Текст книги "Дитте - дитя человеческое"

Автор книги: Мартин Андерсен-Нексе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 44 страниц)

– Тебе это, как вижу, очень не по сердцу, – заметила фру Ванг, гладя мужа по голове. – Но вы извините меня, если я исчезну на минутку. А Дитте может пока побыть тут!

Она сделала знак мужу, чтобы и он вышел за нею в кабинет.

– Должно быть, они без денег, – шепнула Дитте отцу. – И вот теперь в затруднении, не знают, как быть.

– Право, мы не хотели затруднять… Мы решили заглянуть только на минутку! – Ларc Петер совсем расстроился.

– Они так часто говорили о том, как хорошо было бы залучить вас сюда, и я думаю, им очень неприятно было бы, если бы вы вдруг уехали. Ты, верно, тоже не при деньгах, отец?

– Как бы не так, девчонка! – с облегчением сказал Ларc Петер. – Мы как раз прихватили с собою часть деньжонок Сине, – на случай, если подвернется что купить кстати.

Он вынул бумажку в сто крон и дал Дитте. Бумажник был туго набит, как с гордостью отметила про себя Дитте.

– Да, вот какая у нас богачка мамаша! – радостно взглянул Ларc Петер на Сине. – Но мы, понятно, не станем проедать эти деньги, на них мы заведем какое-нибудь дело!.. Но как же быть теперь с твоими хозяевами?

– Я сама сбегаю в лавку, – сказала Дитте. – Можно мне истратить все? Тогда я бы заодно заплатила лавочнику весь наш долг!

– Правда чудесная из нее вышла девушка? – сказал Ларc Петер, когда Дитте вышла.

– Она и всегда такой была, – сказала Сине. – Мужа бы ей хорошего. Она стоит того.

– Такого вот, как я? – рассмеялся Ларc Петер. – Но я побаиваюсь, что она стала чересчур разборчива.

Вошла фру Ванг. Дитте, должно быть, все-таки сказала ей насчет денег, потому что хозяйка подошла к ним сзади и обняла обоих за плечи. Сказать она ничего не сказала, а только задумчиво погладила Ларса Петера по лохматому затылку, а потом вдруг нагнулась и поцеловала прямо в лысеющую маковку.

– А куда же девались ребятишки? – спросил Ларc Петер, чтобы перевести разговор на другое. Он боялся, как бы фру Ванг не вздумала благодарить.

– Они в саду за домом вместе с нашими, – ответила фру Ванг. – Вы бы поглядели, как быстро они подружились. Поуль и Расмус учат наших копать пещеры. Жаль только, что Кристиана с нами нет!

– А вы и его знаете?.. Да… Он теперь работает по-настоящему. Но, может статься, все-таки вдруг нагрянет к вам, бродяга! Таким уж он уродился!

– И, кажется, не в прохожего молодца, – заметила фру Ванг, смеясь.

– Да, – сказал Ларc Петер, теребя себе волосы. – Пожалуй, что так!

Из дальнейшего разговора выяснилось, что они вовсе не прямо из дому сегодня, а уже несколько дней в дороге, у них взяты с собой и провизия и спиртовка. Они располагались где-нибудь на лесной опушке и варили себе пищу. Прошлую же ночь ночевали у одного хусмана в Ноддебо.

– Как это, должно быть, чудесно! – сказала фру Ванг. – Вот бы и мне сделать такую поездку!

Глаза ее блестели.

– Так за чем дело стало? Взять да и отправиться прямо по дороге куда глаза глядят. Но, само собою, надо привыкнуть к этому, – не привередничать, а мириться с разными неудобствами.

– Это мы умеем оба – и муж и я!.. Да оно и необходимо при наших небольших средствах, – прибавила с улыбкой фру Ванг.

– Да, я уже и то дивился на вас, какие вы оба хорошие люди, – заявил Ларc Петер. – Но теперь-то я лучше понимаю, в чем дело. У людей с добрым сердцем редко остается лишнее – как бы там ни было. Но где же наша лошадь с телегой? – испуганно вскочил он.

Фру Ванг расхохоталась:

– Муж мой с сыном отвели ее на постоялый двор. Мы рассудили, что лучше вам переночевать у нас, чем искать ночлега в городе. Мы вас с удовольствием приютим, если только вы не посетуете на какие-нибудь неудобства.

Ну, что до этого, то Ларc Петер способен был, коли на то пойдет, хоть на вешалке повиснуть да уснуть: сои у него крепкий.

– Но у нас и на уме не было причинять вам такие хлопоты!

Вернулись Дитте с Эльзой, таща целую корзину провизии, а вдали на дороге показался Ванг. Ларc Петер пошел ему навстречу, желая познакомиться с окрестностями. Сине предпочла остаться дома с женщинами.

– Смотрю я и соображаю – как же это так: по ту сторону шоссе земля так хорошо обработана, а по эту совсем запущена? – спросил Ларc Петер, когда встретился с Вангом.

– А это все земельная спекуляция виновата, – объяснил Ванг. – Стоит лишь дельцу остановить свой взгляд на каком-нибудь участке, как тот становится словно проклятым с тех пор, ничего на нем не растет.

Они шли вместе вдоль полей. Ларсу Петеру показалось сначала, что Ванг человек не очень общительный и совсем не такой открытый и простой, как его жена; чего доброго, важничает! На самом же деле Ванг просто больше слушал и наблюдал, чем говорил, но теперь, с глазу на глаз, он оказался довольно разговорчивым и остроумным. Он, видно, хорошо разбирался в общественных вопросах и не очень-то церемонился в своих суждениях, – да и к чему было это делать, по мнению Ларса Петера. «Великие мира сего» не внушали Вангу никакого почтения.

– Это мы за них думаем! – сказал он напрямик.

Ларс Петер и сам понимал, что он и все ему подобные работают за «великих мира сего», эта мысль давно запала ему в голову, но то, что сказал Ванг, поразило его своей новизной.

– Да, если вы за них думаете, а мы работаем, то но много же им самим остается делать! – сказал он со смехом.

– Как же! А брюхо себе набивать? – серьезно возразил Ванг.

Как-то странно было слышать такие сильные выражения из уст этого тихого человека, но недаром же говорится, что тихие воды – самые глубокие!..

С балкона виллы замахали им платками и закричали, приглашая к обеду. Стол был накрыт в столовой по-парадному: на нем стояли цветы и вино. Ванг поставил старое дубовое кресло, с высокой спинкой и витыми ручками, у того конца стола, где обыкновенно было его место.

– Здесь вы сядете, Ларc Петер, – сказал он, глядя на гостя почти с сыновним восхищением.

Да, это было настоящее почетное место, и Ларc Петер не знал, куда деваться от смущения, когда уселся.

, – Такого почета я еще в жизни своей не удостаивался, – сказал он тихо.

Настроение за обедом было самое праздничное, дети болтали и смеялись. Вангу это нравилось. «За столом дети – хозяева», – говорил он.

Ларс Петер сразу заметил, что Ванг обедает, держа малыша на коленях.

– Да, иначе мне и обед не в обед, – объяснил Ванг.

– Совсем, как, бывало, тебе, отец! – сказала Дитте, влюбленными глазами посматривая то на одного, то на другого. От радости на щеках ее расцвел румянец.

– Да, я, бывало, тоже… – отозвался Ларc Петер, с завистью глядя на Ванга. – А вот теперь не стало у нас малышей в доме, некого мне сажать к себе на колени. Эти щенки считают себя взрослыми. Но мать мне обещала подарочек к рождеству, а за то я должен бросить жевать табак!

Сине покраснела, стала еще румянее.

– Боже мой, нас ведь тринадцать за столом.

Все расхохотались – и старшие и дети, – так это вышло забавно.

– Да, мать у нас суеверна, – сказал Ларc Петер. – А вот я, слава богу, никогда этим не отличался!

– Это у вас родовая черта, – заметил Ванг и поднял свой стакан с вином. – Ваш род никогда не страшился темных сил, оттого люди всегда и преследовали вас. За здоровье тех, в ком нет суеверия, но есть вера! Мы верим в людей, а не в привидения и всякую чертовщину!

Фру Ванг тоже подняла свой стакан.

– Это потому, что вы оба живете будущим, обожаете детей, – сказала она обоим мужчинам. – А я предлагаю выпить за здоровье Сине!

– Едем сегодня вечером в Тиволи. Но только взрослые! – предложил Ванг.

– Ага! – довольно смело заявил Фредерик. – Стало быть, и я поеду!

Фру Ванг засмеялась. Ее словно кто щекотал все время, так много она сегодня смеялась по сущим пустякам.

– Надо подумать о том, кто же останется с детьми! – сказала она озабоченно.

– Я присмотрю за ними, – ответила Эльза. – Все равно я слишком устала, чтобы ехать с вами.

– Ты, дитя? – воскликнула фру Ванг, словно с облаков упала.

– Да ведь она у нас за хозяйку была несколько лет, одна-одинешенька со всем справлялась! – с гордостью пояснил Ларc Петер.

. – Так вот вам мой план, – сказала фру Ванг, – сегодня вечером мы, взрослые, едем в Тиволи, а завтра днем Дитте поведет родителей и всех детей, включая наших, в Зоологический сад и город им заодно покажет. Потом вы вернетесь сюда, поужинаете с нами, переночуете опять и уже послезавтра уедете.

– Нет. И я хочу в Зоологический сад! Недоставало только, чтобы я дома остался! – сказал Ванг с самым обиженным видом.

– Ну, так и я не отстану! – заявила фру Ванг. – Но тогда уж не прогневайтесь, ужин будет очень поздний!

XVIII

ДИТТЕ СРЫВАЕТ РОЗЫ

Наконец наступило и настоящее лето. Жара стояла такая, что прямо видно было, как горячий воздух струится сверху волнами, стелется над землей так, что просто рябило в глазах. Только детям жара была нипочем. Они валялись на траве, уплетали зеленый крыжовник, красную смородину и болтали. Презабавно топали друг за дружкой четверо детишек в деревянных башмаках, мал мала меньше, каждый старше другого на один год. Фредерик укатил на велосипеде купаться.

Фру Ванг и Дитте сидели за шитьем на открытой веранде, под кабинетом Ванга. Слышно было, как он там расхаживает и возится со своей трубкой. Вот он выколотил ее о перила балкончика и вернулся к себе. Обе женщины молчали, прислушиваясь к его шагам. Так он мог шагать целый день, мог и повозиться с чем-нибудь, даже поболтать и все-таки думать при этом свое. Внутренняя работа шла в нем независимо от внешнего мира; это вид-по было по выражению его глаз, – Ванг напоминал лунатика. И не следовало его будить. Фру Ванг в шутку называла его «одержимым».

Они шили для Дитте платье из муслина в цветочках, случайно купленного фру Ванг очень дешево. Женщины проворно работали иглою. Из-за жары обе надели туфли на босу ногу.

– Заодно чулки побережем! – пошутила фру Ванг.

– А разносчики-то? – возразила Дитте колеблясь.

– Ишь, какая важная дама, – поддразнила ее фру Ванг. – Очень нам нужно считаться с разносчиками! Да ведь они будут думать, что на нас шелковые чулки телесного цвета. Теперь в моде такие, чтобы похоже было на голые ноги.

На балкончик опять вышел Ванг, выколотить трубку.

– Только не на обновку нашу! – окликнула его снизу жена.

– Ах, извините! – Он перегнулся через перила, чтобы взглянуть на них, потом спустился вниз. – Как мило вы сидите тут и работаете, словно две добрые сестрички! И совсем забыли про несчастного хозяина дома! Чаю сегодня так и не дадут? А ведь жарко! – сказал он, весело поглядывая на обеих.

Дитте отбросила работу и вскочила.

– Ой, что же это я, совсем память потеряла! – воскликнула она и побежала в кухню.

– Или о женихах замечталась! – шаловливо крикнула ей вслед фру Ванг.

– Настоящий ребенок! Но как к ней идет это мечтательное выражение лица! Право, можно влюбиться!

– Я бы и влюбилась, будь я мужчиной, – серьезно промолвила фру Ванг.

Дитте, стоя в дверях кухни, спрашивала:

– Дети! Дети! Чего хотите: чаю или крыжовенного киселя?

– Киселя! – отвечали они. – Только не процеженного, а с кожуркой!

– Так бегите в беседку!

Голос Дитте звучал так звонко и весело. Скоро она принесла чай.

– Как тебе нравятся наши новые чулки? – фру Ванг выставила ногу. – И сам бы мог, кажется, заметить да сказать что-нибудь!.. Шелковые!

– Красиво! – ответил Ванг. – Только ведь они чертовски дороги!

Обе женщины расхохотались.

– Ах ты, простак! А еще говорят, что поэты…

Ванг запрокинул голову жены и заглянул ей прямо в лицо:

– Что говорят о поэтах?.. И что мне за дело до этого?

– Разве ты не поэт?

– Я – живой человек! Вот и все, но этого и достаточно. Все по-настоящему живые люди вместе с тем и поэты.

– Ну, я тоже настоящий человек, хоть и не поэт!

– Ты балаболка, настоящая балаболка! – Он поцеловал жену в глаза и ушел.

– Он не любит, когда его называют поэтом, – сказала фру Ванг вполголоса. – Он терпеть не может искусства и художников, как вы, может быть, заметили. Называет их парикмахерами. Сам он выбивается из сил, чтобы писать правду, одну неприкрашенную правду. Неужели это в самом деле так трудно? Но он говорит, что все мы начинены фальшью и должны учиться у простого парода.

– У нас? – с ужасом воскликнула Дитте. – Но мы понятия не имеем о том, как надо сочинять!

– Пожалуй, именно поэтому… Не знаю хорошенько. Ванг ведь все больше молчит. И не подумаешь, что он бунтарь, правда? Но за ним следят, поверьте. И непременно забрали бы, если бы могли. Пока его книги только замалчивают, насколько можно, по… дайте срок, о нем скоро заговорят… Они отнимут его у меня, Дитте!

– За то лишь, что он стоит за бедняков?!

Дитте понять этого не могла и широко раскрыла глаза.

– Беднякам принадлежит будущее! Они хотят либо сбросить с себя лохмотья, либо нарядить в лохмотья богачей. А если что-нибудь начнется, муж вмешается… я уверена! О Дитте, ничего в мире не пожалела бы я для него!

Фру Ванг наклонилась над столом и положила голову на руки. «Какие у нее красивые руки! И вся она такая красивая, милая!» – думала Дитте, стоя над нею и осторожно гладя густые темные волосы. Она ничего не поняла, но ей так хотелось утешить фру Ванг. Прибежал кто-то из детей, чтобы показать что-то, и фру Ванг засмеялась и опять стала прежней.

Дети беспрестанно прибегали – то один, то другой. Инге ловила божьих коровок, поднимала кверху на кончике пальца и пела им песенки, пока они вдруг но оживали и не улетали, неожиданно расправив крылышки. Карапузик приплелся показать толстого розового червяка, который извивался у него в смуглом кулачке.

– Вкусно! – заявил он, хотя в рот положить червяка вовсе не собирался, а хотел только испугать мать и Дитте, чтобы они завизжали от страха.

– Ты перестанешь дразнить нас, разбойник? – грозно сказала мать.

Дитте ничего не слышала и не видела, впав в глубокую задумчивость. Она вспомнила свое детство. В какой нищете они жили! Сколько ни бились, из нищеты не вылезали. Словно злой тролль пожирал за ночь все, что они успевали наскрести за день. И вот нашелся человек, который осмеливается высказать правду… Сами бедняки ведь не умеют! А его за это в тюрьму! Дитте затрепетала от ужаса и безграничного восхищения.

– Ну, что же, пойдем примерим? – расслышала она голос фру Ванг.

Они пошли в спальню, там было зеркало. Дитте сняла с себя платье. Белые руки заблестели на солнце, щеки горели, во взгляде еще читались мысли, навеянные тем, что она сейчас слышала. Дитте стояла, подняв руку, пока фру Ванг что-то прилаживала на ней.

– Вы ни дать ни взять сказочная принцесса, которую наряжают на бал! – сказала фру Ванг, повертывая ее кругом. – Сидит отлично, да и немудрено – фигура у вас чудесная. Бегите теперь к моему мужу и покажитесь!.. Ты погляди только, какая у нас Дитте нарядная! – крикнула она.

Дверь у Ванга стояла настежь из-за жары. Дитте вошла, вся пунцовая от радости и смущения.

– Да вы прелесть какая нарядная и красивая! – сказал он, любуясь ею. – Это надо отпраздновать! – Он взял ее за талию обеими руками и высоко приподнял к потолку. – Теперь вы должны угостить нас шоколадом! – весело прибавил он.

Дитте не могла оторвать от Ванга глаз. У нее голова кружилась. Какой же он сильный, и вообще… Его очки поблескивали, а за ними, как за оконными стеклами, в глубине самых зрачков таилось одиночество тюрьмы… Теперь и Дитте разглядела это. Она соскользнула прямо в его объятия, прижалась, закрыв глаза, губами к его губам и кинулась бежать по лестнице.

Дитте потом и сама не знала, она ли поцеловала Ванга или он ее, но, во всяком случае, она ни на что на свете не согласилась бы променять этот поцелуй. Она вообще не желала никакой перемены: все вокруг казалось ей насыщенным такою теплотою и сладостью, все предметы излучали сияние любви. Каждый день и ночь были чудом, опьяняющею грезой. Она открывала глаза по утрам с радостною уверенностью, что ее ждет день, полный счастья, и закрывала их по вечерам, до краев переполненная ожиданием чего-то необычайного, чудесного. она мысленно обнимала все бытие, и оно, в свою очередь, заключало ее в свои объятия.

Дитте родила ребенка, но никогда еще но отдавалась мужчине по любви. Ею двигали чувства материнской нежности и самопожертвования, но только не любовные. Это чувство еще не просыпалось в ней до сих пор. Но какая-то неведомая сила разбудила его; сила эта постучалась в сердце Дитте не за тем, чтобы взвалить на нее новое бремя, но чтобы увлечь ее легкой, чудесной игрой. В ее душе давно смутно звучали нежные мелодии, теперь громко запела вся ее кровь. Казалось, что поет целый хор, бесконечное праздничное свадебное шествие, и сердце ее резво прыгало и порхало, словно пташка. Дитте приходилось крепко прижимать его рукою, чтобы заснуть.

Без рассуждений, без колебаний отдалась она чувству любви. В ее душе не было места никаким расчетам. Она полюбила Ванга, он полюбил ее, больше она ни над чем не задумывалась. Дети стали ей еще милее, а ее преданность фру Ванг была беспредельной.

В уме Дитте, однако, нет-нет да и мелькал вопрос: подозревает ли что-нибудь фру Ванг? Случалось, что фру Ванг гладила ее по щеке с какой-то особенной искоркой во взгляде, словно желая сказать: «Я знаю больше, чем ты думаешь!» Случалось это, когда Дитте возвращалась из города с последним вечерним трамваем и Ванг выходил встречать ее на остановку. А однажды, когда Дитте принесла в кабинет Ванга букет полевых цветов, фру Ванг, обняв его за шею, промолвила:

– Видишь, мы обе за тобою ухаживаем!..

Теплые, мягкие руки фру Ванг всегда притрагивались к тому, с кем она говорила, чтобы или подчеркнуть, или смягчить своим прикосновением сказанное.

Дитте оставляла мелькнувший у нее в уме вопрос без ответа. К ней лично фру Ванг никогда еще, кажется, не была добрее и нежнее, чем теперь. Они жили совсем как две сестры. И Дитте не думала ревновать фру Ванг.

Одного только боялась Дитте, чтобы Ванг не переменился к жене. Но он продолжал оставаться все тем же тихим и любящим мужем. Он стал как будто еще молчаливее, но от всего существа его веяло такой внутренней, здоровой силой, которая покоряла их всех. Прямо непонятно было, что он так мятежно настроен против общества, – его домашние не слыхали от него ни единого слова недовольства.

Для Дитте настала пора счастья, сначала безмятежного, а затем, – после того как ей раз утром показалось, что глаза у фру Ванг заплаканы, – пора счастья, смешанного с отчаянием. Может, это ей только показалось, а может быть, это просто подсказывалось ей нечистой совестью, смутным чувством вины. Во всяком случае, это заставило ее как бы задуматься. Потом она снова отдалась своему чувству, но полноты счастья уже не было. Его как бы окликнули, окинули пытливым взглядом, и оно перестало быть прежним, часто казалось. горьким счастьем или сладостным грехом. Дитте могла чувствовать себя порой счастливейшим, беззаботнейшим существом в мире, и вдруг откуда-то набегали тучи, заволакивая безоблачный горизонт бытия, и жизнь приобретала болезненную, греховную сладость. Дитте то плакала, то смеялась, то гордилась, – она была горда тем, что ее полюбил человек с возвышенной душой, с большим умом и женатый на такой милой женщине.

Иногда Дитте ходила как в блаженном полусне, бездумно воспринимая внешние впечатления, словно сквозь густую пелену. Но едва мысли начинали свою работу, она вся холодела от страха. Ведь каждый раз ей приходили в голову новые мысли о вещах, над которыми она раньше не задумывалась. Ее можно было упрекнуть не просто за чувство любви, а за грешную любовь. И грех был не в том, что она отдалась свободно, не связывая себя узами брака, но в том, что отдалась женатому человеку. Нет ничего позорнее для молодой девушки, как вступить в связь с женатым мужчиной, – стало быть, Дитте себя опозорила! Узнай об этом ее односельчане, ей нельзя будет показаться к себе на родину. Ребенка ей простили, а этого не простят. Ларсу Петеру нельзя будет оставаться там больше, а детям… вот когда им, бедняжкам, действительно пришлось бы тяжело.

Дитте таила свое горе про себя, только счастье делила с другими. Муки от этого не становились легче, напротив, одиночество обостряло их. Что, если фру Ванг узнает?.. Каково будет ей, милой, доброй?.. Ведь еще, будь она жестокой, злой, тогда бы не было так больно причинить ей страдание! Порою Дитте положительно не смела взглянуть в глаза фру Ванг, а когда решалась делать это, то сразу опускала свои; что может быть ужаснее предательства! Часто казалось ей, что фру Ванг знает что-то, читала это на ее лице, чувствовала по тону ее голоса. Ужас охватывал тогда Дитте. И все-таки она была счастлива, – дни проходили в блаженном опьянении, в тумане сладких, горячих грез и в страстном ожидании ночной темноты.

– Как должно быть тяжело, когда приходится прибегать к мраку, чтобы скрыть свою любовь, – сказала фру Ванг, гладя белье и задумчиво посмотрела вдаль. А Дитте рада была, что мрак дарил ей счастье. Бежать она не могла, этого ей и на ум не приходило.

Однажды утром они вместе готовили на кухне. Дитте чистила рыбу над раковиной у окна. На дворе шел дождь, дул холодный осенний ветер. Ванг расхаживал наверху в своем кабинете; стало быть, работал. Удивительно, как все претворялось у него в труд – никогда не работал он с таким жаром, как этим летом. «Вдвойне трудится», – сказала однажды фру Ванг с невинной улыбкой, но с особым ударением, которое заставило Дитте насторожиться и призадуматься.

– Вот оно и прошло, это лето! – проговорила фру Ванг, стоя у плиты. – Удивительное было лето!

Дитте хотела ответить, но слова застряли в горле, ее бросало в жар. Она не смела обернуться и еще ниже нагнулась над раковиной. Вот оно, вот оно… приближается!

Фру Ванг отошла от плиты, поставила что-то на кухонный стол, взяла другое, но осталась стоять на месте. Дитте не отрывалась от своего занятия и не поворачивалась, чтобы хозяйка не заметила ее слез. Вдруг она почувствовала на своем плече руку фру Ванг – успокаивающее прикосновение.

– Дитте! – медленно проговорила фру Ванг.

– Что? – Дитте отерла ладонью глаза, но взглянуть на фру Ванг не могла.

– Мы больше не в силах продолжать так, Дитте! Никто из нас не в силах вынести это! И я тоже.

Дитте повернула к фру Ванг свое мокрое от слез лицо и беспомощно посмотрела на нее.

– Я ведь не сержусь, Дитте! – сказала фру Ванг, усмехаясь, но нелегко, видно, было ей выдавить из себя этот смех… – И за что мне сердиться! Но здесь в домене могут быть две… Ни я не в силах… ни вы.

Она прислонилась головой к плечу Дитте.

– Я давно… собиралась отказаться! – с плачем ответила Дитте. – Я так сожалею об этом!

– Ну, ничего… что же делать, – сказала фру Ванг тоном утешения. – Чему быть, того не миновать. Странно только все это вышло… так запутанно. Вы – я… наверху – внизу… – Она опять рассмеялась, на этот раз своим обычным звонким смехом. – И как тебе приходилось прокрадываться, бедняжке!.. – Она взяла Дитте за голову и поцеловала. – Но за обед мы сядем с веселым лицом! Ни ты, ни я сцен не любим!

– Нет, уж лучше уйти сейчас же, сию минуту!..

– А вещи твои, дитя? – Фру Ванг поколебалась с минуту, потом принесла сверху пальто и шляпу Дитте – Ну, раз, по-твоему, лучше уйти сразу, ступай. Но сначала простись с Вангом хорошенько!

– Нет! Нет! – с отчаянием отмахнулась Дитте. Она едва на ногах держалась.

– Ты можешь отправиться в общежитие Высшей народной школы, – сказала фру Ванг, застегивая на ней пальто. – Я после обеда соберу и привезу тебе твои пожитки. И помни, мы с тобой друзья навсегда!

Она проводила Дитте за порог.

– Постой! – Фру Ванг сорвала крупную красную розу. – Это тебе последняя роза из нашего сада.

Она осталась стоять на кухонном крыльце, махая Дитте вслед белым носовым платком.

Но Дитте, не оглядываясь, вся в слезах, спешила уйти; последний конец пути до трамвая ей пришлось бежать бегом, и, только стоя на задней площадке ужо двигавшегося полным ходом вагона, она заметила, что потеряла розу.

XIX

СОБАКА

Барин, еще не совсем одетый, вышел в столовую, где Дитте была занята утренней уборкой.

– Желудок у Скотта действовал? – тревожно спросил он.

– Не знаю, – коротко ответила Дитте.

– Он не просился на двор?

– Нет.

Старый охотник засеменил в спальню. Походка и осанка его еще сохраняли следы военной выправки.

– Удивительно, – послышался его голос в спальне, – я сам два раза гулял с ним ночью. Вероятно, он нездоров!

Со стороны барыни ответа не последовало.

Потом барин вошел снова, уже в зеленой домашней куртке, взял из буфета графинчик с портвейном и велел Дитте принести сырое яйцо.

– Ну, дадим Скотту его утреннюю порцию, – сказал он, размешав желток в рюмке портвейна.

Собаку выманили из-под стола, где она спала на коврике. Вид у нее был такой, словно она укусить собиралась. Дитте пришлось силой разжать ей пасть, а барин влил туда питье. Собаку тотчас же вырвало.

– Должно быть, катар желудка! – сказал барии. – У него запах изо рта. Очевидно, катар желудка. Амалия! – крикнул он в открытую дверь спальни.

– Не от шерсти ли это пахнет? Длинношерстные собаки всегда воняют, – сказала Дитте.

Старик уничтожающе взглянул на нее и с обиженным видом опять засеменил в спальню.

– Надо посадить его на диету, – услышала Дитте его голос. – Возьми-ка поваренную книгу для собак, Амалия. И, пожалуйста, не предоставляй это опять прислуге. Простонародье совсем не жалеет животных!

Дитте горько улыбнулась. Да, Скотта она не особенно жалела.

После обеда старый барин обыкновенно сам выводил Скотта на прогулку, но часто не в силах был идти из-за ревматизма, и тогда приходилось Дитте гулять с собакой по бульвару. И Дитте всякий раз казалось, что конца не будет этой получасовой прогулке. Сладу не было с собакой. Она рвалась с цепи, лаяла, тащила Дитте от столба к столбу.

– Вы только следуйте за нею, – говорил барин, который в первые дни сам ходил с Дитте, чтобы научить ее, как следует водить собаку гулять. – Ему надо предоставить полную свободу двигаться, куда он хочет. Только держите покрепче цепь, чтобы он не вырвался от вас.

Не было ни одного столба, к которому бы Скотт сначала не принюхался, а потом не приложил своей ленты, – к величайшему конфузу Дитте. Она рада была, когда дни стали короче, – в сумерки не так заметно было ее с собакой.

Когда она возвращалась, первым вопросом старого охотника было:

– Действовал у него желудок?

Если ответ был отрицательный, старик места себе, не находил от тревоги.

– У него запор! Бедный Скотт! Плохо тебе? – спрашивал он.

А барыня иронически улыбалась:

– Ничего у него нет! Сегодня утром он кинулся и укусил человека, который принес пакет. Пришлось дать ему пять крон на починку – Скотт разорвал ему брюки.

– Значит, у человека был подозрительный вид. Уж будь уверена, у него есть что-нибудь такое на совести! Скотт никогда не кидается на порядочных людей. Правда ведь, Скотт? Пять крон… черт побери! Ты бы лучше за полицией послала; может быть, он сразу бы и сознался во всем.

Барыня ни за что не хотела помогать, когда Скотту ставили клизму, давали касторку или крепительное лекарство. Она прямо говорила:

– Нет уж, спасибо! – и уходила к себе.

Волей-неволей приходилось возиться с собакой Дитте.

Не очень это было весело, но вообще местом она была довольна.

– Пусть бы сбежал или что другое с ним случилось, – сказала как-то барыня, когда они были вдвоем с Дитте. – Не можете ли вы как-нибудь устроить это? Я бы не огорчилась.

– Отчего бы господам не взять лучше приемыша? – спросила Дитте.

– Барин до смерти не любит детей! И, откровенно говоря, рискованно брать приемыша из бедноты. К ним так пристает все дурное… если даже берешь их оттуда совсем маленькими. Но, повторяю, вы преспокойно можете упустить Скотта. Я вам за это головы не сниму.

Случалось, что собака вырывала у Дитте из рук цепь и удирала. Тогда Дитте принуждена была ходить по улицам и ждать – иногда часами, – пока Скотту заблагорассудится вернуться. Прийти домой без него она не смела.

Однажды вечером она бегала по бульвару и вполголоса конфузливо призывала собаку. Из переулка вышел молодой рабочий.

– Вы шотландскую овчарку кличете, барышня?

– Да, – смущенно ответила Дитте.

– Она бегает там по переулку, барышня, – сказал он. – Я сейчас поймаю ее.

– Берегитесь! Она кусается! – в страхе крикнула Дитте.

Но он уже исчез в одном из переулков. Затем она услыхала, как он там свищет и зовет собаку. Вскоре он привел Скотта, который прыгал и ласкался к нему.

– Видите, он ничего мне не сделал, барышня! Меня никто не тронет!

Фуражка у него была сдвинута на затылок, и он так весело смеялся. Засмеялась и Дитте, она была благодарна парню, к тому же он был хорош собой.

– Да, похоже на то! – сказала она.

Он проводил ее до дверей.

– Вы когда бываете свободны? – спросил он, подавая ей руку.

– По четвергам, – ответила Дитте и бегом кинулась по лестнице. – С семи часов! – крикнула она, запыхавшись, уже с верхней площадки.

Дитте с радостью ждала четверга. Она была одинока, и ей так хотелось пойти с кем-нибудь повеселиться, хотелось, чтобы за ней поухаживали немножечко. Перемывая посуду в четверг, она запела так громко, что барыня вышла и шикнула. А как только все было убрано, Дитте пошла к себе наряжаться. Она всегда бывала аккуратно одета, но сегодня нарядилась в свое лучшее платье, чтобы быть покрасивее. И вдруг ее неприятно поразила мысль: да придет ли он? Пожалуй, нашел себе за это время другую! Все они таковы! И узнает ли она его? Она едва успела взглянуть на него мельком.

Но он уже стоял у подъезда и ждал ее. Сначала снял фуражку, потом поздоровался за руку.

– Спасибо, что пришла! – сказал он и тут же обнял и поцеловал ее. – Меня зовут Георг Хансен. Я маляр. А тебя как зовут, моя красавица?

Дитте засмеялась, ответила, и они, словно век были друзьями, под руку пошли на танцульку.

Дитте не пришлось разочароваться! Он оказался гораздо красивее, чем она представляла себе: стройный, с уверенной осанкой. Одет он был не богато, но платье сидело на нем ловко. В сущности, он не похож был на рабочего. Тонко очерченное лицо, слегка впалые виски, волнистые, но не густые черные волосы и необыкновенно умные глаза. И танцевал хорошо! Но Дитте доставляло почти такое же удовольствие сидеть и глядеть, как он танцует с другими. Он казался настоящим кавалером; любая девушка охотно шла танцевать с ним. И его сразу можно было различить среди танцующих пар, – его дамы так и сияли улыбками.

Многие кавалеры были одеты лучше его. Когда он очень уж расплясался, у него отстегнулся воротничок, видимо, пристегнутый прямо к шерстяной фуфайке. И манжеты то и дело выскакивали из рукавов; стало быть, сорочки на нем не было. Но все-таки он был первым кавалером в зале.

И деньги в кармане у него водились! Он то и дело звал Дитте в буфет и угощал ее. В сущности даже не к чему было так часто, но все-таки она была очень довольна. Это они первый вечер веселятся вместе, потом она научит его быть благоразумнее!