Текст книги "Джокер"

Автор книги: Мария Семенова

Соавторы: Феликс Разумовский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

 Монако, 1909. День последний

–  Нет, что ни говори, а Моцарт бесподобен. – Князь, откинувшись на спинку кресла, полузакрыл глаза, причмокнул и качнул головой. – Уникален, божественен, по-настоящему гениален. Сколько в нём пластики, романтизма, неповторимого шарма. Душа поёт…

В раскрытое окно дворца неслись пленительные звуки «Маленькой ночной серенады». Это честно отрабатывали свои франки нанятые князем музыканты.

–  Как говорится, князь, о вкусах не спорят, но для меня Вольфганг Амадей слишком обтекаем и слащав, – улыбнулась Кейс. – То ли дело бунтарь Вагнер! Вот где энергия, вот где размах. Душа летит сквозь грозу на крыльях валькирий…

Они только что отужинали в Мраморном зале и сейчас под звуки дивной музыки пили кофе в кабинете у князя. Его Высочество постарался сделать этот вечер насыщенным и ярким: вначале экскурсия по дворцу – фрески, бесценные гобелены, позолота, хрусталь, затем изысканный ужин с русской икрой, теперь вот кофе по-арабски, с коньяком, а в заключение ещё обещан какой-то сюрприз. Интересно, чем обычно удивляют своих дам князья?

– Душа летит сквозь грозу… Сколько в вас поэзии, Кейс! – Князь поставил на блюдечко золочёную чашку, кажется, начиналась заключительная часть программы. – Помните, я вам рассказывал о древнем пророчестве, касающемся нашей семьи? – Он выдержал эффектную паузу, наслаждаясь недоумением на лице Кейс. – Ну, о некоем сокровище, спрятанном в монакской земле. Так вот, – снова прервался он, взял свою чашечку с блюдца, бодрым глотком допил. – Сегодня во время ремонта в Океанариуме в руки мне попался деревянный ларец, он находился в недрах скалы в этаком подобии тайника. [142]142
  Здание Океанографического музея, являющегося, несомненно, шедевром архитектуры, врезано своей нижней частью в древнюю, нависающую над морем скалу.


[Закрыть] Причём ларец сей был настолько древен, что рассыпался у меня на глазах в пыль, явив на свей Божий вот это… – Князь поднялся, подошёл к стене, где висел портрет Франсуа Гримальди, и нажал на край золочёной рамы. – Сейчас, сейчас…

Отец-основатель клана выглядел грозно. При щите, при мече, в кольчужном наголовье… Он хмуро отодвинулся в сторонку, обнажив дверцу сейфа, вмурованного в стену. Глухо лязгнул ключ, клацнула пружина, заскрипели мощные петли.

–  Вот, извольте видеть! – Князь вытащил что-то, напоминающее бутылочное донце. – Неужели перед нами то самое сокровище? Нет, право, какой-то курьёзитет. Сувенир из Святой земли, доставленный крестоносцами?

Донце было массивным, полупрозрачным, по виду – зелёного стекла. Брось такое на улице, точно никто и не нагнётся поднять.

–  А может, влюблённый спрятал осколок, которым порезала ножку его любимая девушка. – Кейс покачала стекляшку на руке, небрежно вернула. – Так это и есть ваш обещанный сюрприз, князь?

Она вежливо улыбалась, только изумрудные глаза искрились подначкой.

–  Терпение, милая моя, терпение, – улыбнулся князь, кивнул и вытащил из сейфа диадему, выполненную в виде короны. – Вот, прошу примерить. Уверен, будет как раз.

Диадема была ажурной, золотой, с бриллиантами, сапфирами и изумрудами. Вот это да! Не какая-нибудь бутылка, разбитая тысячу лет назад.

–  Ой, какая прелесть! – восхитилась Кейс, разглядывая себя в каминном зеркале. – Только сдаётся мне, что… – И совсем тихо добавила: – Поправьте меня, Ваше Высочество, если я ошибаюсь, и к тому же глубоко…

Взгляд ее затуманился, голос дрожал, выдавая какую-то внутреннюю борьбу.

–  Да, дорогая моя, вы, как всегда, правы, – тоже очень тихо и очень торжественно проговорил князь. – Это корона княгинь Монако. Предлагаю её вам вместе с моей рукой и сердцем. Прошу вас стать моей женой и матерью моих детей… – Не в силах более сдерживаться, князь порывисто заключил девушку в объятия. – Ах, Кейс, Кейс, будьте же моей!

Ни одну женщину он ещё столь сильно не желал.

–  Князь, милый князь, ну не теряйте же голову, – мягко отстранилась Кейс. – Вы ведь не считаете меня безнравственной? Легкомысленной? Нет? Тогда дайте мне время подумать, всё это так неожиданно и так серьёзно… А пока, – она многообещающе глянула на князя, – давайте поднимем бокалы. За любовь, за наши чувства, за нас…

Князь Альберт отметил про себя, что корону с головы она не сняла. И он расценил это как добрый знак. Знак того, что всё только начинается.

–  О, да, да, – встрепенулся князь и потянулся за бутылкой. – За вас!

–  Ах, Ваше Высочество, – улыбнулась Кейс, незаметно надавливая на камешек своего перстня. – Вам просто невозможно отказать. А мы, бедные женщины, так слабы…

–  И в этом ваша сила. – Князь наполнил бокалы, трепетно поднял свой, млея от страсти, коснулся руки Кейс. – За тебя, счастье моё!

Торопливо проглотил вино, чтобы тут же, полузакрыв глаза, страстно потянуться губами к таким желанным губам и… безвольно откинулся в кресле. Средство из перстня Кейс уложило его наповал. Не навсегда, но надолго.

–  Спокойной ночи, Ваше Высочество. – Кейс хладнокровно допила, отвернулась от сладко храпевшего князя и вновь посмотрела в зеркало. – А что, хороша, и впрямь королева… – Поколола сама себе язык и направившись к сейфу, откуда вытащила «стекляшку», найденную в скальном тайнике. – Так, значит, курьёзитет?

Она поднесла его к свече, и комнату наполнило разноцветное сияние. Мгновение оно слепило глаза электрическим светом, потом побледнело, выцвело, превратилось в радужную карусель и наконец остановилось, разбросав в воздухе буквы, цифры, каббалистические надписи, ни на что не похожие письмена. Вот тебе и стекляшка.

«В яблочко», – криво улыбнулась Кейс. Погасила радужную иллюминацию и стала собираться. Всё ценное из сейфа – в сумочку, сумочку – через плечо, ну а дальше – вниз с балкона по шёлковой простыне, благо спускаться было невысоко, да и зануды музыканты уже убрались. Вместе со своим Моцартом.

«Хорошо хоть не розы…» Она приземлилась в ломкие тюльпаны, на мгновение замерла, вслушиваясь в ночь… И без всякой спешки, гуляющей походкой пошла сонным парком меж деревьев и кустов. Вокруг стояла тишина, только пробовали голоса шальные птицы. Славный город Монако во главе со своим князем мирно почивал у неё за спиной.

Кейс благополучно перелезла через ограду, ступила на древние камни мостовой… и неожиданно рассмеялась, правда, беззвучно. Она только сейчас заметила, что так и шагает в короне монакских княгинь. «Эй, подданные, ау?..»

Однако для веселья не было времени. Кейс убрала корону в сумку и ускорила шаг. «Десятка, даже козырная, никогда не будет королевой. Увы, но это факт. А факты вещь упрямая…»

Путь женщины лежал в порт, к укромному причалу, где вот уже три дня стояла наготове паровая яхта. Оставалось совсем немного, но без последнего приключения не обошлось. Стоило Кейс шагнуть на причал, как откуда-то вывернулись двое – дама и кавалер.

Дама была не кто иная, как уволенная служанка Гретхен, а в кавалере князь Альберт, появись он некоторым чудом здесь на причале, сразу узнал бы раздолбая-служителя, загубившего несчастную мурену.

За него-то Кейс перво-наперво и взялась.

– Только сунься, гад, – крикнула она и рукой нарисовала страшный знак. – Я тебе такой эгильет [143]143
  Эгильет – дословно: узел. Один из способов порчи, лишение половой силы.


[Закрыть] затяну, уже никто не развяжет. Придётся рубить, как гордиев узел. Под самый корень!

Гретхен, видимо, отлично знавшая, что Кейс слов на ветер не бросает, жутко побледнела и поспешно ответила:

–  Ладно, ладно, тварь, пусть всё будет между нами! Только ты и я, и пусть сталь нас рассудит!

В ней ничего не осталось от служанки, смиренно убиравшей посуду. Куда только подевались чепец, белый передник, чёрные башмаки и розовые ленты! Бриджи, сюртучок, сапоги со шпорами, шёлковая, с кружевами, распахнутая рубашка! Женщина выглядела совершеннейшей наездницей, а в руках держала хлыст и нож-кошкодёр. [144]144
  Немецкий Katzbalger, буквально – кошкодёр, короткий ландскнехтский меч для «кошачих свалок» – ближнего боя. По другой версии, меч получил свое название из-за того, что ножны его обтягивались кошачьими шкурками. Позднее название «кошкодёр» перешло на длинные широкие ножи, которые носили на поясе простолюдины.


[Закрыть] Клинок длиной в полруки был весь изъеден глубокими кавернами. Такие отметины бывают от смертельного яда.

–  Ну что, сука? – щёлкнула, как выстрелила, Гретхен хлыстом. – Тебе говорили, что это белое платье очень смахивает на саван? В нём тебя и зароют…

Мощная, самоуверенная, она ничуть не сомневалась в победе.

–  Ты же сказала, пусть рассудит сталь. – Едко усмехнувшись, Кейс выхватили наваху, мигом раскрыла, встала в позицию. – Зачем тогда щёлкаешь своей хлопушкой? Мух бьёшь?

Стояла она грамотно, на испанский манер, – левая рука впереди, на уровне пупка, правая, вооружённая, у правого же бедра. Весь её расчёт был на единственный удар. Какое может быть фехтование против отравленного тесака?

Гретхен выругалась и с неожиданной яростью отбросила хлыст.

–  Чтобы покончить с тобой, мне хватит и моего ножа!

Кейс сдернула с плеча сумочку и взяла её в свободную руку наподобие щита.

–  Скушай, милая, сменила бы ты любовника, – посоветовала она. – Нынешний, похоже, и без эгильета тебя в чёрном теле держит.

Удар был силён и попал точно в цель.

–  Сука, тварь! – заревела Гретхен, выставила нож и бросилась вперёд. – Сдохни, мать твою, сдохни!!!

Она сделала неплохой выпад, кошкодёр шёл точно в солнечное сплетение, но Кейс была слишком увёртлива и быстра. Сумка перехватила отравленный клинок, тело изогнулось дугой, и отточенная наваха рассекла лицо Гретхен от уха до скулы, царапнув по кости. Рёв, кровища, болевой шок…

…И снова – пинок под зад. Мощный, акцентированный, от всей души. Дебелая немка улетела с края пирса не ласточкой – коровой. Плеск, крик, барахтанье… потом тишина. Только бормотание волн, крики чаек и ленивый шёпот ветерка.

–  Умойся, дура. – Кейс швырнула следом изъеденный оспинами клинок, подхватила с пирса своё добро…

…И внезапно рассмеялась, только смех отдавал горечью. Сумочка оказалась пропорота, и из прорехи торчала та самая диадема. Изрядно покорёженная, снятая и уже мало напоминающая корону. Вот так-то. Очередной знак судьбы – никогда десятке не быть королевой. То есть стать можно, но быть – никогда…

– Ну и плевать, нам и так хорошо, – вслух проговорила Кейс. Решительно мотнула головой и направилась по пирсу к своей яхте. На корме и на носу кораблика блестели буквы, латинские, крупные, золотом: «Bianka».

Утро нового дня князь Монакский встретил с чудовищной головной болью. Он сидел в зашторенной комнате, тычась лбом в холодное мокрое полотенце, и ни о чём не хотел думать, но думалось всё равно. Господи, с какой же дурой он связался… Ей предлагали руку, сердце и престол, а она сбежала с какой-то парой миллионов. Вот ведь куриная голова, дешёвка, горе-авантюристка.

«Нет, нет, всё что ни делается, всё к лучшему. – Князь медленно пил крепкий чай с сахаром и лимоном и горько сожалел о таком близком, желанном, несбывшемся и манящем. – Было бы гораздо хуже, если бы я в самом деле женился на ней, на этой дуре, дешёвке, воровке, авантюристке…»

Официального хода делу он решил не давать. Великий князь Монако обязан быть безгрешен и безупречен. Однако же и сидеть спустя рукава со своим горем он не намеревался. Князь Альберт подумывал бросить международный клич: «Полицейские всех стран, соединяйтесь!»

Да, да, пусть все Шерлоки Холмсы и Наты Пинкертоны съедутся для начала сюда, в Монако, и, проникшись глобальной идеей, договорятся объединить усилия. Чтобы никакого больше авантюризма и воровства в международном масштабе. Чтобы границы задерживали преступников, а не правосудие. [145]145
  Речь, по существу, идёт о создании Интерпола.


[Закрыть] Чтобы никаких больше обворожительных дур, ворующих короны империи… О-о-о Боже, до чего всё-таки обворожительных…

Крепкий чай действовал, голову понемногу отпускало. О какой-то несчастной стекляшке в виде бутылочного донца князь и думать забыл.

Андрей Лукич Колякин. Сон в руку

Генерал был совсем как в реальной жизни – краснолицый, плешивый, с гневно выкаченными глазами.

– Шиш тебе, Колякин, а не ферма! Хрен тебе, а не племенные быки! Кукиш тебе с маслом, а не повышенная жирность! – грозно кричал он и с силой бил о стол мосластым кулаком. – Ты у меня, Колякин, в народное хозяйство пойдёшь. Будешь жить там на одну, блин, зарплату. Которую, так твою растак, по полгода не платят… – И вдруг добавил, точно благородный индейский вождь из детского фильма: – Хау. Я всё сказал!

«Ох ты, Господи, Боже ты мой, ох ты Приснодева и святые угодники, ох, такую твою мать…» – Майор Колякин вздрогнул, заворочался, разлепил глаза и вынырнул из кошмара.

Рядом тихонько посапывала жена, её сдобное тело дышало родным теплом, за приоткрытой дверью безмятежно спали две дошкольницы-дочки.

«Ох и жуткотища же, – перекрестился майор. – За что караешь, Господи? За какие грехи? И ведь каждую ночь… – С минуту он лежал неподвижно, прислушиваясь к пульсации сердца, затем сделал над собой усилие, приподнялся на локте, взглянул на часы. – Ох, нет мне покою, работаю, как сволочь, [146]146
  Сволочами раньше называли бурлаков.


[Закрыть]на износ. И всё, всё коту под хвост. Эх, жизнь…»

Зелёные, как тоска, цифры на часах показывали около семи. А это значит, нужно собираться, одеваться, тихо-тихо завтракать и двигать служить отечеству. С приятной перспективой быть выгнанным на гной, в народное хозяйство. На одну зарплату.

Жена с вечера испекла его любимые булочки, но бедный Колякин не почувствовал вкуса. Кое-как выхлебал полкружки чаю и выбрался из квартиры. На улице вовсю светило солнце, ворковали голуби. Природа, поглощённая своими делами, не замечала его горя и не сочувствовала ему.

«Господи, что за грязь! Господи, что за вонь! – Отворачиваясь, майор миновал помойку. Всё, всё сегодня было против него, всё только ранило и расстраивало. – Вот дерьмо! Ну и жизнь!»

Его «четвёрка» стояла за невывезенным пухто, возле трансформаторной будки, и это было ещё одной раной в сердце майора. Что толку с новенького «Мерседеса», если ездить на нём всё равно было нельзя? Ну, то есть можно, конечно, но не здесь, а где-нибудь по лесным дорогам, подальше от «добрых» глаз начальников и сослуживцев… А ещё лучше по поверхности Луны, по её обратной стороне. Или вообще по марсианским пескам…

– Ну что, чудовище, поехали…

Майор сел в «Жигули», успевшие за ночь добротно пропитаться запахами помойки, не сразу, но завёл – и с рёвом покатил со двора.

Как всегда по утрам, он держал путь в подсобное хозяйство. Должно же, действительно, в жизни быть хоть что-то хорошее?.. Зона могла встретить его любым количеством неприятностей, от мелких до средних и вполне крупных, но на ферме порядок всегда был гвардейский. Сытая и довольная скотина, просторные загоны, чистые хлевы… и даже трезвые скотники.

А чему удивляться? Работа на ферме составляла розовую мечту каждого зэка. Того, кто поставил бы под сомнение дальнейшее существование этой мечты, за колючим периметром очень, очень не поняли бы.

– Такую твою мать. – Майор выматерился для порядка, ибо придраться было решительно не к чему, и для начала заглянул к молодым хрячкам. Колякин не был ни мусульманином, ни иудеем и свинину исправно вкушал, но, в отличие от большинства обывателей, не понаслышке знал, откуда берётся аппетитный бекон. Симпатичные розовые поросята рождаются заведомыми смертниками, а чтобы мясо было вкусным и нежным и ничем не воняло, их ещё и кастрируют. Проза фермерской жизни не сделала майора вегетарианцем, но в душе, изрядно зачерствевшей на службе, всё же проснулась некая сентиментальная струнка. Движимый чувством истинной мужской солидарности, Колякин набрал полные руки моркови и двинулся вдоль загонов, раздавая будущим мученикам лакомство.

– Эх, ребяты, ребяты, – вздыхал он, гладя родные, тянущиеся к нему пятачки. – Вы поймите, ребяты, уж так оно получается…

Видевший эту картину блатняк, свинарь расконвойный Сучков, подозрительно шмыгнул носом. У него в перспективе были всего-то два года, а если повезёт, то и условно-досрочное. Поэтому за своё место он держался зубами.

– Ну ладно, ладно, – справился с катарсисом майор и подозвал Сучкова к себе. – Ты давай мне, блин, освещай обстановку. Что новенького?

– Слушаюсь, гражданин начальник, – утёр нос Сучков. Оглянулся по сторонам и… принялся стучать. А вы что думали? За красивые глаза вас отправят на этот остров блаженства? Да на расконвой? Да подальше от строя и режима?..

– Так, так, так – Колякин послушал, подумал, покивал головой и неожиданно резко, словно на допросе, спросил: – Ну а с Карменситой что? Долго ты собираешься мне толкать это фуфло? Ох, Сучков, Сучков, видимо, соскучился ты по зоне, там таких, как ты, только и ждут. С нетерпением…

Несчастный свинарь съёжился, испуганно забормотал что-то невнятное…

Карменсита была элитной хавроньей, красавицей-медалисткой. Свиноматкой беркширской породы, призванной умножать эту породу среди пещёрских осин. Надо ли объяснять, какие трепетные надежды возлагал на неё майор!.. Так вот, недавно Карменсита разрешилась долгожданной дюжиной поросят.

Большущих, голосистых, здоровеньких и… полосатых.

Сразу стало ясно, что у свиней тоже имеют место дворняги. А когда первое потрясение миновало, встал жгучий вопрос: если тут потрудился не беркшир Роланд, тоже рекордсмен и медалист, тогда… КТО?

Кто посягнул на святое, кто испортил элитные гены? А с ними и всю малину Колякину?

Свинарь Сучков вначале отнекивался и молчал, играя в глухонемого партизана, однако, будучи припёрт к стенке, выдал такую историю!..

По его словам, в роковую ночь словно из-под земли появился чудовищный кабан «вот с такими клыками». Производитель Роланд и расконвойный Сучков попросту застыли от ужаса и ничего не посмели противопоставить ему. Зато красавица Карменсита была мгновенно покорена брутальным обаянием секача, увлечена, обольщена и…

– Гражданин начальник! Товарищ майор! Андрей Лукич! – неожиданно всхлипнул Сучков и, словно на духу, истово ударил себя в грудь рукой. – Век мне воли не видать, не фуфло это, падлой позорной буду. Этот хряк, в натуре, вот с таким вот рылом, сегодня ночью опять приходил…

– Как это приходил? – аж присел Колякин. – Ну и?

Сердце его часто и тревожно забилось. Он хорошо знал Сучкова и понимал: выдумать историю про обольстителя-вепря тот бы просто не смог, фантазии не хватило бы. Ко всему прочему, майор сам видел следы, и от вида этих следов его бросило в пот.

Так неужели опять?..

А кто бы только знал, сколько стоила эта Карменсита… Вместе с малахольным Роландом… Рогоносцем несчастным…

– И прямиком в загон к Карменсите, – всхлипнул Сучков, подтверждая худшие колякинские подозрения. – А нам с Роландом… не вру, гражданин начальник, ей-Богу не вру! – сказал на человеческом языке, по-русски и через губу: [147]147
  С пренебрежением (феня).


[Закрыть]«Я кабан Василий, родом из Эриманфских вепрей, [148]148
  Эриманфский вепрь — в древнегреческой мифологии могучий кабан, опустошавший обильную Аркадию. С его пленением связан один из подвигов Геракла.


[Закрыть]так что всем дышать ровно и стоять прямо. Кто дёрнется, очень пожалеет – подложу свинью…» Ну мы и стояли – вы бы, гражданин начальник, только видели, какие у этого Василия клыки. А копыта!.. Затопчет и не вспотеет…

Вот тут Колякин окончательно понял, что невероятная история от начала до конца была правдой. Правильно выговорить «Эриманфский вепрь» могут только специалисты по греческим мифам, а уж у Сучкова в лексиконе такому словосочетанию и взяться-то было неоткуда.

Майор оглянулся на лес, залитый утренним солнцем. В сотне метров за полосой елей, прикрывавших ферму от зимних снежных заносов, начинались болота. Там лежали с последней войны снаряды и мины, там росли трюфели и географически невозможный женьшень, там ползали в зреющей морошке то ли африканские, то ли индийские кобры. Там прапорщик Сердюков на той неделе видел собственными глазами, как падал с неба фашистский самолёт. Стопроцентно настоящий: жирные чёрные кресты, бешеный рёв моторов, тающий дымный след, торфяной фонтан взрыва… Всё реальное, как в кино. Это вам не зелёные чёртики с перепою. И не зелёные человечки из космоса.

– Что ж, – решился майор. – Будем выводить новую породу.

Жизнь в здешних краях давно научила его: если факт нельзя было отменить, его следовало использовать. Так было и с трюфелями, и со змеями Нигматуллина. Колякин даже задумался, какое название дать новой породе – «эриманфская» или «пещёрская», а может, даже «колякинская»… Решение выкристаллизоваться не успело – в кармане у майора зазвонил телефон.

Мгави Бурум. Буйвола тащат на живодёрню

 – Чёрт. – Колякин вытащил «Нокию». Неужели неприятность на зоне, словно ему мало было Карменситы с её ухажёром? – Да да, привет… Ну что тебе? А?.. Что? Где? Когда? Ну, бляха-муха, вот-это да!

Сигнал был от старлея Балалайкина, его заместителя. Только что прошёл звонок от коллег из райотдела; те, похоже, взяли беглого негра. Причём взяли даже не тёпленьким, а натурально горячим, с температурой сорок один. Беглый рецидивист, совершенно никакой, обнаружился в пещёрской больнице. Говорят, подобрали где-то на грейдере.

«Боженька! Спасибо!..» – возликовал Колякин, но в эфир отозвался сурово:

– Слушай меня, Балалайкин, внимательно. Бери автозак, отделение бойцов и дуй живо в больницу. Я буду ждать тебя там. Да, личное дело этого негра смотри не забудь, надо будет сверить дактилоскопию… Ты понял меня, старлей? Понял?.. Действуй. Давай.

Мигом позабыв о Сучкове и новой породе свиней, он метнулся к «четвёрке», запустил мотор и, не жалея подвески, в облаке пыли полетел обратно в Пещёрку. «Господи, только бы это был он. Ну сделай, Боженька… помоги…»

Некоторым чудом скрипучий тарантас одолел все горбы и ухабы, форсировал лужи и, ёкая железными селезёнками, благополучно финишировал у больницы. Колякин бросил машину у самых дверей и без промедления метнулся в регистратуру.

– Где тут у вас негр?..

Сражённый горячкой беглец лежал на втором этаже в коридоре, возле стены, под красочным плакатом: «Нет твёрдому шанкру». У койки уже стояла милиция, присутствовал и доктор, не выспавшийся после ночной смены.

«Ого, сам подпол Звонов пожаловал, любит, сволочь, свиную бастурму…»

Майор приложил пальцы к козырьку:

– Здравия желаю!

– Ну что, Андрей Лукич, с тебя причитается, – пожал ему руку Звонов. – Ведь удружили мы тебе, а?

Колякин посмотрел на лежавшего, и тревога стала медленно отпускать. По всему выходило, что это должен был быть беглый Мгиви Бурум. Жёлтых и раскосых в Пещёрке нынче было полно, а вот негров – ни одного. Ну не заносило их сюда никакими ветрами, кроме уголовно-процессуальных.

– За нами, Влас Кузьмич, не заржавеет. Как только, так сразу, – нейтрально отшутился майор, снова посмотрел на задержанного и сделался сосредоточен и суров. Да, перед ним был, без сомнения, Мгиви Бурум, но что-то царапало. – Сейчас прибудут мои, будем сличать у него пальчики и морду лица…

– У Худюкова вон глаз как алмаз, – расплылся в улыбке Звонов и кивнул на лейтенанта в очках. – Сличит тебе за милую душу кого хочешь.

– Я ж и говорю, Влас Кузьмич, за нами не заржавеет. – Майор извлёк из кармана баночку жевательных конфеток. – Вот, побалуйтесь, товарищ подполковник, мятные. Свежее дыхание облегчает понимание… А негра-то как ваши взяли, случайно или по наводке? Или сам засветился?

 – Мужик какой-то сознательный на «Газели» привёз, – встряхнул баночку Звонов. – Ты, Андрей Лукич, вон у доктора спроси, он как раз в ночь дежурил. А конфетки эти твои, извини, одно баловство. Только слюни до колена. То ли раньше делали, «Коровка», «Мишки на севере», «Грильяж»… А помнишь, была такая конфета – «Гулливер»? С обойму величиной? Вот это была конфета так конфета, съешь такую, и всё, пломбы на полку. Мечта…

Врач, которому нашествие милиции помешало уйти спать, посмотрел на майора с ненавистью, однако историю изложил – явно в сотый раз. Увы, правдоподобней от многочисленных повторений она не стала.

В начале третьего ночи грузовая «Газель» доставила в больницу пострадавшего. Водитель, достойный наследник северного менталитета с его нерушимыми понятиями о помощи на дороге, даже после недавнего нападения на автобус не смог проехать мимо бездыханного человека на обочине грейдера. Правда подошёл он к нему с монтировкой в руке, но та не понадобилась. Человек лежал без движения, никаких документов при нём не нашлось. Зато из толстогубого рта шёл сильный запах алкоголя. Ну, дело ясное, перепил. Бывает…

В больнице человеку промыли желудок, назначили капельницу. Зашла было речь об искусственной почке, но решили обойтись без неё. А где-то уже часам к четырём начались чудеса. Кожные покровы пострадавшего начали стремительно темнеть. Доктора всполошились, задумались об интоксикации, но волосы больного, исходно русые, тоже начали темнеть буквально на глазах. Да ещё и завиваться мелкими кольцами. Это уже не объяснялось влиянием тосола или антифриза, выпитого больным в поисках кайфа. Ещё через час перед изумлёнными медиками лежал натуральный негр.

Что самое занятное, негр бредил по-русски, всё звал какого-то чёрного буйвола.

Это уже пахло совсем плохо, и врач, более не мешкая, дал знать в милицию, а уж там-то фотографии беглого зэка-африканца висели даже в туалете.

Вот так всё и получилось…

– Ладно, доктор, спасибо. – Колякин бросил в рот конфетку, угостил доктора, и в это время с топотом появилась гвардия под началом Балалайкина. Все грозные, в шлемах, в бронежилетах и при «Калашниковых», только мрачный Сердюков в фуражке и с пистолетом. Ну не прапорское это дело, таскать тяжести поутру.

Налегке был и Балалайкин. В руках он держал особой важности папку.

– Смирно! – рявкнул он так, что гвардейцы вытянулись струной, – Товарищ майор, розыскная группа по вашему приказанию…

– Вольно, – отдал честь майор. – Приказываю взять задержанного под охрану. Старший лейтенант, папку!

Оттеснив милицию, гвардия встала у койки. Балалайкин развязал тесёмки, извлекая личное дело заключённого. Началась процедура сличения.

– Похож. Очень похож, – глянул на фотографию Колякин. – Эй, поверните-ка мне его в фас… А теперь в профиль…

– Он, товарищ майор, он это, – глянул из-за его плеча Балалайкин. – Я его, гада, сразу признал…

– Разрешите? – блеснул очками лейтенант Худюков. – Так, линия носа… подбородка… овал лица. Я бы оценил сходство процента на девяносто три. С известной долей субъективизма, конечно…

Майор взялся за дактилоскопическую карту.

– Эй, пальчики его сюда, пусть «сыграет на рояле». [149]149
  « Играть на рояле» – снимать отпечатки пальцев.


[Закрыть]

– Ага… полонез Огинского… – Балалайкин размотал скотч, придвинулся к койке. – Сердюков, подсоби.

Вдвоем они прижали пальцы негра к липкой ленте, бережно растянули её и осторожно показали начальству.

– Ну-ка, – прищурился тот. – Первый петлевой… здесь «дельта», а здесь «улитка». Здесь право, здесь лево… Нормальный ход. – Он выдержал паузу, зачем-то потёр нос и свирепо упёрся взглядом в негра, словно тот мог его слышать. – Ну что, гад, добегался? Теперь всё! Хана!

Негр не ответил…

– Вам бы, товарищ майор, в МУРе работать, – уважительно проговорил Балалайкин.

– Да куда ж я, Вадик, из родных мест, – позволил себе расслабиться майор и тут же командным голосом приказал: – Ну всё, давайте-ка его в машину. Долечиваться будет у нас.

«А именно – в БУРе…» [150]150
  Барак усиленного режима.


[Закрыть]

– В какую ещё машину? – проснулся врач. – Он же нетранспортабельный! Вы его живого не довезёте!

Всё тот же менталитет не позволил ему промолчать, хоть он и понимал, что спорить тут без толку. Когда это жизнь человека у нас хоть что-нибудь стоила? А уж человека осуждённого – и подавно…

– Да ладно вам, доктор, тут недалеко, – вполне по-человечески отозвался майор, нахмурился и сделал знак зевающему Сердюкову. – Рот закрой и капельницу возьми. Смотри, чтобы не выскочила.

– Есть. – Тот снял капельницу с гвоздя, негра перекантовали на носилки и, словно раненого с поля боя, вчетвером понесли к выходу. Пятым шёл мрачный Сердюков, нести в вытянутой кверху руке пластиковую ёмкость с физраствором было тяжело и неловко.

И только негр ничего не замечал, он был очень, очень далеко. Себя он чувствовал чёрным буйволом, которого тащат на живодёрню…