Текст книги "Маленький книжный магазинчик в Тегеране"

Автор книги: Марьян Камали

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Рутина работы и немногочисленные друзья, а еще, мало-помалу, иллюзия возвращения к жизни. Со временем Уолтер и Ройя снова стали ходить в гости к соседям. Да, Ройя даже достала кастрюли и сковородки и стала готовить. Для Уолтера. Она заставила себя купить рис, замочила его в теплой воде и отварила, и вечером, когда Уолтер вернулся домой (теперь он работал в огромной юридической фирме в Бостоне, возле Пруденшал-центр, и все считали его успешным и перспективным сотрудником), благодаря Патриции его снова встретил аромат шафрана. Он обнял Ройю и вдохнул запах ее волос. Ее обрадовало, что он не произнес чего-нибудь вроде «Ты вернулась».

Через несколько месяцев, в годовщину их свадьбы, они пошли в ресторан – впервые за долгое время. За столиком Уолтер взял ее за руку.

– Ройя-джан, давай попробуем снова.

Слова вонзились в нее острыми иглами.

– Но если ты не готова, тогда не нужно. Но я не знаю. Мы еще такие молодые. Правда, Ройя-джан? Я не говорю, что прямо сейчас. Я говорю – когда ты будешь готова.

Она никогда не будет готова. Она никогда не захочет заменить Мэриголд кем-нибудь еще. Зачем только она согласилась пойти с Уолтером? Ведь она не готова сидеть среди людей в ресторане, где все вокруг веселятся и развлекаются. Ей нужна только ее дочка. Она хочет прижаться щекой к ее личику. Хочет держать ее, слышать ее смех. Ей нужна Мэриголд.

Уолтер с мольбой смотрел на нее. Не в первый раз Ройя увидела, как он постарел. После того инцидента с пролитым кофе в кафе Беркли прошло семь лет. Пять лет они женаты. Это был 1963 год. Им по двадцать семь лет. Но горькая утрата выбила их из привычного бытия – теперь они принадлежали к людям, пережившим переворот естественного течения жизни. Мэриголд появилась у них на четвертом году брака, неожиданная, но такая желанная. Появилась только для того, чтобы покинуть их и подтвердить самые худшие страхи Ройи.

– Милая.

Она терпеть не могла, когда он называл ее «милая». Он говорил это слово, только когда сердился. «Ройя-джан» – вот как он обычно обращался к ней ласково, а слово «милая» означало «я знаю лучше». Слово «милая» означало «ты просто не понимаешь, конечно, у нас будет еще ребенок». Слово «милая» означало, что Уолтер не имел представления о том, что она не отказалась вообще от всего только из чувства долга по отношению к нему.

– Я не могу. Нет, – сказала она.

Он встал, и она подумала, что он хочет пойти в туалет. Может, даже выйти из ресторана. Он имел полное право уйти от нее. После смерти Мэриголд она стала невыносимой: эгоистичной, замкнутой и пришибленной. Может, он выйдет, возьмет себя в руки, как он умеет это делать, и вернется с искусственной улыбкой – насколько ему удастся, и они продолжат есть бефстроганов под ресторанный шум. При этом будут делать вид, что они такая же супружеская пара, как и другие.

Но он не ушел. Он обошел столик и подошел к ней. Встал на колени и с нежностью взял в ладони ее лицо. Его голубые глаза были полны печали, их общей печали.

– Она всегда будет с нами, – сказал Уолтер. И прикоснулся к своей груди, как в тот первый раз, семь лет назад, когда Ройя готовила ему персидское блюдо на кухне миссис Кишпо. Потом он прижался лбом к ее лбу.

Мимо проходили официанты. Другие посетители ресторана звякали ножами и вилками, болтали и смеялись. Ройя и Уолтер замерли, прижавшись лбами. Еще никогда она не была так уверена в его любви. Каждую крупицу ее горя Уолтер разделял с ней вместе. Он страдал вместе с ней, тонул в горе вместе с ней и всегда оставался рядом. Уолтер был всегда рядом с ней. Надежный. Постоянный. Их любовь стала для нее путеводной нитью, без которой она не хотела жить.

К концу рождественских праздников, когда они прожили без Мэриголд почти год, Ройя вынесла кресло-качалку на тротуар возле дома. Она знала, что миссис Майкл наблюдала за ней из своего окна. В городке, с которого началась Америка, Ройя оставила кресло-качалку на тротуаре, чтобы кто-нибудь забрал его себе.

Часть пятая

23. 2013. Виртуальные друзья

Если Клэр и хотелось отправить что-то в бан, то уж точно телевизионную рекламу. Но если она что-то и не могла не смотреть, то эту рекламу. Друзья по Фейсбуку советовали ей записывать телепередачи и потом просто пропускать рекламу или загружать их с потокового сайта, но Клэр предпочитала смотреть каждую программу в реальном времени со всей рекламой – прямо как мазохистка. Словно вновь и вновь расчесывала незаживший шрам, возобновляя боль.

Каждый вечер, вернувшись в свою маленькую квартирку в Уотертауне, Клэр готовила в микроволновке ужин из питы с индейкой и помидором, или из лапши быстрого приготовления «рамэн», или из риса и жареного яйца. Она не смотрела передачи, какие смотрели ее друзья по Фейсбуку, – драмы по кабелю, получившие все мыслимые награды: сексуальные, гладко написанные, острые, которые гарантировали тебе, что ты останешься «на уровне» в социальных сетях, и spoileralerts – «осторожно: спойлер!», и виртуальные сплетни. Вместо этого она смотрела – почти с ужасом – реалити-шоу с гиалуроновыми домохозяйками, дерущимися в дорогих ресторанах, или про семьи с двадцатью счастливыми детьми, которые проходили через сокрушительные конфликты. Во время рекламы Клэр лежала под бежевым одеялом, а на экране мускулистые подростки уплетали фастфуд, дети и родители радовались приложениям к мобильному телефону, резвые малыши бегали в памперсах, растроганные отцы со слезами на глазах наблюдали, как вырастают их дочери – от малышки в детском автокресле до прелестной девочки за рулем. Клэр фыркала при виде таких сантиментов, возмущалась, но все равно немного грустила. Когда-то она была длинноногой студенткой колледжа, изучала английскую литературу и не сомневалась, что станет успешным и довольным жизнью университетским профессором. Но потом позвонила ее мать и в слезах сообщила о положительном анализе. Крошечный узелок в груди даже после удаления продолжал зловредное путешествие по ее телу, и когда Клэр исполнилось двадцать четыре года, ее мать уже лежала в могиле в Бедфорде, штат Массачусетс, в миле от местного магазина «Whole Foods»[5]5
   Whole Foods Market Inc. – американская сеть супермаркетов, специализирующихся на продаже органических продуктов питания. – Прим. перев.


[Закрыть], а Клэр тонула в хроническом горе. Ее отец погиб в автомобильной аварии, когда она была такой же годовалой малышкой в памперсах, что постоянно появлялись в рекламе, которую она теперь смотрела вечерами одна. Клэр пережила в совсем юном возрасте ошеломительную реальность одиночества. Бойфренды появлялись и пропадали. Никто из них не остался, хотя она считала, что с одним из них у нее была любовь. Может, и с двумя.

Теперь ей стукнуло тридцать. Ее школьные подруги вышли замуж либо обзавелись постоянными партнерами. Они рассеялись по всей стране, а то и по всему миру. Она поддерживала связь с ними через социальные сети, а не по телефону, не говоря уж про древний ритуал личных встреч. Она следила online за их красочной, веселой, но такой старательно-самоуничижительной жизнью. Она читала статусные сообщения типа «Да, это верно, у нас найдется булочка в печи!» и нажимала «лайк», хотя иногда испытывала ревность и пустоту в душе. Она смотрела на снимки своих беременных подруг на пляже в объятьях мужей и ставила лайк. Она открывала ноутбук, смотрела на новорожденных – крошечных, сморщенных – и читала все комментарии: «Так счастливы за тебя, Дженна!», «Боже – он ВЕЛИКОЛЕПЕН!» – и ставила лайк, добавляя собственное «Поздравляю!». Она просматривала селфи бывших одноклассниц, отдыхавших с детьми в Коста-Рике или на Гавайях, и погружалась в странную смесь из зависти и радости за них. Потом она включала телик и смотрела, как семьи пьют горячий шоколад, дерутся, выбирают косметику, как отцы отдают ключи от автомобиля своим дочкам, только что получившим водительские права. И думала только о том, как она скучает по своей матери.

В ее комнате стояли ряды книг, написанных гуру и прочими советчиками; они советовали ей, что она должна искать причины в себе, медитировать, благодарить судьбу, считать свои удачи и записывать в журнал благодарности. Клэр так и делала. Но потом поняла, что ее диплом по английской литературе, выданный небольшим гуманитарным колледжем Коннектикута, давал ей право лишь складывать одежду в магазине или работать администратором. А потом поняла, что ей никогда не хватит смелости осилить докторскую программу по английскому и стать профессором. Тогда она взяла деньги из страховки матери, сняла квартиру в Уотертауне, сменила несколько работ в торговле и социалке и однажды, в тридцать лет, оказалась в Дакстонском доме престарелых в должности помощницы администратора.

Работа ей понравилась. Ей нравилось проводить каждый день рядом с людьми, близкими, так сказать, к уходу со сцены. Они по большей части не демонстрировали ложное смирение и не хотели доказывать, что они счастливы, счастливы, счастливы, и она ценила это. Ей нравилось, что эти старые, ворчливые люди кашляли, сплевывали, брюзжали и не пытались делать вид, что жизнь удалась. Она охотно помогала старым леди с религиозной регулярностью красить губы ярко-розовой помадой, словно они капитулируют перед своим возрастом, если пропустят хоть разок этот ритуал. Она помогала мисс Эмили натягивать нейлоновые чулки на ноги в синих венах и заботливо застегивала кардиган мистеру Розенбергу. Леди и джентльмены из Дакстонского дома престарелых были единственной причиной, не дававшей Клэр опускать руки. Они – все, что осталось у нее в жизни. Ее подруги из школы и колледжа теперь были просто френдами по Фейсбуку, ФПФ, – новой категорией в ее мысленной систематике. Они существовали лишь как виртуальные образы, она не встречалась с ними годами (потому что избегала коллективных сборищ), а их жизнь открывалась перед ней в виде радостных картинок, иногда безумных, но всегда приправленных восклицательными знаками. Она не помнила отца, потому что была совсем крошечной, когда он погиб. Самый живой образ отца представал перед нею на фотографии, которую мать прикрепила к холодильнику магнитом в форме баклажана: высокий, светловолосый мужчина с улыбкой стоял рядом с мамой перед корзинкой для пикника. У них не было шикарной свадьбы, рассказывала мама. Просто регистрация брака у судьи.

Много лет у нее была мать, красивая и добрая – она рассказывала ей про отца, огорчалась, что она, единственный ребенок, родила тоже единственного ребенка и что у них очень маленькая семья. Но они живут друг для друга – верно ведь? – и на самом деле это все, что им нужно, и ее ребенок для нее свет в окошке, ее красивая доченька, наполнившая смыслом ее жизнь. Клэр и в детстве была ее красавицей-малышкой, это правда, прости, милая, если я тебя смущаю, но это так – ты вся моя жизнь, – и мы с тобой, малышка, завоюем мир, правда ведь, Клэр? Ох, как бы твой отец порадовался сейчас за тебя, и мы с тобой можем чего-то добиться на этой планете, девочка моя, – мы можем – ты такая умная, такая талантливая! Ты добьешься многого когда-нибудь, и ты уже сейчас моя радость и гордость. А потом рак стер ее мать с лица земли, и Клэр почувствовала себя отчаянно, болезненно, непостижимо, вечно одинокой. Мама уже не придет домой, не позвонит по телефону, не приготовит любимое блюдо. Мама не скажет ей, что все будет хорошо. И постепенно к самой Клэр пришло странное, пугающее понимание того, что хорошо уже не будет. Никогда. Даже если ее ФПФ будут лазить по горам в Азии, растить идеальных детишек и праздновать романтические юбилеи на далеких островах. Для Клэр ничего уже не будет хорошо. В тридцать лет она поняла это, смирилась – она и не чувствовала потребности в чем-то другом. Мужья и дети, любовь и ах – боже-ты-посмотри-на-мою-сумасшедшую-но-такую-прекрасную-жизнь – все это пролетело мимо нее. Остались вечера с реалити-шоу и дни, проведенные среди реальных людей, стоящих на пороге смерти.

Они любила своих престарелых подопечных, даже тех, настолько близких к краю, что ей казалось чудом слышать каждое утро их приветствия «Эй, Клэр, привет!». Мистер Розенберг рассказывал ей истории о том, как он жил «когда-то давно» в Квинсе, штат Нью-Йорк, а миссис Вентура каждую неделю собиралась «шагнуть на другую сторону», как она говорила. Любимцем Клэр был мистер Бахман Аслан, живший в доме престарелых уже два года. Клэр называла его «мистер Батман». Он всегда был ласковым, и ей нравилось слушать его рассказы о юности, прожитой в Иране, о его участии в политике и годах, проведенных на войне. О его большой любви. Такие люди, как мистер Бахман – с его шутками, жалобами, болячками, горестями, сожалениями, воспоминаниями, – были причиной, по которой Клэр просыпалась каждое утро, съедала сухую, затхлую протеиновую плитку и ехала на своей семилетней «Хонде» из Уотертауна в Дакстон. Тамошний пансионат для престарелых представлял собой нечто вроде объединения дома престарелых и пансионата. Старики могли просто приходить туда и участвовать в разных мероприятиях или жить там по более традиционной модели. Клэр отдавала все свои силы заботе о подопечных. Она была с ними в День благодарения. Была на Рождество. С ними была связана вся ее жизнь. А за пределами Дакстонского пансионата для престарелых жизнь состояла просто из ФПФ и проклятых реалити-шоу вперемежку с телерекламой.

Она рассчитывала когда-нибудь записать истории стариков. Особенно воспоминания и истории мистера Бахмана Аслана.

24. 1978–1981. Письма

Август 1978 г.

На днях горел кинотеатр «Рекс». Погибли более четырехсот человек. Люди пытались выбежать на улицу, застревали, падали, задыхались от дыма. Я невольно вспоминал наши свидания в кинотеатре «Метрополь». Это было двадцать пять лет назад. И вот теперь все повторяется. С каждым днем на улицах все больше и больше демонстраций. Мои дети уверены, что причина в аятолле Хомейни, изгнанном религиозном лидере, у которого неожиданно оказалось огромное число сторонников. Я просто не знаю. Нынешней молодежи нужно во что-то верить, идти за кем-то, только не за шахом.

История повторяется. Больно смотреть на студентов. Они снова выходят на улицу, убежденные, что если они избавятся от шаха, то все проблемы будут решены. Да, шах участвовал в свержении премьер-министра Мосаддыка, и ему помогал в этом Запад. Но нынешняя молодежь считает, что все их проблемы решатся, если шах просто уйдет. Меня пугает то, что может за этим последовать. Мы мечтаем о демократии, но так и не получаем ее. Что, если потом станет еще хуже?

Мне интересно, как ты живешь там, в Америке. Какие-то новости я узнаю от Джахангира и ужасно благодарен ему за них. Я рад, что вы с ним перезваниваетесь до сих пор. В современном мире можно общаться через океаны, достаточно поднять телефонную трубку, и это поразительно! Джахангир сообщил мне, что ты работаешь, и не где-нибудь, а в Гарварде! Браво, Ройя-джан!

Всегда было понятно, что у тебя большое будущее.

Март 1979 г.

Вот и прогнали шаха. Я вижу по лицам тех, кто помнит 1953 год, что нас постигло ужасное разочарование. Наш мир рушится, и это возвращение огромной травмы. Молодые люди полны надежд. Они думают, что на этот раз у нас все будет правильно. Они рады, что шах больше не правит страной. Он пытается попасть в Америку, но я слышал, что твоя новая страна не хочет его пускать. Вот так, после всего, что он сделал для США, твоя страна не принимает его?

Может, на этот раз у нас все-таки будет демократическое правительство?

Я поверю в это, только когда увижу своими глазами.

Помнишь сумерки в тот вечер, когда я сделал тебе предложение? То лавандовое небо? Думаешь, я не глядел на небо в тысячи других вечеров, вспоминая твой поцелуй?

Август 1981 г.

В прошлом сентябре Саддам Хусейн напал на Иран, и теперь война разгорается все сильнее. Мы ночуем в укрепленном подвале дома. Мои дети живут в постоянном страхе. Ты теперь просто не узнаешь некоторые области Ирана. Много разрушений. Мы загораживаем окна алюминиевой фольгой, чтобы самолеты Саддама не могли обнаружить наш город по огням. Мы живем в постоянном страхе. Моим детям по двадцать с небольшим лет, и я не хочу, чтобы мой сын попал в армию – его отправят на фронт убивать иракцев. Ради чего? Ради этого нового исламского правительства, чтобы оно почувствовало себя сильным? И чтобы моя дочь не могла выйти на улицу без хиджаба? Что мы получили? Я больше не узнаю нашу страну.

Ройя-джан, Джахангир стал военным врачом. Моя дорогая Ройя, его убили на фронте. Как опустел без него мир!

25. 2013. Большой магазин-склад

Экранчик телефона странно увеличивал нос сестры. Ройя предпочитала разговаривать по телефону без видеосвязи, ей так больше нравилось, но Зари настояла, чтобы они каждую неделю общались по Фейстайм. Пожалуй, Ройя была ретроградкой, но она с трудом терпела свое лицо в телефоне. Зачем это нужно? Впрочем, надо признаться, что ей было приятно видеть Зари, даже на этом гаджете. Сестра уже стала бабушкой, перенесла операцию по замене тазобедренного сустава и почти каждый день спорила с невесткой.

– Уолтеру нужны скрепки и измельчитель бумаги. Мне надо идти, Зари.

– Окей, сестрица! Знаешь, удивительно, что у тебя кожа как у молодой. И это в семьдесят семь лет! Все благодаря нашим генам!

– Передай привет Джеку, Дариусу, Лейле и всем внукам.

– Передам. Надеюсь увидеть тебя в Новруз! Обними за меня Уолтера и Кайла.

* * *

Год за годом бесследно улетали в прошлое. Минули десятки лет с тех пор, как Мэриголд умерла от острого ларингита, и еще больше десятков лет с августа 53-го, когда в результате переворота был свергнут премьер-министр Мосаддык. Мир полностью переменился. В 1979 году Иран стал Исламской республикой, теперь ее страной правил не шах, а мусульманские политические лидеры. Утраты множились, и Ройя не успевала их оплакивать. Уолтер пристально следил за новостями, а Ройя готова была скорее сунуть голову в духовку, чем смотреть всякую чушь, подававшуюся в качестве «новостей» по кабельному телевидению.

Но дети не могли умереть. Они не могли исчезнуть. Ее доченька не умерла. Врачи в больнице хотели, чтобы она поверила, будто годовалый ребенок может умереть, хотя дочка только что дышала у нее на руках. Мэриголд не просто была с ней рядом днем и ночью. Мэриголд оставалась частью Ройи. Она все время носила дочку с собой. Дети никогда не расстаются с тобой.

Сестрица, думай о Кайле! Мэриголд умерла, но у тебя есть Кайл!

В сорок два года, проработав целую вечность на административной должности в Гарвардской бизнес-школе и решив для себя, что она никогда больше не станет матерью – ясно, что она не годится в матери, – на свет появился Кайл. Невозможное снова произошло. Сюрприз, случай, ребенок. Они с Уолтером снова могли прикоснуться к крошечному личику. И снова их переполняли счастье и страх.

Кайл возродил ее к жизни. С ним она связывала свои мечты. Он пробудил ее, она снова научилась смеяться. Он стал ее смыслом жизни. Ради него она старалась твердо стоять на ногах.

Когда Кайл вырос (стал доктором!), утренние прогулки Ройи помогали ей сохранять разум и здоровье. Она не гуляла с подругами. Подруги слишком много болтали, а Ройе нужно было оставаться наедине со своими мыслями. Конечно, некоторые соседские женщины встречались в сильный холод в торговом центре – молле – и гуляли там. Ройя получала сообщения по местным интернет-рассылкам, где всех приглашали участвовать в развлечении: Встречайтесь возле павильона «Корица»! Там продавали жареные пончики, маслянистые, обильно приправленные корицей. Нет уж, спасибо. Ройя не хотела ходить взад-вперед по каменной коробке молла мимо ярко освещенных магазинчиков, торговавших ненужными вещами, и дышать несвежим воздухом. Ее всегда поражало огромное количество всякой дребедени. Лучше уж она погуляет как можно дольше на природе. Пока еще в состоянии двигаться.

А ей было необходимо двигаться. Некоторые вещи остаются с тобой, преследуют тебя. Некоторые угли врастают в твою кожу. Нельзя забыть выстрелы. Нельзя забыть любовь.

Иногда по ночам она ощущала его дыхание возле своего уха. Временами ей казалось, что его лицо мелькало в толпе где-нибудь в Новой Англии или даже когда-то в Калифорнии. Когда похожий человек проходил мимо, ее тело словно пронзало током, и на мгновение она верила в то, что это он. Однажды в Бостоне, в «Филен», когда она искала рубашку для Уолтера, мужчина, стоявший по другую сторону стойки с одеждой, напомнил ей Бахмана. Она была уверена, что видит Бахмана, но, конечно, это был не он. Не мог быть им. В другой раз на стоянке возле аэропорта молодой парень казался похожим на Бахмана… И походка такая же. Ройя даже ухватилась за поручень, чтобы сохранить равновесие. Парню было лет двадцать. Придя в себя, она сообразила, что ей уже за сорок. Значит, Бахману столько же. Конечно, это не мог быть он. Но она не могла представить его себе постаревшим, немолодым. Неужели у него поредели волосы? Или он потолстел? Вот Уолтер все еще мог похвастаться пышной шевелюрой. Патриция называла его «роскошным мужчиной», вылитым Джимми Стюартом. Ну а Бахман? На какого киноактера он похож? Что уготовила ему жизнь? Увы, она этого не узнает никогда.

Когда родился Кайл, в ее капсуле одиночества и боли появился небольшой пузырек воздуха. Вскоре он расширился и снова впустил в капсулу окружающий мир. Благодаря Кайлу Ройя пила чай с другими мамами. Благодаря ему она посещала заседания родительского комитета, прыгала от радости, когда сын удачно бил по бейсбольному мячу. Она снова познала радость, снова легко двигалась, готовила по утрам омлеты, обсуждала футбольный счет, корпела над учебниками и просматривала табель успеваемости. Благодаря сыну она снова стала знакомиться с миром.

– Что будет, если из нас вытечет вся кровь?

Вопросам мальчика не было конца. Он рос бесконечно любознательным. Она отводила сына в библиотеку, сажала на колени и читала книжку за книжкой. В детстве Кайл говорил с иранским акцентом, потому что слышал в основном маму. Когда он пошел в школу, акцент пропал. Другие матери жаловались, что их дети невнимательны на уроках, а Кайл учился охотно. Ему всегда хотелось понять, как устроен мир. Когда он был маленьким, они были двумя мушкетерами. Третий мушкетер – его старшая сестренка – всегда жил в сердце Ройи. Ее Мэриголд.

Ройя радовалась, что могла уйти с работы и заниматься сыном, радовалась, что их семья может позволить себе это. Ей хотелось проводить все время рядом с ним. Ей хотелось взять в ладони его сердце и защитить от всех несчастий и обид. Ей хотелось защитить Кайла от всех опасностей, утрат и горестей. Но она знала, что судьба написана у каждого человека на лбу незримыми чернилами и никакая материнская забота, никакая защита не могут прогнать опасности и беды.

Она показывала Кайлу головастиков в пруду на холме Мерриам, изучала расстояние до звезд и Луны, чтобы рассказать сыну, рисовала для него силуэты его любимых телевизионных персонажей. При постоянной поддержке Уолтера она ваяла для своей семьи жизнь в Новой Англии и наполняла всем необходимым их уютный дом в колониальном стиле с зелеными ставнями на окнах.

Каждый год, когда Кайл задувал свечи на именинном пироге, струйки дыма смешивались с облегчением и беспокойством Ройи. Они таились в плинтусах их столовой, в каждой прядке ее волос. Еще один год прошел. Еще один год – и сын по-прежнему с ней.

* * *

Магазин канцелярских товаров находился в 2,7 мили от их дома; она знала это, потому что ей нравилось иногда ставить счетчик пробега на ноль и измерять расстояние. Магазин был огромным и ярко освещенным. Заходя в него с Уолтером, Ройя собиралась с духом и запрещала себе поддаваться эмоциям. В торговом зале пахло бытовой химией и дешевыми ковровыми покрытиями, усталостью и неразумной тратой ресурсов. Ряды блокнотов, листков для записи, антисептиков, пластиковых коробок, скоросшивателей, конвертов, маркеров, мелков, попкорна. (Попкорн? Почему?) То, что она когда-то любила: блокноты и точилки для карандашей, сами карандаши и ручки. Но ничего этого она больше не хотела, во всяком случае, не эти канцтовары, лежавшие в огромном складском помещении без хозяина. Прыщавые подростки в униформе игнорировали ее «извините», пока Уолтер не рявкнул во весь голос «Извините!», словно ругал их. Только после этого их направили к нужной полке, где лежали шредеры. (Уолтер решил перебрать старые бумаги и уничтожить ненужные, чтобы, «когда придет время», это не пришлось бы делать Кайлу: «Лучше уж мы сами избавимся от накопившихся за годы бумажек. Давай сделаем это сейчас. Пока мы еще что-то соображаем. Облегчим сыну жизнь, чтобы он потратил на это меньше времени, когда нас не станет».)

Уолтер долго выбирал, сравнивал, откладывал шредеры, брал другие, но все-таки выбрал и повел Ройю по пропахшим химией рядам на поиски скрепок. Наконец они нашли скрепки, но их оказалось так много и таких разных, во всевозможных упаковках, что снова последовали долгие раздумья. Наконец они выбрали прозрачную коробку с разноцветными скрепками – ярко-синими, зелеными, как трава, ярко-желтыми и темно-красными.

Стоя в очереди в кассу (одну из восьми – так много!), Ройя достала из корзины маленький ручной санитайзер. Флакончик с резиновой петлей, чтобы повесить его на сумочку, брелок, куда угодно. Теперь Ройе будут не страшны простуды, грипп, пневмония и прочие болезни. Защитил бы он Мэриголд от острого ларингита? – тут же подумала она. Этот пластиковый пузырек с антибактериальным гелем?

– Магазин такой огромный, что никто из тех подростков не знает, где тут и что, – проворчала Ройя, когда они наконец подошли к кассе.

Кассирша вскинула голову с мягкими седыми кудрями. Пожалуй, ей было под семьдесят, ненамного меньше, чем Ройе. Ройя забеспокоилась, что обидела женщину, обругав сотрудников магазина. Но кассирша улыбнулась.

– Не знаю, – сказала она, посмотрев на Ройю темно-синими глазами. – Они хорошие ребятишки. Разве можно их осуждать? Мы постоянно получаем новые товары, трудно все запомнить.

– Конечно нет. Просто… помещение такое огромное, – пробормотала Ройя.

– О, некоторым магазин нравится. Тут найдется все! Мамаши любят его, потому что перед началом учебного года здесь можно купить сразу все необходимое. Но когда я прихожу на работу, у меня иногда кружится голова. Скажу вам по секрету, – шепнула она, наклонившись, – что в конце дня я и сама мечтаю о работе в маленьком магазинчике по соседству с домом. Только не говорите моему боссу!

Уолтер порылся в портмоне, вытащил кредитную карточку, провел ею по платежному терминалу и ждал ответа.

– Те дни прошли, – вздохнула Ройя. – Нет уже маленьких лавочек.

– О, кое-где еще остались маленькие семейные магазинчики канцтоваров, – сказала кассирша, укладывая в сумочку скрепки и санитайзер, а Уолтер снова положил в тележку шредер. – Я имею в виду не аптеки, где теперь продают и канцелярские принадлежности – дешевые блокнотики и прочее. Нет, я имею в вину настоящие магазины канцтоваров. Какие были раньше. Например, один такой есть в Ньютоне на Уолнат-стрит. Там лучшие авторучки. Пузырьки с чернилами! Не знаю, сколько они еще продержатся при нынешней конкуренции с такими гигантами, как наш магазин. Но тот просто чудо, скажу я вам. Настоящая машина времени.

– Благодарю вас. И желаю вам приятного дня, – сказал Уолтер и покатил тележку к выходу. Его не интересовали советы кассирши.

Ройя внезапно ощутила симпатию к этой приветливой женщине.

– Спасибо вам большое.

– Я тоже желаю вам приятного дня, – ответила кассирша, передразнивая Уолтера, и подмигнула Ройе.

Ройя подмигнула в ответ и проследовала за Уолтером на холодную парковку.

– Странная особа, – буркнул Уолтер, перегружая шредер в багажник.

– Мне показалось, что она хотела нам помочь.

– Бедная, одинокая, старая летучая мышь, – сказал Уолтер и поспешно добавил: – Я пошутил!

Они ехали домой по обледеневшим дорогам. На коленях у Ройи лежала пластиковая сумка со скрепками и санитайзером.

На автоответчике их ждало сообщение из ортопедической клиники.

– Ты слышал, Уолтер? – спросила Ройя. – Тебе нужно сделать новые слепки для твоих ортопедических стелек.

– Новые слепки для стелек. Развлечение, которому нет конца! – пробурчал Уолтер.

– Да, ты прав, – подтвердила Ройя, доставая рыбные палочки. В последние дни она слишком уставала, чтобы готовить персидские блюда. Когда тебе под восемьдесят, от некоторых вещей невольно отказываешься.

* * *

На следующей неделе Ройя сидела с Уолтером в ортопедической клинике. Они всегда ездили в клинику в Белмонт, но она временно закрылась на ремонт, и секретарша педиатра направила их в новую клинику возле медицинского центра «Ньютон-Уэлсли». Ройя нетерпеливо ерзала в кресле. Казалось, что в тот день на прием явились все спортсмены-старшеклассники и все разболтанные подростки из пригорода.

– Ройя, тебе не нужно тут сидеть. Иди и погуляй. Наконец-то погода хорошая, – сказал Уолтер.

– Я посижу тут с тобой. Все нормально.

– Не надо, не надо. Пройдись по магазинам. Глотни кофе, если хочешь. Мне есть чем заняться, – Уолтер похлопал по юридическому журналу. – Ждать еще долго.

Ройя с облегчением вышла из надоевшей приемной, где галдели подростки, прилипшие к своим айфонам. Воздух на улице показался ей почти приятным. Уолтер прав: так тепло не было давно, несколько месяцев. Редкий день в середине января! Она толком не гуляла больше месяца. «Сестрица, тебе не надоели вечные морозы? Приезжай ко мне в Калифорнию!»

Ройя осторожно шла по тротуару. Меньше всего ей хотелось сейчас поскользнуться и упасть. Хорошо еще, что у нее удобные туфли: на толстой подошве, серые, с маленьким бантиком. Пройдя несколько кварталов, она оказалась в центре Ньютона. За стеклом булочной сидел кот и лениво глядел на нее. Возле винтажной сапожной мастерской стояли рядами обувь и баночки с кремом для обуви. Ройе понравилась эта часть города – тут все просто и по-человечески. Никаких огромных торговых центров.

Когда она проходила мимо маленькой пиццерии, сладкий запах томатного соуса искушал ее купить кусок пиццы. Она уже была готова зайти, но тут ее привлекла вывеска в конце квартала. Она свисала с балкончика второго этажа, черная, с причудливыми золотыми буквами: «МАГАЗИН КАНЦТОВАРОВ».

Там лучшие авторучки. Чернильницы! В памяти Ройи всплыли слова кассирши из огромного магазина-склада. Значит, она дошла до Уолнат-стрит? Вероятно, да. Гонимая необъяснимой силой, она направилась к вывеске.

Когда она открыла дверь, прозвенел знакомый колокольчик. Давным-давно она не заходила в магазин с такими колокольчиками. Боже мой, все эти старинные колокольчики звучали одинаково.

Ее глаза не сразу привыкли к темноватому, душному помещению. Но вскоре она увидела полки с красочными блокнотами и тетрадями всех форм и размеров. Слева от нее на столике лежали сувениры и гаджеты: будильники, пазлы, кружки, дорогое мыло. В центре магазина на полках виднелись всевозможные ручки и карандаши в маленьких коробках. Она прошлась по проходу среди пишущих принадлежностей. Люди пробовали ручки, писали на боках картонных коробок завитушки и разные слова: «хэлло», «окей» и другие. Там же лежали аккуратными рядами архаичные точилки и яркие пеналы для карандашей.