Текст книги "Криминалистка"
Автор книги: Мария Ветрова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
Катя
Единственное, чего мне хотелось всю дорогу, почти до самого Белозуева, – это как следует выплакаться… Наверное, меньше всего я напоминала Володе, тоже довольно мрачно молчавшему за рулем, счастливую невесту… Потом, когда начались уже наши леса по сторонам дороги, я немножечко взяла себя в руки. Уж очень красиво было вокруг, просто невозможно описать, как красиво! Настоящая зимняя сказка: леса у нас здесь смешанные, но хвои – больше, так что едешь как будто по коридору из замерших, заснеженных елей… Здорово.
Я наконец почувствовала, что могу разговаривать, не рискуя неожиданно для себя разреветься, как маленькая девочка.
– Как думаешь, – спросила я, – ее не уволят?
– Если Грифель не отстоит – могут в должности понизить… – хмуро проговорил Володя. – Будем надеяться – отстоит. Они, конечно, постоянно грызутся, но на самом деле друг друга любят…
– Это Грифель-то тетю Свету любит?! – поразилась я.
– Еще как! – уже веселее подтвердил Вовка. – Думаешь, у нее это первая в жизни служебная неурядица, что ли?.. Однажды все еще покруче было, так он… Словом, сражался за нее, как вепрь!
Я представила Карандашова сражающимся наподобие этого злобного зверя и фыркнула. А потом вспомнила, что помимо тети Светланы нас и самих в самом ближайшем будущем ждет неизвестно что – например, совершенно не понятно, как поосторожнее сообщить бабуле о том, что я ни с того ни с сего намылилась замуж… То есть это с ее точки зрения наверняка будет ни с того ни с сего, а не с моей. Но как убедить в этом бабушку, чтоб не разволновалась, я не имела ни малейшего представления…
И чтобы не думать о таком тревожном, снова вернулась к тете Светлане.
– И все это – из-за меня, – констатировала я вслух факт, спорить с которым было трудно. Но Вовка подобных трудностей не признавал, потому что в ответ улыбнулся и на секунду отвлекся от дороги, чтобы бросить на меня ласковый взгляд.
– Не из-за тебя, а благодаря тебе, Белоснежка, дело это закончено… Ты поступила правильно, обратившись к Светлане Петровне за помощью… Лучше подумай, сколько девчонок ты спасла от гибели!.. Конечно, рано или поздно его бы изловили, но для кого-то это и впрямь было бы поздно, понимаешь?.. Нет, ты тут ни при чем.
– А кто при чем?
– Никто: так получилось… Надеюсь, Грифель это понимает… Ну, затянула она немного с горпрокуратурой и Петровкой, вроде как сама хотела до сути докопаться, прежде чем дело отдавать… Как говорит сама Костицына – «слегка заигралась»… От профессиональных ошибок не застрахован никто, тем более что Маша в его «серию» ни по каким параметрам, кроме способа убийства, не вписывалась… А до Нины Арутюновой мы, если на то пошло, и докопались-то буквально несколько дней назад… Конечно, именно в этот момент и следовало объединяться с Петровкой, причем по-срочному. Так ведь именно это и сделал Грифель, хотя и неофициально.
– Старый стукач, – пробормотала я, а Володя усмехнулся.
Спустя несколько минут мы уже парковались возле нашего подъезда, и мое немножечко успокоившееся сердце вновь рвануло вперед, словно я только что сдала стометровку… Я внезапно вспомнила, что меня еще и какой-то «сюрприз» дома ждет, который бабуля с тетей Люсей приготовили, и мне совсем не по себе стало.
– Ну, ты опять позеленела, Белоснежка, – сказал мне Володя уже в лифте. – Клянусь, я все сделаю сам – наилучшим образом, тебе даже рта не надо будет открывать, я… Вот увидишь! – И он решительно нажал наш звонок, потому что мы уже несколько секунд стояли перед дверью.
Потом дверь открылась… Я, наверное, никогда в жизни не забуду этого мгновения, никогда!..
Потому что открыла ее не тетя Люся, а моя дорогая, золотая, драгоценная, единственная в мире бабуля! Сама!!! С палочкой, но сама, с улыбкой и сияющими голубыми глазами – бабуля!..
Вот какой сюрприз ждал меня дома, и я не выдержала, расплакалась – самым постыдным образом, почти так же всхлипывая и квакая, как совсем недавно делала это маленькая Светка… Только она выла и рычала – отдельно ото всех в своей комнате, а я – до ушей зарывшись в Володину дубленку и свитер… И Володя, при бабусе и при тете Люсе, выскочившей в прихожую, гладил и утешал меня, как маленькую, и называл «Белоснежкой», «миленькой», «солнышком» и «Катюшкой». Ясное дело, что ни о каком «осторожном» объяснении после этого и говорить не стоило: все всё поняли, глядя на нас, распрекрасно – не глупые же, а вполне мудрые, старые женщины…
Уж не помню, как мы оказались в гостиной, и я впервые за кучу времени увидела бабусину кушетку без постели и вспомнила, какая у нее на самом деле красивая обивка… Вот ведь какие глупости приходят в такие минуты в голову! А потом я опять увидела бабулю, сидящую напротив меня в кресле с очень задумчивым и немного насмешливым выражением лица – в точности, каким оно было у нее всю жизнь до болезни. А рядом стояла тетя Люся, глядевшая на меня с сочувствием. Она сказала:
– Знала бы, деточка, что ты такая нервная, по телефону бы сообщила… Это тебя твоя работа довела!
Она покачала головой. А бабушка вдруг усмехнулась и сказала:
– Ну, голубки, я вас слушаю… Похоже, вы в обмен на наш сюрприз привезли свой собственный?..
Тетя Люся ничего не поняла и посмотрела на нее удивленно, даже рот слегка приоткрыла. А Володя – такой храбрец еще несколько минут назад – вдруг покраснел не хуже, чем я сама краснею от стыда. Но тут же, очевидно вспомнив, что я все еще всхлипываю и при этом только на него и надеюсь, взял себя в руки и сказал:
– Анна Петровна, поедете жить с нами в Москву?..
Стало тихо. Потом охнула тетя Люся. Бабуля продолжала молчать. И Володя сказал еще:
– И вас, тетя Люся, мы тоже с собой зовем… Я понимаю, что вы с Анной Петровной друг без друга – никуда… Между прочим, всю жизнь мечтал, что у меня будет большая семья! Все детдомовцы со временем обзаводятся большими семьями… Поедете?..
Своим семейным счастьем я обязана тете Люсе. И я буду помнить об этом всегда! Потому что бабушка все молчала и молчала, все разглядывала и разглядывала Володю. А тетя Люся сказала вот что.
– Надо же! – произнесла она вначале, а потом повернулась к бабусе. – А что, Петровна?.. Вместе-то и в Москву можно… Соглашайся, пока зовут: парень он, по всему видно, сурьезный…
И уж вовсе деловитым тоном спросила:
– Заявление-то когда подавать думаете?
Тут я поняла, что хватит Володе за нас двоих отдуваться, пора и мне что-нибудь сказать.
– Уже… Подали… На тридцать первое декабря назначили…
Тетя Люся взяла да и рассмеялась. А бабушка, наконец, заговорила, причем абсолютно спокойно, хотя я понимала, чего ей это спокойствие стоит, и прямо умирала от мысли, а вдруг ей опять станет плохо?.. Но ей, слава богу, не стало! Потом я узнала, что такое, как говорят врачи, «скачкообразное» исцеление после инсульта случается редко, особенно у старых людей, и до сих пор радуюсь тому, что в эту редкую категорию мы каким-то чудом попали…
Так вот, бабуля наконец заговорила.
– Вся в мать, – сказала она довольно-таки осуждающе. – Ну в точности… Та вот так же, вместо того чтобы учиться пойти, за три дня замуж выскочила… И ровно через три месяца твой папенька – был таков!.. А она в результате на своем курсе старше всех оказалась… Так одиночкой и промоталась всю жизнь…
Я затаила дыхание, потому что о моем отце в нашей семье не говорили никогда, эта тема находилась под запретом. Зато Володя, как и следовало ожидать, молчать не стал.
– Анна Петровна, – сказал он с оттенком обиды в голосе, – я не такой, я хороший и надежный… Мне в прошлый раз показалось, что вы это заметили!
И тогда бабушка наконец улыбнулась:
– Да ну? Ишь ты, хороший… Вот поживем – тогда и увидим…
Это была победа! И Володя не замедлил ею воспользоваться.
– Значит, едем в Москву? – Он подмигнул тете Люсе, и та широко улыбнулась. А бабушка, как обычно, начала возражать – насчет того, что поначалу нам с ним устроиться надо, с квартирантами вопрос утрясти, а уж потом – видно будет… Но с Володей этот номер не прошел. – Значит, решено – едем! – подвел он итог и обнял меня за плечи. – Вот видишь, Белоснежка?.. Я же говорил – все будет в порядке, не нужно было так трястись и зеленеть от страха… И со Светланой Петровной тоже все устаканится!
– А что со Светой? – сразу насторожилась бабушка.
– У нее неприятности, служебные. – У меня тут же испортилось настроение, едва-едва наладившееся. – Понимаешь, бабуль, ее… Кажется, ее временно отстранили от должности… Но временно!..
Тетя Люся всплеснула руками и заквохтала, как курица, а бабуля нахмурилась и покачала головой:
– Что такого страшного могла сделать Светлана, если ее так наказали?
– Ничего! – сказали мы с Володей хором. А продолжил уже он один.
– Не волнуйтесь, Анна Петровна, произошло обыкновенное недоразумение, каких в нашей работе – пруд пруди… Отстранили ее всего на неделю, да и то временно. Пока все выяснится.
– Дай-то Бог, чтоб выяснилось, – произнесла бабуля с сомнением в голосе. Но мы с Володей вдвоем начали ее так бурно уверять, что выяснится, а потом к нам еще и тетя Люся присоединилась, что вскоре эту тему исчерпали полностью. – Лучше скажите, сколько вы еще тут пробудете, – все еще насмешливо поинтересовалась бабуся в своей манере тех лет, когда была абсолютно здорова.
– У меня отпуск! – радостно сообщил ей Володя. – Так что подожду, пока Белоснежка оформит свою отставку и…
– Отставку? – Ему все-таки удалось бабусю удивить. Удивить и (я это знала!) обрадовать. Потому что бабушка всегда, с самого начала, не хотела, чтобы я шла «по маминым стопам» – такой след, абсолютно неизгладимый, оставила в ней мамина гибель… Мамочка была у нее единственной дочерью, как я – единственная внучка.
– Мы подумали, – пояснил Володя, – и решили, что двух ментов для одной семьи слишком… Тем более что Катька не то чтобы влюблена в свою работу… И вообще, дети пойдут – а мама через два дня на третий с трупами возится! Лично я считаю, что это ненормально…
– Совершенно верно! Я ей сразу говорила. – И впервые за все это время бабушка посмотрела на Володю с симпатией и почти ласково. – Но что значит мое слово против твоего?..
– В конце концов, Катька по образованию – юрист, так что без работы на гражданке не останется! – резюмировал раздухарившийся Володя. А практичная тетя Люся тут же поинтересовалась, сколько времени займет моя отставка.
– Рапорт подам завтра, – пояснила я. – После того как его подпишет Малахов, он в Москву уедет, потом назад вернется со всеми визами… Словом, не знаю, сколько… Мы, наверное, пару раз туда-сюда еще съездим…
На этом и завершился самый тяжеленный разговор в моей жизни, потому что все остальное – не так интересно, и вообще как-то вдруг и сразу стало на душе спокойно и – тихо… Я смотрела на бабусю и не могла насмотреться, как она хоть и с усилием, но встает сама, как она идет на кухню, где тетя Люся уже накрыла стол, как садится со всеми нами вместе… Никогда не думала, что обыкновенные вещи вдруг могут стать такой необыкновенной ценностью, что от счастья хочется плакать…
Светлана
Абсолютно бесчеловечная российская традиция – не ставить стульев в коридорах присутственных мест!
Если возле моего кабинета имелось хотя бы окно с широким и низким подоконником, то здесь и такого «удобства» не было… Доведется возвратиться на родное рабочее место – первое, что сделаю, натаскаю к своему кабинету стульев…
Такие вот глупейшие мысли и мелькали в моей голове все полтора часа, в течение которых я ждала Грифеля возле чужого начальственного кабинета. Между прочим, не только его, но и (я в этом не сомневалась) своей очереди постоять на ковре и выслушать «приговор», в содержании которого я тоже не сомневалась.
Тем ужаснее оказалась реальность, когда дверь распахнулась и багровый, словно только что из парилки финской бани, Виктор Павлович Карандашов, объявившись на пороге, сделал жест, не оставляющий сомнений: Грифель, устремившийся по коридору в сторону лифтов, приглашал меня следовать за ним… Вот и все. Большое начальство даже не сочло нужным побеседовать со мной лично…
Абсолютно подавленная, с каким-то ледяным и волосатым комом в желудке, я, не глядя на все еще пунцового Карандашова, ехала вниз в медлительном здешнем лифте, плелась вслед за Грифелем через бескрайний вестибюль, едва не забыв показать дежурному охраннику свое, вероятно, уже недействительное удостоверение, с тем же чувством катастрофы уселась рядом с ним в машину…
– Дуй в прокуратуру, – буркнул Грифель водителю, и мы поехали. Я молчала, твердо решив не задавать ему вопросов, ответы на которые и так ясны. Единственное, что меня еще слабо интересовало, – так это содержание докладной, которую настрочил сюда мой знакомец с Петровки. Между прочим, бывший однокурсник, из тех, что в свое время устроили мне обструкцию за историю с Виталькой… Неужели до сих пор презирает?.. Общались мы крайне редко, исключительно в силу производственной необходимости, возникающей не чаще пары раз в году. Так что ответить на вопрос об его отношении ко мне я не могла – не хватало, если так можно выразиться, информации. Что ж, теперь хоть тут наступила ясность…
Мои мысли были прерваны тяжелым вздохом Виктора Павловича. От этого вздоха сердце мое екнуло и молниеносно провалилось вниз…
– До понедельника – свободна! – буркнул внезапно Грифель. А я, еще не въехав в смысл сказанного, глупым голосом спросила:
– До понедельника?.. А… А потом?..
– Что «потом»?! – с места в карьер взорвался мой непосредственный шеф. – Что… твою мать… так-перетак… мать твою… потом?! У тебя что, мало дел на шее висит?!. Это ты у меня спрашиваешь, что потом?!
Орать и материться дальше я ему не дала, просто на глазах потрясенного водителя, наблюдавшего за нами в зеркальце заднего вида, кинулась Грифелю на его толстую шею и… Приходится признаться – разревелась… Как последняя глупая, необстрелянная девчонка, я рыдала хоть и без истерики, но от всей души – всласть. Все напряжение этих дней, все перипетии моей внезапно и некстати поднявшей голову судьбы выходили этими нежданными и незваными слезами, от которых форменный шарф Грифеля превращался постепенно в мокрую тряпку… И даже тертый калач Карандашов растерялся, потому что последнее, чего ожидал он от товарища Костицыной, упрямой бабы, прозванной за глаза коллегами «Железной леди», – вот такой абсолютно бабьей реакции на то, что и на сей раз он меня отстоял… Неважно, как, с помощью каких аргументов, неважно, какова была верхняя цифра его и без меня повышенного давления, когда он покидал тот официальный кабинет, возле которого я маялась в ожидании.
Все это для него было не важно, куда важнее то, что и на сей раз драгоценному Грифелю это удалось…
– Ну что ты?.. – растерянно пробормотал мой начальник, осторожно отдирая меня от себя и бросая смущенный взгляд на водителя, глядевшего на нас с искренним сочувствием. – Что это ты?..
Потом, когда я, навсхлипывавшись, и сама отодвинулась на другой конец сиденья, шеф пощупал свой действительно намокший шарф и ухмыльнулся:
– Высморкаться заодно не желаешь? А то давай, не стесняйся – все равно сушить, да и простирнуть придется!
– Я платок забыла… – пробормотала я, еще не в состоянии воспринимать шутки, еще не прочувствовав до конца, что все действительно обошлось. – Простите меня, – сказала я Грифелю. – Я…
– Только не говори, что «больше не будешь»! – нарочито раздраженно перебил он. – Во-первых, взыскание, помимо того, что на неделю отстранена, все равно получишь. Во-вторых, будешь, и не однократно. Не такое – так еще что-нибудь отколешь.
– Плевать на взыскание, – сказала я. – Хоть десять взысканий, лишь бы…
– Ух!.. – произнес Грифель. – Гляди-ка, уже и оживать начала! Хотел бы я знать, зачем мне, старому идиоту, на мою и без того больную голову, слабое сердце и никудышную печенку, нужна под боком такая ядовитая ящерица, как ты?!
И он выматерился еще раз – так затейливо, многоэтажно и смачно, что мы с водителем переглянулись – с искренним восхищением…
…В третий раз за эту сумасшедшую неделю я припарковала свой «москвичонок» в самом начале Алтуфьевского шоссе, рядом с родным для Лидии Ивановны храмом.
Зима уже полностью вступила в свои права, укрыв все вокруг пока еще белоснежным покровом. В таком чудовищном мегаполисе, как мой родной город, каждое время года прекрасно лишь в первые дни и недели своего наступления. Такие, как сегодня, когда еще не потемневший от дымов снег последней зимы века и тысячелетия сияет своей чистейшей белизной под лучами неяркого красноватого солнца, заставляя невольно щуриться, когда оглядываешься по сторонам.
Маленький храм стоял молчаливо, словно задремав под снегом, не миновавшим и его купола, и я в первую секунду подумала, что он закрыт. Но, словно специально, чтобы развеять мои сомнения, тяжелая дверь чуть-чуть приоткрылась, и оттуда выскочил какой-то мальчонка, припустив тут же дальше – вниз по улочке.
Моя старая знакомая – суровая свечница Раиса – оказалась на месте. Стоя за небольшим прилавком, уложенным иконками, крестиками и свечами, она, мрачно сдвинув брови, пересчитывала какие-то мелкие купюры и монетки: очевидно, утреннюю, надо сказать, совсем не густую, выручку.
– Здравствуйте, Раиса, – сказала я негромко, подойдя к прилавку с другой стороны.
– Господи благослови… – ответила женщина и только после этого подняла голову. – А-а-а… Опять ты. Что – снова «по долгу» или как?
Она усмехнулась.
– И да, и нет…
– Капюшон-то свой накинь, – вздохнула Раиса. – Нельзя нам, бабам, в храме Божием с непокрытой головой находиться… Это уж пусть за границами разрешение такое противозаконное дают, а мы – как положено… Так чего тебе на этот раз надо вызнать?
Я поспешно натянула на голову капюшон своей дубленки.
– Извините… Мне не вызнать. То есть вызнать, но не то, что вы подумали… Как можно заказать сорокоуст по убитому человеку?
Раиса посмотрела на меня испытующе, покачала головой и извлекла из-под прилавка тетрадку.
– Говори, как имя его, крещеное, конечно, ежели крещеный… А ежели нет – не то что сорокоуст, а и молиться за него в храме нельзя, только дома.
– Крещеный, крещеный, – заверила я.
– Ты хоть знаешь, сколько это стоит-то? – уточнила она.
– Нет, но никакого значения это не имеет.
– Говори. – Она раскрыла наконец свою тетрадь.
– Александр…
Раиса слегка вздрогнула, но запись сделала и сумму назвала.
– И еще, – остановила я ее, уже готовую захлопнуть тетрадку. – Подскажите, как быть, если человек жив, но с ним беда и… Словом, на душе у него – страшный грех.
– Смертный?
– Да, и очень…
– Что «очень»? – Впервые за время нашего общения она удивилась.
– Я хотела сказать, что смертный в прямом смысле слова… И узнать, можно ли что-то такое сделать, чтобы человеку этому на душе сделалось не так страшно, как… ну…
– Можно, – пришла мне на помощь Раиса. – Коли денег не жаль, заказывай на три месяца заздравную… Триста рублей стоит, дорого!
Я мысленно проинспектировала свой кошелек и кивнула, а моя собеседница достала из-под прилавка другую тетрадь и вопросительно на меня поглядела.
– Лидия… – сказала я.
Раиса, наверное, целую секунду молча глядела на меня, прежде чем поправить в очередной раз:
– Надо говорить – «раба Божия Лидия».
Больше она не сказала ничего. Я расплатилась, попрощалась и покинула любимый храм Коломийцевой Лидии Ивановны – скорее всего, навсегда…
– Ни за что не отпущу! – сказала я, а Светланка, набычившись, упрямо мотнула головой:
– Отпустишь!..
Мы стояли посреди гостиной и, наверное, со стороны напоминали тех самых двух баранов из детского стишка, которые «утром рано» сошлись на одном узком мосточке. Очень тяжело отстаивать свою точку зрения, когда никаких аргументов, помимо материнских страхов, которые в качестве таковых фигурировать не могут, в запасе не имеется. Светланка это отлично поняла и сменила тактику.
– Ну, мамуся, – она расслабилась и нарочито спокойно уселась на диван, – сама подумай: в школе я была белой вороной? Была! Потому что все ребята в поход или в поездку, а меня, видите ли, мамочка не отпускает… Знаешь, как дразнили? Я тебе просто не рассказывала!.. Ну а теперь-то что, а? Тогда хоть маленькая была, более-менее понять тебя можно.
– Ты и теперь маленькая! – рявкнула я.
– Неужели? – В голосе дитяти звучал непередаваемый сарказм. И где только этому научилась?! – То же самое ты говорила перед пансионатом! И что, случилось страшное-ужасное от того, что я одна пожила?..
– К тебе очень быстро Катька приехала! А до этого – Настя…
– Ох уж твоя Катька! – фыркнула Светланка. – Да я ее только утром и видела, даже спать без нее укладывалась… Мамусь, не кипятись. И вообще… – Ее голос снова приобрел вредоносные интонации. – Если не дашь денег, займу и все равно поеду со всеми!
– У кого займешь?! – ужаснулась я.
– Найду у кого!..
– И нужно тебе это самое Золотое кольцо?
– И кольцо, и сама по себе поездка вместе с ребятами!
– Вот возьму весной или даже летом отпуск – вместе съездим, – привела я, уже сдаваясь, свой последний аргумент. И совершенно напрасно это сделала. Потому что при слове «отпуск» подлая Светланка рассмеялась фальшивым смехом и ржала не меньше минуты. Потом сделала вид, что вытирает выступившие от смеха слезы, и покачала головой:
– Если не ошибаюсь, «отпуск» тебе уже дали… служебный и неоплачиваемый. Так что другой, да еще летом, вряд ли светит… Ладно, мамусь, давай не будем ссориться, а? Я понимаю, тебе тут скучно будет… Возьми и съезди сама куда-нибудь, чего, в самом-то деле, пять дней подряд одной торчать?..
– Куда?! – с неожиданными для меня самой интонациями маленькой разобиженной девочки спросила я.
Светланка ответила не сразу. Вначале она поколебалась, потом отвела глаза и наконец выдавила:
– Ну… Хотя бы в то же Белозуево… Катька рада будет, а Родионов твой вообще от счастья треснет…
Называется – благословила…
– Тебя забыла спросить! – огрызнулась я и окончательно выкинула белый флаг. – Сколько это пятидневное удовольствие будет стоить?
– Ур-ра! – взвизгнула Светка. – И не беспокойся за меня, клянусь, все будет о’кей, клянусь, мамусик! Мы ж всей группой едем, а не я одна!..
– И чтоб каждый день мне на «трубу» звонила!
– А вдруг какой-нибудь один день неоткуда будет звонить? – забеспокоилась практичная и предусмотрительная Светка.
– Кто ищет – тот всегда найдет! – возразила я, поскольку еще и эти, совсем уж последние, позиции сдавать не собиралась. На том мы и порешили, хотя лично я, еще вчера порадовавшись тому, что каникулы в Светкином колледже хотя бы частично совпали с моими свободными днями, планировала провести их совсем иначе… Значит, не судьба. Неужели моя девочка и впрямь выросла? Или почти выросла?..
И, тяжело вздохнув, я отправилась вслед за сорвавшейся с места Светкой – помогать ей отбирать вещи в дорогу. За ней не проследишь – вообще ничего теплого с собой не возьмет. А за пределами Москвы, где нет под землей обширной и теплой коллекторской системы, погода всегда холоднее, чем в нашем огромном городе…
…Погода за городом и впрямь была холоднее. В чем я и убедилась лично, выехав наконец на легендарную Владимирку, давным-давно переименованную в безликое «Горьковское шоссе».
Промотавшись в абсолютном одиночестве по пустой квартире не меньше двух часов после того как проводила рано утром Светланку в дорогу, я сдалась и позвонила в Белозуево.
Катюшка обрадовалась страшно, уточнив, не буду ли я что-нибудь иметь против того, чтобы ночевать в тети-Люсиной квартире. Только тут я и вспомнила, что один московский гость у нее уже есть, и едва не передумала насчет поездки.
Но Катька, а вслед за ней и Анна Петровна, перехватившая трубку, с таким жаром приглашали меня к себе, что я опять сдалась: похоже, у меня в принципе наступил период сплошной капитуляции по всем фронтам… Вообще-то все эти дни мы созванивались постоянно. Ребята волновались за меня так искренне и так сильно, что мы с маленькой Светкой в итоге растрогались до глубины души. И решили, что даже при самом плохом раскладе с такими друзьями – точно не пропадем. В общем, в гости я отправилась с радостью и даже нетерпением: мне очень хотелось собственными глазами увидеть Анну Петровну, поднявшуюся с постели… Конечно, Катька доложила мне все не только сразу, но и подетально, описав со слов тети Люси, как та, переговорив с доктором, все время Катькиного отсутствия учила ее бабушку ходить заново, шаг за шагом осваивать позабытый ею процесс… Это было то самое чудо, которого не ждал уже никто, а оно взяло – и свершилось!..
На этом месте моих размышлений мне пришлось-таки съехать на обочину, извлечь из багажника специальную, дорогущую жидкость для стекол, рассчитанную на мороз, и вручную протереть лобовое стекло. Зима победила здесь, за городом, окончательно и бесповоротно. Свою любимую скорость мне тоже пришлось временно забыть и ехать не больше восьмидесяти – девяносто, поскольку я дала Катьке страшную клятву добраться до Белозуева живой и здоровенькой…
Поколебавшись, в конце нашего разговора я попросила ее не сообщать Родионову о моем приезде. Катька помолчала, а потом нерешительно вякнула:
– Ладно, если вы так хотите… Я его только что видела, между прочим, он своего сына на электричку провожал…
– Откуда знаешь, что провожал? – как можно равнодушнее поинтересовалась я.
– Сам сказал… Каникулы же у них. А может, сессия, не знаю, теперь все по-другому: и техникум не техникум, а колледж, и каникулы когда попало, и сессии в другие сроки… А что?
– Ладно, Катюш, давай не будем набалтывать лишние деньги, скоро увидимся! Думаю, к вечеру буду, – сказала я и положила трубку, пообещав ехать как можно медленнее.
Я и ехала медленно, поневоле, поскольку на трассе было скользко. А в итоге достигла цели уже в полной темнотище, около десяти вечера. Дверь открыл Володя, и, увидев за его спиной Анну Петровну – улыбающуюся, с палочкой в руках и в точности такую же пряменькую и ладненькую, как до болезни, я пришла в такой неописуемый восторг, что не сразу обнаружила, что моей Катюшки здесь что-то не просматривается.
– А где?.. – Я вопросительно посмотрела на присутствующих и чуть не рассмеялась от того, каким спокойным и торжественным тоном, словно даже гордясь за Катьку, мне ответила за всех тетя Люся.
– На труп выехала! – важно произнесла она. – Вызвали, поскольку она тут – лучшая… Еще попляшут без нее-то! Так и надо, а то все гнобили да гнобили! Почитай, больше года гнобили: то не так, да это не эдак… Совсем загрызли девку!
Я все-таки фыркнула, а потом, подумав, предложила съездить за Катькой, которая, как выяснилось, отсутствовала уже больше двух часов.
– Съездите, Светлана Петровна! – оживился Володя. – Я бы и вообще сразу с ней поехал, так мне это было особо, категорически запрещено! Лично Белоснежкой… Ладно, мы свое возьмем! Как думаете, рапорт еще долго будут подписывать?..
– Завтра позвоню Грифелю, – улыбнулась я, снова натягивая дубленку. – И, думаю, не позже чем послезавтра твоя Белоснежка получит вожделенную отставку… Пока!..
В здании городской управы на нужном этаже светилось одно-единственное окно. К счастью, дежурный меня узнал – видимо, запомнил по предыдущим визитам.
– Только что все разъехались, – развел он руками. – Даже странно, что вы их не встретили!
– Что у вас тут случилось? – поинтересовалась я.
– А-а-а… – махнул он рукой. – Обычная история: бомж на улице замерз… Просто провозились долго, пока оформили, а так – обычная история… Зимой это у нас, наверное, не реже, чем в Москве, происходит.
Пожелав ему спокойного дежурства, я покинула здание и спустя несколько минут уже ехала по знакомым белозуевским улочкам и переулкам, радуясь, что, вопреки ожиданиям, фонарей здесь вполне достаточно. И все – горят. «Интересно, – подумала я, – Витальку тоже вызывали?..»
Наверное, думать о Родионове мне вообще не следовало. Потому что вслед за этим случились сразу две неожиданные для меня вещи. Во-первых, я ни с того ни с сего проехала нужный мне поворот, свернув чуть позже и в другую сторону. Во-вторых, фонари я, судя по всему, сглазила: дружно мигнув, они взяли да и погасли, причем все одновременно… То, что в Белозуеве именно таким способом экономят электричество, я догадалась не сразу, а минут через пять после того, как припарковалась у Виталькиного подъезда…
Окна его квартиры были абсолютно темными… На мгновение я зажмурилась, изо всех сил пытаясь отогнать картину, возникшую перед глазами: проклятую Лилю с ее проклятой идеальной фигурой в объятиях Родионова… И впервые в жизни поняла, что же на самом деле означает выражение «словно нож в сердце»… Господи, да что же это такое со мной происходит?!
– Ты, бабонька, должно быть, спятила, – пробормотала я вслух. – Он тебе что, монашеский обет давал?!
И спасительная злость на себя, на него и на эту глупую ситуацию наконец-то пришла, дабы помочь мне справиться пусть и не с охватившей меня внезапной болью, продолжавшей сжимать сердце, но хотя бы с собой… Бросив на темные родионовские окна последний, на этот раз презрительный, взгляд, я резко завела еще горячий движок… То есть попыталась завести. Потому что подлый «москвичонок», между прочим совсем недавно взятый из ремонта, в ответ мерзко кашлянул – в точности, как во время прошлой поломки, – и… заглох!..
Даже не знаю, что именно произнесла бы я вслух в этой связи, но, к моему громадному облегчению, именно в этот миг из-за угла дома вырвался слепящий сноп света от чьих-то фар. Хоть тут мне повезло, поскольку водитель я неплохой, а вот механик из меня – хуже некуда! Единственное, что умею, – измерять плотность в банках, да свечи еще могу сама поменять…
Испугавшись, что неведомый мне автолюбитель свернет куда-нибудь не туда и исчезнет, я пулей вылетела из салона и запрыгала перед его приближающейся машиной, размахивая руками:
– Эй… Эй! Остановитесь, ради бога, у меня поломка!.. – завопила я. И – о, счастье! – была услышана.
И хотя дальний свет он немедленно убрал, я с трудом разглядела, что машина резко замедлила ход, потом затормозила. Все еще немного ослепленная, с прыгающими перед глазами разноцветными пятнами, я со всех ног кинулась к какому-то вылезающему из машины высокому мужику.
– Помогите, я заглохла… – начала было я и в ту же минуту почувствовала, что лечу в его сторону с противоестественным ускорением, еще секунда – и врежусь ему в грудь… Я и врезалась, но совсем не больно, потому что мужик молниеносно подхватил меня и, оторвав от скользкого льда, прижал к себе, одновременно выдохнув, как и в первую нашу встречу: «Ты!..»
– Ты… – отозвалась и я, словно лесное эхо. А Виталька прижал меня к себе так крепко, что в следующие полминуты я и не могла больше ничего сказать, лишенная такой возможности его объятиями. И слава богу! Потому что я еще не успела придумать сколько-нибудь приличного предлога, чтоб объяснить ему мое присутствие у подъезда… Вот незадача!
