Текст книги "Дама в палаццо. Умбрийская сказка"

Автор книги: Марлена де Блази

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Глава 22
СИНЬОРА, ВАЛЬС ЗАКАЗЫВАЛИ?

До начала тура оставалось всего несколько дней, и я, зная, сколько раз, чтобы раздобыть продукты для изысканного ужина, придется метаться по округе или дожидаться грузовика доставки – не говоря уже о времени, нужном на приготовление и выпечку, – сидела у огня в гостиной с бокалом «Вин Санто» и сомневалась в мудрости своего замысла устроить торжественный прием с «черными галстуками и нарядными платьями» в последний вечер. Я листала страницы записной книжки с адресами и телефонами – тайными путеводными нитями к своим излюбленным и неизменно капризным поставщикам. Это был не просто справочник: каждый адрес – сонет, сложный ряд инструкций, включающий, например, телефон и адрес матери сыродела из Калабрии, или бывшей жены колбасника из Фолиньо, или кузины бывшего любовника торговки шафраном в Навелли, или соседей, на случай, если хозяина или хозяйки не окажется дома или телефон отключат за неуплату, как случилось однажды. И указания, в какой день недели стоит звонить этим детям природы, чтобы застать их более покладистыми. Я давным-давно научилась отыскивать запасные пути к их логовам. Как потерта эта красная кожаная книжечка, перевязанная широкой черной тесемкой, с выпадающими, исчирканными страничками, между которыми вложены сухие цветы, травы и листья, а кое-где винные этикетки и рецепты, записанные подтекающими черными чернилами на бумажной салфетке. Сколько вложено в нее напоминаний о том, чего я никогда не забуду. Я начала вести ее с первых поездок по полуострову, так что теперь это скорее карта, чем адресная книга. Где бы в Италии я ни оказалась, я могу позвонить по одному из телефонов, и найти друга, и, по всей вероятности, место за его столом. Кроме того, где бы меня ни одолело желание что-то приготовить, я первым делом подберу надежные хорошие продукты. Так, с книжкой под рукой, я и составляла меню.

В каждом блюде, конечно, будет свой смысл. Закуска будет напоминать о перовом ужине, в котором человек сам принял участие, для которого что-то приготовил. Пастухи каменного века уже были в некотором роде сыроделами, варили часть дневного удоя над костром из хвороста, отставляли его и каждый день подливали кипяченое молоко, пока не наполнится сосуд, пока не накопится достаточно молочной кашицы, чтобы вылить на асфодели, фиговые листья или сосновые иголки, а потом, накрыв и спрятав в пещере или завалив камнями, оставить созревать в предвкушении будущего ужина, которым когда-нибудь полакомятся, закусывая сочным куском медовых сот или сорванной мимоходом грушей. Подсаливая сыр, противопоставляя его сладости сот или груш, пастух, сам того не зная, стремился усилить оба вкуса. И, составляя такой относительно сложный ужин, он утолял голод полнее, чем одним только сыром. Или только медом или грушами. Первые пастухи были настоящими гурманами, на ходу собирая приправы и лакомства с мыслью об ужине.

Для первого блюда я накатаю толстой грубой пасты, почти священной для умбрийского ужина, и приправлю густым блестящим соусом из крупных мясистых оливок. Когда-то его готовили из переспелых маслин, опавших на землю до начала сбора. Собирать побитые, но драгоценные плоды поручалось детям. Они набивали мешки и карманы и доставляли сокровища к дверям кухни. Размяв маслины деревянным пестиком, чтобы избавиться от косточек, хозяйка вываливала их в ступку и растирала с горстью диких трав.

Главным блюдом будет то, которое любила Флори. Когда я впервые угостила ее, она назвала его una tenerezza di maiale – нежность окорока. Оно стоит на двух столпах умбрийской и тосканской кухни – винограде и домашней свинине. Достаточно сложное в приготовлении, оно будет особенно приятно после пастушеского ужина и скромной пасты. Для того, чтобы сухие приправы проникли в белое мясо, свинину нужно натирать им два дня. Потом долго выдерживать в духовке на медленном огне, на время оставить в покое и наконец торжественно внести огромный окорок в столовую, оставляя за собой сытный съестной дух, встречавший древнего мужчину, вернувшегося к домашнему очагу после дня на войне, в поле или в иных местах, после которых телу нужна пища и покой.

И под конец – неумеренно сладкое блюдо, гармония трех частей, не имеющая никакого исторического или гастрономического значения, кроме того, что я его люблю. Люблю есть все три части вместе: джелато из бурого сахара, взбитого до шелковистой консистенции с оливковым маслом первого отжима и поданного с ломтиками засахаренного красного апельсина. Потом я обойду стол с подносом свежеподжаренных fritelle alia sambuca – маленьких, хрустящих, присыпанных сахарной пудрой ягод черной бузины – самбуки. Я, наевшись ими еще на кухне, скромно присяду за стол, попивая налитый Фернандо мускат. «О, нет, спасибо. Ешьте-ешьте. У меня никогда нет аппетита, когда я готовлю. Вы же знаете, как это бывает».

Закуска

Обжаренные на сковородке зимние груши с пекорино и фокаччо с грецкими орехами

Первое блюдо

Umbrichelli con Olivada

Второе блюдо

Окорок с пряностями, запеченный на медленном огне в красном вине с черносливом

Запеченная каштановая полента

Десерт

Джелато из темного сахара с засахаренными красными апельсинами

Теплые оладьи с самбукой

Просто и со вкусом. Изобретательность и традиции. Не слишком много блюд. Я переписала список и отнесла Миранде с приглашением присоединиться к нам. Я ожидала такой же радости, с какой она предвкушала участие в кулинарной демонстрации, и была просто сражена ее отказом.

– Я не выдержу обеда с такой кучей иностранцев. Я не смогу говорить с ними, а они со мной. Мне будет так неловко, Чу. Я просто не могу.

– Язык – иногда не лучший из способов общения. Кроме того, по меньшей мере двое из гостей немного говорят на итальянском, а остальным я буду переводить.

– Мне понадобилось бы магазинное платье.

– Я могу сходить с тобой в магазин.

– Я подумаю.

– Я собираюсь пригласить Барлоццо. В его присутствии тебе будет спокойнее?

– Ничуть. Он притаится за бутылкой и станет бормотать гадости про Майами-Бич, и либо рассмешит меня, либо разозлит.

– На кой черт мне сидеть за твоим затейливым столом, не говоря уже об этих стариках из Майами-Бич?

– Они все моложе тебя.

– Хватит с меня и того, что я буду шляться с ними по лесу. Я был не в себе, когда на это согласился. Лучше бы я обещал прогулку с самим дьяволом. Если они не понравятся псине Вирджильо, она станет охотиться не за трюфелями, а за их ляжками.

– Ты мог бы надеть кожаные брюки из Флоренции.

Когда все припасы оказались в доме или на пути к нам в тележках доставщиков, грузовиках, а в случае с красными апельсинами – в поезде из Катаньи, я задумалась о самом бальном зале. Я обратилась к Неддо с просьбой дать оливковые ветки, только недавно обобранные от плодов. И не отвезет ли он нас с Фернандо в лес за Ла Свольта, чтобы набрать сосновых веток? Я и Барлоццо попросила пособирать их на своей территории, и на следующий день он явился с такой охапкой сосновых и оливковых веток, что хватило бы украсить Дуомо. Я позвонила Неддо, сказать, что все устроилось, но он уже тоже уехал за ветвями.

– Я выезжаю, Чу, – пообещал он, словно ангел-спаситель из кареты скорой помощи.

Они с Фернандо разгрузили целый грузовик великолепных еловых и сосновых ветвей и охапку оливковых, еще толще, чем у Барлоццо, а потом мы присели выпить вина у камина. Он был слишком деликатен, чтобы интересоваться, зачем и для чего мне понадобились все эти ветки. Главное, он их доставил.

– Мы на следующей неделе принимаем несколько гостей из Америки и в последний день их визита ужинаем здесь. Я хотела украсить бальный зал, как на умбрийское Рождество, и то, что ты принес, отлично подойдет.

– Ну, если понадобится еще…

– Нет, уже более чем достаточно. Но спасибо тебе, Неддо.

– Слушай, а как с дровами? Ты дровами запаслась?

– Дров хватит.

– Если хочешь, я помогу подавать или мыть посуду. В свое время я много этим занимался. Я тогда был моложе, а орвиетцы часто устраивали замечательные приемы с оркестрами и полночными ужинами. Давненько это было, но наверняка я смогу быть полезным.

– Знаешь, если ты в этот вечер свободен, почему бы тебе не поужинать с нами?

Эти слова шли больше от сердца, чем от головы, но, так или иначе, я пригласила Неддо на банкет. Громко и ясно и не посоветовавшись с венецианцем. Это получилось так естественно. Так же естественно, как пригласить Князя и Миранду.

– Да, Неддо, пожалуйста, поужинай с нами, – поддержал приглашение Фернандо – и не только из великодушия.

Он, широко улыбаясь, принялся рассказывать Неддо о меню и о нашем давнем знакомстве с Уиллом и Мэри Грейс. Неддо, казалось, парил над стулом.

– Ты будешь в трико? – спросил он у Фернандо.

У итальянцев, как ни странно, «трико» обозначает смокинг.

– Да, я буду в трико, но тебе не обязательно…

– Я хочу надеть трико. Мой старший сын надевал трико на свадьбу – когда же это было? – девятнадцать лет назад, и оно так и висит в зимнем шкафу. Я не раз на него поглядывал и думал, не примерить ли, но до сих пор ни разу не примерял. Он остался от дяди невесты, убитого на войне. Костюм очень старый, но, как мне помнится, очень красивый, и если я попрошу Сибиллу – знаешь, портниху, которая живет с вами в соседнем доме? Ну, она подгонит его так, словно он на меня сшит. Ух, Сибилла подгонит трико так, что я буду похож на русского кавалериста, который натягивает свои лосины в ванне с холодной водой, а потом сушит на себе, так что они натягиваются на нем, как кожа на барабане. Вот как будет сидеть на мне трико. Скажи только, можно ли с трико надеть коричневые ботинки?

– Конечно, можно. Мне всегда нравилось сочетание черного и коричневого, – заверила я Неддо.

Если бы у меня не было других причин затевать этот ужин, мне хватило бы лица Неддо, сейчас больше, чем когда-либо, походившего на озорного Пака. Говорить больше было не о чем, и он смеялся, смеялся, и вместе с ним смеялась я. И Фернандо.

Закрыв за ним дверь, я пересчитала гостей. Наши шесть американцев, Неддо и мы с Фернандо. Девять наверняка. Может быть, Миранда. Может быть, Барлоццо. Может быть одиннадцать. Остается одно место. Одно плюс два торцовых. Если они понадобятся.

Мы свалили охапки веток на террасе и в холодной комнате за кухней. Бывало в ней и жарко, подумала я, вспомнив Кармине с Элеонорой.

В лавке с керамикой, стоявшей напротив Дуомо, я попросила хозяйку, с которой мы были почти незнакомы, но которая явно видела в нас потенциальных клиентов, одолжить нам шесть самых больших ваз, объяснив, что я хочу поставить в них оливковые ветви, чтобы украсить бальный зал для банкета. Она оказалась сговорчивой, и ее сын, муж и Фернандо протащили каждый по одной красавице-вазе, расписанных разными яркими узорами, по Виа дель Дуомо к номеру 34. Под приветственные крики торговцев они совершили второй рейс. Улица гудела. Я закупила белые свечи самых разных размеров и форм во всех магазинах, в каких они нашлись, и шум стал еще громче. И достиг ушей Тильды.

– Ты вызвала много пересудов всеми этими свечами, вазами напрокат, доставкой продуктов под покровом тьмы и целым лесом веток. Но меня добил ящик апельсинов из Катаньи. Проводник, которому они были поручены – брат Луиджины из pulisecco, химчистки. Он сказал Луиджине, что апельсины – для «американки с Виа дель Дуомо» и что там была еще коробка поменьше, полная цветов апельсинов и помеченная «Чу-Чу». Она сказала, что ее брат с ума сходил от любопытства и все спрашивал, почему было не пойти в нормальную фруктовую лавку и не купить обычных апельсинов. Конечно, Луиджина решила, что я смогу пролить свет на это дело. Я ей все объяснила. Сказала, что это, очевидно, подарок от любовника – цветы апельсина и все такое. От сицилийца, который носит черную рубашку и владеет садом.

– Это украсит мою репутацию. Вообще-то я думала, Миранда расскажет тебе об ужине. Я приглашала ее, но она отказывается.

– Пригласи и меня, и она наверняка придет.

– Считай, что тебя ждут. Может, теперь и Барлоццо согласится.

Получалось десять наверняка. Десять плюс два возможных. Я снова задумалась о столе.

Я приготовила стол еще до начала тура, чтобы одним делом меньше оставлять на потом. От фабричного рулона отмотала кусок шафранового шелкового бархата с бордюром из шнура того же цвета. Накрыла стол с ананасовыми ножками, и бархат, как вода, стекал на камни пола. На нем я разложила два лоскутных пледа ручной работы – американское наследство начала девятнадцатого века, доставшееся от подруги из Сент-Луиса и присланное мне после того, как она погостила у нас в Венеции. Я успела забыть, какие они яркие, а по ширине они как раз укладывались на стол. Мне нравилась грубая яркая ткань на фоне роскошного бархата. Кроме того, лоскутные пледы отлично сочетались с разноцветными стульями, и я сочла, что в бальном зале стало очень красиво. Посередине стола я положила сухие ветки с твердыми красными ягодами, а между их отростками и шипами расставила тридцать серебряных чашечек – сервиз, предназначенный для шерри, но превращавшийся в отличный набор подсвечников. Я распаковала дерутские тарелки, копировавшие старинную умбрийскую посуду, изготовленные, покрытые глазурью и обожженные мастером-керамистом из маленького городка, так богатого художниками. Мы подарили их друг другу на прошлое Рождество в знак нерушимой веры в стол и дом, которых у нас еще не было. Мы хотели оставить их в коробках, пока не обзаведемся достойным их буфетом, но я знала, что эти блюда – как раз для этого стола, и потому вымыла и вытерла их, выстроила ряд красных с золотом красавцев вдоль лоскутных пледов и разложила коллекцию столового серебра, собранную мной с бору по сосенке за годы долгой жизни. Большие, как кухонные полотенца, салфетки я кинула на край стола и подбросила по красному квадратику дамаста к каждой тарелке. Мы собирались пить только красное вино, но двух совсем разных марок и выдержки, поэтому я выбрала два набора хрусталя, ленточкой привязав к ножке каждого бокала оливковую веточку. Отступив, чтобы взглянуть на стол со стороны, я решила, что он создает счастливое настроение. Новая Англия здесь, среди древней Умбрии, и вальс тоже казался здесь вполне уместным. Конечно, все это было великолепно и роскошно, но главное, взывало к радости. Ожидало огоньков свечей, вина, льющегося в бокалы и плещущего в глубоких круглых стеклянных чашах. Нам нужна будет музыка.

Когда я позвонила в местную консерваторию с просьбой найти мне скрипача, я, вполне естественно, думала о том, который играл в маленькой голой комнатке в переулке напротив. Когда я с ним познакомлюсь, если мне суждено с ним познакомиться, может быть, это он, «с густыми мягкими волосами, падающими на прикрытые глаза, с черной бородкой на широком бледном лице», будет играть Брамса в бальном зале. Но пока…

– Да, синьора де Блази. Если не ошибаюсь, вы любите Брамса?

Вопрос меня озадачил.

– У нас есть два молодых человека, которые выступают солистами в таких случаях. Оба – студенты старших курсов и у них большой концертный опыт. Прислать их к вам познакомиться?

– Собственно, я бы предпочла, чтобы вы выбрали сами. Можно попросить, чтобы они подошли в тот вечер к семи? Да, на Виа дель Дуомо 34. Большое спасибо.

Некоторые желания легко исполняются в маленьких городках Умбрии.

– Ну, как? – спросила я венецианца, показав ему стол.

– Ну, если бы ты еще оторочила пледы хвостами русских соболей и, может, добавила бы еще слой ткани, было бы превосходно. Но и так сойдет.

– Надеюсь, я вас не потревожил, – произнес хрипловатый утренний голос через домофон. Был первый день тура, и Фернандо в машине с водителем отправился в Фьюмичино встречать шестерых гостей из Майами. Я собиралась к девяти в «Ла Бадья», чтобы встретить группу и занести к ним в номера фрукты, цветы и шоколад. И проверить, все ли готово для первого завтрака. Я одевалась, когда зазвонил звонок входной двери.

– Я просто хотел застать вас до выхода, Чу. Можно к вам подняться?

Это был Эдгардо.

– Я открываю дверь, но, пожалуйста, дайте мне минутку.

Я натянула сапоги, застегнула жакет и сбежала по лестнице к Эдгардо, стоявшему у входной двери со слишком застенчивым для marchese видом.

– Присаживайтесь, располагайтесь.

– Нет-нет, я не задержусь. Я знаю, у вас сегодня много дел, но я просто хотел передать вам эту записку. Она все объяснит.

– Но, раз уж вы здесь, не расскажете ли сами? Или мне прочитать?

– Я прочитаю, но я должен объяснить… Я слышал от Тильды, что вы даете здесь ужин и что у вас на этой неделе гости из Америки, и я просто хотел, чтобы вы знали, что для меня было бы честью принять вас и их у себя. То есть, в Палаццо дʼОнофрио. Вот это приглашение. – Он сломал печать на сложенном листке бумаги, такой плотной, что напоминала ткань. – Здесь написано: «Il marchese Эдгардо дʼОнофрио будет рад принять вас и ваших гостей – я оставил место для даты – на коктейль и ужин а ля Рюсс».

Мне это показалось странным. Ранний утренний визит, официальное приглашение, запечатанное зеленым воском. Его лицо чуть не кривилось от напряжения.

– Не знаю, что сказать. Каждый шаг на следующие семь дней уже расписан. Все подготовлено. Нас каждый вечер где-то ждут, и мне бы очень не хотелось разочаровывать людей, которые готовились нас принять и рассчитывали на нас. Я растрогана вашим щедрым предложением, Эдгардо, но у нас просто не будет времени.

– Я понимаю, конечно, понимаю. Я просто думал, что вашим гостям может быть интересно попробовать настоящий молдавский ужин. Готовить, знаете ли, будет Петр.

– По правде сказать, наши гости приезжают в Умбрию ради того, чтобы познакомиться, скорее, с местными обычаями. Но, как знать, может быть, мы как-нибудь введем русский ужин в программу одной из групп. Однако не в этот раз.

– Будет ли у меня возможность с ними познакомиться?

Тут меня осенило. Даже я, хоть и не сразу, распознала умбрийскую хитрость. Эдгардо и не ждал, что я приму его приглашение. Он пришел в надежде, что я отвечу любезностью на любезность. Он ожидал приглашения от меня!

Я схватила наживку.

– Но у меня есть идея. Почему бы вам не поужинать с нами здесь?

Он с восхищением осмотрел стол.

– А у вас будет для меня место, Чу? То есть, я не хотел бы навязываться.

– У нас будет Неддо, Эдгардо.

– Я знаю. Собственно, это не Тильда рассказала мне об ужине. Это он. Неддо. Теперь, когда он больше не считает, что мне место в двенадцатом круге ада, он заходил ко мне взглянуть на кое-какое оборудование, которое распродает мой управляющий. А я, увидев его в окно, пригласил его выпить граппы. Знаете, погреться у огня. Только не прослезитесь: ни я, ни Неддо не доживем до того, чтобы стать друзьями. Нет, друзьями мы не будем. Слишком многое нас разделяет. Я говорю не о классе, касте, происхождении – просто так сложилось. Но я обнаружил, что думаю о нем со времени того эпизода, случившегося здесь несколько недель назад. Он достойный человек и ведет достойную жизнь. Так или иначе, когда мы сидели, глядя в огонь, он ни с того ни с сего вдруг спросил меня, прилично ли надеть к трико коричневые ботинки. Ему пришлось дважды повторить вопрос, прежде чем я понял, что это не абстрактный интерес, что он хочет знать, можно ли ему надеть коричневые ботинки с трико.

– Смею спросить, куда это ты собрался в коричневых ботинках и трико? – спросил я. Тут он сообразил, что попался, понял, что если мне сказать, я могу счесть, что меня оставили в стороне, поэтому он смягчил положение, сказав, что сам напросился и что вы просто были слишком добры, чтобы ему отказать.

Так или иначе, я тоже пришел сюда напрашиваться на приглашение. Впервые в жизни. И теперь, когда вы меня пригласили, могу сказать, что присутствие Неддо только увеличит для меня удовольствие. Каждому нужен второй шанс, не так ли, Чу? Вы так не думаете? Вторая попытка. Я имею в виду не любовника – самих себя. Вторая попытка достичь добра. Исправить совершенные ошибки. Я не говорю о раскаянии. Каждый может изобразить раскаяние. Я думаю, это что-то более трудное, чем раскаяние. Попытка увидеть себя молодого, каким ты был, каким себя считал, и возродить себя в более благородном существе. Мне кажется, Неддо мог бы помочь мне в этом. Принести икру?

– Нет, икры не надо. Только обязательно наденьте коричневые ботинки, чтобы Неддо почувствовал себя стильным.

Одиннадцать. Это без Барлоццо и без Миранды. С ними будет тринадцать. Я не допущу, чтобы у меня за столом сидело тринадцать человек. Я переставила приборы на четырнадцать, собралась и отправилась в Ла Бадья.

Очень приятно было увидеться с Уиллом и Мэри Грейс, и друзья у них были милые. Никто не предупреждал меня, что у него непереносимость к лактозе, и даже не спрашивал, как это я умудряюсь держаться на «таких каблуках». Это были умные красивые люди, настроившиеся получить удовольствие. Они восторгались кулинарными сеансами, с наслаждением ели и пили, готовы были на закате карабкаться вверх, чтобы попасть в какое-нибудь забытое селение, разбросанное среди холмов; они были племенем рыцарей, и на всем маршруте у них оставались благожелатели.

Мы почти не рассказывали им о планах на ужин на Виа дель Дуомо, зато рассказали о людях, которые собирались с нами ужинать. Их привела в безмерный восторг перспектива познакомиться и поужинать с такими людьми и поближе познакомиться с несколькими орвиетцами. В качестве предварительного знакомства мы рассказали краткую символическую историю о каждом из наших гостей, и они слушали, как дети слушают сказки. И говорили, что особенно хотят познакомиться с Неддо.

Однако мы прощались с ними в полночь, а наш рабочий день в это время еще не заканчивался.

Я чувствовала себя, как в первые дни у Миранды, когда мы садились при свечах набивать пряностями инжир или помешивать поленту – и мариновать окорок, подбрасывать красную мякоть сицилийских апельсинов в кастрюлю с сиропом из черного сахара. Фернандо напевал за работой, и мы обсуждали прошедший день. С приближением торжественного вечера у нас находилось все больше дел, которые приходилось доделывать после полуночи, так что мы уже почти не поднимались наверх, к нашей желтой деревянной кровати. Энтузиазм помогал нам держаться на ногах. Вечер настал.

Милый Неддо, назначивший себя на этот вечер хранителем огня, пришел задолго до назначенного времени и принялся накладывать поленья, разжигать и поправлять горящие дрова, забывая о своем парадном наряде и между делом отряхивая брюки и рукава. Прижимая ко лбу носовой платок в синюю клетку. Он походил на тридцатилетнего Джорджа Ральфа: широкие-широкие лацканы, двубортный смокинг в осиную талию, гладко зачесанные назад волосы. Коричневые ботинки сверкают. Мы переговаривались с ним из salone в кухню, где я сидела перед духовкой, присматривая за хлебом. Я надела на босу ногу черные атласные босоножки, выкрасив ногти на ногах в тот же насыщенный красный цвет, каким накрасила губы. В кухне было слишком жарко для чулок. Так или иначе, мое платье не походило на поварской костюм. Черный бархат, открытые плечи без лямок. От низкого косо скроенного лифа оно прямо спускалось до середины икры, где начинался пышный «рыбий хвост» в воланах. Как-никак, Уилл сказал: «Нарядные платья».

Миранда упорно отказывалась принять приглашение, пока Тильда не дала согласие за нее. Тильда и купила ей платье – темно-синий шифон с шалью – и пообещала дать поносить свои украшения. Тильда оставила платье и украшения заложниками у себя, чтобы не дать Миранде, уже одевшись на выход, приготовить перед выездом несколько бараньих котлет. Она должна была явиться к Тильде в шесть тридцать. А пока она была у меня.

Еще не остыв после победы над карданами и шестеркой из Майами, Миранда преследовала меня и обходила бальный зал. Все осмотрев и всюду сунув нос, поправив огонь под кастрюлями, она наконец предложила сделать кое-что полезное. Уложить мне волосы. Она заплела мою медную проволоку в четыре толстые блестящие косы, и я сколола их внизу шеи широкой заколкой от Шанель.

– Не пора ли тебе идти, Миранда? Тильда будет ждать.

– Отрежь мне кусочек сыра, а, Чу? На дорожку.

Миранда пришла с подарком: с фартуком, который сшила для меня из того же белого монтефалькского полотна, из которого делала простыни и кухонные полотенца. Он обернулся вокруг меня дважды, прикрыв каждый сантиметр моего платья, и теперь я крутилась, хвастаясь им перед Неддо, который все твердил, что я наверняка обожгу декольте, когда стану жарить самбуку. А что же делает Фернандо там наверху, за узкой темной лесенкой?

Он был великолепен. В свадебном костюме. Единственное отличие – коричневые ботинки. Я обнимала его, и снова видела краснокирпичный фасад церквушки в Лидо, и думала: «Так должен кончиться мир», и краснела от этой мысли. Застеснявшись, я пошла еще раз взглянуть на хлеб.

Венецианец принялся зажигать свечи – их было почти пятьдесят, мы использовали все наши подсвечники и канделябры. Он откупорил восемь бутылок «Сагрантино 85» из Арнальдо Капри. И восемь бутылок «Брунелло 90» из Альтезино, перелив вино в графины. Выровнял бутылки строем солдат на приставном столике рядом со своим местом за столом.

Прокатные anfore были наполнены огромными букетами оливковых ветвей и расставлены по периметру зала, а сосновые и еловые ветви мы разложили вдоль стен на полу, создав подобие ковра, а остальные поставили толстыми снопами в углах. Весь бальный зал наполнился ароматами Рождества.

Миранда настояла, чтобы двое из ее племянников помогали с сервировкой, и те тоже явились заранее, проголосовав трактористу, ехавшему в город из Буон Респиро. Рубашки на них были из того же полотна, что мой фартук, так что мы составили славное трио на кухне. Я нарисовала, как должно выглядеть каждое блюдо, и они изучали наброски, совещались и снова разглядывали листки.

– Fatto, – сказали они в один голос. – Сделано!

Пока я заканчивала составные части каждого блюда, они раскладывали все по тарелкам и носили на стол. Дело свое они – эти парни из Буон Респиро – знали лучше, чем студенты кулинарного института на тридцать седьмой неделе обучения.

Когда хлеб был готов, я вынесла его на террасу и поставила на решетки, прикрытые ветками дикого розмарина. Горячий влажный аромат свежего хлеба с толстой корочкой впитывал дух трав. Я решила, что все готово. Другие должны были вот-вот подойти, и я уже начала скучать по Барлоццо, хоть и понимала его нежелание провести с нами этот вечер. Тут была доля застенчивости и доля мизантропии. И доля памяти о Флори. Даже Тильда не могла заставить старого Князя забыть о Флори. По-настоящему отвлечь. Флори была его любовью, его обломком мачты в бурном море, и он цеплялся за нее изо всех сил.

Оставалась еще одна мелочь. Мне бы следовало попросить о помощи Фернандо – он наверняка справился бы лучше. Или Неддо – он пришел бы в восторг от самой экзотичности действия. Но мне хотелось сделать это самой: я взяла красивый ананас, который несколько дней назад отложила на madia дозревать, разрубила его более или менее пополам большим резаком и в миске вынесла более крупный кусок к входной двери. Я проткнула его своим самым большим и красивым французским ножом и с силой приколола плод к темным доскам старой двери. Удержался. Удержался, и ананас повис косо, так что видна была и мякоть, и кожура, а его длинные темные листья отлично сочетались с сосновыми ветвями и лозами темного винограда, которые я повесила заранее. Синьор и синьора де Блази дома.

Я осталась снаружи: полюбовалась хлебами, оперлась локтями на перила между остывающими буханками и кастрюлями с базиликом и ветками лимонного дерева, коленями ощущая жасмин сквозь бархат платья. Этот декабрьский вечер был теплым, и я подставляла лицо нежным дуновениям ветерка. Я перекладывала хлеб то так, то этак, как переставляют наперсточники на карнавале скорлупки грецких орехов. Я всегда старалась оставлять хлеб, пироги или что я там вынула из печи остывать на улице. В Саратоге выкладывала пироги на подоконник. Но я не в Саратоге. И не в Колд-Спрингс, и не в Сакраменто, и не в Сент-Луисе. И не в Венеции, и не в Сан-Кассиано, а здесь, на огромном каменном острове в старинном палаццо, на террасе под небом, стою и смотрю на луну. На полумесяц, тонкий и бледный, чуть просвечивающий за белой облачной дымкой. Бог весть почему, на ум пришла сцена, которую я не так давно наблюдала в поезде в Рим. Сейчас она почему-то прокручивалась передо мной снова и снова.

Я сидела в вагоне второго класса позади американской пары.

– Это уж через край, Сьюзен. Вся эта поездка – через край. Тебе обязательно нужна эта шляпа? Эта нелепая шляпа. И это вино, которое тебе просто необходимо было попробовать за обедом, обошлось в тридцать пять долларов. А теперь ты сидишь тут и восторгаешься кукурузными полями, коровами и ветхими деревеньками. Черт возьми, если тебе нужны кукурузные поля, я мог бы свозить тебя в Айову. Избавил бы себя от множества хлопот. Мы за семь тысяч миль добирались посмотреть коров!

– Я смотрю не только на коров, Джеффри. Я смотрю на Италию. Вот чего ты не понимаешь. И скажу тебе вот еще что, Джеффри. Я – это через край. Почти все и все в мире – через край. Через край для тебя, Джеффри. И я скажу тебе почему. У тебя чашка мелкая и маленькая, и в нее ничего не поместится, кроме тех нескольких капель, которые ты сам в нее влил. Больше ни для чего места не осталось. Но я вот что скажу тебе, Джеффри: жизнь больше, чем вмещает твоя чашка. Раздобудь себе чашку побольше, Джеффри, ради бога, раздобудь себе чашку побольше.

Когда я, выходя из вагона, прошла мимо них, эти двое сидели, отстранившись друг от друга, разделенные большой черной шляпой, украшенной бледно-розовыми цветами роз. Она смотрела в окно, он – уставился прямо перед собой, или в себя, или, может быть, на дно своей чашки. Я пожелала Джеффри найти себе чашку побольше.

Дверь палаццо напротив открылась. Это он, «с густыми мягкими волосами, падающими на глаза». Со скрипкой в руках.

Он взглянул на меня.

– Buona sera, signora. Arrivo. Добрый вечер, синьора. Я пришел.

Это был он – он, с черной коркой бороды. Это я с ним говорила. Это он – директор консерватории. И, когда я назвала ему свой адрес, а может и прежде, чем я назвала адрес, он решил выбрать нашим скрипачом самого себя.

Фернандо открыл ему дверь.

– Giacomo Serafini, molto lieto, – представился он всем присутствующим. Нет, он ничего не будет пить. – No, grazie.

Он шагнул к двери террасы, раскрыл футляр скрипки, заиграл.

– Вы знаете, что этот этаж палаццо когда-то был бальным залом, синьора? – спросил он, подтягивая струны, поглаживая и пощипывая их.