Текст книги "Маленький книжный магазинчик в Тегеране"

Автор книги: Марьян Камали

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Все ждали, когда у Ройи начнет расти живот. Мать Уолтера, Элис, каждый раз при встрече с надеждой оценивала взглядом талию невестки. Ройе было очень тяжело разочаровывать ее.

Как-то вечером к ним в гости приехала сестра Уолтера, жившая в центре Бостона. Ройя угощала ее мясным рулетом с отварной морковью, не желая раздражать Патрицию персидской кухней. В прошлый раз она подала ей хореш из цыпленка с черносливом, и Патриция со вздохом поковыряла мясо и не стала есть. Ройя потом с огорчением соскребла еду с ее тарелки в мусорное ведро. Сколько продуктов пропало зря! Патриции явно не нравилась ее стряпня, но это еще ничего. Ройю больше огорчало, что старшая сестра Уолтера не жаловала и ее.

– А что нового в жизни нашей милой парочки, Уолтера и Ройи? – поинтересовалась Патриция, понюхав на своей тарелке мясной рулет.

– Уолтер очень много занимается в эти дни. И вечерами тоже, – сообщила Ройя.

– Ну, совершенно понятно, что он должен это делать, раз он учится в юридической школе, не так ли? Не принимай это на свой счет, Ройя. Он должен упорно учиться. Так у нас полагается.

– Нет, я имела в виду, что… – возразила было Ройя.

– Уолтер, ты отдыхаешь достаточно? Нормально ешь? – перебила ее Патриция. – Если хочешь, я стану привозить тебе жареное мясо. И ты немного отдохнешь от… от домашней еды.

– Ой, Ройя готовит мне все, что я хочу. У меня все в порядке. Спасибо, Патриция.

– Тогда ладно. – Патриция натянуто улыбнулась. – Извиняюсь.

Они продолжали ужинать молча. Через несколько минут Патриция подняла в воздух вилку и сказала: «Так».

– Что так? – устало отозвался Уолтер.

– Ох, я хочу задать вам такой вопрос. Скоро ли я вышью инициалы на детском одеяльце?

Ройя опустила руки.

– Видишь ли, Патриция. Ты должна понять, что Ройя – современная женщина. Господи, сейчас уже 1959 год! – Уолтер сделал глоток джина с тоником. – Ройя хочет работать, – сказал он, – заниматься наукой. У нее очень высокая квалификация. Ты это знаешь. Она отправила заявки сразу после нашего переезда сюда и теперь ждет предложений.

Вилка Патриции повисла в воздухе. Потом она положила ее.

– Не нужно говорить со мной таким тоном, Уолтер. Как будто я не работаю! Но раз вы поженились, то пора уже родить ребенка. Вот и все.

Патриция никогда не была замужем. Она работала в одном из банков в финансовом квартале Бостона. Талантливый математик, она ненавидела секретарскую работу, которую ей приходилось выполнять.

– Еще выпьешь, Патриция? – спросил Уолтер.

Патриция сверкнула глазами и пробормотала что-то невразумительное. Уолтер принял это за согласие и ушел на кухню.

– Просто я хочу поработать год-другой, – кротко сказала Ройя, когда осталась наедине со своей золовкой. Слова Патриции огорчили ее. Свадьба, муж, дом в пригороде: сделать все эти вещи было легче, и они уже вычеркнуты из списка важных дел. Но вот рождение ребенка пугало ее. Она не чувствовала себя готовой к роли матери.

Патриция отрезала от мясного рулета кусочек, пожевала и проглотила. Потом тщательно промокнула салфеткой уголки губ.

– Не надо рассчитывать, что у тебя быстро получится все, что ты задумала, только потому что ты теперь живешь в Америке. Так не бывает.

– О, я знаю, – ответила Ройя. – Конечно, знаю. Оки-доки. – Не удержавшись от искушения, она произнесла эти слова с подчеркнутым американским акцентом.

Патриция пристально глядела на нее несколько секунд. Потом пробормотала: «Бедный Уолтер».

Она никогда не скрывала своего недовольства тем, что ее младший брат (Уолтер был младше ее на пять лет) женился на девушке из Ирана, хотя вокруг них так много белых англосаксонских невест. Ее выводило из себя, что теперь эта маленькая иранка зачем-то хочет еще и работать в Америке.

– Ведь ты можешь контролировать это, не так ли? – сказала Патриция. – И не надо забывать про Уолтера.

– Пат, вот, держи! – Уолтер вернулся и протянул сестре новую порцию мартини. Его добродушная усмешка исчезла, когда он увидел лицо Ройи. – Я что-то пропустил?

– Ничего, Уолтер, дорогой. – Патриция взяла мартини. – Просто некоторые люди считают, что они хозяева своей судьбы, вот и все. Это слишком наивно и глупо.

* * *

Через несколько недель Уолтер вернулся домой из юридической школы и поцеловал Ройю, стоявшую у плиты.

– Знаешь, у одного из моих одногруппников сестра работает в бизнес-школе. Она уходит с работы из-за беременности.

– Какая молодчина, – отозвалась Ройя. После того неприятного разговора с Патрицией она снова повторила Уолтеру, что пока не готова стать матерью. Он ответил, что понимает ее. Спешки нет. И не нужно слушать Патрицию.

Почему же Уолтер заговорил сейчас о ребенке?

– Ну, тот парень сказал, что освобождается ее должность.

Ройя замерла и перестала помешивать соус на плите.

– Слушай, я понимаю, что это бизнес-школа, а не то, что тебе хотелось. Но это работа, Ройя. И – ну, ты можешь отправить резюме, опередив всех. Скоро о вакансии будет объявлено официально, и тогда туда поступит куча заявок.

– Я не хочу быть секретаршей. – Она подумала о Патриции, ее узких юбках и облегающих свитерах; о том, как она, кипя от нереализованных амбиций, печатает что-то на машинке для сотрудников-мужчин.

– Ройя, я понимаю, что это не работа в лаборатории. Но это хорошее место.

Оказалось, что устроиться в лабораторию гораздо, гораздо труднее, чем думала Ройя, хоть она и не обольщалась на этот счет. Должностей для женщин всегда мало. Она была готова начать с должности лаборанта. Но лаборатории не нуждались в ней. В одном месте ей предложили мыть мензурки и пробирки – вручную и тщательно. Ройя показала свой диплом бакалавра, свои высокие оценки по химии. На носу был уже 1960 год, но куда бы она ни обращалась, предпочтение всюду оказывалось мужчинам. А она была – навсегда – иностранкой. И была в числе тех немногих женщин, которые хотели работать. В пригородах Бостона большинство жен с удовольствием сидели дома и занимались хозяйством.

– Ну, поздравляю, – сказала Патриция, узнав, что Ройя стала секретаршей в бизнес-школе. – Кто же теперь будет заботиться о бедном Уолтере и готовить ему еду?

– Как всегда, я. Не беспокойся, Патриция.

Она нарубила петрушку, кинзу, шпинат и мяту. Приготовила самый густой суп ауш, и они с Уолтером подняли бокалы.

Несмотря на неодобрение Патриции и печальные взгляды Элис, Уолтер был непреклонен. Он уважал желание Ройи не торопиться с рождением ребенка.

На следующий год Уолтер время от времени осторожно спрашивал, не передумала ли Ройя. А она не хотела говорить ему, что просто боялась создать еще одну жизнь и привязаться к ней. Ей никак не удавалось прогнать из памяти безобразный вопрос: «А если что-нибудь случится с ребенком?»

Странные слова госпожи Аслан, прозвучавшие давно, в прошлой жизни, иногда всплывали в памяти Ройи в самые неожиданные моменты. «Дети умирают», – сказала она тогда. Безумная женщина думала так же, как Ройя. Патриция была права. Да, бедный Уолтер!

Много лет она думала, что самым большим ее горем в жизни стала первая любовь. Или владелец магазина канцтоваров, который умер у ее ног. Тогда она еще не знала, что будущее готовило ей еще более страшную утрату, по сравнению с которой лето 1953 года покажется детской игрой.

Часть четвертая

21. 1958. Рождение детей

Я не ожидал, что у меня родятся сразу сын и дочка! Это ни на что не похожая радость, смешанная с усталостью. Это безграничная привязанность. Мы поглощены заботами о них. Мы счастливы и поражены. Да хранит их Аллах.

На днях я вернулся домой с работы, и повариха приготовила мне блюдо из яиц с чесноком, популярное в ее деревне на севере; близнецы одновременно заплакали, и я скажу тебе, что если бы не прислуга и не нянька, Шахла сошла бы с ума. Мать пришла к нам и тихо, отстраненно сидела в углу.

Я ни на секунду не забываю ничего из тех жестоких слов, какие она говорила тебе. Мне было стыдно за то, что она не контролировала свои чувства, за ее резкие слова. Я помню, когда ты была в доме моих родителей, моя мать говорила всякое, чтобы обидеть тебя. Ранить тебя. Напугать. Я был уверен, что она делала это нарочно. И могу понять, почему ты испугалась.

Но вот история, которую ты не знаешь.

Я был не первым ребенком у моих родителей. Не вторым, не третьим. И не четвертым у моей матери. Я был пятым ребенком, а все другие до меня умерли. Двое родились мертвыми, один умер на восьмом месяце беременности матери, а один – на первом году жизни. То, что мои родители не оставляли надежды, подтверждает их желание. Не знаю, были ли у них дети после меня. Может, они умирали, а я был еще слишком мал и не запомнил. Моя мать рассказывала мне о тех умерших детях только в минуты крайнего огорчения в день, который я был бы рад забыть. Этот переменил все для нас. Для нас с тобой, я бы так сказал.

Конечно, не одна моя мать теряла в те дни детей, но она переносила это тяжелее, чем другие. Может, потому, что потеряла подряд сразу четверых.

Я объяснял ее печаль смертью детей. Я объяснял ее депрессию и скачки настроения именно этим.

Откуда мог я знать, что та потеря предшествовала всем остальным, а потом заслонила их собой?

Я надеюсь, что тебе нормально живется в Америке. Всего хорошего. Береги себя. Я надеюсь, что ты здорова и счастлива. Мои дети помогают мне жить дальше. Ты понимаешь, о чем я говорю?

22. 1962–1963. Мэриголд

«Сестра, мы с Джеком ждем нашего первенца. А еще я научилась готовить баклажанный хореш без баклажанов!»

Ройя прочитала письмо Зари и аккуратно положила его на свой письменный стол в стопку бумаг, требующих ответа. Она написала сестре на фарси и добавила внизу листка «поздравляю» крупными буквами по-английски. Лизнула конверт, запечатала письмо и напомнила себе о своих служебных обязанностях. Она работала секретаршей в бизнес-школе и старалась повысить квалификацию. Научилась быстро печатать на пишущей машинке. Конечно, не о такой работе она мечтала, но во взрослой жизни компромиссы неизбежны. Просто она не смогла получить хорошую (да хоть какую) работу в сфере науки, и не потому, что не очень пыталась. Она понимала – все дело в том, что она женщина. Она и так уже настояла на том, что будет работать. А руководство научных фирм считало, что если взять ее на работу, то она займет место мужчины с высокой квалификацией. К тому же она иностранка – значит, пускай и так радуется, что живет в этой стране. Все эти мысли Ройя часто угадывала за благожелательным отношением друзей и соседей. Поэтому она умерила свои амбиции.

Но в глубине души ей не давал покоя один вопрос. Патриция была права: Ройе пора родить ребенка. Чего она боится, Господи, почему она думает, что непременно что-то случится? Ройя зашла на почту и отправила письмо Зари. Потом, на неделе, она позвонит ей и, конечно, пошлет подарок. Конечно. Она быстро пошла домой, перебирая в памяти то, что ей нужно сделать. Она радовалась за Зари и Джека. Искренне радовалась.

Но она ужасно занята, ох, просто ужасно! Так занята.

Иногда в ее снах появлялся Бахман. Его улыбка, его терпкий запах, полные надежды глаза, его прикосновения, то, как он наклонялся к ней возле книжных стеллажей в магазине канцтоваров, вкус того первого эспрессо и пирожного, его наклоненная спина рядом с нею… Ройя пробуждалась с желанием забыть все это. Она не могла позволить, чтобы те воспоминания вмешивались в сценарий ее нынешней жизни. В ее снах он был всегда юным, а иногда и счастливым.

Джахангир позвонил ей в персидский Новый год и сообщил, что у Бахмана и Шахлы теперь много хлопот с детьми. У них близнецы. Близнецы! Она разговаривала с Джахангиром по телефону раз в год и только тогда слышала какие-то новости о Бахмане. Маман и Баба уж точно никогда не говорили о нем. Во время учебы в Калифорнии Ройя пару лет обменивалась письмами с бывшими одноклассницами и двумя кузинами. Но мало-помалу их переписка заглохла. Слишком далеко они находились друг от друга. Слишком много времени прошло. С тех пор она переписывалась только с родителями и Зари. Но ежегодный телефонный разговор с Джахангиром поддерживал ее связь с прошлым, которое она не могла заставить себя забыть, несмотря на душевную боль.

Уолтер старательно учился, и Ройя была счастлива – ну, довольна, – что стала работать в Гарвардской бизнес-школе, ГБШ, как ее называли. В Америке любили акронимы. Ее коллеги обладали высокой квалификацией и иногда проявляли доброжелательность. Ройе нравилось вставлять каждое утро бумагу в пишущую машинку, печатать письма для декана и других профессоров, делать заметки, складывать документы в папку, держать вещи в абсолютном порядке. Ей нравилась власть над вещами. Все лежало на своем месте: папки, письма, очиненные карандаши, массивные скоросшиватели. Она тщательно контролировала свой канцелярский мир.

– Так! – сказала Патриция, приехав в гости в очередной раз. – Как вы поживаете? Появилось ли на горизонте что-нибудь хорошее?

– Принести тебе мартини, Патриция? – спросил Уолтер сквозь стиснутые зубы.

– У меня уже есть, спасибо. – Патриция улыбнулась. – Уолтер, помнишь Ричарда из дома на мысе? Наши семьи дружили, когда мы были детьми. – Последнюю фразу Патриция сказала для Ройи, словно поясняла свои слова, хотя Ройя с Уолтером регулярно обедали с Ричардом и его женой. – Так вот, – продолжала Патриция, – он и его прелестная жена – ах, мне нравится Сьюзен! Она такая элегантная! – ждут третьего ребенка! Третьего! – Патриция сделала глоток мартини.

Ройя ушла на кухню и, чувствуя дрожь во всем теле, зачем-то поджарила луковицу. Посыпала ее мятой и съела прямо из сковородки. Им с Уолтером было больше двадцати пяти лет. У многих их друзей и знакомых уже родились дети, хотя бы один ребенок. Но для нее тоже было пока еще не поздно. Патриция вела себя грубо и бестактно. Вообще-то это ее не касалось. Они с Уолтером могут ждать, и они подождут.

* * *

Она появилась на свет по собственному расписанию. В больнице Маунт Оберн 11 января 1962 года. Когда Ройя брала дочку на руки, смотрела в ее глазки, странно зоркие, держала крошечное, молочное тельце, она чувствовала страх. Но, странное дело, Ройя снова вернулась к реальности и больше не казалась себе актрисой в американском фильме. Она испытывала головокружительный восторг – да, но при этом на удивление твердо стояла на земле. Впервые за долгое время Ройя опять стала самой собой.

Когда они вернулись домой из больницы, дома их встретила Элис. От свекрови пахло картофельным салатом и лосьоном, она ласково общалась с Ройей и пришла в восторг от внучки. Ройя страшно скучала по Маман, но была благодарна свекрови; та прокипятила все, что могла, опасаясь инфекции, сияла от радости и приготовила огромное количество печеного картофеля со сметаной.

Лицо Элис потемнело от горя через год, когда малышка перестала дышать. Элис рыдала в машине, когда они в страшной панике ехали в больницу.

Девочка судорожно хватала ротиком воздух. Мэриголд. Ее звали Мэриголд. Она появилась в их жизни, и почти двенадцать месяцев Ройя теряла остатки своей сдержанности. Она никогда не открывалась Уолтеру до конца; часть ее души всегда оставалась запертой. Он согласился с этим (это ведь Уолтер!), радуясь тому, что Ройя рядом, что он видел ее каждое утро. Но Мэриголд – с ее русыми волосиками, серыми глазками, тихим мяуканьем, когда она брала грудь и сосала с поразительной силой, – Мэриголд пробила все стеклянные стены, выстроенные ее матерью, и расплавила их своей беззубой улыбкой. Двенадцать месяцев Ройя, усталая и радостная, была сама собой. Даже ее юношеская любовь испарилась из-за дочери: теперь для Ройи не было на свете ничего важнее.

По дороге в больницу Уолтер молча сжимал руль. Падал и падал снег; сугробы обледенели и потемнели. В машине звучали молитвы Элис: строки из Библии и обращения к Всевышнему. Элис приехала к ним в гости с Мыса в воскресенье, они ужинали, когда Мэриголд раскашлялась и не могла остановиться. Температура, державшаяся у нее несколько дней, резко повысилась, дочка хрипло дышала и хватала ротиком воздух. Ройя тихо сидела на заднем сиденье с дочкой на руках, и ей казалось, что она вот-вот покроется трещинами и разлетится на кусочки. Только бы дочка поправилась… пожалуйста, пускай доктора понизят у нее температуру… ей станет лучше, конечно, станет… должно стать лучше… Мэриголд хрипло дышала, и тогда Ройя от отчаяния запела старинную персидскую песню. Элис перестала молиться и слушала, а Уолтер просто вел машину как мог быстро по обледеневшей дороге.

У сиделки, взявшей девочку из рук Ройи, были пышные светлые волосы под белой шапочкой. От нее пахло сигаретами. Ройе не хотелось отдавать дочку этой женщине, она боялась расстаться с малышкой. У появившегося вскоре доктора краснел прыщ над губой, готовый лопнуть. В течение многих лет, проходя по улицам, Ройя с негодованием вспоминала тот прыщ и сигаретный запах; они вторглись в трагедию ее жизни и теперь всегда присутствовали в ее воспоминаниях.

О смерти Мэриголд сообщили через сорок три минуты после их приезда в больницу.

Ройя стояла на линолеумном полу под флуоресцентными лампами. У нее онемели ноги. Голос доктора звучал странно, словно сквозь стену. Ройя слышала английские слова, но не понимала их, как в те дни, когда она только что приехала в Америку. Рядом с ней стоял Уолтер, высокий и молчаливый; боковым зрением она видела, как дрожали его огромные руки. Элис стояла наискосок от нее; в облике свекрови все было неподвижно, кроме слез.

Домой они вернулись под утро. Ничего не поделаешь, хотя Ройя готова была не уезжать из больницы; может, просто умереть от голода на линолеумном полу. В том здании, с его шумом, пиканьем аппаратуры и миллионом болезней и несчастий, которые все равно не были настолько важными, как жизнь Мэриголд, в том пахнувшем смертью месте они сидели долгие часы. Уолтер подписывал какие-то бумаги, а потом им велели уезжать. Снова они ехали сквозь сугробы. Ройя не чувствовала ни рук, ни ног, ни пальцев; ей казалось, что в машине сидел кто-то еще, не она. Больше всего на свете ей хотелось увидеть личико Мэриголд, прижаться к нему щекой. Ее горе никогда не пройдет, в этом она не сомневалась.

Уолтер готовил ей чай. Уолтер вставал теперь каждое утро первым и варил яйца вкрутую. Он больше не насвистывал. Теперь в воздухе всегда висела грусть, она летела из пустоты, оставшейся после Мэриголд.

* * *

– Зачем ты здесь? Тебе не надо было приезжать! – воскликнула Ройя через несколько недель при виде сестры.

Зари появилась с чемоданом в руке и двумя маленькими детьми. Ройя стояла на пороге своего помрачневшего дома, за ее спиной в кухонной раковине лежала гора немытой посуды, в воздухе пахло затхлым бельем.

– Да, но я все равно приехала, сестрица.

Сыну сестры, Дариусу, исполнилось четыре. Его двухлетняя младшая сестра крутилась на руках у матери. Лейла была на двенадцать месяцев старше двоюродной сестрички, а Мэриголд никогда уже не проживет столько же. Все – каждая деталь, каждое слово, каждая секунда, каждый человек – напоминало Ройе о дочке. Вот только слово «напоминало» тут не годилось. «Напоминать» означало, что она что-то забыла, а потом снова вспомнила. Но она никогда не забывала дочку. Все было связано с Мэриголд, и ничто не могло заслонить память о ней, даже слова сумасшедшей иранки, которые та пробормотала давным-давно: «Дети умирают».

На руках у сестры сидела Лейла, племянница, пухленькая, веселая. Она дышала, она была живая, в вязаном розовом чепчике. Этот чепчик Зари могла бы завернуть, положить в посылку и послать Ройе с запиской: «Маман связала его. Лейле он уже мал. Теперь пусть его носит Мэриголд».

Пусть носит Мэриголд.

Если бы не…

Дариус завизжал и побежал на кухню. Зари разулась и крикнула мальчугану, чтобы он не бегал по дому в мокрой обуви. Ройя глядела на снег, а сестра, племянница и племянник прошли мимо нее в дом. Жизнь продолжалась в холодном, злом сиянии.

* * *

Зари удалось сдвинуть горы и перевоспитать Джека. Под умелым руководством жены он превратился из поэта-битника в корпоративного тяжеловоза. Он сочинял броские строчки для рекламы, сначала для печатной, а со временем для телевизионной, и трудно было сказать, огорчен ли бывший идеалист-поэт такой трансформацией. Когда бы Ройя ни видела его, Джек сиял, дети висели на нем как обезьянки, а его когда-то длинные волосы были обриты. В строгом костюме и узком галстуке он выглядел символом рекламщика начала 1960-х. Как Зари удалось настолько сильно переделать своего мужа, какой чудо-наркотик она дала своему Джеку, почему с его лица не сходила улыбка? Ох, сестрица, мы обе знаем, что, в конце концов, многое зависит от того, что происходит в постели, правда? Вот как это делается, скажем прямо! Я не дура, и я знаю, что делать.

Теперь Ройя просто немела при мысли о постели, простынях и занятиях любовью.

Зари навела порядок в доме. Такая тщательная уборка обычно делалась накануне персидского Нового года, первого дня весны. Но до весны еще далеко, за порогом зима, всюду лед и снег. Но Зари не думала об этом и мыла в доме все подряд. А Ройя думала о том, что все ритуалы их любимого с детства праздника теперь бесполезны. Ведь она больше никогда не приготовит праздничный стол хафт син к персидскому Новому году, не поставит на него предметы, начинающиеся с буквы «син», символы возрождения и обновления. Нет. Не замочит в воде чечевицу, чтобы она дала зеленые ростки, не раскрасит яйца – символ плодородия. Никогда. Персидский Новый год, первый день весны, Новруз – все это не имело теперь значения. Уолтер и Ройя не станут его праздновать, как и Рождество или День благодарения. Какой смысл?

Зари помыла окна (в феврале! в Новой Англии! зачем? они все равно покроются снегом и льдом). Зари перестирала всю одежду. Она пошла в магазин, купила свежих продуктов, жарила, парила, варила, тушила и наполнила холодильник хорешами, блюдами из риса, долмой из виноградных листьев, мясными котлетами, кускусом и картофелем. Она открыла окна и впустила в дом свежий воздух (морозный воздух). Зари даже настояла на своем – растопила сахар в сковороде, добавила туда несколько капель лимонного сока и теплой воды и этим «воском» удалила волоски с ног Ройи.

– Неужели ты думаешь, что меня теперь это волнует?

– Это не для тебя.

– Уверяю тебя, что Уолтеру это тоже безразлично. Уверяю тебя, что он даже не узнает, есть ли у меня на ногах волосы.

– Ну, пожалуйста. В какой-то момент тебе придется…

Ройю трясло от ставшего привычным горя. Ей хотелось исчезнуть. Какая теперь разница? Никакой.

Зари прожила у сестры две недели. Однажды Ройя села на пол и поиграла с племянницей и племянником. Она слушала их веселый смех. Потом встала, легла в постель и пролежала там до вечера.

Вечером Зари принесла поднос и села на краешек кровати.

– У меня нет выбора, Ройя-джан. Мне пришлось приехать вместе с ними. Я не могла ни с кем их оставить. Джек работает до ночи, он не помощник.

Вот так будет всегда. Люди будут извиняться за присутствие своих детей, прятать от нее их радость, стесняться их счастья. Такова ее новая участь.

За эти две недели Зари не только навела чистоту и порядок в доме и наполнила холодильник, но и зашла в детскую. Сначала она спросила разрешения, и Ройя сумела лишь еле заметно пожать плечами. Зари бесстыдно упаковала в коробки одежду Мэриголд, сложила в мешки игрушки и отнесла все в церковь. У нее хватило наглости сообщить Ройе, что она оставила несколько вещиц на память, чтобы Ройя посмотрела на них, когда будет готова. Но она никогда не будет готова.

– Спасибо тебе, Зари, спасибо, – повторял без конца Уолтер. – Ты молодец. Какая ты молодец, что сделала это. Ты даже не представляешь, как мы благодарны тебе.

Сверхвежливый, мягкий Уолтер. К черту их обоих. К черту манеры Уолтера и усердие Зари. Как смысл возиться с одеждой ее дочки, мыть проклятые окна? Ройя лежала в постели и глядела в никуда. А в кресле-качалке, в котором она еще недавно кормила грудью Мэриголд, сидел Уолтер со своим проклятым пивом и молча качался вперед-назад.

Когда Зари пора было возвращаться в Калифорнию, Ройя не плакала. Или плакала? В те дни она плакала так много, что уже и не помнила про это. Когда ей казалось, что она выплакала последние слезы, всегда появлялись новые.

– Пока! – сказала Ройя.

Вот так, по-американски. Пока! Коротко и ясно. Привет! Может, что-то и есть в этих американизмах. Легкость. Небрежность. Все беды кажутся похожими на земляничный коктейль, а потом наступают хорошие времена.

– Я буду скучать по тебе, сестрица, – прошептала на фарси Зари, зарыдав на шее у сестры. – Я буду ужасно скучать. Ты пиши мне. Я позвоню тебе. Знаешь, я приеду к тебе еще, как только смогу.

– Пока! – снова сказала Ройя. – Спасибо! – Она не знала, сможет ли когда-нибудь открыть свою душу для благодарности и доброты, зато чувствовала, как вокруг нее нарастает ледяная корка.

– Мне так жалко. – От Зари пахло так же, как тогда, когда они девочками делили спальню в родительском доме. От нее пахло чаем, пахло домом. – Знаешь, ты всегда можешь…

– Ступай. Опоздаете.

Маленькая Лейла капризничала, Дариус спрятался за диваном. После уговоров и криков Зари подхватила детей и загнала их в ожидавшее на улице такси. Ройя помахала им. Уолтер попрощался еще утром, снова бесконечно долго благодарил Зари и извинялся, что не может отвезти ее в аэропорт Логан, потому что ему нужно приготовить ходатайство, а судья у них суровый.

Ройя стояла в дверях и глядела на снег, а такси увозило ее сестру и племянников. За ее спиной стоял чистый, аккуратный дом с набитым едой холодильником. А перед ней – ничего.

* * *

Ничего не поделаешь, нужно было возвращаться на работу. Снова обрабатывать ноги воском. Ни одного волоска нет, видишь, сестрица? Муж и жена постепенно обретали новое равновесие в своем горе. Поначалу они осторожно обходили друг друга, но это лишь поначалу. Жизнь, как говорится, продолжалась.

Зима закончилась, и в первый день весны Ройя не могла заставить себя праздновать персидский Новый год. Никакого Новруза. Что им обновлять? Какое праздновать возрождение? Времена года не помогли Мэриголд. Кто-то испортил такой хороший сценарий, вырвал страницы и сжег их в огне, уничтожил все намеки на смысл и порядок. Кто-то все искорежил. Поздравляю с весной!

В первый день весны Ройя вернулась из офиса немного раньше и приготовила чай. Уолтер работал допоздна, и Ройя старалась забыть, игнорировать персидский Новый год. Когда позвонили в дверь, она решила, что пришла миссис Майкл из дома напротив (она иногда приходила к ним с пирожками или кексами – особенно в последние месяцы после смерти Мэриголд). Но когда Ройя открыла дверь, она с удивлением увидела не миссис Майкл, а Патрицию. На золовке было темно-синее пальто с шестиугольными пуговицами; в руках она держала бумажную сумку. Синие замшевые лодочки на невысоком каблуке выглядели дорого.

– Можно мне войти? – спросила Патриция.

– Конечно. Пожалуйста. – Ройя отошла в сторону, пропуская Патрицию в прихожую. Конечно, Ройя не попросила золовку снять обувь. В первый раз, когда Уолтер сказал, что Ройя предпочитает, чтобы люди заходили в дом без обуви, Патриция смутилась и сказала, что она может походить и в чулках, потому что не очень тратится на обувь.

Ройя взяла у Патриции пальто и повесила его в шкаф, а потом отвела ее на кухню и вежливо предложила ей чаю.

– Было бы чудесно, спасибо, – сказала Патриция. Потом поставила сумку на стол и кашлянула. – Я ходила после работы в Маунт Оберн, – сообщила она.

Ройя застыла. Мэриголд похоронили на кладбище в Маунт Оберн.

– Там хорошие магазины, – продолжала Патриция. – Я принесла тебе кое-что. Несколько вещей.

Под взглядами Ройи Патриция вынула подарки из бумажной сумки и аккуратно составила их на кухонный столик. Там были маленький горшок с гиацинтами и пакет с яблоками. Шоколадные монеты в золотой фольге и пакетик сумаха. Бутылка уксуса и несколько зубчиков чеснока. Была даже упаковка сушеных плодов виргинской хурмы.

Все это были предметы, начинавшиеся на фарси с буквы «син», традиционные для персидского Нового года и для праздничного стола с семью хафт син. Прежде Ройя аккуратно раскладывала эти символические предметы каждый год, когда росла с Маман, Зари и Баба и надеялась когда-нибудь продолжить эту традицию с Мэриголд. Меньше всего она ожидала, что традицию поддержит Патриция.

– С Новым годом, Ройя, – ласково сказала золовка.

Комок величиной с Новую Англию вырос в горле Ройи. На лбу выступил пот. Ее захлестнула огромная волна благодарности, и ей захотелось согнуться пополам и заплакать.

– Спасибо тебе, Патриция, – прошептала она.

Патриция отвернулась, поправила гиацинт и немного сдвинула влево пакетик сумаха. Она не умела выражать свои чувства, насколько Ройя знала. Но когда она снова повернулась, Ройя увидела ее полные слез глаза.

– Мне так жалко, – проговорила Патриция.

Ройя не поняла, то ли золовка снова выражала соболезнование (в эти дни так много людей говорили ей, как им жалко Мэриголд, когда встречали Ройю), то ли она, может, извинялась за все сказанное ею в прошлом.

Ройя просто кивнула.

Патриция сунула руку в бумажную сумку и вынула еще один подарок – маленький мешочек, наполненный красными нитями, так хорошо знакомыми Ройе.

– Где же ты нашла шафран? – ахнула Ройя.

– О, я навела справки. У меня есть свои каналы. – Патриция подошла к ней и бережно сунула ей в руку мешочек шафрана. На минуту ее руки обняли Ройю. Потом она быстро выпрямилась и громко спросила: – Так! Где же обещанный чай?

Потом они сидели и пили чай. Поначалу их разговор протекал сдержанно, но постепенно они разговорились. Впервые после своего замужества Ройя даже посетовала на одержимость мужа местной командой «Ред Сокс» («Красные Носки»), и Патриция ее поддержала.

– Спасибо тебе, Патриция, – поблагодарила Ройя, когда золовка собралась уезжать. – Я так благодарна тебе. Ты даже не можешь себе представить.

– Не нужно меня благодарить. – Патриция вышла в прихожую и взяла пальто. У двери она остановилась в нерешительности. Потом сказала: – Пожалуй, все эти годы я была слишком суровой к тебе. Пожалуй. Но ты пойми, что Уолтер – мой единственный брат и я обожаю его. Я люблю его до безумия. Мама говорит, что я его избаловала. Я считала, что ни одна девушка не достойна моего брата, и все такое. Но… – Патриция покрутила пуговицу пальто и вскинула голову. – Знаешь, Ройя, мы потеряли Мэриголд. Но мы очень рады, что нашли тебя. – Она стремительно вышла из дома, сбежала по ступенькам и села в свою машину.

Ройя осталась стоять в дверях и только теперь разрыдалась.

* * *

Они превратились в супружескую пару, на которую все глядели с печальной улыбкой, которая получала почтовые открытки со словами соболезнования, написанными авторучкой, за которую все молились в церкви Элис. Ройя по-прежнему работала в бизнес-школе и теперь испытывала странное то ли родство, то ли сходство с Уолтером. Их соединило горе. Каждый вечер он сидел в кресле-качалке и пил пиво. Она уползла в свой домик, словно улитка. Лед, намерзший на подтаявший слой, бывает даже крепче прежнего.