Текст книги "Всадники бури"

Автор книги: Мартин Романо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Глава XXI
«Узник Серидэи»

– Не сейчас, – ответила верховная хранительница. – Ты еще слишком слаб, чтобы принимать гостей. Да и друг твой, уверяю тебя, не многим лучше! – Она лукаво сверкнула глазами и как бы невзначай добавила: – За ним ухаживает Дарейна

– А за мной, получается, – ты?! – иронично усмехнувшись, заметил киммериец. – Сама верховная хранительница Дианирина! Какая честь для простого смертного!

– Рада, что ты сумел оценить это, – невозмутимо ответила Серидэя. – Ну да ладно! – Она взмахнула рукой. – Ты меня утомил. О… чуть не забыла, – она рассеяно взглянула на Конана. – Ты ведь, наверное, голоден?!

Киммериец ничего не ответил, только в желудке у него что-то мучительно сжалось.

– Велю принести сюда что-нибудь, – в голосе верховной хранительницы снова послышалась притворная любезность. – Ну, а теперь, пожалуй, оставлю тебя.

Сказав это, Серидэя в тот же миг исчезла, – просто вдруг ее не стало. И только Конан еще долго не мог отвести взгляд от кресла, в котором она сидела.

Конан не знал – не мог знать – сколько дней (или, может быть, даже месяцев?!) прошло с тех пор, как он попал в замок Серидэи. Он потерял счет времени. Окружавшие его стены не пропускали внутрь солнечный свет. А огонь в факелах горел постоянно.

Конан много спал. Бодрствование же обыкновенно было совсем недолгим и не приносило ничего, кроме невыносимо угнетающего осознания своего бессилия. Чувство голода теперь не напоминало о себе: кормили Конана исправно. Правда, киммерийцу ни разу не удавалось проследить, кто и когда приносил ему еду. Поднос с кушаньями неизменно уже оказывался в комнате каждый раз, как только Конан пробуждался ото сна.

В самой комнате произошли значительные перемены. Однажды (это, наверное, случилось еще в самые первые дни – а, впрочем, Нергал его знает! – своего заточения здесь) проснувшись, киммериец обнаружил, что лежит не на полу, а на широком мягком ложе. Пол в комнате был устлан ворсистым ковром. Стены покрывали рельефные узоры. Факелов не было, огонь теперь горел в изящных светильниках, что стояли в устроенных в верхней части стен маленьких неглубоких нишах. Не было и привычного уже громоздкого кресла.

В углах и рядом с ложем располагались низенькие покрытые шкурами пуфы. На полу, вытянув к верху длинные тонкие горлышки, стояли сосуды с благовониями. Потолок стал как будто выше, и с него свисал расшитый серебряными нитями и жемчугом балдахин.

Иногда Конана посещала Серидэя. И, как обычно, взгляд ее темно-зеленых глаз был ироничен и коварен, слова – ядовиты и притворно любезны.

Она глядела на киммерийца, и тот чувствовал, будто тело его немело под ее безжалостным неотступным взором, а сознанием завладевала болезненная леность. Конан молчал, говорила только верховная хранительница, говорила тихо и вкрадчиво. Чаще она сидела на пуфе, у ложа. Иногда садилась и на само ложе, ближе к Конану. И тогда ее ладонь опускалась ему на грудь, ее пальцы гладили его кожу. Но ласки Серидэи были насмешливы, неискренни. С каждым прикосновением ее рук, губ, взгляда Конан чувствовал мучительную беспомощность и отвращение. Она, Серидэя, знала это. Наверняка, знала! И оттого все жарче разгорался алчный огонь в ее глазах. Когда же ведьма исчезала, Конан неизменно погружался в сон.

Снились ему все те же темно-зеленые глаза, пронзительный, леденящий кровь взгляд которых преследовал его повсюду, обманчиво-ласковый завораживающий шепот и звенящий в ушах злорадный смех. Конана оставляли последние силы, меркнул рассудок. Все теряло смысл, растворялось в ядовитом тумане. Киммериец уже с трудом припоминал, что привело его сюда, в замок Серидэи? Порой ему даже казалось, что он провел здесь всю свою жизнь. Всегда вот так же беспомощно лежал в этой комнате и не знал ничего о том, что было вне ее каменных, непроницаемых стен. Конана преследовали образы незнакомых (а, возможно, некогда знакомых, да уже позабытых?) людей, они как будто пытались ему что-то рассказать, отчаянно молили его о чем-то, а затем бесследно исчезали во мраке потерянных воспоминаний. И снова не было ни тревог, ни надежд – ничего. Даже осознание своей немощности теперь не было мучительным для Конана. Он забыл свою прежнюю силу.

Одно время Серидэя долго не приходила к киммерийцу. И тогда Конану стало казаться, будто пелена, окутывавшая его изнутри, начала рассеиваться. Все более ясными становились мысли, воспоминания. Возвращались силы. Как-то Конан попытался даже подняться на ноги, и ему это удалось. Сперва он еще не мог подолгу стоять: у него кружилась голова, беспомощно подгибались колени. Но скоро он уже легко передвигался по комнате, приподнимал над полом ложе (оно было сделано из слоновой кости) и без всяких усилий совершал множество обычных для своих прежних сил вещей.

Это случилось, когда Конан уже совсем окреп. Он лежал без сна. Прикрыл глаза и почти не шевелился, – о чем-то задумался. Вдруг он услышал какие-то негромкие звуки. Они раздавались совсем близко. Конан осторожно приоткрыл один глаз (совсем чуть-чуть – так, что если бы кто-то в этот момент наблюдал за ним, то вряд ли смог бы что-либо заметить). В стене, как раз напротив ложа киммерийца, четко вырисовывался дверной проем, узкий и невообразимо низкий. И через него, наклоняя черноволосую голову, в комнату вошла девушка-рабыня. В руках у нее был поднос с блюдами, точно такой же, какой Конан обыкновенно находил подле своего ложа, пробудившись ото сна. Но вот ему наконец удалось собственными глазами (вернее, одним глазом) увидеть, кто и, главное, каким образом заносил в комнату поднос с едой. Это была удача!

Конан продолжал неподвижно лежать, никак не выдавая своего бодрствования. Семенящей походкой рабыня подошла к киммерийцу. Поставила поднос на пол, у самого изголовья. Взяла другой поднос, с пустой посудой, и, скользнув по Конану восторженно-любопытным взглядом, направилась обратно к двери. Но не успела девушка выйти из комнаты, как Конан вскочил со своего ложа и в два прыжка настиг ее. О, его движения были беззвучны, стремительны и точны, как у дикой кошки! Одной рукой киммериец крепко зажал рабыне рот. Другой сорвал свисавший с потолка балдахин. Быстро обмотал им девушку, так тесно, что та не могла и пошевелиться. Оторвал от балдахина кусок, скомкал его и сунул своей пленнице в рот. Заметив на лице девушки страдальческую гримасу, (кляп, видимо, вызвал тошноту), Конан чуть вытянул тряпку. Затем бросил обмотанную девушку на ложе и, не теряя ни секунды, выбежал из комнаты.

Он оказался в длинном, скудно освещенном коридоре. Вокруг никого не было. Конан припустил вдоль по коридору. И вдруг, как будто из воздуха (стоило ли чему-нибудь удивляться, будучи в замке верховной хранительницы?!), перед ним возникли двое бронзовотелых гиганта, вероятно, здешних стражника. Ни ростом, ни объемом мускулов они не превосходили киммерийца, но, стоило признать, и не уступали ему ни в чем.

Коридор был очень узким, и стражники, стоявшие плечом к плечу, преграждали Конану путь.

Они не двигались, и глаза их глядели вперед тупо и безучастно. Конан отступил назад – всего на несколько шагов. Собрался со всеми силами. И затем с разбега бросился на противников. Но ему не удалось прорваться. Ударившись об твердые, холодные, точно камень, тела гигантов, киммериец отлетел назад или, вернее, его отбросило какой-то неведомой силой. Между тем сами стражники как будто и не шелохнулись, а взгляд их оставался таким же мертвенно-непроницаемым, как и прежде. Конан чуть не упал на пол, – поразительно, как он все же удержался на ногах?!

И тут позади киммерийца раздался негромкий злорадный смех. Это был голос Серидэи. Конан, признаться, даже не удивился, заслышав вдруг знакомые звуки ее коварного смеха. После случившегося только что появление Серидэи было так же неотвратимо, как наступление ночи вслед за закатом солнца.

Стоявшие перед Конаном бронзовотелые гиганты исчезли так же мгновенно, как и появились. Теперь ничто не преграждало киммерийцу путь, но чувствуя на себе неотступный взгляд верховной хранительницы, он уже не находил в себе сил бежать.

Снова что-то окутывало его, завладевало мыслями, чувствами, волей. Конан медленно, как если бы испытывая при этом невыносимую боль (тем не менее, он ничего не чувствовал), обернулся.

Серидэя стояла всего в нескольких шагах от Конана. Она уже не смеялась, но в его ушах все еще звенел ее издевательский смех. Ведьма взмахнула рукой, и в тот же миг со всех сторон на киммерийца набросились черные тени, совсем, как тогда, когда он и Зулгайен следовали за Дарейной.

Что-то невообразимо мощное подхватило Конана и понесло куда-то в темноту…

И снова было мучительное пробуждение. Конан находился в той же комнате, что и прежде.

Только вот ни ковров, ни ложа из слоновой кости, ничего из некогда пышного убранства уже не было здесь.

Комната выглядела так, как в самое первое время заточения киммерийца. Сам Конан опять лежал на полу у стены. Его руки и ноги были закованы в железные цепи.

На громоздком, с высокой спинкой кресле сидела Серидэя. Она глядела на киммерийца.

– Ты подвел меня, Конан! – сказала она, и ее голос прогремел в тишине так зловеще, что, казалось, будто даже пламя в висевших на стенах факелах боязливо затрепетало. – Глупец! Неужели ты на самом деле вообразил, что сможешь убежать отсюда?! – Из ее горла вырвался ироничный смешок. – Отвергнул мое гостеприимство!

– Мне не нужно твое… гостеприимство! – прохрипел в ответ Конан.

– Знаю, знаю! – Серидэя небрежно махнула рукой. – Тебе нужна только вендийская принцесса. Ты ведь не поверил в ее смерть?! Правда?!

Конан медленно покачал головой.

– Нет, сказал он. – Я верю в ее смерть не больше, чем в свою собственную.

– А напрасно! – с ядовитой усмешкой в голосе протянула ведьма. – Мне ведь ничего не стоит умертвить тебя хоть сей же миг.

Однако ты что-то не торопишься, – хладнокровно возразил Конан. И только он успел договорить, как его грудь вдруг пронзила острая боль. Киммериец едва сдержал стон. Он судорожно дернулся, и цепи, сковывавшие его руки и ноги, при этом алчно лязгнули.

Серидэя не отводила от Конана насмешливого взгляда.

– Чего ты добиваешься?! – сквозь зубы процедил киммериец. Новый приступ боли исказил его лицо.

Верховная хранительница рассмеялась со злым торжеством.

– Мне нравиться смотреть, как ты мучаешься, – сказала она. – О, если бы ты сам видел себя сейчас! Прислушайся к своей боли! Запомни ее!

Боль не отпускала.

Она завладела всем существом, не оставляя места ни мыслям, ни желаниям – ничему.

Боль насмехалась над Конаном. И все, что киммериец видел, это два устремленных к нему глаза, огромных, темно-зеленых, с лукавыми искорками.

Все, что он слышал, – это говоривший с ним голос, то необыкновенно громкий, резкий, то опускающийся до еле различимого вкрадчивого шепота.

– Когда-то… очень давно, – задумчиво продолжала Серидэя, – как ты однажды заметил – несколько тысяч лет назад, – она усмехнулась, – я тоже знала боль. Знала страдания… Но теперь все в прошлом, – ее голос мгновенно поменял интонацию, став лениво-беспечным. – Как думаешь, удастся ли тебе рассказать мне о своей боли?! Так рассказать, чтобы я и сама смогла почувствовать ее?!

В этот момент боль стала настолько невыносимой, что из горла Конана вырвался-таки хриплый стон.

– Нет! Не сможешь! – с брезгливой насмешкой произнесла ведьма. – Да и какой толк мне от твоих страданий?! – добавила она с пренебрежением.

И только Серидэя сказала это, как Конан почувствовал спасительное облегчение. Боль не сразу исчезла.

Точно пасуя перед чем-то, она крадучись отступала… А покидаемое ею тело сразу же немело, упоено отдаваясь во власть сладостного забвения.

Серидэя закинула голову на спинку кресла и, прикрыв глаза, сказала:

– Если уж ты так хочешь знать, я признаюсь тебе, – она небрежно усмехнулась. – Насинга жива. Ну, конечно же, ты нисколько не удивлен?! – она выпрямилась, открыла глаза, и ее взгляд коснулся Конана. – Да не смотри же ты на меня так озлобленно! Ты хотел слышать правду – вот она! Принцесса здесь, в моем замке. Всем довольна. Ты же сам знаешь, как я могу быть гостеприимна?!

– Гостеприимна?! – с горькой иронией повторил за ней киммериец.

– Конечно! – с преувеличенной веселостью в голосе подтвердила Серидэя. – Но только если сами гости согласны подчиняться моей воле. Насинга же хорошая девочка… покорная. Она не доставляет мне хлопот.

– Не сомневаюсь в этом, – с презрительной насмешкой отозвался Конан.

Глаза ведьмы злорадно сверкнули.

– Насинга ни в чем не нуждается, – холодно продолжала она. – Ни в заботе, ни в добрых спасителях вроде тебя!

– Не утруждай себя выпусканием яда, – невозмутимо ответил киммериец.

– Замолчи! – гневно воскликнула Серидэя.

В одно мгновение она оказалась рядом с Конаном. Склонилась над ним так низко, что ее волосы легли ему на плечо. И прошептала:

– Не будь глупцом!

Конан поднял к Серидэе голову, и они встретились глазами.

– Что ты намерена делать? – спросил он. – Убить меня? Оставить навечно томиться здесь? Или, может быть, использовать подобно тому, как ты используешь вендийскую принцессу?! – Его голос стал громче и жестче. – Что за участь ты уготовила мне?!

Серидэя отстранилась от него, поднялась, с подчеркнутой надменностью расправила плечи и рассмеялась.

– Все зависит от тебя самого, – с таинственной многозначительностью ответила она. – Только от тебя, Конан! Подумай об этом! А теперь я оставлю тебя.

И в тот же миг она исчезла. Конан снова остался один.

Глава XXII
«Побег»

Время тянулось мучительно долго. Сколько же часов, дней, возможно, даже месяцев угнетающего одиночества провел Конан в замке Серидэи? Здесь не было ни дней, ни ночей, здесь не было времени – толстые каменные стены не пропускали его внутрь.

Конан теперь мало спал. А когда ненадолго и забывался сном или хотя бы дремотой, обыкновенно пробуждался с тупой болью в суставах (изза закованных в цепи рук и ног ему редко удавалось принять во сне удобное положение).

Серидэя больше не заходила к Конану. И единственных, кого он имел возможность видеть, это приносивших ему еду рабынь. Те были удивительно молчаливы (впрочем, киммерийцу и не приходило в голову заговорить с ними о чем-то) и безучастны.

Дверь теперь всегда оставалась в стене. Ее контуры будто нарочно дразнили Конана своей близостью, кажущейся доступностью.

Все началось с того, что в факелах внезапно потух огонь. Прошло, наверное, не меньше часа, когда слух киммерийца различил какие-то негромкие звуки за дверью. Кто-то просунул ключ в замочную скважину и пытался повернуть его. Замок почему-то не поддавался. Конан напряг слух.

Сперва он, конечно же, решил, что это какая-нибудь из здешних рабынь, как обычно, принесла ему поесть. Но теперь сомневался в этом. В доносившихся из-за двери звуках угадывалось что-то опасливое, настороженное и как будто… А, впрочем, Конан гнал прочь радужные надежды – слишком мучительным могло оказаться разочарование. Его сердце билось все тревожнее. Наконец послышался долгожданный щелчок, – это отодвинулся металлический затвор. Кто-то осторожно открыл дверь. Вошел в комнату. Конану удалось различить на мгновение промелькнувший в полосе пробиравшегося из коридора тусклого света высокий широкоплечий силуэт, наверняка, мужской. Вошедший сделал несколько нерешительных шагов и остановился. Киммерийцу показалось, что протянулась целая вечность, перед тем как напряженную тишину разрезал голос мужчины.

– Конан, ты здесь?!

– Зулгайен?! – с радостным изумлением в голосе откликнулся киммериец. – Это ты?!

– Я, – коротко ответил полководец. – Говори что-нибудь, чтобы я, слыша твой голос, смог приблизиться к тебе.

Конан принялся говорить что-то взволнованное, неразборчивое – он и сам толком не мог понять, что именно. Вроде бы расспрашивал Зулгайена о чем-то, пытался выразить свою радость по поводу их встречи. Он продолжал говорить даже тогда, когда туранец уже подошел к нему и в дружеском приветствии положил ему на плечо свою руку. Конан остановился только, услышав у себя над головой громкое звяканье металла. Он сообразил, что туранец держал связку ключей.

– Сейчас я попробую вызволить тебя из этих цепей, – склонившись к киммерийцу или, скорее, присев на корточки – в темноте нельзя было разобрать, сказал Зулгайен. При этом его уверенный тон вселял в душу Конана ободряющую надежду – Вытяни руки вперед!

Киммериец подчинился. И Зулгайен начал торопливо перебирать ключи в своей связке, каждым из них поочередно пробуя расстегнуть кандалы на руках Конана.

– Откуда у тебя эти ключи? – спросил его киммериец.

– Дарейне каким-то образом удалось раздобыть их, – ответил Зулгайен.

– Дарейне?! – с гневным недоверием повторил Конан, он даже повысил голос. – Так тебя послала эта…

Он не договорил, туранец остановил его.

– Не горячись, – мягко, с успокаивающими интонациями в голосе сказал Зулгайен. – После всего случившегося я и сам долго не решался верить ей, – он как будто задумался, а потом с грустной иронией в голосе добавил: – Да и сейчас, признаться, все еще не расположен к безграничному доверию.

Конан понимающе усмехнулся. В задумчивости помолчал. А потом ответил:

–Может быть, ты и прав, дружище! В нашем положении лучше уж отправляться на риск, чем просиживать, беспомощно дожидаясь уготовленной сумасшедшей ведьмой участи.

Наконец Зулгайену удалось подобрать нужный ключ. Железное кольцо, державшее руки киммерийца, было разомкнуто. Тот же самый ключ подошел и к кандалам на ногах.

– Ну, вот и все! – со вздохом облегчения произнес Зулгайен. Нам надо торопиться! Но не вздумай бежать, топот ног может привлечь к нам ненужное внимание! И вот еще что! – точно вдруг вспомнив о чем-то важном, добавил он. – Вот возьми! Дарейна передала для тебя.

Конан почувствовал, как к его руке прикоснулось что-то. Пальцы киммерийца торопливо ощупали невидимый в темноте предмет, вернее скользнули по нему, и без сомнений распознали кожаные, отделанные камнями ножны. Они не были пусты: торчавшая наружу рукоять кинжала встретила прикосновение Конана строгой холодностью металла.

– Это тот самый кинжал, – тихо произнес Зулгайен, – подарок Дэви Жасмины.

Выйдя за дверь, мужчины оказались в длинной, просторной галерее, с выложенным мозаикой полом, подпиравшими потолок массивными колоннами и узкими, точно крепостные бойницы, прорезями окон в стенах.

– О, Кром! – изумленно прошептал киммериец. – Как-то раз мне уже приходилось выхолить…

Точнее, выбегать! – перебив Конана, с добродушной насмешкой поправил его Зулгайен, и его черные глаза весело блеснули при этом.

Конан улыбнулся, кивнул головой и все с тем же изумлением в голосе продолжал:

– Я помню, – он судорожно сглотнул, – явственно помню, что здесь все было иначе… бесконечно длинный, узкий коридор, никаких окон, колон, мозаики на полу!

– Память тебя не обманывает, – согласился туранец. – Все дело в том, что здесь, в замке верховной хранительницы, время от времени происходят такие вот… странные вещи: помещения меняются местами. Еще несколько часов назад здесь был узкий невзрачный коридор, а теперь, – он обежал глазами всю галерею, – сам видишь, что! Дарейна нарочно выжидала, когда произойдут эти перемены.

– Зачем же? – выражая вялую заинтересованность, спросил киммериец.

– Наверняка, ты обратил внимание на то, что за некоторое время перед моим приходом огонь в твоей комнате потух, ведь так?! – с воодушевлением начал Зулгайен. – Это тоже устроила Дарейна. Ведь пламя – это глаза самой верховной хранительницы. Когда где-либо горит огонь,

Серидэя может видеть, что происходит вокруг него.

– О! Не говори мне об этом! – со смехом протянул киммериец. – Я отлично помню, с каким усердием ты оберегал наш костер, каждый раз непременно бросая в него горстку сухой смердящей травы… Нергал! Совершенно вылетело из головы, как она называлась?!

Туранец сдержанно улыбнулся, но все же не подсказал Конану название чудодейственной травы.

Вместо того он со свойственной ему невозмутимостью продолжил прерванный разговор.

– Видишь ли, я, конечно же, смог отыскать тебя в погруженной в кромешный мрак комнатушке, но, как возможно было бы в той же непроницаемой темноте найти путь здесь?! – он снова обежал глазами каменные стены галереи. – Если бы не оконные прорези мы не смогли бы увидеть даже друг друга!

– В самом деле, – задумчиво согласился Конан, он тоже обвел взглядом помещение, внимательно и тревожно. – Нигде нет ни факелов, ни масляных светильников.

– Вот почему Дарейна дожидалась именно сегодняшнего дня, – заключил туранец.

– Да перестань же ты, наконец, твердить о Дарейне! – с нарочитой небрежностью сказал киммериец. – Ты только и делаешь, что беспрестанно повторяешь ее имя. Так, будто эта ведьма стала для тебя новым божеством. – Он усмехнулся.

И снова едва заметная улыбка приподняла уголки губ Зулгайена.

Они прошли всю галерею. И уже подходили к высокому арочному проходу, когда вдруг впереди – всего в двух шагах от них – возникли двое высоких, с массивными мускулистыми телами и бронзовой кожей мужа. Конану пришло в голову, что, возможно, это были те же самые стражники, с которыми он имел несчастье встретиться во время своей первой попытки бежать.

Зулгайен, которому, судя по всему, было кое-что известно о той встрече, бросил в сторону киммерийца быстрый взгляд и ободряюще прошептал:

– Уверяю, без огня они не покажутся тебе столь уж непобедимыми! Только не поднимай лишнего шума! Чтобы ни было, действуй беззвучно, иначе здесь появится сама Серидэя. А эти сторожевые псы, – с презрением добавил он, – насколько мне известно, немее рыб!

Схватка была недолгой. Зулгайен был прав: в этот раз стражники оказались куда более уязвимы, чем во время их первой встречи с киммерийцем. Конану не пришлось даже вынимать из ножен кинжал. Лишь несколько умелых ударов кулаком, и сражавшийся с киммерийцем стражник уже едва держался на ногах. Еще один нанесенный удар повалил его на пол. Но в тот же миг перед Конаном возникли новые противники – сразу двое. Внешне они ничем не отличались от своих предшественников, точно между собой все были братьями-близнецами. Однако же эти двое явились не с пустыми руками, они были вооружены мечами. Теперь-то Конан вынул из ножен кинжал. Эта борьбы была нешуточной. Два сверкающих клинка взметались в сторону киммерийца. Но тот с завидным успехом отклонялся от их атак. И все это время Конана не покидало тревожное чувство, он опасался, что в любой миг все бесследно исчезнет: и стражники, и Зулгайен, и эта галерея, останется только он сам, а потом где-то позади него раздастся вдруг негромкий, коварный смех.

Краем глаза киммериец видел, что и Зулгайен уже сражался с новыми противниками, также, как и он сам, сразу с двоими.

С присущим ему изяществом туранец отражал нападения стражников, при этом в самые неожиданные для тех моменты успевая наносить ответные удары. Изредка Конан поглядывал на Зулгайена, и боевое мастерство друга как будто воодушевляло его самого.

Наконец киммерийцу удалось сразить одного из своих противников, – его кинжал вонзился тому в грудь. Стражник беспомощно рухнул на пол.

Не заставил долго ждать своей гибели и другой противник. Только успев вознести над Конаном свой меч, он тотчас же был смертельно ранен киммерийцем в шею. Его ладонь разжала рукоять меча. Падая, оружие чуть было не задела Конана в плечо. Но тот во время уклонился от клинка. Следовало ожидать появления новых противников, но – нет, в этот раз никого не было. Киммериец поспешил на подмогу к другу. Зулгайену только что удалось повергнуть одного из стражников. И теперь они вдвоем, сам туранец и присоединившийся к нему киммериец (последний позаимствовал меч у убитого им противника), атаковали оставшегося. Стражник не уступал им в умении владеть оружием. Он ловко отбивался от нападений и сразу же затем спешил с ответными ударами. В какой-то момент Конану показалось, будто клинок стражника вонзился в плечо Зулгайена (в то же самое место, куда туранец был ранен в башне Желтой звезды), но это был всего лишь мимолетный проблеск в уголке его глаза. Другое мгновение – и он уже отчетливо видел, что меч противника стремительно несся к нему самому, и что Зулгайен отчаянно пытался предупредить возможный удар.

Туранцу удалось-таки отразить внезапный выпад стражника и тем самым спасти Конана. А сам киммериец, воспользовавшись моментом, нанес противнику смертельный удар. Поверженный тяжело упал. Его меч громко звякнул, коснувшись выложенного плиткой пола.

– Теперь поспешим! – со вздохом облегчения произнес Конан.

Он взглянул на Зулгайена и… на несколько мгновений в растерянности замер.

Туранец, смертельно бледный, с полуприкрытыми веками и перекошенным от боли ртом, стоял, беспомощно прислонившись к одной из колон. Он медленно сползал на пол. На его плече кровоточила глубокая рана. Конан метнулся к другу. На губах Зулгайена задрожала слабая, едва заметная улыбка.

– Последнему из них… все же удалось… продырявить меня, – с грустной иронией прошептал он, и его голос звучал прерывисто. – Я не смогу… идти дальше. Послушай меня…

Зулгайен рассказал киммерийцу, куда следовало идти. Он говорил сбивчиво и так тихо, что Конан с трудом различал его ослабевший от боли голос.

– Но как же ты?! – выслушав наконец объяснения Зулгайена, спросил киммериец с тревогой и надеждой. – Мне даже нечем перевязать тебе рану, – с горькой досадой добавил он.

– Все обойдется, – на лице туранца снова промелькнула грустная, но как будто ободряющая улыбка. – Рана не смертельная…

Конан, соглашаясь, кивнул (по правде говоря, ему с большим усилием удавалось не выдавать одолевавших его мучительных сомнений).

– А теперь – спеши! – на одном дыхании прошептал Зулгайен, и его лицо снова исказила гримаса острой боли.

И в этот момент слух Конана уловил звуки чьих-то медленных, размеренных шагов. Они раздавались откуда-то из-за арочного прохода и постепенно становились все более отчетливыми. Кто-то направлялся сюда, в галерею. Зулгайен сидел, прислонившись к колонне, так, что со стороны входа увидеть его было невозможно. Киммериец же метнулся к другой колоне и, прижавшись к ней спиной, застыл.

Когда звуки шагов стали совсем близкими, он осторожно выглянул из-за прятавшей его колонны и увидел шедшую вдоль по галерее молодую рабыню. В руках у девушки был поднос с наполненной едой посудой. Конан успел изрядно проголодаться, и теперь вид пищи, (наверняка, предназначавшейся именно ему!) и ее аромат отозвались у него в желудке недовольным жадным стенанием.

Конан в который раз взглянул на Зулгайена. Печальные глаза туранца отчаянно молили его скорее бежать.

…Путь Конана пролегал через длинный, невообразимо узкий коридор, несколько последовательно расположенных залов, с высокими куполообразными потолками и искрившимися призрачным голубоватым светом слюдяными колоннами, еще один коридор, гораздо более широкий, чем первый, и не такой длинный, и поднимавшуюся куда-то наверх винтовую лестницу. Нигде не было факелов, (об этом предупреждал Зулгайен), а исходивший непонятно откуда и неизменно сопровождавший киммерийца тусклый робкий свет едва позволял разглядеть что-либо уже на расстоянии десяти шагов. По-настоящему светло было только в залах со слюдяными колонами.

Когда же Конан поднялся по винтовой лестнице, его вдруг окутала кромешная темнота. Нельзя было различить ничего. Киммериец оглянулся назад, туда, где проходил только что, но все скрывал непроницаемый мрак. Конан напряг слух, силясь различить что-либо вокруг, но было так тихо, что даже звенело в ушах, раздражающе, тревожно и как будто бы… злорадно. Тишина и мрак насмехались над Конаном.

Киммериец сделал несколько осторожных шагов и в нерешительности остановился. Возвращаться назад, к погруженной в полнейший мрак лестнице, не имело смысла. Идти вперед, в скрадываемую той же темнотой неизвестность, было безумием. Оставаться здесь?! Эта мысль показалась Конану такой нелепой, что в душе он даже посмеялся над своим положением. Между тем, каким бы забавным ни представилась ему сейчас сложившаяся ситуация, киммериец все же не решался сдвинуться с места. И снова, как во время схватки со стражниками, как во все те бесчисленные дни своего заточения в этом проклятом замке, он с леденящим кровь трепетом ждал, что в любой момент где-то, пугающе близко от него, раздастся издевательский смех верховной хранительницы.

И вот, в самом деле… кто-то негромко рассмеялся в темноте. Голос был женским. Киммериец повернул голову в ту сторону, откуда раздавался смех. Его глаза напряженно всматривались в темноту, хотя, конечно же, ничего не различали в ней. Одна рука крепко сжимала рукоять меча, (это был меч поверженного стражника – Конан оставил, его себе). Другая была готова вот-вот вытянуть из висевших на поясе ножен кинжал.

Смех внезапно замолк. Стало тихо. Конан явственно ощущал чье-то присутствие подле себя.

– Как же ты смешон! – послышалось оттуда же, откуда несколько мгновений назад исходили звуки смеха. И теперь киммериец без труда смог узнать голос Дарейны. – Неужто вообразил, что здесь Серидэя?! – ведьма снова рассмеялась.

Конан не сдержал ругательства.

– О! Прошу тебя, будь чуть повежливее! – все еще смеясь, произнесла Дарейна. – Все-таки имеешь дело со своей спасительницей. Если бы не я…

– А не ты ли сама, – перебив ее, гневно начал Конан, – привела меня и Зулгайена прямо в объятия Серидэи?! – упомянув верховную хранительницу, он с брезгливым презрением сплюнул. – А сейчас снова решила выступить в роли великодушной спасительницы?! Что за игру ты ведешь?!

– Я не обманываю тебя! Поверь! – в голосе Дарейны отчетливо послышались молящие интонации. – Я хочу… помочь!

Киммериец с язвительным пренебрежением усмехнулся.

– Если ты все еще собираешься вернуть в Айодхью вендийскую принцессу, – теперь ведьма говорила с прежней грубой насмешливостью в голосе, – не лучше ли тебе будет довериться мне?! Или… может быть, грезишь о том, чтобы снова оказаться, как ты сам это удачно подметил, в объятиях Серидэи?! – из ее горла вырвался короткий ироничный смешок.

– Зачем же я по-твоему сейчас здесь?! – с трудом сдерживая гнев, воскликнул киммериец.

– Тшш! – с таинственной многозначительностью прошипела Дарейна. – Помни, где мы! Не повышай голос! – и с насмешкой добавила: – Ты не боишься рисковать, раз пришел сюда?!

– Мне нечего терять!

– А если окажется, что это не я, а сама Серидэя устроила тебе этот побег?! Чтобы затем посмеяться?!

– Нисколько не удивлюсь этому, – сухо ответил киммериец и, выдержав короткую паузу, с подчеркнутой небрежностью произнес: – Ну, а если, в самом деле, все обернется так, просто сочту этот побег увеселительной прогулкой!