!

– Просто я должна найти Бахмана! – прокричала она сквозь гул толпы.

– Ройя-ханум, пожалуйста, мне нужно, чтобы вы узнали о…

Его голос утонул в выстрелах. Воздух наполнился криками. Запах серы обжег ноздри Ройи. Боковым зрением она увидела на краю площади два танка. Не может быть! Она резко повернулась всем телом, высвободившись из рук господина Фахри. Какие негодяи! Солдаты, стоя на танках, целились в толпу. А рядом с ними несколько женщин и мужчин в штатском размахивали бумажными листками, похожими на деньги.

Медленно она повернулась? Или быстро? Неужели она глядела на солдат на секунду дольше, чем надо? Зачем она стряхнула с себя его руки и повернулась, чтобы посмотреть на молодых солдатиков на танках и на мужчин и женщин, размахивавших деньгами? Зачем она высвободилась из рук господина Фахри? Зачем отвернулась? Зачем отпустила его?

Зачем она это сделала?

Она почувствовала, как рядом с ней что-то вздрогнуло, обмякло и упало на мостовую.

– Господин Фахри! – закричала она. Он лежал у ее ног, его били конвульсии. Его грудь окрасилась кровью. Ройя села на корточки, схватила его за руку и закричала:

– Его застрелили! Его застрелили!

Несколько человек окружили ее и господина Фахри. Ройя словно видела себя со стороны – девушку, склонившуюся над застреленным мужчиной. Нет, не может быть! Это произошло с кем-то еще. С ними такого не могло случиться!

Со всех сторон слышались крики, угрозы, стоны. Две струйки крови текли из глаз господина Фахри. Ройя дотронулась до его намокшей от крови рубашки.

Внезапно ее оттеснили в сторону. Какой-то мужчина сел верхом на господина Фахри и обеими руками нажимал на его грудную клетку в области сердца. Вокруг суетились другие мужчины и женщины, старались чем-то помочь. Среди гула толпы – такого громкого, что он поглотил все другие шумы и превратился в некую тишину, – она услышала один отчетливый, трескучий звук. Это рвалась ткань. Грудную клетку господина Фахри обернули желтым лоскутом, оторванным от чьей-то одежды. Ткань быстро пропиталась кровью.

Господин Фахри мог двигать только глазами. Несмотря на текущую кровь, он внимательно смотрел. Не на Ройю, не на мужчину, пытающегося спасти ему жизнь, не на группу людей, молившихся над ним. Глаза господина Фахри глядели на левый край площади, в сторону посольств и улицы, на которой стоял его магазин.

Ройя посмотрела туда же. Может, ее зрение затуманилось из-за порохового дыма или ее слез, но ей почудилось, будто в той стороне поднималось облако черного дыма. Но не успела она осмыслить увиденное, как мужчина, делавший господину Фахри массаж сердца, уронил руки и воскликнул: «Он ушел!» Какой-то старик сел рядом с погибшим и, раскачиваясь всем телом, запел молитвы.

Через несколько минут мужчины подняли тело господина Фахри, обвязанное вокруг груди желтой тканью, и понесли на вытянутых руках через толпу. Ройя шла за ними. Люди молча, с ужасом уступали им дорогу. Толпа на площади расступалась и в других местах, откуда тоже уносили погибших. То, что начиналось как шутка, игра, озорное шоу, закончилось вот так: демонстрацией, бунтом. Вмешались полиция и армия. И владелец магазина канцтоваров погиб.

– Несите его в больницу! – закричала какая-то женщина, когда Ройя выходила из толпы следом за печальной процессией. – Нужно зафиксировать каждый случай гибели невинных людей!

Зафиксировать. С карандашом и блокнотом. На чистой страничке.

Ройю сильно тошнило, она с трудом сдерживала себя.

Выли сирены, полиция пробивалась сквозь людскую массу. Несмотря на хаос, основная часть толпы упорно двигалась на север.

Когда их маленькая группа ушла с площади и свернула в сторону больницы, Ройя остановилась. Она уже сообщила мужчине, пытавшемуся спасти жизнь господину Фахри, все данные о погибшем. Все мужчины настаивали, чтобы она пошла домой, что полные агрессии улицы города – не место для юной девушки. Спасибо за информацию, мы проследим, чтобы ее правильно записали. Семья будет поставлена в известность. Мы позаботимся об этом. А теперь, девочка, ступай домой. Здесь тебе не место. Ты и так повидала достаточно.

Когда Ройя шла на угол улицы Черчилля и авеню Хафиза, везде горели мусорные урны. Разбитые стекла офисных зданий, осколки стекла на тротуарах наводили на нее ужас. Но она заставляла себя идти туда, куда был устремлен взгляд господина Фахри в последние минуты его жизни.

Наконец она добралась до улицы, где стоял магазин канцтоваров. Окна соседнего маленького рынка, под которыми торговец пивом обычно молился в полдень, расстелив коврик, зияли черными дырами. Дымилась крыша газетного киоска. А над зданием магазина канцтоваров плясали такие высокие огненные языки, что, казалось, они поднимались до небес.

Онемев, Ройя стояла перед горящим магазином и глядела на жадное пламя. Она была парализована, утратила всю энергию, все эмоции. Было слишком поздно. Ничего нельзя поделать. Вдалеке слышался вой пожарной машины. Пожарные приедут, попытаются что-то спасти… Но огонь уже пожирал стены, окна, крышу, стропила.

Из окон вылетали почерневшие страницы книг, порхали в воздухе, догорая, и рассыпались черным пеплом.

Может, когда-нибудь Ройя и забудет ту беспомощность, которую она ощущала, глядя на сгоравшие слова. Может, когда-нибудь она забудет весь тот ужас. Но запах горелой бумаги останется с ней навсегда, впитается в ее кожу. Она стояла перед горящим магазином и вспоминала традиционные костры в канун персидского Нового года, когда они с Зари, визжа от радости, прыгали через пламя, а их щеки пылали от жара.

Скоро тут ничего не останется.

Слова, которые она так любила, томики поэзии, в которых она прятала свои письма, подносы с писчей бумагой, чернила, авторучки и карандашные точилки горели и превращались в ничто. Спрятанные в подсобке политические памфлеты и листовки, сложенные в виде букета и перевязанные ленточкой цветные карандаши, святилище просвещения и тщательно охранявшиеся секреты – вся жизнь господина Фахри горела и превращалась в ничто.

Ройя подумала, уцелеет ли после такого пожара колокольчик, висевший над дверью. А если она отыщет его, будет ли он звонить?

* * *

Она зашла через калитку во двор, обогнула прудик и шагнула в прохладное святилище родного дома.

Домашние все еще крепко спали после обеда. В кухонной раковине стояла большая кастрюля. Маман всегда готовила в ней рагу хореш из цыпленка с черносливом. Зари лежала, завернувшись в легкую простыню шамад. В соседней комнате похрапывал Баба; Маман лежала рядом с ним. Ее шлепанцы аккуратно стояли на полу. Все выглядело продуманным, надежным. Ее семья даже не подозревала о том, что сейчас творилось на улицах Тегерана, об опасной силе толпы, направлявшейся на север города. Они не знали о гибели господина Фахри, не ощущали запаха дыма от горевшего магазина канцтоваров. Они пообедали рисом и рагу из цыпленка с черносливом, а потом легли отдыхать, как и в любой другой день. А Бахмана нигде не было. Неужели она действительно пошла на площадь, ожидая увидеть любимого с розой в руке, в накрахмаленной белой рубашке, готового увести ее, чтобы они получили свидетельство о браке? Теперь ей казалось забавным даже думать о своих надеждах.

Когда ее родные проснутся и включат радио, они узнают, что толпа дошла-таки до дома премьер-министра Мосаддыка. Люди перелезли через стены и ворвались в его дом. Мосаддык сумел выбраться в окно и перебрался по лестнице к соседу. Когда ее семья проснулась, когда Зари открыла глаза и потянулась, когда Маман пошла на кухню и поставила самовар, когда Баба включил в два часа дня радио, они узнали, что заговорщики захватили радиостанцию на улице Шемиран и что толпа напала на дом премьер-министра, что-то там сожгла, уничтожила, а остальное разграбила.

На этот раз переворот удался. На этот раз мир изменился навсегда.

Но пока родные спали, Ройя ходила по дому в своих новых носочках. Одна. Она оплакивала господина Фахри, Бахмана, свою новую страну. Она даже не замечала – а если бы и заметила, то ей было бы наплевать, – что ее белые носочки, которые она купила накануне встречи с Бахманом, когда они собирались зарегистрироваться и стать законными мужем и женой, что эти носочки почернели от дыма и на них остались пятна крови мужчины, который умер у ее ног, когда она безуспешно искала своего любимого.

13. 1953. Сны наяву

Зари принесла ей горячий чай с набатом, леденцовым сахаром, народным средством от многих болезней: несварения желудка, простуды, менструальных спазмов и учащенного сердцебиения. Но не от горя. Она села на краешек кровати и вложила стакан в руку сестры.

– Выпей.

Ройя вскинула голову – «нет!». Она не хотела пить чай, ей не нужна была Зари. Но даже после такого незначительного движения ее голова чуть не лопнула от боли.

– Ладно тебе. Сядь. Ты весь день лежишь в постели. Слушай, вчерашний день стал самым ужасным в истории, а ты к тому же оказалась на площади в центре Тегерана. Вероятно, Бахман просто не смог добраться туда. Я уверена, что с ним все нормально. А господин Фахри… – Зари замолчала, но потом прошептала: – Да благословит Аллах его душу. Он оказался… не в том месте и в неподходящий момент.

Они молча сидели рядом. Казалось, прошли часы, хотя Рой больше не ощущала времени.

– Ты все-таки выпей чаю, – сказала наконец Зари.

Ройя неохотно взяла стакан и сделала глоточек. Над ее правым глазом пульсировала жилка. Знал ли Бахман о смерти господина Фахри? Участвовал ли он в попытке остановить переворот? Неужели он теперь сидит в тюрьме вместе с группой сторонников Мосаддыка?

– Скорее всего, Бахман арестован. Может, даже убит, – сказала Ройя.

– Ты даже не знаешь, так ли это.

Ройя много раз звонила Бахману домой, но никто не отвечал.

– Не хочу тебя огорчать, сестрица, но, возможно, он даже не собирался встречаться с тобой. И вообще, где он был в последние недели? И кто написал письмо, предлагавшее встретиться на площади в центре города, когда произошла вся эта нелепая политическая петрушка? Я с самого начала считала эту идею нелепой и говорила тебе об этом.

– Он не мог предвидеть, когда писал мне письмо, что случится новая попытка переворота. Он просто хотел увидеться со мной, – только и смогла выговорить Ройя.

– Раз он так заботится о тебе, то должен был напрячь мозги и не просить семнадцатилетнюю девушку стоять в середине площади в такие тревожные времена! Где стреляют в людей! Мне даже не верится, что Баба отпустил тебя туда! – Зари опустила глаза и вздохнула. – По-моему, иногда Баба слишком старается идти в ногу с прогрессом. Все-таки женщинам нужна защита.

Даже сейчас, испытывая глубочайший стресс, Ройя понимала, что Зари ужасно огорчена гибелью господина Фахри, но только не умела это выразить. Поэтому она не возражала сестре, когда та клокотала от гнева, кляла Бахмана и утверждала, что хуже всего на свете полюбить парня, который любит политику.

* * *

Целый день Ройя ждала хотя бы малейшей весточки от Бахмана. Тянулся час за часом. Все, кого она расспрашивала, были в страшном шоке от переворота. Друзья Бахмана говорили разные вещи. Его бывшие одноклассники утверждали, что ничего о нем не слышали, но он не мог участвовать в уличных демонстрациях. Один его приятель сказал, что Бахман, скорее всего, пошел на площадь во время переворота и был арестован и теперь его нужно искать по тюрьмам. А Джахангир выругался и заявил, что не знал людей благороднее господина Фахри, а то, что солдаты стреляли по толпе, – просто безобразие. Он добавил, что по-прежнему надеется на то, что Бахман борется за возвращение премьер-министра Мосаддыка к власти. Короче, Ройя не знала, кому верить. Она думала, что друзья Бахмана были на его стороне и не могли его предать. Но когда Джахангир стал ругать шаха, она засомневалась. Может, он просто провоцировал ее? Может, он шпион? Ей было неприятно понимать, что теперь она подозревала всех своих знакомых и не могла доверять даже Джахангиру.

Слухи об иностранных агентах, замешанных в устранении премьер-министра, уже обсуждались на базарах, в кафе за эспрессо и в домах горожан. На все подобные домыслы Зари говорила: «Ладно, допустим, им платили иностранной валютой. Ну, а наши собственные граждане? У нас полно бесхребетных мерзавцев, которые охотно выйдут на улицы и будут кричать все, что им скажут. И возьмут деньги у американцев!»

Ройя не могла нормально спать. А когда засыпала, то ненадолго и неглубоко, причем ей постоянно снились яркие и подробные сны.

В самом навязчивом сновидении она входила в магазин господина Фахри, и над дверью, как обычно, звенел колокольчик. Внутри пахло чернилами и книгами, Ройю окутывала знакомая приятная прохлада. Сначала она не видела господина Фахри, но потом он появлялся за конторкой, что-то писал в инвентарной книге, перо авторучки скользило по странице. Он снова выглядел как обычно: аккуратный и спокойный, на носу очки. Вовсе не такой безумный, каким Ройя видела его на площади в тот роковой день.

Он поднял голову, на его лице мелькнула паника, но тут же сменилась обычной улыбкой. Он вежливо спросил, как поживают ее родители и сестра, Зари-ханум, как поживает вся их обширная родня, все ли хорошо у их соседей, да будут все они здоровы и живут много лет. При этом господин Фахри много раз повторил персидское слово «тароф» – непременное выражение вежливости при любом общении.

– Вы слышали что-нибудь про Бахмана? – спросила она.

– Нет, Ройя-ханум.

– Совсем ничего?

– Ни одного слова.

– Но ведь он совсем недавно, на днях, приносил вам письма. Правда?

Господин Фахри вздохнул и посмотрел на потолок.

– Мой совет вам, милая девушка: забудьте этого парня. Живите своей жизнью. Выходите замуж. Растите детей. Радуйтесь жизни.

– Что, простите? – У Ройи учащенно забилось сердце. – Я как раз и собиралась выйти замуж. Я помолвлена с ним.

– Да, но иногда помолвка не ведет к свадьбе. Вы знаете об этом? – Он произнес эти слова осторожно, словно они могли обидеть ее, если бы он сказал их другим тоном.

– Я хочу знать, все ли у него в порядке. О нем никто ничего не слышал. Просто я подумала, что, может, вы с тех пор…

Господин Фахри поднял руки.

– Мы не всегда получаем то, что хотим, Ройя-ханум. События не всегда происходят так, как мы планируем. Молодые люди часто видят в этом трагедию, несчастье, но пули судьбы их минуют. Молодые люди живут с наивной надеждой и энергией. Они ошибочно думают, что молодость, желание или даже любовь способны превозмочь руку судьбы. – Он вздохнул. – Правда в том, моя милая, что судьба пишет сценарий жизни человека у него на лбу еще при рождении. Мы не видим эти письмена. Но они там. И молодые, страстно влюбленные люди даже не подозревают, как безобразен этот мир. – Он положил ладони на прилавок. – В этом мире нет сострадания.

Ройе показалось, что ее окатили ледяной водой.

– Непременно запомните это, – сказал господин Фахри и почему-то резко свистнул, сжав зубы. Потом снял очки, потер глаза и наконец сказал: – По-моему, он никогда вас не любил. Для него это была игра.

После этого Ройя просыпалась в холодном поту.

Но даже проснувшись, она видела господина Фахри в его «Канцтоварах» таким, каким он был. Он проводил инвентаризацию товаров, договаривался о переводе книг с разных языков. Она видела, как он протирал пыль на столе, где лежали сборники поэзии, в том числе и те, в которых она и Бахман обменивались письмами. Он открыл для нее мир новых возможностей, показал место, где ее мечты оформились и нашли реальную дорогу, где она спасалась от политического хаоса. Наконец, где она нашла свою любовь.

Она до сих пор помнила жесткие ребра полок, впившиеся в ее спину, когда Бахман обнял ее и шептал жаркие слова.

Но в ее снах господин Фахри всегда говорил, что Бахман никогда не любил ее. Убеждал ее открыть новую главу в жизни. Пусть даже в этой осталось без ответа столько вопросов.

Взрослый мужчина, он был их союзником, их снисходительным компаньоном. Он вытирал пыль на полках, раскладывал школьные тетрадки и учебники, разговаривал с молодежью и помогал им тайно получать политические брошюры и обмениваться любовными посланиями.

Он покинул этот мир. Он погиб, но Аллах милостив – на его месте могла оказаться она. Очень просто могла оказаться. И память об этом она пронесет через всю свою жизнь, словно шрам, как холодную правду, как раскаленные угли на пожарище, где прежде был магазин «Канцтовары», как невидимое тело господина Фахри, которое она будет вечно нести над головой на вытянутых руках.

Теперь, когда господина Фахри не стало, она думала о нем больше прежнего. Она не знала, какую личную боль он носил в своей груди.

Часть вторая

14. 1916. Дочка торговца дынями

Молодой парень Али бродит по извилистым коридорам Большого базара. Вскоре после рождения ему нашли будущую жену – Атиех, его троюродную сестру. «Атиех» означает «будущее», но она – не то будущее, которое нужно ему. Он влюблен в юную девушку, которая торгует на базаре, кладет каждое утро в ящики дыни и гордо стоит рядом с отцом, пока он обслуживает покупателей. Али не может забыть ту бедную девушку. Он приходит на базар только ради того, чтобы посмотреть, как она очищает дыни от семян, чтобы еще разок увидеть ее.

Среди какофонии и хаоса базара он смотрит на нее. Она всегда носит небольшой шарф на голове. У нее бедная старая одежда, но лицо подобно луне. Она юная, пожалуй слишком юная, но поразительно красивая. Ножом, похожим на саблю, отец девушки ловко вырезает мякоть дынь и продает тонкие и толстые ломти страдающим от жажды покупателям. Некоторые из них берут целую дыню и кладут ее в корзины; другие хотят немедленно вкусить ее сладость и полакомиться охлажденным на льду ломтем. Лед так же ценится, как и дыня, и торговец каждое утро приходит на базар с драгоценным куском льда. Девушка бдительно охраняет лед и стоит рядом с ним, положив руки на бедра.

Мать Али уже готовит вещи для его софрех – свадьбы.

– Разве я не ждала, когда она подрастет? – удивляется она. – Твоей кузине уже шестнадцать, она созрела и готова стать твоей женой. Вы оба назначены друг другу с рождения. Это всем известно.

Мать весело смеется, словно рассчитывает получить что-то необычайно ценное. Она велит служанкам натолочь много корицы, чтобы украсить десерт шолехзард – рисовый пудинг – для свадебного стола.

– В конце лета, Али-джан. Свадьба станет лучшим подарком к твоему восемнадцатилетию.

Али считает, что Атиех похожа на водянистую простоквашу – такая же пресная и скучная. В его снах бедно одетая девушка с базара угощает его ломтиками дыни, и он касается губами ее облитых соком пальчиков.

Однажды в пятницу Али, как обычно, идет в центр Тегерана на Большой базар, чтобы посмотреть на нее. Он стоит за фонарным столбом возле прилавка с пряностями, а девушка укладывает дыни пирамидами. Он смотрит, как она нарезает дыню ломтями разной толщины.

– Бадри, давай-ка, иди сюда! – зовет беззубым ртом ее отец. Его лицо коричневое, как пергамент, от долгого пребывания под безжалостным солнцем.

Бадри, Бадри, Бадри! Али тихонько повторяет это имя, словно боится забыть его. Словно не будет страдать много-много лет, услышав его.

Покупатели снуют мимо прилавков, толкаются; женщины в чадрах несут корзины с зеленью и баклажанами; младенцы орут, лотошники нахваливают свой товар. Бадри, Бадри, Бадри. Али, сыну одного из самых уважаемых в Тегеране ученых, предстоит вскоре отправиться в Кум, священный город мусульман, для изучения религии и классической литературы. Сейчас он даже не должен думать об этой девушке. Она трудится с отцом на рынке. Она – дахати, деревенская, из нищей семьи, как слуги в доме его родителей.

Когда по базару проплывает призыв к полуденной молитве, торговцы берут молельные коврики. Базар пустеет, покупатели уходят. Один за другим торговцы покидают свои прилавки. На площади перед мечетью, построенной на краю базара, они совершают свое полуденное омовение – смачивают водой локти и запястья. Потом встают на колени, касаются лбом коврика и замирают в молитве. Распрямляются и снова наклоняются – все как один.

Пойдет ли на молитву Бадри? Али испытывает укол разочарования, когда она уходит от своих дынь. Конечно, он не может пойти за ней на женскую половину мечети. Ему остается лишь смотреть, как она снимает у входа обувь (матерчатые шлепанцы, изношенные и дырявые). Потом ее проглатывает дверной проем мечети. Все.

После ее ухода Али остается один на базаре. Внезапно его охватывает ощущение неловкости, словно он стоит за фонарным столбом совершенно голым. Толпа разошлась, и теперь он привлекает к себе внимание; ему неуютно без людского щита, загораживающего его наблюдательный пункт.

Шаги. Медленное шарканье обуви по жесткой земле. Он поднимает глаза и не верит своей удаче: она вернулась. Он жадно глядит на девушку, надеясь, что его не видно, а Бадри передвигает что-то возле отцовской лавки. Она поднимает большой оловянный бак. Пару мгновений борется с его тяжестью, но потом ставил его себе на бедро. Вскоре бак уже балансирует там, словно часть ее тела, словно там его постоянное место.

Она выходит из лавки, и он, убедившись, что его никто не видит, идет вслед за ней. В ее облике есть что-то странно привлекательное; она держится необычайно уверенно и величественно, несмотря на свою юность и бедность. Вместо того чтобы сразу идти к мечети, Бадри поворачивает влево. Али идет за ней по узкой дорожке в заднюю часть базара. Там квадратный двор, окруженный деревьями, служит площадкой для разгрузки и местом для сбора мусора. Вероятно, ослы привозят сюда каждое утро товары, а мужчины распаковывают потом тюки и ящики. Вокруг площадки стоят большие контейнеры, куда складывают набравшийся в течение дня мусор. Над ними летают тучи мух. Девушка спокойно идет мимо вонючих, набитых доверху контейнеров, пока не находит более-менее свободный. Пока она идет, тяжелый бак по-прежнему балансирует у нее на бедре. Она несет его так, словно делала это всю жизнь. Хотя, конечно, думает он, она и носит его всю свою жизнь. Как же иначе? Али вздыхает. Это их работа. Непрестанный тяжелый труд на полях и на рынках с раннего детства. Эти люди упорны и выносливы. Али вспоминает Атиех с ее белой, как бумага, кожей. Вспоминает ее длинные пальцы, ее губы, которые кажутся прозрачными (когда они сыграют свадьбу, счастливые родственники будут радоваться при мысли о том, что жена Али – само совершенство). Когда-то он видел Атиех без вуали; в детстве им было велено вместе играть. Теперь лицо Атиех всегда загорожено от солнца, чтобы ее кожа ни в коем случае не загорела, а оставалась бы бледной и чистой.

Бадри встает на цыпочки возле мусорного контейнера, приподнимает на бедре свой бак и быстрым движением точно и ловко переворачивает его и выбрасывает содержимое. Кожура и скользкие семечки летят дугой, и сладкий запах дынь наполняет воздух. У Али перехватывает горло от этого аромата. Он почти ощущает языком сладкую мякоть, почти чувствует пальцами ее прохладу. Бадри встряхивает несколько раз бак, чтобы вытряхнуть остатки очисток. Потом поворачивается.

– Почему ты ходишь за мной?

Оказывается, ее голос гораздо более взрослый и властный, чем он ожидал. Она обращается к нему с неформальным «ты», а не «вы», как полагается крестьянской девушке в разговоре с молодым человеком, который так бесспорно принадлежит к гораздо более высокому социальному классу. Неужели она такая невежественная, что не знает, как себя вести? Ее высокомерный взгляд заставляет Али усомниться в этом. Эта девушка выглядит так, словно знает, что делает.

– Ты говорить-то умеешь, а? Или ты немой? – Она снова вскидывает пустой бак на бедро, а на другое бедро кладет руку. Ее ноги широко расставлены; Атиех и ее подруги никогда бы не посмели стоять в такой позе перед незнакомым парнем. – Эй! – снова воскликнула девушка. – Я спрашиваю: почему ты ходишь за мной?

– Я не хожу. – Его голос способен лишь на шепот. Вот она перед ним, дочка торговца дынями, еще ребенок, в общем-то, но по какой-то причине Али ощущает слабость в коленях. Всему виной ее круглое лицо, ее глаза, которые дерзают глядеть прямо на него, ее губки – розовый бутон.

– Я скажу отцу, чтобы он перерезал тебе глотку! Не смей подходить ко мне. Мне плевать, что ты надутый франт и богач или кто там еще. Я знаю, что вы думаете о таких девушках, как я. Только подойди ко мне, я так закричу, что у тебя уши лопнут. Я ударю тебя! Больно! – Тут она обеими руками поднимает бак над головой. – Я разобью тебе башку этим баком. Меня тошнит от таких, как ты, мужиков. Вы думаете, что раз я бедная, то со мной можно делать что угодно? Нет уж, ошибаетесь. Мой отец перережет тебе глотку, если ты сделаешь еще хоть шаг. Понял?

Али онемел окончательно. Никто еще не говорил с ним таким тоном. Дома мать делает все, как он скажет; дома он настоящий принц. Служанки не смеют обращаться к нему; слуги говорят только то, что ему приятно слышать. Его отец – единственный, кто разговаривает с ним честно и прямо. Еще ни одна девица не разговаривала с ним вот так, поэтому ее дерзость развеселила его и в то же время огорчила. Должно быть, он выглядит как извращенец. Просто как настоящий болван, подглядывающий за деревенской девушкой.

– Нет-нет, боюсь, что вы ошиблись. У меня нет никаких грязных мыслей. Пожалуйста, не беспокойтесь, я не хотел вас пугать.

Волна жара проносится по воздуху, словно облако пыли, пропитанное удушающим запахом дыни. Несмотря на это, Али делает шаг к девушке. Он должен успокоить ее, хочет доказать ей, что она ошибается. Он испытывает странное желание доказать ей, что у него вовсе не те намерения, на какие она намекает. Чем ближе он подходит к девушке, тем сильнее его легкие наполняет тот сладкий запах. Каждый лоскуток ткани на ее теле, каждая прядь волос, выбившихся из-под шарфа, даже кисточки на ее рваных шлепанцах пропахли дыней. Он подходит ближе и видит ее лицо, загорелое и удивительно здоровое, как будто она получает питание, недоступное для его знакомых девушек, чьи матери заставляют их прятаться от солнца. Те богатые молодые девушки учатся вышивать, читать и писать, а еще красиво ставить розы в хрустальные вазы. Бадри сердито сверкает глазами, когда он идет к ней; бак все еще балансирует над ее головой.

– Поставь бак. – Али снова обретает голос, теперь он звучит ровно и уверенно; таким тоном он привык разговаривать со слугами, таким тоном отдает приказания.

– У него острый нож! – Ее голос звучит пронзительнее и с меньшей уверенностью. – Он тебя зарежет!

Теперь она говорит как юная и беззащитная девушка, какова она и есть, хотя и пытается изо всех сил казаться взрослой и грубой. Али еще больше нравятся ее поза с широко расставленными ногами, ее независимость, ее напоминающие розовый бутон губки и круглое, как полная луна, лицо с гордо вскинутым, дрожащим подбородком. И сладкий запах дыни, который всегда будет ассоциироваться с ней.

– Поставь бак, – повторяет Али более спокойно.

Девушка бросает бак, и он несколько раз с глухим стуком подпрыгивает, что кажется забавным. Бак должен был бы удариться с грохотом о землю, а он подпрыгнул и повалился набок в паре метров от них. Никто не мог услышать этот стук издалека. И вообще, Али понимает, что этой девушке нет причин бояться. Эта квадратная площадка отгорожена деревьями; их никто не видит, никто не знает, что они здесь. Все молятся в мечети, держат ладони перед лицом, шепчут строки молитвы.

Али снова хочет сказать, что не обидит ее. Он хочет заверить ее, что он просто… что же он просто делает? Пошел за ней. Конечно, он невольно пленился ею, но он все объяснит сейчас и заверит ее в своих чистых намерениях. Она должна понять, что он порядочный человек. Али смущен и сердится из-за того, что эта девушка заставила его смутиться. Она – ничто, простая крестьянка. Он расскажет ей, что будет изучать религию и классическую поэзию в Куме после свадьбы…