Текст книги "Клинки чужого мира"

Автор книги: Мартин Райтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Глава XVII ЗАСАДА В КАПЕЛЛЕ

Мальчики остановились перед кладбищенскими воротами.

– А ворота-то на замке, – Генрих разочарованно дернул замок. – Придется взбираться на стену. Ты не помнишь, может, она с другой стороны ниже?. – Где стена ниже, а где выше, мне неизвестно, – пожал плечами Олаф. – Но сегодня днем я обнаружил со стороны ручья дыру в кирпичах. От земли невысоко, идем!

Олаф уверенно шагал вдоль стены, Генрих поспешил за ним.

Кладбищенскую ограду огибал метровой ширины ручей. Русло, по которому он нес свои мутные воды, было выложено гранитными булыжниками. Со временем камни покрылись мхом, позеленели. Весной и осенью, во время дождей, ручей разливался, и по этой причине русло еще в старые времена расширили и углубили. Пробираясь вдоль ограды, Генрих прислушивался к журчанью воды и думал, что было бы здорово прогуляться по асфальтовой дорожке с противоположной стороны ручья, а не красться, точно воры.

– Стоп! Пришли, – сказал наконец Олаф. – Вот эта дыра. Судя по всему, стена пробита недавно. Кому это понадобилось?

Он включил фонарь и первым полез в отверстие.

Ночью старое кладбище выглядело зловеще. Электрического освещения не было, и лишь луна бросала на кресты и надгробья мертвенный свет.

– Жутковатое место, – поежился Генрих.

Луна в эту ночь была ясной и полной, но это только усиливало ощущение тревоги.

– Да, приятного в такой прогулке мало, – согласился Олаф. – Одно хорошо – привидения лишь в сказках бывают… Я не трус, но встретить умершего сотню лет назад бургомистра не хочется.

– Меня также не радует такая перспектива, – вздохнул Генрих. -Но привидения существуют, поверь мне. Я бы многое тебе мог порассказать, да боюсь, ты сочтешь меня сумасшедшим.

Генрих вскрикнул, споткнувшись о надгробье. В этой части кладбища их было особенно много – древних, замшелых, похожих на руины.

– Гляди, шею не сломай, – сказал Олаф, включая фонарь. – Черт бы побрал эти деревья! Ничего не видно. Почему я не взял два фонаря? Вот дурак! Но ничего, ты, Генрих, ступай за мной. След в след.

Старинная капелла выглядела довольно внушительно. Ее выбеленные известью стены светлели в темноте. Олаф и Генрих прошли вдоль стены и остановились перед закрытой дверью.

– Надеюсь, не заперто? – спросил Олаф самого

себя.

Он решительно толкнул дверь. Петли заскрипели, одна из створок неспешно ушла внутрь, открыв черный проход. Олаф осторожно заглянул туда, посветил во все стороны фонарем и с заметным облегчением выдохнул:

– Ни одной живой души. Идем.

– Тут еще темней, чем на улице, – передернул плечами Генрих.

– Да, поэтому будь особенно осторожен на лестнице. Фонарь мой едва светит, а почему – не знаю. Я ведь специально зарядил аккумулятор. Ну, пошли вниз, в подвал, тут даже спрятаться негде.

В подвал капеллы вела полувинтовая лестница. Из склепа, если задрать голову, виднелись колонны, поддерживающие крышу, и жутковатые рисунки на стенах. На одном из них два скелета раскачивали колыбель с младенцем, на другом – скелет вежливо поддерживал за руку подвыпившего гуляку, а с правой стороны от гуляки наигрывал на скрипке второй скелет. У правой стены, почти у самого пола, пустовали четыре ниши. В двух из них и предполагал спрятаться Олаф. Но чем ниже спускался Генрих по лестнице, едва освещенной лучом фонаря, тем меньше ему нравилась эта затея.

«Того и гляди, – размышлял он, – кто-то возьмет да запечатает нас стальными плитами, как мертвецов. Потом кричи не кричи, никто не услышит».

– Ну, вот мы и на месте, – Олаф сбросил рюкзак на пол. – Ты какую нишу выбираешь?

Он посветил фонарем в одну, в другую и вздохнул:

– Места полно. Сразу видно, что под гробы рассчитано.

Генрих вздрогнул, а Олаф, зажав фонарь в зубах, присел перед рюкзаком.

– Один костюм, другой, – бормотал он, вынимая из рюкзака какие-то вещи. – Славная выйдет забава…

– Послушай, Олаф, тебе не страшно? – спросил вдруг Генрих.

Олаф замер, несколько секунд подумал, потом взял фонарь в руку и спросил:

– Честно ответить?

Генрих кивнул.

– В таком случае тебе этого лучше не знать, – сказал Олаф, снова принимаясь за разбор вещей. – А вот и маски. Какую возьмешь – вампира или оборотня?

– Мне все равно, – вздохнул Генрих. – Давай оборотня.

Он взял маску, карнавальный костюм и принялся облачаться.

– Главное, чтобы в конце концов мы не напугали друг друга, – невесело пробормотал он.

Закончив переодевание, Генрих спросил:

– Сейчас лезем в ниши или позже?

– Позже. Клаус с шутниками договорились на полночь. А сейчас только половина двенадцатого. Спрятаться мы всегда успеем: компания – это шум, разговоры. Так ты выбрал гробницу?

Генрих задумчиво посмотрел на ниши, сделал шаг к третьей из них и вдруг услышал шепот на «эхте»:

– Господин Генрих, прошу вас, осторожней. Нас

тут много: того и гляди, растопчете кого-нибудь.

От неожиданности Генрих подскочил:

– Кто здесь?

– Ты что-то сказал? – удивился Олаф.

– Это я не тебе. Погоди минуту, я скоро все объясню, – ответил Генрих и, вглядываясь в темноту, опять спросил на языке Малого Мидгарда: – Кто здесь?

– Это я, Плюнькис… Как замечательно, что вы пришли нам помочь, а то мы едва дышим от страха.

– Наше почтение, господин Генрих, – раздалось со всех сторон. – Теперь уж мы точно не пропадем! С нами сам рыцарь его королевского величества, господин Генрих-Герой. Теперь нам даже Безе-Злезе не страшна, не то что какие-то скрэбы!

– Дай-ка фонарь, – Генрих взял у Олафа фонарик и посветил в темноту. Слабый луч выхватил из мрака несколько десятков древнерожденных. Пятеро гоблинов – зеленых и бородавчатых – обхватили, сгорбившись, руками колени. Они сидели несколько в стороне от остальных бойцов, удивленно хлопали веками яйцеобразных глаз и казались похожими на разбуженных лягушек. Гномы, домовые и глюмы тесно жались друг к другу. Малыши сидели прямо на бетонном полу и закрывались ладошками от внезапного света.

Генрих едва сдержал улыбку при виде этого собрания: у одного домового на груди поблескивала стальная сковородка, у другого – крышка от кастрюли; у нескольких древнерожденных лица скрывались под резиновыми, «пугающими» карнавальными масками. Голову Плюнькиса, а старичок-глюм сидел ближе всех к Генриху, защищала тусклая чугунная кастрюлька, подвязанная за ручки кожаными ремешками. Плюнькис сжимал в руке кухонный топорик для разделки мяса. На длинное пальтишко старичок нашил несколько сотен болтиков и гаек, что заменяло, по мнению старика, кольчужный плащ.

Солиднее всех выглядели гномы: многие из них владели настоящими кольчугами и панцирями, почти у всех на головах красовались взаправдашние шлемы. Каждый гном имел за поясом молот или топор.

– Ого, да вас тут целая армия! – удивленно воскликнул Генрих.

– Это еще не все! – гордо заявил Плюнькис. – Мы разделились: одни устроили засаду у дома Теодора Херрманна, а мы здесь, на старом кладбище. Ведь никто не знает, откуда заявятся зеленые карлики. Но этой ночью им ни за что не пробраться в город!

– Жаль, лучников среди нас нету, – вздохнул один из домовых. – А хорошие стрелки ох как пригодились бы!

– А я кто, по-твоему? – возмущенно пискнул глюм, сидевший около старика Плюнькиса. Генриху лицо маленького глюма показалось знакомым, он напряг память и вспомнил. При знакомстве с Бурунькисом и Капунькисом, когда Генрих и малыши обсуждали старика Каракубаса, Капунькис заметил в окне глюма, разбившего снежком уличный фонарь и едва не получившего за это взбучку от домовых. «Фунькис младше нас и потому особенно любит озорничать. Куда нам до него!» – кажется, так сказал тогда Капунькис.

– Фунькис? – спросил Генрих.

– Я. И учтите, я вооружен! – малыш-глюм с радостным видом показал Генриху два пистолета. – Раздобыть настоящие, к сожалению, мне не удалось, – малыш тяжко вздохнул. – А в оружейной лавке я так ничего и не понял – какие патрончики в какой пистолет залазят. И зачем в них затолкали газ? Такое впечатление, что люди умышленно себе жизнь усложняют выдумками. Все это ерунда! Мои пистолеты шумят не меньше, я пробовал.

Фунькис вскочил на ноги и, выпятив живот, продемонстрировал Генриху широкий детский ремень с двумя кобурами: по черной пластмассе щедро вились золотистые узоры.

– Здорово, правда? – усмехнулся малыш. – А на пряжке у меня звезда. И еще вот, на кобурах, по одной! Так что я – хоть со всех сторон гляди, а хоть с одной – настоящий конвой. Скажешь, нет?

– Угомонись, угомонись, бесстыжий хвастун! И чего мы только взяли тебя с собой?! – замахал на него руками старик Плюнькис. – Совсем не умеешь вести себя…

– А ты, дед, на меня не кричи! – с вызовом пискнул Фунькис. – Я пришел сюда не выслушивать твои наставления, а драться со страшными врагами!

– И чей же ты конвой? – улыбнулся Генрих.

– Собственный! – заявил Фунькис. – И еще индейский. Конвои всегда с индейцами воюют.

– Ковбои, – поправил малыша Генрих.

– Может, и ковбои, – пожал плечами Фунькис. А в упаковке – двадцать четыре круглых пластмассовых обоймы. На целых двести восемьдесят восемь выстрелов! Правда, я уже сто восемьдесят два истратил, тренируясь, но на поганых скрэбов хватит и оставшихся…

– Д ну, Фунькис, немедленно умолкни и сядь на место, – в этот раз к малышу обратился Ильвис. – Забыл об уговоре? Будешь шуметь – отправим домой.

– Так я и испугался вас, господин Ильвис! Никуда вы меня не отошлете – это все враки! Дорог в Малый Мидгард не осталось ни одной! – с вызовом сказал Фунькис и показал гному язык. – А будете при господине Герое орать на меня, так я сейчас пойду на улицу, залезу на могилу и первый вступлю в битву с карликами. Станете вы себе тогда локти кусать, господин предводитель, но это уж не поможет вам прославиться… Малыш хотел еще что-то добавить, но гномы схватили его за одежду и силой усадили на пол.

– Сейчас вот скажем колдуну Мьедвитниру, – пригрозил один из них, – так он тебе рот заколдует, да так, что никогда в жизни слова не вымолвишь.

– Не посмеете! Я не какой-то там гном, чтоб ко мне гномскую магию применять. Я – глюм…

Олаф хлопнул Генриха по плечу.

– Эй, дружище, очнись, тут никого нет, – сказал он. – Что это на тебя нашло? Разговорился сам с собой непонятно на каком языке. Страх темноты подействовал?

Генрих повернулся к Олафу, покачал головой:

– Нет, темнота здесь ни при чем. Ты не поверишь, но тем не менее это правда: прямо перед тобой сидят несколько десятков удивительных существ. Они называют себя древнерожденными, а мы зовем их домовыми, гномами и кобольдами. Я могу говорить с ними и видеть их. Ты – нет. А как тебе доказать, что я не вру, я не знаю.

Глава XVIII НАИЛУЧШЕЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО – ПРИЗРАК

Олаф забрал у Генриха фонарь, несколько минут водил лучом света по стенам подвала, даже в пустые ниши заглянул, потом покачал головой и сказал:

– Фу ты, черт. А я едва не поверил!

– Позволь мне пальнуть! – закричал глюм Фунькис. – Он услышит и сразу поверит. А иначе ничего не поможет – пока пистолеты у меня в руках, люди их не увидят. А грохот услышит каждый, если он не глухой. Ваш приятель, надеюсь, не тугоухий?

– Господин Генрих, – прервал глюма Ильвис, – как странно, что ваш товарищ пришел сражаться вместе с вами, но вам не верит. Он в самом деле храбрец?

Генрих не стал отвечать Ильвису, он улыбнулся и обратился к Олафу:

– Между прочим, Олаф, древнерожденные понимают нашу речь, хотя и предпочитают говорить на своем языке. Только что они спросили меня, храбрец ли ты. Что им ответить?

– Да брось заливать! Никого здесь нет, – хмыкнул Олаф.

Гном Ильвис пробрался вперед, подошел вплотную к Олафу и внимательно посмотрел ему в глаза.

– Я думаю, что он не трус, ваш друг, господин Генрих. Вы в самом деле хотите убедить его? – Он вытащил изо рта трубку.

Генрих покосился на Олафа.

– Думаю, это было бы неплохо.

– В таком случае выключите свет, а своего приятеля предупредите, что сейчас он увидит призрака.

– Призрака? – недоверчиво спросил Генрих.

– Да, призрака барона Фердинанда Крауса фон Циллергута. Отважный барон решил вместе с нами сражаться с врагом. Так вот, если вы хотите…

– Так господин барон здесь, с вами? – Генрих машинально осмотрелся.

– Да, и с ним его друзья Ханс фон Дегенфельд и Ремер из Майнбурга, – сообщил гном. – Они решили вместе с нами защищать Регенсдорф…

– Это хорошая новость, – сказал Генрих, подумав, что пользы в бою от призраков не много – они ведь бесплотны и не могут ни ударить, ни причинить вред. Но, с другой стороны, один их вид способен вызвать панику в рядах противника.

– А что, разве обычный человек может увидеть призрака? – спросил Генрих.

– Но вы же их видите.

Генрих пожал плечами:

– Я и вас вижу. Но это не значит, что любой может вас увидеть.

Перед тем, как ответить, Ильвис несколько раз пыхнул гаснущей трубкой, полез в карман за огнивом, но передумал и сказал:

– Все зависит от самого призрака. Если он желает, чтоб его заметили, он делает это; если же у него подобного желания не возникает, тогда даже мы, древнерожденные, не сможем его увидеть.

Генрих понимающе кивнул и обратился к своему приятелю:

– Олаф, как ты относишься к призракам?

Олаф почесал затылок:

– Как я отношусь к призракам? Хм. Этого я еще не знаю. А почему ты спрашиваешь?

– Друзья предложили мне средство, с помощью которого ты легко убедишься не только в их существо вании, но также в существовании других, не менее удивительных существ. И это средство – призрак.

– Ты хочешь сказать, что я могу увидеть призрака?

Вместо ответа Генрих кивнул. Олаф облизал губы.

– Не переодетого в маскарадный костюм болвана, а грешную душу, обреченную на вечные скитания? Привидение?

– Если не хочешь, забудем об этом, и… – начал Генрих, но Олаф Кауфман перебил его:

– Э, нет. Трусом я никогда не был. Увидеть настоящего призрака – мечта всей моей жизни, хотя понял я это только сейчас. Давай, показывай его.

Ильвис повернулся лицом к стене:

– Господин барон, вы не имеете ничего против того, чтоб показаться другу господина Генриха?

– Ради господина Генриха я готов даже постараться и напугать до смерти кого угодно… – прогудел голос барона.

Олаф вздрогнул, закрутил головой во все стороны.

– Нет-нет, сильно пугать не надо, – сказал Генрих. – Вы просто покажитесь, представьтесь.

– Тогда я попросил бы вас убрать свет, – пророкотал барон. – Не помню, говорил я или нет, но хотя свет ваш искусственный для нас опасности не представляет, однако сходство с солнечными лучами вызывает смутное беспокойство.

Генрих отнял у Олафа фонарь, выключил его и громко произнес по-немецки:

– Господин барон, появитесь, пожалуйста.

В тот же миг на стене за спинами древнерожденных замерцало зеленоватое сияние. Бесформенное пятно на глазах приняло вид рыцарского щита. На щите, в верхней его части, вырисовались еще три щита, каждый размером с книгу: на двух из них замерли, распрямив черные крылья, орлы, а третий щит покрыли четкие синие и белые ромбы. Под нарисованными щитами засиял призыв: «Помоги, святой рыцарь, святой Георгий». Через несколько секунд призыв исчез, а на его месте вспыхнула фосфоресцирующая надпись: «Помоги твоим вечным словам – телу здесь, душе там!» Чередование надписей длилось целую минуту, потом щит внезапно превратился в развевающееся на ветру знамя.

Олаф Кауфман за спиной Генриха громко икнул и пробормотал:

– Провалиться мне на этом месте, если это то, что я думаю.

Знамя какое-то время переливалось всеми цветами радуги, а где-то вдалеке зазвучали тревожные звуки рога, лязг битвы, крики.

Генрих сделал шаг к Олафу и шепнул:

– Ты мне только скажи, и все прекратится.

Олаф прохрипел в ответ что-то нечленораздельное, потом откашлялся и твердым голосом сказал:

– Нет, пусть все идет, как шло. Я отступать не привык… О боже!… Однако же таскать на себе все эти железяки, должно быть, не легко…

И в самом деле, по окончании пышного театрального представления знамя превратилось в закованного в броню с ног до головы рыцаря.

– Господи, да что можно разглядеть через такой шлем? – пробормотал Олаф. – Как же они дрались?

Вслепую?

И действительно, прорезь для глаз была такой узенькой, что господину Краусу приходилось крутить во все стороны головой, чтоб лучше видеть. Наконец, это ему надоело, и он снял шлем.

– Эй, черт вас всех побери! – гаркнул призрак на немецком языке и окинул древнерожденных яростным взглядом. – Кто-нибудь из вас сообразит поднять свою задницу и представить меня другу господина Генриха? Или, по-вашему, бароны должны сами себя представлять?!

Старик Плюнькис поспешно вскочил и ткнул пальцем в сторону призрака:

– Это рыцарь и одновременно барон Фердинанд Краус фон Циллергут…

Олаф Плюнькиса видеть и слышать не мог, и потому барон закончил за него сам:

И верный вассал его императорского величества Людвига Четвертого Баварского! А теперь, когда я представлен с более-менее приблизительным соблюдением этикета, разрешите, господин Генрих, приветствовать вас и вашего неизвестного друга…

Олафа, – сказал Генрих. – Моего друга зовут Олаф Кауфман.

Надеюсь, господин Олаф Кауфман благородного происхождения? – громко и отчетливо пророкотал призрак. Он сделал короткую паузу, не дождался ответа Генриха и, отсалютовав Олафу мечом, продолжил: – Очень рад, что в сию тяжкую для всего Регенсдорфа годину вы проявили истинное благородство и мужество и присоединились к нашему маленькому, но храброму войску. Безмерно счастлив тем, что в такой дыре, как Регенсдорф, еще можно найти образец чести, отваги и рыцарства. А вас, господин Генрих, прошу, хотя вы и не император, возглавить наш отряд на пути к неувядающим подвигам. С готовностью и радостью принимаю ваше командование над собой и клянусь служить вам честно и преданно до последнего дыхания… точнее, до последнего мерцания, – поправился призрак барона. Он наклонил голову и закончил свою напыщенную речь: – Да хранит нас всех Дева Мария.

Призрак опять надел шлем, повернулся к древне-рожденным и скомандовал:

– Знамя внести!

Один из гномов поднял с земли длинный предмет, долго возился с ним, развязывая узелки на шнурочках, наконец, поднял двумя руками над головой, и Генрих увидел необычайно длинное и широкое знамя на коротком древке.

– О боги, с ума сойти! – простонал Олаф.

Глава XIX ЧЕМ ПЛОХИ ШВЕЙЦАРЦЫ

Призрак барона Крауса отсалютовал знамени, потом повернулся к Генриху:

– Швейцарцев на дворе не заметили?

Нет, я никого не заметил, – ответил Генрих. – Вы, как и прежде, полагаете, что виноваты швейцарцы?

А иначе быть не может! – буркнул барон Краус фон Циллергут. – Этих мерзавцев я нюхом чую. Наверняка они и наняли поганых карликов.

Генрих с удивлением посмотрел на барона.

Проспите, а зачем им нанимать карликов? – спросил он.

Ха! – воскликнул призрак барона – Мне ли не знать этих смутьянов? Вечно им неймется, вечно чем-то недовольны. У, плачет по ним пеньковая веревка и крепкий сук! А более всего они плачут по проклятому Рудольфу фон Эрлаху! Тьфу, подлец! Будь, моя воля, самолично повесил бы негодяя!

А кто такой Рудольф фон Эрлах? – неосторожно спросил кто-то из гномов. – Что он натворил?

Он посмел взобраться с толпой глупых крестьян на гору Брамберг, что возле Лаупена! Трус! Ничтожество! А ты спрашиваешь, дурень, что он натворил!

Но что ж плохого в том, что он взобрался на какую-то гору? – не унимался любопытный гном. В темноте Генрих не мог его рассмотреть, но, судя по голосу, гном был очень молод.

Сразу видно, что ты ничего не смыслишь в сражениях, – презрительно сказал барон. – Ну так слушай же, болван. Когда восстали, значит, эти проклятые швейцарцы, а скажу тебе откровенно – давненько началось брожение в их глупых головах… Да прикрой же рот ладонью, болван! – возмущенно крикнул призрак. – У меня все мысли через твой рот вылетают. Не смей зевать, когда барон говорит! Продолжаю рас сказ. И вот когда швейцарская деревенщина так неблагодарно презрела нашего императора и вступила в подлый сговор с Папой Римским, мы, честные рыцари, тут же собрали доблестную армию и двинулись их проучить. Все меня слушают?

Услышав несколько утвердительных возгласов, призрак барона Крауса важно выпятил грудь и громким голосом сообщил:

А этот подлец Рудольф фон Эрлах возглавил заговорщиков! Пес плешивый! Издох бы ты поскорей! – Барон попытался презрительно сплюнуть, но потом вспомнил, что у призраков слюны не бывает, и недовольно поморщился. – А дальше было вот что: наша армия осадила городишко Лаупен. Некоторые умники говорят, что городишко защищало всего шесть сотен человек, но это гнусная ложь. Я был там – в Лаупене собралось несметное число бандитов, а может, и того больше.

Так вы их победили? – нетерпеливо спросил Фунькис.

Видимо барон относился к маленькому глюму снисходительней, чем к остальным, потому что не стал на него кричать.

– Не победили, – вздохнул он. – А почему, спросишь ты? Да потому, что когда наши союзники атаковали главные силы швейцарцев, они, гнусные, стали бросаться камнями. Камнями! Представляешь? Тьфу на вас, швейцарские мерзавцы, и еще раз тьфу. От подобной дикости наши пехотинцы растерялись, а швейцарцы, улучив момент, бросились на них, как звери…

В тот роковой день воля господа оказалась слабее крестьянской подлости. Наши союзники были смяты, развеяны и разгромлены. Остались только мы: рыцарская конница. А так как камней в мире, известное дело, больше, чем фрейбургских пехотинцев, швейцарцы стали метать лишние камни в нас, в благородных рыцарей. Это был ужасный день для меня. Один камень угодил мне прямиком в голову. И хотя ее прикрывал шлем, удар был так силен, что с тех пор меня мучают жуткие мигрени. А все потому, что бросались швейцарцы камнями не в гору, а с горы и, мало того, умышленно выбирали камни покрупнее.

Призрак барона Фердинанда Крауса фон Циллергута на несколько минут умолк, видимо, перенесясь мысленно в те далекие времена, потом снова заговорил:

– Увы, рыцарские головы не предназначены для крестьянских камней. Это низко и подло бросать в благородных господ камнями. Но крестьяне – они и в Швейцарии крестьяне. Откуда им набраться приличий и "обхождения?…

– Тогда вы и умерли? – сочувственно спросил дин из слушателей. – От удара камнем в голову?

Призрак барона дернулся, налился красным сиянием, демонстрируя гнев, и проревел:

– О Матерь Божья! Если бы я умер там, под Лаупеном, то что бы я делал здесь, в Регенсдорфе?! И последнему кретину должно быть ясно, что призраки прикованы к тем местам, где их бренные тела нашли погибель. Лишь только проклятый Королевский Палач может блуждать, где ему вздумается, скорей бы его утащили в ад черти… – барон осекся и в страхе посмотрел по сторонам.

В толпе слушателей раздался осуждающий гомон.

Не к добру, не к добру был помянут перед битвой Королевский Палач, – послышалось со всех сторон. – Как бы барон не накликал беду на всех нас…

Молчите, молчите, не упоминайте это ужасное создание – не ровен час, услышит и заявится…

Так, значит, его так и не смогли победить? – спросил вдруг старичок Плюнькис.

Кого? – непонимающе спросил барон.

Ну этого, Рудольфа фон Эрлаха.

Э, да тут, как я погляжу, одни тупицы собрались! Да если бы его тогда победили, разве смогли б швейцарцы удержать городишко Берн – этот источник смуты? Скажу я вам всем вот что: пока этого подлеца Рудольфа фон Эрлаха не вздернут, в мире порядка не будет. И не надейтесь! А теперь эти мерзавцы, эти гнусные швейцарцы – повсюду. Ну ничего, ничего, они еще поплачут у нас горькими слезами! Император Людвиг Четвертый Баварский им еще покажет, дайте срок.

Слушая барона, Генрих не мог сдержать улыбки. Мало того, что барон Краус рассказывал о событиях многовековой давности, как будто они произошли вчера, так он едва не взрывался от бушующих в нем страстей. «Хорош призрак, ничего не скажешь, – думал Генрих. – Представляю, каким несносным был он при жизни».

– Господин барон, – обратился к фон Циллергуту Генрих, не в силах удержаться от желания проучить спесивого рыцаря. – Мне очень не хочется вас расстраивать, но ваши сведения устарели.

– Что значит устарели? – растерялся призрак.

– Император Людвиг Четвертый умер…

– Как умер? – в ужасе вскрикнул барон. – Когда? Почему мне об этом не доложили?

– Да, умер, – повторил Генрих. – Лет семьсот назад. А что касается швейцарцев, так они теперь имеют свое государство и давным-давно не воюют. Вы напрасно думаете, что это они объявились в Регенсдорфе.

Но барон не слушал Генриха. Он обхватил голову руками и, покачиваясь в метре от земли, громко стенал:

– Ах, какое горе – император скончался! Что ж теперь будет-то? Кто наведет порядок? Кто проучит этих жадных папистов и швейцарцев?

Вдруг барон встрепенулся и, грозно насупив брови, заорал:

– Эй, Ремер из Майнбурга, ты еще здесь, мерзавец?

– Тут я, господин барон. Что вы кричите, будто у вас украли полковое знамя, я не глухой. И обзываться зачем? Я вам не крестьянин-лапотник. – Из стены выплыл еще один призрак – немолодой, ростом под два метра, седыми усами. На плече грозный усач тащил огромный двухметровый меч. Олаф шумно вздохнул.

– Да, Генрих, признаюсь: ты меня убедил. Подумать только – я вижу настоящих призраков! Кто сможет в такое поверить? Как такое возможно? И ведь мало того, что я их, этих двоих, вижу! Ты представляешь? Вижу! Так ведь я еще и слышу их! Эх, как жаль, что я не могу увидеть также тех, на кого кричал этот барон-невежа. Полжизни отдал бы за один взгляд…

– …Да закройте же ему, наконец, кто-нибудь рот! – полным страдания голосом крикнул барон Краус. – Сил моих больше нет. Одно и то же, одно и то же. Ты о чем-нибудь другом можешь говорить? А? Эту историю я выслушиваю от тебя уже в миллионный раз. Господин Ханс фон Дегенфельд, спасите меня от этого пустоголового ландскнехта, один вы на него только и можете повлиять.

В этот раз Ханс фон Дегенфельд сменил фрак на военный мундир времен наполеоновских войн, в котором выглядел весьма эффектно.

Олаф Кауфман негромко присвистнул и пробормотал:

– Или я сошел с ума, или… – он не договорил – призрак, повернувшись лицом к нему и к Генриху, произнес:

– Честь имею представиться, я – Ханс фон Дегенфельд, офицер и один из лучших дуэлянтов своего времени. Не сочтите мои слова за бахвальство, просто я всегда говорю правду вслух.

– Это верно, – кивнул призрак Ремера из Майнбурга. – Нам с господином бароном посчастливилось наблюдать несколько его поединков. Правда, это было давно, когда господин Ханс фон Дегенфельд был еще жив. Уж до чего ловко владеет шпагой – слов нет. В мое время про таких говаривали «пружинный боец». Это потому, что шпаги тогда продавали согнутыми в кольцо, чтоб показать качество клинка…

– И честь для него дороже всего, – с уважением добавил барон Краус фон Циллергут. – Не приведи господь обвинить его во лжи. Я уверен, что в этом случае он заключит договор хоть с самим дьяволом, лишь бы только притянуть обидчика к ответу.

Ханс фон Дегенфельд улыбнулся:

– Господин барон шутит. С дьяволом я не стал бы вести переговоры, даже если б дело касалось моей чести. К тому же я слышал, что дуэли сейчас не в моде.

Генрих внезапно приложил палец к губам: с улицы донеслись громкие голоса и смех.

– Карлики! – испуганно выдохнул глюм Плюнькис. Древнерожденные тревожно зашумели, принялись поспешно подниматься, но Генрих остановил их.

– Нет, это не карлики, – сказал он, взмахом руки призывая всех к тишине. – Это мои одноклассники заявились, хотят…

– Хотят проверить собственную храбрость, забравшись на кладбище ночью, – выступая вперед, перебил Генриха Олаф. – Было бы здорово, если бы вы, господин барон, или кто-нибудь из ваших друзей явились перед ними, когда они соберутся в капелле. – Олаф посмотрел на Генриха, подмигнул ему и закончил:

– Тогда бы они мигом поняли, кто из них чего стоит!

Призраки и древнерожденные посмотрели на Генриха.

– Вы в самом деле этого хотите? – спросил Ханс фон Дегенфельд.

Генрих на мгновение задумался. С одной стороны, ему казалось, что подобная жестокая шутка не совсем красива, но, с другой стороны, представлялся действительно замечательный случай проучить насмешников.

– Хорошо, – кивнул Генрих.– Если вам нетрудно, припугните наших гостей.

– Тогда мы пошли, – прошептал барон и исчез вместе со своими двумя приятелями. Во всем здании воцарилась непроницаемая чернота.