Текст книги "За гранью "

Автор книги: Марк Энтони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 54 страниц)

Все эти соображения окончательно запутали Грейс, не давая ответа на главный вопрос: как она сюда попала? Быть может, это он отправил ее в другой мир? Но когда она стояла перед дверью приюта, проповедник однозначно сказал, что все зависит только от нее самой. Неужели она сама подсознательно стремилась попасть в чужой мир, и это стремление оказалось достаточно сильным, чтобы преодолеть барьер?

Грейс порылась в кармашке слаксов и извлекла влажный и мятый прямоугольный кусочек картона: визитную карточку, врученную при расставании Адрианом Фарром, Ищущим, делом жизни которого были поиск и исследование аномальных явлений.

– Не стоило тебе отпускать меня одну, Адриан! – прошептала она вслух с мрачной усмешкой на губах. – Здесь этих аномалий столько, что на всю жизнь хватит!

По телу пробежал озноб, напомнив ей об ожидающей ванне. Грейс сняла ожерелье и положила его на каминную полку вместе с половинкой монеты и визиткой Фарра. Когда она вернется на Землю (если вернется – уточнил внутренний голос), то обязательно свяжется с Ищущими по указанному на карточке номеру. Сейчас, однако, у нее имелись другие заботы, главной из которых было выживание.

Путаясь в застежках окоченевшими пальцами, она со всей возможной поспешностью сбросила мокрую одежду прямо на пол перед камином. Затем, даже не попробовав воду, забралась в бадью.

Вода оказалась обжигающе горячей, заставив Грейс в первый момент вскрикнуть от неожиданности. По всему ее телу прокатилась волна крупной дрожи, а в кожу болезненно впились тысячи микроскопических иголок. Но она усилием воли заставила себя остаться погруженной. Вскоре дрожь пошла на убыль, а боль сменилась легким, приятным покалыванием. Когда же тепло окончательно проникло внутрь организма и растопило последние ледяные барьеры, озноб полностью прекратился. Грейс еще глубже погрузилась в бадью и прикрыла глаза, с наслаждением ощущая, как расслабляются и возвращаются к жизни скованные холодом члены.

Проблаженствовав так несколько минут, она решила, что пора помыться как следует, и потянулась за мылом. Коричневый ком оказался мягким и скользким на ощупь. От него заметно попахивало прогорклым жиром, но пенился он отменно – как самый настоящий шампунь. Одновременно Грейс высыпала в воду пригоршню содержимого фарфоровой миски. Сухие травы и лепестки, разбухнув в горячей воде, наполнили атмосферу нежными ароматами цветущего сада, заглушившими неприятный запах мыла, что, очевидно, и было их основным назначением.

Смыв с кожи мыльную пену, она вновь смежила веки и пролежала в бадье до тех пор, пока вода не начала остывать. Только тогда она с сожалением выбралась из нее и, встав перед камином, принялась энергично растираться полотенцем. Вытершись и обсохнув у огня, Грейс бросила взгляд на свои тряпки. От них поднимался легкий парок, но блузка и слаксы оставались все еще слишком влажными, чтобы их можно было вновь надеть. Но не оставаться же ей голой, в конце концов!

Обведя глазами комнату, она остановила взор на высоком шкафу в углу помещения. Подошла к нему и отворила створки. Содержимое шкафа подтвердило ее первоначальную догадку: внутри была одежда. Несколько платьев различных расцветок, но из одинаковой плотной шерстяной ткани. На верхней полке стопкой лежало нижнее белье, изготовленное из мягкой белой материи. Все предметы вполне подходили Грейс по размеру. Нетрудно было догадаться, что содержимое гардероба доставили в предназначенные ей апартаменты заранее вместе с наполненной горячей водой бадьей. Единственным, что смущало Грейс, был странный покрой и необычный вид всех этих аксессуаров. Она никогда не гналась за модой и носила блузку со слаксами больше из практических соображений, но эти вещи как-то уж слишком контрастировали с привычным для нее стилем. Однако в жизни бывают обстоятельства, когда мода отступает перед целесообразностью.

С бельем Грейс разобралась без особых трудностей. Она натянула мягкие длинные рейтузы, чем-то похожие на утепленные колготки, и надела сорочку из того же материала. Потянулась за платьем, но вдруг почувствовала нахлынувшую на нее волну необоримой усталости. Взгляд ее упал на монументальное ложе, и из головы тут же вылетело все, кроме мысли о сне. Она влезла на приставленную к подножию кровати табуретку, вскарабкалась на постель и утонула в объятиях податливых пуховых перин.

Какое-то время она не думала и не вспоминала ни о чем: ни о человеке с железным сердцем, ни об Адриане Фарре, ни о брате Сае, ни об этом новом мире, отделенном от ее Земли неведомыми безднами пространства и времени, ни даже о больнице и бесконечном потоке раненых и увечных, струящемся сквозь двери приемного отделения экстренной помощи.

Последним сознательным усилием Грейс заползла под толстое тяжелое одеяло, вытянулась, закрыла глаза и провалилась в глубокий, безмятежный сон, в котором не осталось места ни для чего, кроме покоя.

29

Когда Трэвис и Фолкен приблизились к стенам древней цитадели, солнце уже скрылось за грядой окружающих долину гор, а пламеневшие медью воды озера потускнели и приобрели неприветливый свинцовый оттенок.

– Пора узнать, дома ли хозяева, – небрежно заметил бард, остановившись перед воротами. Правая рука его как бы невзначай коснулась висящего у бедра кинжала. Этот жест, никак не вязавшийся с насмешливым тоном Фолкена, без всякого магического переводчика поведал Трэвису об угрожающей им опасности. Судорожно сглотнув, он тоже нащупал рукоять своего малакорского стилета. Его спутник, сжав кисть левой руки в кулак, трижды ударил в толстую деревянную дверь, поверхность которой испещряли многочисленные колотые и рубленые шрамы.

Внутри лязгнул засов, и дверь со скрежетом приотворилась – ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель можно было разглядеть чей-то выпученный, налитый кровью глаз. Воспаленное око привратника повернулось направо, потом налево и наконец остановилось на двух путниках у ворот.

– Кого там еще несет? – проскрипел раздраженный голос.

– Двое путешественников обращаются с просьбой о приюте и ночлеге, официальным тоном ответил Фолкен.

– Вам бы лучше подыскать другое место, пока не стемнело, – проворчал привратник. – К нам и так набилось столько бродяг, что и одного-то приткнуть больше некуда, не говоря уже о двоих. Проваливайте!

Дверь начала закрываться, но бард успел воткнуть в щель носок своего сапога.

– Позволь заметить, приятель, что другого приюта для ночлега поблизости нет и никогда не было, – сказал он. – Пусть мы и рядом с границей, но все же в пределах территории Семи доминионов, где действуют старинные законы гостеприимства. А если у тебя плохо с памятью, могу освежить.

Страж ворот разразился хриплым смехом.

– С моей памятью все в порядке, – прокашлял он, – боюсь только, наш добрый король Кел не больно уважает законы – разве что те, которые сам устанавливает. Трудно найти господина более гостеприимного в отношении тех, кто ему по душе, и более строгого к тем, кому он не благоволит. – Глаз привратника сузился до размеров маленькой щелки. – А кем явился сюда ты, Фолкен Черная Рука? Другом или врагом?

Реакцией на изумленный взгляд барда стал новый взрыв лающего хохота.

– Ну да, я знаю, кто ты такой, странник! Да и что толку было б от меня на этом посту, не сумей я распознать в твоем обличье самого Сурового Барда. – Глаз с любопытством уставился на Трэвиса. – Скажи-ка лучше, что за красавчика привел к нам ты?

Под изучающим взглядом привратника Уайлдер чувствовал себя крайне неуютно, хотя затруднился бы определить причину дискомфорта. Фолкен же в отличие от него никакого смущения не испытывал.

– Ты мне зубы не заговаривай, а отвечай на вопрос! – рявкнул он. Собираешься ты нас впустить или нет?

– Ладно, так и быть, – сдался привратник. – Раз уж вы настаиваете, можете войти. Замечу только, что и вам не помешает ответить на мой вопрос хотя бы самим себе. Друзья вы или враги? Если мне не изменяет память, имя Фолкен Черная Рука больше не вызывает восторга у короля Кела. Особливо после твоего последнего визита в Кельсиор.

С этими словами глаз исчез.

– Что все это значит? – прошептал Трэвис.

– Пока точно не уверен, – пожал плечами бард.

Трэвису его ответ не понравился, но дальнейшие расспросы прервал скрип отворившейся двери. Свет факелов освещал темный коридор. Привратник куда-то пропал. Трэвис глубоко вдохнул и последовал за Фолкеном. За их спинами гулко громыхнула захлопнувшаяся дверь. Оба резко обернулись.

До Трэвиса не сразу дошло, что ворох грязного тряпья, на который он не обратил внимания в тусклом свете факелов, оказался человеческим существом. Сгорбленная старуха задвинула на место деревянный брус засова и заковыляла к ним. Из бесформенной груды лохмотьев, прикрывающих ее тело, торчали тощие руки со скрюченными пальцами и кривые, тонкие, как паучьи лапки, ноги. Единственный глаз этого кошмарного создания был устремлен на гостей.

– Добро пожаловать в Кельсиор! – кокетливо прошамкала старуха.

На Фолкена, однако, заметного впечатления это зрелище не произвело.

– Плохи, должно быть, дела у короля Кела, – заметил он не без сарказма, – коли врата его замка поставлена охранять одноглазая карга! А куда же подевались его хваленые воины?

– Ха, воины! – пренебрежительно фыркнула старуха, махнув костлявой рукой в сторону алькова, где дружно храпели двое стражников в потертых и грязных кожаных панцирях. – Как всегда, еще до заката налакались до полного бесчувствия.

Глаза Фолкена сузились.

– Уж не ты ли им в этом помогла, ведьма?! Морщинистая физиономия расплылась в ухмылке, обнажившей редкие корешки сгнивших до основания зубов.

– Да разве ж я виновата, ежели эти остолопы так торопятся? Им бы только поскорее заглотнуть свой эль, а что в нем плавает, их не колышет!

Бард коротко взглянул на спутника.

– Так ты проводишь нас к королю или нет? – вновь обратился он к привратнице.

– Я вижу, благородных странников не устраивает общество старой Грислы, не так ли? – склонилась в шутовском поклоне старуха. – Ну что ж, Грисла выполнит их просьбу – с удовольствием выполнит! Сюда, гости дорогие, сюда.

Она сняла со стены коптящий факел, протиснулась вперед и заковыляла по темному коридору. Дойдя до массивных двустворчатых дверей, из-за которых доносился невнятный рев пьяных голосов, старуха остановилась.

– Король Кел там, в пиршественном зале, – сообщила она с усмешкой, указывая на дверь. – Сегодня у него большой праздник.

– По-моему, у него каждый день большой праздник, – хмыкнул Фолкен. Или я ошибаюсь?

Грисла задумчиво почесала затылок, покрытый редкими, спутанными клочьями волос.

– Кажись, года два назад, аккурат на Мелинов день, они порешили заместо пира устроить пикник на природе... А с тех пор что-то и не припомню.

– Ну хватит, ведьма! – застонал бард. – Ступай обратно в караулку, не трави душу!

– Как будет благоугодно вашему всераздраженнейшему превосходительству, – ядовито ухмыляясь, проскрипела Грисла, но, прежде чем покинуть друзей, остановилась рядом с Трэвисом и бесцеремонно дернула его за рукав. – А на тебя, красавчик, я глаз положила, так и знай! – хихикнула она и что-то сунула ему в ладонь.

Трэвис глянул, и его чуть не вывернуло от омерзения. На ладони лежал, влажно поблескивая, человеческий глаз. Он вскрикнул и отшвырнул его в сторону. Глаз покатился по коридору, а Грисла, издав жалобный вопль, бросилась за ним, слепо шаря по грязному полу костлявыми пальцами. Наконец она нащупала глаз, вставила его себе в глазницу, удовлетворенно хрюкнула и, не оглядываясь, заковыляла прочь.

Трэвис брезгливо вытер ладонь о тунику, все еще ощущая позыв к рвоте.

– Как она это сделала? Фолкен покачал головой.

– Поверь мне, тебе лучше этого не знать. – Он жестом указал на двери. – Ну что, пошли?

От ожидавшего их за дверями зрелища все чувства Трэвиса возмутились разом. Пиршественный зал Кельсиора больше походил на пещеру, чем на творение человеческих рук. Высокие стены, сложенные из грубых каменных плит, поднимались к потолку, состоящему из переплетения массивных, закопченных до черноты деревянных балок. Через все помещение тянулись два ряда столов на деревянных козлах, а на возвышении в дальнем конце зала, под прямым углом к ним, располагался еще один. На стенах пылали многочисленные факелы, но их свет едва рассеивал дымовую завесу, плотным облаком повисшую над головами пирующих. Трэвис вдохнул и чуть не подавился от невообразимой вони, состоящей из жуткой смеси горелого мяса, прокисшего пива, крепкого мужского пота и блевотины.

Судя по поведению окружающих, застолье при дворе короля Кела отнюдь не считалось официальным государственным мероприятием. Примерно равное количество присутствующих на пиршестве сидели за столами, вольготно расхаживали по ним и копошились на полу под ними. Одни гости мечами отрубали приглянувшиеся куски от целиком зажаренных туш, другие пили прямо из тронутых ржавчиной рыцарских шлемов. Разбитные служанки разносили блюда, зазывно покачивая бедрами и ловко уворачиваясь от тянущихся к ним рук пирующих. Один из воинов – смуглый коренастый малый – ухитрился-таки ухватить за талию смазливую девку, но за все свои старания получил в награду проткнувший ему ладонь удар кинжалом. По всему залу с визгом и воплями носились дети разного возраста в ветхих, заплатанных рубашонках, должно быть, играя в какую-то нескончаемую игру без видимых правил. Перепачканные синей глиной и грязью дикари, единственной одеждой которых были вонючие, плохо выделанные шкуры, рыча и кусаясь, дрались под столами за кости и объедки со стаями крупных, лохматых собак. Трэвис в ужасе повернулся к Фолкену.

– У тебя что, все друзья похожи на этих? – растерянно спросил он.

Бард смерил его испепеляющим взглядом и, ничего не ответив, стал протискиваться сквозь толпу. Трэвис тащился за ним по пятам, стараясь не отстать. Вдвоем они добрались до ступеней, ведущих на возвышение, где был установлен королевский стол.

– Подать сюда еще одну турью ляжку! – перекрыл шум в зале чей-то громовой рев. – Нет, лучше две сразу, а то у меня что-то аппетит разыгрался!

Трэвис поднял голову и застыл в невольном восхищении. Центральное место за столом занимал самый крупный экземпляр человеческой породы, который ему когда-либо доводилось видеть. Ширина плеч и объем груди сделали бы честь любому медведю-гризли. Массивную голову венчала огненно-рыжая шевелюра, мало чем уступающая по буйности бороде, узрев которую Фридрих Барбаросса скончался бы на месте от зависти. Над синими искрами глаз грозно топорщились густые брови. На блюде перед ним лежала истекающая жиром и соком цельная задняя нога какого-то незадачливого парнокопытного. Оскалив острые клыки в хищной ухмылке, Кел ухватил окорок за кость и принялся раздирать его руками, больше похожими на медвежьи лапы.

Как подобает при королевском дворе, пусть даже захудалом, места справа и слева от его величества занимали исключительно приближенные лица – иначе говоря, самые сильные воины, самые грудастые девки и самые свирепые дикари. Много лет назад, оказавшись в незнакомом городе, Трэвис случайно забрел в бар, облюбованный местными байкерами. У него сохранились не очень приятные воспоминания о собравшемся там обществе, но по сравнению с тем, что он встретил здесь, завсегдатаи того заведения выглядели столь же кроткими и безобидными, как воспитанницы пансиона для благородных девиц. Интересно, если он сейчас повернется и уйдет, удастся ему добраться до дверей, не нарвавшись на чей-нибудь меч или нож? Словно угадав мысли напарника, Фолкен прошептал сквозь зубы:

– Только не вздумай бежать! Страх они сразу почуют, как собаки.

С этими словами он расправил плечи и начал подниматься по ступеням.

– Приветствую тебя, Кел, владыка Кельсиора! – громко произнес бард, остановившись напротив вышеупомянутого властелина.

Король поднял голову. Глаза его расширились до размеров чайного блюдца, наполовину обглоданная кость выскользнула из рук и упала на стол. Шум и гвалт в зале мгновенно стихли, словно по чьему-то сигналу. Прекратились потасовки, оборвались на полуслове перебранки между пьяными гостями, застыли на месте, вцепившись побелевшими пальцами в подносы, девушки-подавальщицы, и даже дикари и псы под столами перестали ссориться из-за объедков и испуганно притихли.

30

– Фолкен Черная Рука! – Вырвавшиеся из королевской глотки слова больше походили на рык дикого зверя, чем на членораздельную человеческую речь. Вот уж не ожидал вновь увидеть твою постную рожу в моем пиршественном зале! По крайней мере не так скоро. Зачем ты явился? Чтобы навлечь на нас новую напасть, как в прошлый раз? Мы едва успели похоронить тела погибших, а ты уже снова тут!

Бард театральным жестом приложил руку к сердцу, демонстрируя хорошо разыгранное изумление.

– Ай-ай-ай, выходит, Северная башня все же обрушилась, ваше величество?

Король с грохотом отшвырнул ногой кресло, обежал вокруг стола и всей своей исполинской фигурой навис над Фолкеном.

– Да! Да, она обрушилась, как и предсказывал твой поганый язык! Обрушилась через несколько часов после того, как ты исчез, даже не поставив в известность о своем отбытии нашу королевскую персону, негодяй! Обрушилась и насмерть раздавила моего лучшего охотничьего пса! – Кел смахнул выкатившуюся из уголка глаза слезу. – И еще несколько дюжин моих придворных за компанию.

– Я предупреждал ваше величество, что фундамент башни сильно ослаб.

– Ну да, предупреждал, – проворчал Кел. – Вот только ответь нам, Черная Рука, почему ты предсказываешь одни лишь несчастья и почему твои предсказания неизменно сбываются? – Он уставился на барда мутным и исполненным подозрений взором. – Поневоле задумаешься, уж не ты ли их навлекаешь? Либо, что еще хуже, сам прикладываешь руку к тому, чтобы они сбылись.

Последнее обвинение вызвало согласный ропот среди присутствующих в зале. Очевидно, подобная мысль приходила в голову не только королю, но и многим из его приближенных.

Фолкен вскинул руки над головой, прося тишины. Каким-то чудом ему удалось успокоить собравшихся.

– Вы правы, ваше величество, в том, что я действительно не раз предупреждал вас и ваших подданных о грядущих бедах. И если бы вы своевременно прислушались к моим словам, последствия оказались бы куда менее трагическими. Я скорблю о погибших вместе с вами, но скорблю вдвойне оттого, что в Кельсиоре забыли о других словах Фолкена Черной Руки – словах предупреждения и дружеского совета, которые уже не раз сослужили добрую службу.

Бард возвысил голос и начал расхаживать вдоль стола, словно актер по сцене. Трэвис затаил дыхание. Он не очень понимал, что за представление разыгрывает его компаньон, но нисколько не сомневался в том, что провал его запросто может стоить жизни им обоим.

– Кто рассказал вам, в какой части озера искать затопленные сокровища Тарраса? – гремел над головами гостей голос Фолкена. – Кто показал вам, где добывать соль, когда у вас не осталось ни щепотки для приготовления пищи? А кто три дня подряд без сна и отдыха услаждал ваш слух полной версией "Баллады о Борадисе", раз за разом повторяя одни и те же строчки, в которых повествуется о том, как огнедышащий дракон пожирает целую армию?

– Я бы еще разок послушал! – сверкнув очами, воскликнул Кел. Бард метнул на него острый взгляд.

– Так кто же все это сделал? – повторил он.

– Ты, Фолкен! – шумно вздохнув, признал король. Бард скрестил руки на груди и кивнул.

Кел задумчиво поскреб бороду, затем оживился и щелкнул пальцами.

– Придумал! – воскликнул он. – Сейчас спросим, что делать, у моего советника.

– Советника? – нахмурился Фолкен.

– Где моя колдунья? – раскатился под сводами грозный королевский рык. – Пусть сейчас же приведут мою колдунью!

– Да здесь я, здесь, чего шумишь? – проворчала Грисла, семеня паучьими ножками по настилу.

– Так ты еще и советчицей успела заделаться, старая ведьма? удивленно приподнял бровь бард. – Вот уж не ожидал от тебя такой резвости.

– От ведьминых забот королю меньше хлопот, – нравоучительно заметила старуха.

– Как нам следует поступить с ними, колдунья? – прервал диалог нетерпеливый монарх.

Вместо ответа Грисла запустила руку в служившие ей одеждой лохмотья и извлекла пригоршню тонких пожелтевших палочек. Лишь когда она раскинула их на ступеньках возвышения, Трэвис с ужасом обнаружил, что это вовсе не палочки, а косточки. Ведьма присела на корточки и несколько минут изучала выброшенное сочетание, время от времени что-то бурча себе под нос.

– Да говори же скорей, что ты там высмотрела?! – прикрикнул на нее король, стукнув по столу кулаком величиной с дыню.

Грисла выпрямилась и устремила на двух друзей пристальный взгляд своего единственного ока. Сердце Трэвиса затрепетало.

– Волшебные кости никогда не лгут, – проскрипела старуха. – А говорят они о том, что темные дела привели сюда эту парочку.

– Ну, об этом я бы и без твоей ворожбы догадался, колдунья! – фыркнул король.

– Не торопись, я еще не закончила, – остановила его ведьма. – Да, дела и помыслы их темны, но для нас не опасны и никакого отношения к нам не имеют. – Внезапно она нахмурилась и вновь принялась рассматривать кости. Да, не опасны, – повторила Грисла и добавила: – А одним боком все ж и до нас касаются.

– Туман напускать у тебя отменно получается, – язвительно заметил Фолкен.

– Я кости сама не раскладываю, – парировала колдунья. – Мое дело прочесть, что они говорят, когда лягут. – Она отвернулась, сгребла косточки и упрятала обратно в лохмотья.

Кел долго и мучительно обдумывал выданную Грислой информацию. Он то дергал себя за бороду, то яростно чесал голову, приводя в еще больший беспорядок свою растрепанную шевелюру.

– Королевское решение принято, – объявил он наконец, сумрачно глядя на замерших в ожидании Фолкена и Трэвиса. – Я отказываю тебе в гостеприимстве под крышей моего замка, о Фолкен, именуемый также Черная Рука и Суровый Бард.

Трэвис встревоженно посмотрел на спутника Тот хотел было что-то возразить, но Кел предупреждающе поднял руку, и протест так и остался невысказанным.

– Однако, – продолжал король, – я не стану возражать, если ты заработаешь право на место за моим столом.

Озабоченность на лице Фолкена мгновенно уступила место широкой улыбке. Трэвис перевел дух.

– Буду бесконечно счастлив заработать право на стол и кров в замке вашего величества, – поклонился бард. – Моя лютня всегда к вашим услугам. Готов даже разок-другой исполнить "Балладу о Борадисе" – если гости пожелают, разумеется.

– Никогда не умел долго на тебя злиться, Фолкен, клянусь Джором! – со смехом вскричал Кел, обхватил барда за плечи и стиснул в медвежьих объятиях. Зал восторженно взревел.

– Если ты меня сейчас раздавишь, я не смогу играть на лютне, сдавленным голосом взмолился Фолкен.

Король разжал руки. Изрядно помятый бард пошатнулся и мог упасть, но успел вовремя схватиться за руку Трэвиса. Кел вернулся на свое место во главе стола и подал знак слугам, которые тотчас притащили два табурета для Фолкена и его спутника. Единственное кресло в зале занимал сам король, а все остальные сидели на длинных скамьях вдоль столов или тяжелых деревянных табуретах. Служанка сунула Трэвису огромную глиняную кружку с шапкой пены. Во рту пересохло, поэтому он отхлебнул сразу большой глоток и чуть не поперхнулся. Кельсиорское пиво по крепости заметно уступало "Будвайзеру", а по вкусу мало чем отличалось от жидкой овсянки. Кроме того, оно было непроцеженным и содержало немалую толику противно скрипящего на зубах песка.

– Ты чего там пузыри пускаешь, Трэвис? – обратился к нему бард. Достань-ка лучше из котомки лютню и подай мне.

Трэвис наконец прокашлялся и недоуменно взглянул на компаньона.

– Так ведь котомка у тебя под ногами. Ты что, сам достать не можешь?

– Могу, – согласился Фолкен. – Но подмастерью странствующего барда положено прислуживать хозяину. Впрочем, если тебе не по душе роль подмастерья, можешь попробовать отработать свой стол и кров в замке короля Кела каким-нибудь другим способом. Ничуть не сомневаюсь, что эта пьяная солдатня придет в дикий восторг, заполучив живую мишень для тренировки в метании ножей.

Трэвис поспешно развязал котомку, вынул лютню и с подобострастным видом вручил инструмент Фолкену.

Пиршество возобновилось. Бард настроил лютню и запел о минувших битвах, гордых властителях и магических сокровищах. А Трэвис тихонечко сидел рядом и потягивал пиво. При вторичной пробе оно оказалось не таким уж мерзким – особенно после того, как он научился его фильтровать, процеживая сквозь передние зубы Он слушал баллады Фолкена и одновременно с любопытством разглядывал собравшихся в зале людей. Вскоре он обратил внимание на необычную пару – мужчину и женщину, скромно сидящих в дальнем конце трапезной и заметно отличающихся от прочих участников этого варварского пиршества. Царственная осанка, великолепные черные волосы, отливающая бронзой безупречная кожа и глаза цвета темного янтаря делали женщину настоящей красавицей. Внешность ее выгодно подчеркивало темно-синее платье с серебряным шитьем. Сидящий рядом с ней высокий светловолосый мужчина больше походил на рыцаря, чем на простого воина. Его широкие плечи облегала сплетенная из металлических колец тяжелая кольчуга, а на столе перед ним лежал железный шлем. Рыцаря, похоже, слегка забавляло бесшабашное веселье пирующих, но присоединяться он не спешил. А женщина вообще сидела с отсутствующим видом, думая о чем-то своем и как будто не замечая буйных выходок бражников.

Фолкен закончил последнюю балладу и передал лютню Трэвису, чем на время отвлек последнего от наблюдений за странной парочкой. Настало время перекусить. Кел, возвысив голос, приказал подать угощение певцу и его подмастерью. Каждому вручили по огромному куску жареного мяса на ломте темного хлеба, почти такого же твердого, как доска, на которой его нарезали. Трэвис так проголодался, что ему было глубоко плевать, от какого животного мясо. Он откусил кусок и принялся жевать. И жевать. И еще жевать. Сплошные сухожилия. В конце концов он все-таки проглотил прожеванное, правда, с большим трудом.

Низкое горловое рычание заставило его повернуть голову. Рядом с ним, оскалив внушительного размера клыки, стоял здоровенный охотничий пес. Трэвис быстро сообразил, что своя рука дороже, и без особого сожаления расстался с жестким, как подошва, "ростбифом". Вслед за чем начал грызть хлеб – черствый и местами заплесневелый, но все же более или менее съедобный.

– Начинайте представление! – прозвучал новый приказ короля, радостно подхваченный гостями. – Где Трифкин-Клюковка? Пускай потешит нас!

– Нам лучше убраться в сторонку, – шепнул бард, и друзья, подхватив свои табуреты, поспешно переместились в торец королевского стола.

Раздвинулся занавес, и на подмостки выскочил маленький человечек. Он легко запрыгнул на середину стола и начал отплясывать потешный танец, ничуть не заботясь об опрокинутых тарелках и кубках. Потом подпрыгнул вверх, сделал двойное сальто и ловко приземлился на ступени. Этот финт встретил шумное одобрение зрителей.

Акробат, без сомнения, был взрослым человеком, хотя ростом едва дотягивал Трэвису до пояса. Живые, цвета лесного ореха глаза выделялись на круглом, плоском, безбородом лице. Обтягивающий костюм желто-зеленых тонов завершал украшенный красным пером скомороший колпак поверх взъерошенных каштановых волос. Сорвав колпак с головы, артист низко поклонился, выпрямился и нараспев представился аудитории тоненьким жалобным голоском:

Я Трифкин-Клюковка, я шут;

Почтеннейшие зрители,

Не ведаю, как вас зовут,

Но хоть на несколько минут

Развлечься не хотите ли?

Мы к вам пришли не пировать

Раскройте же глаза!

А петь, плясать и потешать

И чудесами услаждать

Ваш слух и взор, друзья!

Занавес вновь раздвинулся, и на подмостки выбежали еще где-то около дюжины членов труппы. Все они были облачены в диковинные наряды. Старик с длинной белоснежной бородой в такой же хламиде выступил вперед и принялся разбрасывать во все стороны пригоршни сухих белых цветочных лепестков. Изображающие дриад женщины в платьях цвета древесной коры грациозно размахивали руками, заканчивающимися зеленеющими ветвями. Обнаженные до пояса козлоногие фавны в широких шароварах и с привязанными к головам рожками скакали вокруг. В центре образованного артистами круга стояла юная девушка в ярко-зеленом платье. Ее длинные распущенные волосы украшали цветы и листья. Трифкин поднял руки, и гул толпы немедленно утих. Все подались вперед и затаили дыхание, чтобы не пропустить ни одной детали из начинающегося представления.

Трэвис старался изо всех сил, но так и не смог уловить до конца смысла разыгрываемого спектакля. Насколько он сумел понять, речь в нем шла о противостоянии Зимы и Весны. Старик в белом, судя по всему, олицетворял Зиму. Он расхаживал по подмосткам среди дриад и разбрасывал лепестки, что должно было, видимо, изображать бушующую в лесу метель. Женщины при этом очень натурально дрожали и клонились из стороны в сторону, демонстрируя, как им неуютно и зябко. Потом старец Зима подкрался к девице в зеленом, которая могла быть только Весной, отвлек ее внимание скабрезной ухмылкой, ухватил поперек талии, взвалил на плечо и умчался прочь, вызвав у аудиенции смешанную реакцию, характеризующуюся в равной степени свистом и одобрительными возгласами.

Занавес упал и снова раздвинулся. Новая сцена опять осталась не до конца понятой Трэвисом. Скакали фавны, то и дело приспуская шаровары и обнажая поросшие шерстью тощие ягодицы, но более ничего вразумительного не происходило. Затем началось следующее явление. Весна билась в цепких объятиях Зимы, но на помощь ей соизволили наконец прийти сатиры. Они набросились на старика и совместными усилиями вышвырнули его с подмостков, освободив, таким образом, несчастную девственницу Весну, выразившую свою благодарность спасителям позволением попрыгать вокруг нее с удвоенным усердием. Кончилось все тем, что фавны непроницаемым кольцом сгрудились вокруг спасенной девушки; когда же та вырвалась из их объятий, объем живота ее ощутимо возрос.

На этой стадии опять появился Трифкин-Клюковка. Он колесом прокатился по подмосткам, остановился перед Весной, запустил руку ей под платье и одним движением вырвал "плод", который поднял высоко над головой для всеобщего обозрения. Им оказалась деревянная кукла в желтом одеянии и с золотистой короной на челе. Трэвис решил, что этот эпизод символизирует рождение Лета. Представление завершилось танцем всех занятых в нем актеров, но уже далеко не столь быстрым и зажигательным, как прежде. Закончив плясать, актеры в изнеможении распростерлись на полу под гром оглушительных аплодисментов и одобрительных криков со стороны зрителей. Дриады и фавны выстроились в ряд и откланялись, вслед за ними то же проделали