Текст книги "Джокер"

Автор книги: Мария Семенова

Соавторы: Феликс Разумовский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

– Нельзя вам, Оксана Викторовна, в гостиницу, – тихо сказала подошедшая сзади Марьяна. – Оставайтесь у нас, дом большой, места хватит. Сейчас ещё попьём чайку да и на боковую. Утро вечера мудренее…

– В гостинице вы вряд ли доживёте до утра, – совершенно будничным тоном и оттого с путающей вескостью поддержал супругу Забелин. – Мурра у них далеко не последнее средство в арсенале, не справилась – такое пришлют, что даже ваш котик может не совладать. Зурру, например. А здесь, ещё раз повторю, чужая муха не пролетит.

Оксана прислушалась к себе и поняла, что уже прикидывает, с каким запасом времени нужно будет выходить на завтрашнюю встречу возле городской бани.

– Спасибо, – сказала она и попробовала улыбнуться. – Опять-таки Тишка пускай оттянется на природе. Небось заслужил…

Комнатка на втором этаже оказалась маленькой и уютной, с балконом. Шкаф, этажерка, древняя тахта, выцветшие занавески в горошек… Оксана погладила бревенчатую стену, и волна неожиданной ностальгии заставила снова смахнуть с глаз дурацкую влагу. Потом она обратила внимание на иконы. Оксана ещё помнила, где полагалось быть красному углу, [93]93
  «Красным» на Руси испокон века был юго-восточный угол, а не «дальний правый от входа», как теперь принято полагать.


[Закрыть]– так вот, они висели в противоположном. Это во-первых. А во-вторых… Чем-то они неуловимо отличались от тех, которые предписывает богомазам церковный канон. Спроси – чем, Оксана не взялась бы внятно ответить. Но это был совершенно точно другойНиколай-угодник. ДругаяБогородица…

Оксана не сфальшивила душой и не стала креститься. Лишь с уважением поклонилась… Кому? Иконам? А может, душе, обитавшей в этих стенах? Душе, защите и покровительству которой она решила довериться?..

Подушка благоухала ромашкой и дикими травами. Снаружи в какофонии кошачьих голосов отчётливо угадывалась интонация Тихона. В свинарнике сыто и благостно похрюкивал Васечка. «На новом месте приснись жених невесте, – успела подумать Оксана. – Олег…»

Мгави Бурум. Пересадка

Прямой электрички из Санкт-Петербурга до Пещёрки не было. Нужно было пересаживаться на станции Волховстрой, но кто-то мудрый распорядился сделать так, чтобы последняя пещёрская электричка уходила оттуда минут за пятнадцать до прибытия питерской. Мгави вышел на перрон и понял, что придётся где-то коротать ночь.

«Бардак не хуже, чем в Порт-о-Пренсе, [94]94
  Столица Гаити, одного из беднейших государств мира.


[Закрыть]– сказал он себе, сплюнул сквозь зубы и, разминая ноги после трёхчасового стояния в вагоне, направился в зал ожидания. – Только моря нет…»

Внутри было скучно. Хныкал ребёнок-грудничок на руках у юной цыганки, спали друг у дружки на плече двое пьянчужек, на полу у стенки, уткнувшись носом в хвост, свернулся пес – лохматый и чёрный, как ночь. Счастье его, что не родился он на Гаити.

«Словно электрический стул. – Мгави устроился на деревянном, крайне неудобном сиденье, вытащил из кармана „бомж-пакет“, с хрустом принялся жевать. – Легкий ужин, такую мать, леопард меня задери.»

Радоваться и без того было особенно нечему. Дела в этой чёртовой России с самого начала пошли из рук вон плохо. Во-первых, где-то потерялась, не доехала до места встречи Белая Коза. А во-вторых, этот желторожий брюхан, эта узкоглазая вонючка, этот потный бабуин оказался предателем! Ренегатом! Он хоть и доехал до места встречи, но лучше бы тоже сгинул неведомо где. Из-за него Мгави остался без денег и документов, не говоря уже о вещах.

Эй-е, Мамба, Чёрная Мамба, жирная корова, уверенная в собственной непогрешимости! Ты засиделась в своём подвале, Чёрная Мамба, ты стала ошибаться, и это выйдет тебе боком. Только-то и знаешь: Мгави, сделай то, Мгави, сделай это, Мгави, иди сюда, Мгави, ступай туда…

Да если бы не была ты нужна Мгави, видел бы он тебя в гробу и в белой шляпке… Но теперь – всё. Потому что он узрел Путь, он уже едет в нужную сторону и будет там через каких-то десять часов. А в икру его ноги вживлён камень. Кристалл. Это очень непростой камень. Его можно слёгкостью сменять на нагубник к флейте. К священной флейте, заимствованной у деда. Затем – узнать Мелодию судьбы. Ну а уж после этого – устроить концерт. Вызвать, например, Нагов из Махаталы и дать им конкретное поручение. Для них, говорят, нерешаемых проблем нет. [95]95
  Наги– мифические существа, полубоги, змеи-люди. Махатала– один из самых низших уровней грандиозной игры под названием индуизм.


[Закрыть]Эй-е, вот уж будет весело так весело… И ненаглядному дедушке, и дорогому братцу, и любимой родне, и драгоценной Чёрной Мамбе. А также разным желтокожим собакам, белым обезьянам и красным шакалам…

Русоволосая голова преображённого Мгави постепенно поникла на грудь. Ему снился Порт-о-Пренс, грязный, зачуханный и смрадный. По улицам гоняли пыль бензиново-угарные «тап-тапы», [96]96
  Многие улицы в Порт-о-Пренсе не заасфальтированы. «Тап-тап» – пикап на базе грузовика.


[Закрыть]между домов сновали наглые крысы, тускло светились вонючие лампы, заправленные нефтью… Из заведений слышался визгливый резкий аромат клирина, [97]97
  Клирин — дешевый ром.


[Закрыть]воздух был напоён похотью, жарой, запахом пьянящего буа-кошона.

Эй-е, старое доброе время, в какую невозвратную даль ты ушло?.. Ещё вовсю перемалывал отступников Форт-Димант, [98]98
  Форт-Димант — стоящая на берегу моря тюрьма цвета охры.


[Закрыть]болота под Ибо-Бич были забиты трупами, а из репродукторов пульсировала зажигательная меринга под названием «Папа Док на всю жизнь». Где всё это, в какой дали?.. Дом жути [99]99
  Дом жути — здание национальной безопасности.


[Закрыть]на площади Дес-Министрос, наводящий ужас «Оборотень», [100]100
  «Оборотень»– отряд тонтон-макутовского спецназа.


[Закрыть]надёжные соратницы из грозной «Фиет-Лало»… [101]101
  «Фиет-Лало» – мобильная группа «Железная гвардия», состоящая из женщин – жен и подружек тонтон-макутов.


[Закрыть]А нежнейшее манго, тающее во рту, а убийственный ром-пунш, а бордели улицы Карефур, а красотки с площади Святого Петра, стоящие всего-то десять гурдов… [102]102
  Гурд– один доллар равняется 38 гурдам.


[Закрыть]Какими ветрами вас унесло?

Мгави даже застонал во сне. Он как бы со стороны увидел себя в былой красе тонтон-макутовского наряда: чёрный, не первой свежести костюм, чёрные с позолоченными дужками очки, чёрная же фетровая шляпа… Справа – «магнум» сорок пятого калибра, слева – липкий но долгу службы мачете, а по центру чуть ниже пиджака…

Однако всласть поностальгировать ему не дали. Что-то с силой приложило Мгави в грудь – резко, расчётливо, больно. Словно древко дедовского ассегая.

– Такую твою мать, – выругался Мгави, разлепил глаза и осёкся. – А, здрасте вам…

Перед ним стоял местный тонтон-макут. Только не чёрный, а розовощёкий и рыжеусый. Мгави вспомнил свою нынешнюю внешность и с тихим ужасом подумал: «Неужели и я теперь так выгляжу?..» А рядом с тонтон-макутом злорадно скалила экскаваторные зубы плотная – руки в боки – баба в белом переднике. Такую не взяли бы ни за какие деньги и в третьесортный дом на улице Карефур.

– Он это, Петечка, он, он, – повторяла она, многозначительно ухмылялась и посматривала снизу вверх на рыжеусого. – Он это, он, точно он. Он, он, ворюга!

Чувствовалось, что она с карателем Петечкой на дружеской ноге.

– Сейчас разберёмся, – гневно раздул ноздри тот, задышал и снова познакомил Мгави с «демократкой». [103]103
  « Демократка», она же «татълнаг», —резиновое спецсредство типа ПP-73.


[Закрыть] – А ну, документ покажь!

Говоря так, он грозно распушил усы, страшно нахмурил брови и не забыл гордо покоситься на бабу – мол, ну как я, хорош?

– Да нечего мне показывать, украли. – Мгави всхлипнул, потёр ладонью ушиб и изобразил вселенское горе. – Всё, всё унесли, и паспорт, и ИНН, и «Визу», и «Мастер-кард». А также полис, права и фотографию жены. Ваше высокоблагородие, господин отличник милиции, не надо меня больше под дых. Я хороший. И у меня панкреатит…

Конечно, он бы мог отвести им обоим глаза, заставить убежать с криками ужаса, вынудить заблудиться в этом маленьком зале и до утра искать выход. Но не стал. Каждое магическое действие оставляет в мире тонких энергий свой след. Такой же внятный и чёткий, как отпечаток пальца или капля крови, полная ДНК. А то, что за ним уже шли, для Мгави не подлежало сомнению. Иных последствий предательство желтобрюхого иметь не могло.

– Полис и права? «Визу» и «Мастер-кард»? Хм. – Тонтон-макут опустил резиновый жезл и задумался. Человек на вокзальной скамейке знал умные слова и был неплохо одет, то есть в целом на вокзального проходимца не очень тянул. Баба, однако, затараторила с новой силой:

– Да он это, Петечка, он! Украл тогда два ящика коньяку, три упаковки «Хольстена» и пять килограммов окорочков! – Запнулась на мгновение, видимо сообразив, что столько напраслины на одного человека возвести не позволял простой здравый смысл, но тут же поправилась: – И у него ещё сообщник был. Чернявый такой, жилистый, на морду – лицо кавказской национальности! А вдруг они каких террористов кормили?

– Террористов? – Петечка явно вспомнил о близости Волховской ГЭС и глянул на Мгави уже по-другому. – А ну, пошли! И молись своему Богу!

Ладно, пошли. Через зал, вдоль по платформе и наконец – в белую дверь с надписью «Милиция». Шагнув через порог, Мгави по одну сторону увидел прозрачную стену с красными буквами: «Дежурная часть», по другую – решётчатый куток. Рядом виднелась ещё дверь с надписью охрой по фанере: «Оперуполномоченные. Вход запрещён». Народу во всех отсеках было немного, и все спали. И помдеж в кресле за пультом, и вихрастый сержант на стуле за столом, и какой-то россиянин, угодивший за решётку, и, кажется, даже гарант Конституции в рамочке на стене. Что делалось за глухой дверью, у оперуполномоченных, видно не было.

– Палыч, не спи, замёрзнешь, – разбудил Петечка помдежа. – Вот клиент, принимай.

А сам с завистью покосился на сержанта, расплющившего щёку о стол. Эх, и везёт же некоторым…

– А? – Помдеж разлепил один глаз, с ненавистью посмотрел на Петечку. – Клиент?

– Клиент, Василий Палыч, да ещё какой, – встряла баба. – Он у меня два места «Аиста» упёр и три упаковки «Хольстена». А подельник у него – чистый террорист…

– А, Людмила Батьковна, ты, – подобрел помдеж. Подумал ещё немного и открыл второй глаз. – Значит, говоришь, два места «Аиста»? И подельник террорист? Интересно, очень интересно… – Сонный взгляд ощупал Мгави, помдеж постепенно выпрямился в кресле, и хриплый голос ударил как хлыстом: – Фамилия! Документы! А ну, живо у меня!

– Стой, стрелять буду! – рявкнул потревоженный вихрастый, вскочил и, ничего ещё не понимая, схватился за кобуру.

Бабища же вдруг заторопилась, попятилась, часто закивала головой:

– Ну, я пойду, пойду, не буду мешать. Соскучитесь, заходите, дорожка знакомая…

И бочком, бочком убралась из оплота правопорядка.

– Штемберг, Борис Мокеевич Штемберг, – вспомнил Мгави данные своей легенды. – А документов нет, увели. В электричке, вместе с бумажником. На перроне хватился… Я уже вот докладывал. – И он, словно старому знакомому, улыбнулся Петечке. –  Да, товарищ начальник?

– Гусь свинье не товарищ, – рассердился тот. – Понял, урка? Или объяснить?..

– Значит, говорите, Борис Мокеевич? – оценивающе посмотрел на Мгави помдеж. – Да ещё Штемберг?.. Хм. Ладно, вот прибудет уполномоченный, пусть он с вами и разбирается… – Кондрат Фокич, а Кондрат Фокич, – закричал он куда-то в направлении двери. – Шлыков не говорил, когда вернётся с задания? А то тут для него сюрприз…

Повисла недолгая пауза, затем из недр оплота донеслось:

– Ну ты, Палыч, как маленький. С этих заданий раньше утра не возвращаются. Кому не спится в ночь глухую…

– Ясно, – хмыкнул помдеж, завистливо вздохнул и посмотрел на яростно зевающего сержанта. – Славон, ты рот-то закрой… А потом закрой этого Штемберга. Пусть посидит в тигрятнике до утра.

Вот это в планы Мгави совсем не входило. До утра может многое произойти. Например, кто-нибудь приберёт к рукам нагубник. Или вообще возьмёт Мгави тёпленьким, запертым в вонючей тесной клетке. Эй-е, кто же тогда, спрашивается, будет развлекать музыкой нагов?

– Вынимай всё из карманов и ложи на стол, – мрачно распорядился вихрастый. Посмотрел, потом ловко обыскал Мгави. – Так, молодец. Теперь марш в клетку. Давай, давай, шевелись…

На Востоке говорят, что шакал, загнанный в угол, становится тигром. А Мгави по своей тотемной сути был отнюдь не шакал. Его предки атси возводили свой род к чёрному буйволу. [104]104
  Тотем  – это не просто представитель фауны, являющийся символом какого-либо рода, как мы привыкли считать в своём высокомерном незнании. Это зашифрованный визуальный образ и поведенческий архетип, несущий сакральную нагрузку. Отмечены факты особой связи представителей традиционных культур со своим тотемным животным. Вдумаемся: некоторые наши предки получили фамилию Зайцевы, а некоторые стали Волковыми. Интересно почему?


[Закрыть]

Раз – и вихрастый Слава, скрючившись, упал на колени. Страшный проникающий удар повредил ему внутренние органы. Два – и рыжеусый Петечка спланировал головой на пол, лицо его как бы съехало на сторону, из носа хлынула кровь. Три – помдеж лапнул было кобуру, напрягся, потянулся к «Макарову», но стремительный выпад ноги впечатал его в стену… Это было тайное боевое искусство гудаби, от которого произошла всем известная капоэйра. [105]105
  Капоэйра —бразильское искусство, сложная акробатическая смесь боевых и танцевальных приёмов. Первоначально – изобретение чёрных рабов.


[Закрыть]Мгави, действительно в эти минуты похожий на бешеного быка, фыркнул, топнул, тряхнул головой…

– Что за бардак?.. – высунулся на шум Кондрат Фокич, заспанный, в мундире капитана. Ему показалось, что посреди дежурной части стоял Минотавр. Вот он повернулся, глянул налитыми кровью глазами… что-то мелькнуло – и Кондрата Фокича накрыла кромешная темнота.

– У, шакалы, – с отвращением сплюнул Мгави. – Гамадрилы, павианы… – Пройдясь – на войне, как на войне! – по карманам побеждённых, он направился к «тигрятнику» и, повинуясь чувству солидарности, рванул задвижку. – Выходи, камрад, ты свободен.

– Не, не, не, не, – вжался в угол клетки россиянин. – Не надо! Я лучше здесь!..

– Пёс, белая вонючка, – непонятно выразился освободитель и скрылся за дверью.

Варенцова. Билет в детство

Ей снилось детство. Далёкое и не очень-то счастливое. Наверное, это запах трав из подушки проник в подсознание, перенеся Оксану сквозь пространство и время. Она явственно ощутила свежее дыхание рассветного ветерка, тяжесть оттянувшей руку корзинки… Услышала голос бабушки, ласковый, добрый, полный заботы:

– Ты постой-ка, Окся, постой… Давай малость передохнём. Хоть своя ноша и не тянет, а тише едешь, будешь дальше. Ишь как мы рыжичков-то с тобой… Хороший рыжик нынче, крепкий, настоящий горловой… [106]106
  То есть переходящий в горлышко бутылки, в которой его и отмачивали.


[Закрыть]

Они стояли на опушке леса под могучей густой елью. Над травой волнами стлался готовый подняться туман, пробовали голоса птицы, рядом мягкими волнами уходило во мглу большое хлебное поле. Там по колено в тумане расхаживали аисты, степенные, голенастые. Ох, с каким бы удовольствием погоняла их Окся!.. Ан никак. Ну, во-первых, устала, а во-вторых, бабуля заругает. Будет ругать и приговаривать, мол, живую тварь обижать без причины – самое распоследнее дело. И грибочку поклонись с благодарностью и уважением, и птице Божией почёт окажи. «И по совести оно так-то, а коль совести нет, запомни – как аукнется, так потом и откликнется…»

–  Ну что, девонька, пойдём? – пожевала губами бабуля.

Окся улыбнулась ей в ответ. И тут они одновременно увидели в поле женщину, медленно шедшую между полос. Женщина была боса, простоволоса и одета весьма странно – в одну лишь белую исподнюю рубаху, разорванную на груди. И вела она себя тоже чудно, непонятно, неуловимо зловеще. С силой пригибала к земле колоски, словно бы отлучая их от неба, от солнца…

–  Ой, бабуля, а это кто? – невольно понизила голос Оксана. – Чего это она?..

– Это, Окся, плохая тётя, – зорко и пристально глядя на незнакомку, отозвалась бабуля. – Очень плохая. Ей что рожь погубить, что у коров молоко отнять – всё едино, лишь бы властью потешиться…

«Плохая тётя» прозвучало у неё как «конкурирующая фирма».

–  И у нашей Зорьки отберёт? – не на шутку забеспокоилась Оксана. – Навсегда?

Ей до слёз стало жаль Зорьку, добрую, ласковую, величавую, со звёздочкой на лбу. А каким вкусным было парное Зорькино молоко!..

–  Не отберёт, – заверила бабуля. Сплюнула, нахмурилась, начала пальцами плести что-то в воздухе. – Мы ей сейчас подложим свинью. Ты, деточка, здесь постой, нечего тебе пока на это смотреть… – Тут бабуля улыбнулась так, как никогда при Оксане раньше не улыбалась, – страшно и жёстко. Оставив оторопевшую внучку, она пошла за ель странной раскачивающейся походкой, словно уже приступая к какому-то непонятному танцу. Скоро оттуда послышался треск сучьев, сопровождаемый размеренным топотом, слишком тяжеловесным для сухонькой бабки, и негромкое, но жуткое уханье. Словно где-то проснулся не ко времени разбуженный филин…

По счастью, продолжалось это недолго. Старуха вышла из-за ели, и Оксана с облегчением увидела свою прежнюю бабулю. В руке она держала сухую ветку.

–  Ну всё, девонька, сделано дело, пошли-ка, милая, домой. Иди, иди, не оглядывайся…

Как это – не оглядывайся? Оксана тут же обернулась через плечо. И увидела, как из подлеска выскочил громадный дикий секач и, свирепо урча, кинулся к женщине. Удар подбросил её, только мелькнули босые ноги и влажно-белый подол, а когда барахтающееся тело ударилось оземь, кабан, не марая клыков, пустил в ход копыта. Длинная рубашка стала быстро покрываться пятнами грязи и крови…

–  Не надо, не надо! – закричала женщина и, не пытаясь подняться, сжалась в комок на земле, спасая грудь и живот. – Прости!.. Отпусти!.. Не буду больше!.. Зарок дам…

–  Ага, как же, каялась ворона навоз клевать. – Бабушка остановилась, сплюнула, покачала головой. – Эту песню мы уже слышали. Не-ет, чёрного кобеля не отмоешь добела, а горбатую ведьму, видать, могила исправит…

И бросив под ноги ветку, она принялась топтать её, что-то бормоча себе под нос.

Кабан откликнулся страшным рёвом. С поля улетали последние аисты.

–  Не надо, ба! Не надо, пожалей её!.. – внезапно разревелась Оксана. Схватила бабушку за рукав… и тут же забыла про слёзы, изумленно распахнула глаза: – Ой…

Вместо женщины в расхристанной рубахе под Васиными копытами корчился куратор Пётр Петрович – в танковом шлеме, крагах и законченных очках. Голова его бешено моталась, руки судорожно хватали чернозём, он напоминал куклу-марионетку, которую сдуру дёргают за все нитки разом. Смотреть на него было жалко и противно, хотелось не то убежать, не то помочь мстителю-кабану.

– И его, и его тоже прости… – порывисто закричала Оксана, крепче схватила бабушку за рукав, вздрогнула и проснулась.

Мерно постукивали ходики, в комнате было светло, на ногах безмятежно спал нагулявшийся Тихон, за окном разгоралось солнце нового летнего дня. Лес с рыжиками, туман, поле, аисты, секач-терминатор… Некоторое время Оксана смотрела в потолок, силясь понять, хотелось ей туда или не хотелось.

Часы показывали без двадцати семь – вроде рановато для завтрака. Варенцова прислушалась и поняла, что хозяева были уже на ногах. Она оделась и выглянула на балкон.

Небо было ясным, грядки и трава искрились росой.

«И кто только его выдумал, этот город? – неуважительно подумала Оксана о царственном Питере. – Как там вообще жить можно?.. Вот возьму и насовсем сюда перееду. По соседству домик куплю…»

Вчерашняя мистическая бредятина с потусторонними кознями и чтением мыслей плавала в том же подпространстве, что и бабушка, топчущая ногами сухую ветвь. Проснёшься – и скоро забудешь, особенно если никому не рассказывать…

Пока она силилась очистить свою личную реальность от ирреального, внизу во дворе появился Васечка. Сверху он напоминал атомную бомбу, какой её изображали на плакатах «Империализму – нет!». И обводами, и несомненной разрушительной мощью. Хрюкнув что-то приветственное Забелину, катившему через двор тачку, кабан неспешно приблизился к свинарнику, рылом открыл дверь и с достоинством вошёл.

Вот и рассуждай тут, что действительно приснилось, а что нет.

Оксана вздрогнула на утреннем ветерке, вернулась в комнату, подхватила на руки сонного Тишку, зарылась носом в родную рыжую шёрстку.

В это время в дверь постучали, и на пороге появилась Марьяна.

– Доброе утро, Оксана Викторовна, а я будить вас, завтрак через полчаса. Не опаздывайте, а то яишенка опадёт.

– Спасибо, Марьяна, спасибо, – кивнула, улыбаясь, Варенцова. – Не опоздаю.

Яишенка была какую ещё надо суметь сготовить: омлет в три пальца толщиной. С луком, ветчиной, зеленью и жареными молодыми помидорами. А ещё… ещё на столе стояла плошка с рыжиками. С отборными, горловыми, вкуснейшими рыжиками из далёкого Оксаниного детства. Приготовленными, как порох, при посредстве селитры. [107]107
  Состав маринада не прост: соль, квасцы, эстрагон, гвоздика, корица, перец, уксус, селитра…


[Закрыть]Случайно?.. Или пора было напрочь отвыкать от веры в случайности?..

– Да не торопитесь вы, Оксана Викторовна, – заметив, как она поглядывала на стенные часы, усмехнулась Марьяна. – Лучше ещё пирожок скушайте. Пётр Петрович сегодня не позвонит, не до вас ему.

Зелёные глаза женщины сверкнули презрительным торжеством.

– Ага, не до вас, – веско подтвердил Забелин. – Было принято решение подложить ему свинью. – Кашлянул, хмыкнул, помолчал, выдержал Оксанин взгляд. – И теперь всем легче. И в первую очередь ему самому. После того как тебе дадут сыворотку страха, делается легче принять решение и уйти…

– Сыворотку страха? – вяло переспросила Варенцова. «А что, если есть сыворотка правды, почему не быть и такой? Наука умеет много гитик.» [108]108
  Ключевая фраза для показа фокуса с игральными картами, ставшая крылатой. Чаше всего употребляется для полушутливого обозначения убожества дилетантских познаний по сравнению с беспредельными достижениями науки.


[Закрыть]

Стыдно сказать, но Петра Петровича ей было совершенно не жалко. Жалко было другого – что не довелось самой заехать ему в морду. А потом и Максиму Максимовичу. Да так, чтобы морда – сразу вдрызг.

– Фармакология тут ни при чём, – налила себе заварки Марьяна. – Дело в душе, в человеческой сути. В наших душах всегда присутствует страх, он полезен и даже жизненно необходим. Вопрос только в том, насколько человек может его контролировать. Все чего-то боятся, только ведут себя очень по-разному, один как герой, другой – как мокрица.

Оксана кивнула. Ей ли было не знать!

– Так вот, – Марьяна со вкусом отпила чаю, – сыворотка страха существует, конечно, не для героев. Она, скажем так, вытаскивает наружу сущность мокрицы. В смысле, делает смутные фобии реальными и ощутимыми. На животе у человека вырастает прозрачный пузырь, в котором плавает червячок. Жрёт, растёт, норовит прогрызть дырку вовнутрь… И прогрызёт, если человек не будет во всём слушаться тех, кто ему сыворотку приготовил.

– И, по сути, нет большой разницы, воображаемый этот червячок или настоящий, – примирила Варенцова реальное с ирреальным. – И все-таки, кто это «они»? Нельзя ли поподробней?

В сухом остатке услышанное означало: бить морду Петру Петровичу стало неактуально. Ушёл себе и ушёл. А вот Максиму бы Максимовичу…

– Подробней нельзя, – сказал на полном серьёзе Забелин. – Слишком много информации сразу – плохо, играть неинтересно. И потом, главное вы уже знаете. Ни под каким видом не входить и не брать ничего из вашего номера. – Он посмотрел на часы и поднялся из-за стола. – Могу подвезти вас до площади. В ногах правды нет. Ещё успеете их по колено стоптать…

Дождавшись, пока он уйдёт раскочегаривать «Ниву», Марьяна вытащила из уха серёжку:

– Вот, Оксана Викторовна, цепляйте. Мало ли что в жизни бывает, вдруг пригодится…

Серёжка была невзрачная, с блёклым камушком. Брось такую на улице, не всякий и нагнётся поднять.

– Ой, а у меня уши не проколоты, – смутилась Варенцова.

Серёжка была, ясен пень, не простая. «Небось потрёшь её и… И что будет? Васечка на выручку прибежит?..» Почему-то она стеснялась спросить.

– Дырявить вас, Оксана Викторовна, в наши планы вовсе не входит… – Марьяна подошла, с улыбкой поднесла руку и чёрт его знает как вдела серёжку в ухо. Ни боли, ни крови.

– Ну, Маря, ты даёшь, – непроизвольно вырвалось у Оксаны. – Спасибо.

– Счастливо тебе, Окся, в добрый путь, – откликнулась та. – Иди собирайся.

Это не заняло особого времени. «Нищему собраться – только подпоясаться». Оксана подхватила свой рюкзачок, проверила, на месте ли «куликовка», водворила сверху ленивого разоспавшегося кота… Поклонилась на прощание – то ли иконам, то ли самой избе…

– Ну, счастливо оставаться, Оксана Викторовна, – остановился у площади Забелин. – И вообще – счастливо…

Варенцовой вдруг показалось, что ему было стыдно. С другого стола, не с другого – а всё одно вот так уезжать… Мужик как-никак. Однополчанин к тому же.

– Спасибо на добром слове, – поблагодарила Оксана и, смиряя гордость, спросила: – Посоветуйте хотя бы, что мне теперь делать?

– Как что? – справился с собой Забелин. – Играть! Но – тонко, без суеты. Важен не разум, а интуиция. Не голова, а сердце. Вот и вся премудрость…

Оставшись одна, Оксана зачем-то посмотрела на часы и нашла глазами свой балкон на фасаде гостиницы. «Такой лещ пропал. Жирный. Экологический. Икряной. Его теперь, наверное, мурры жрут. С теми, которые ещё хуже… Ну, пусть подавятся…»

Было без пяти минут девять.

«А ну как всё окажется розыгрышем, и сейчас позвонит мудель Пётр Петрович, и я выпущу кота и поеду на мотоцикле куда-нибудь на городскую помойку. В матированном забрале, задом наперёд и вниз головой. А вечером вернусь к себе в номер и съем этого леща. С костями и чешуёй… Ну?! Отсчёт пошёл…»

Минута.

Сорок пять секунд.

Тридцать.

Пятнадцать.

Ноль.

Телефон не зазвонил. Ни в девять ноль-ноль, ни в девять ноль пять, ни даже в половине десятого. Оксана стала подозревать, что Забелин и в особенности Марьяна отнюдь не шутили. И свинья, то есть Васечка, Петру Петровичу была подложена по полной программе.

«А некоторые ещё говорят, будто на периферии скучно служить…»

На мгновение ей захотелось подняться в краевский номер, забраться с Тихоном под одеяло и лежать неподвижно без эмоций и мыслей, наплевав на реальное с ирреальным.

Пока не явятся те, которые «ещё хуже».

«Вот только Тишеньку жалко. Он же меня защищать будет…»

Миг слабости не прошёл незамеченным высшими сферами. Оксана оглянулась и поняла, что ей был ниспослан ответ: узрела блаженного Никиту. Тот шёл мрачный, угрюмый, лишённый обычного благолепия, – сизый нос, в сумке позванивает бутылочное стекло…

– Ты вот что, желанная. И не думай, – начал он, даже не поздоровавшись. – В эту свою отель ни ногой! Это я тебе как ветеран рум-сервиса говорю. Ни ногой! Всё там, – он указал на гостиницу, – теперь проклято для тебя. Кой-кто постарался…

– Спасибо, Никита, – кивнула Варенцова. – Я вообще-то в курсе. В общем и целом. Мне эти ваши, –  она замялась, не зная, как выразиться, – игроки с другого стола ещё вчера рассказали…

«Вот так, – констатировала она про себя. – Вчера вёлся разговор только про номер, сегодня про всю гостиницу. А завтра что, на Марс велят улетать?»

– Запомни, девка, для нас с тобой они не очень-то наши, – веско сказал Никита. – У нас своя компания, у них – своя. Та ещё шайка-лейка…

«Ага, – мысленно кивнула Оксана, – только вчера они меня приняли и защитили, а ты туманными намёками ограничился…»

– Ну в общем, раз ты знаешь, я пошёл, – поднял сумку Никита. – Поминали вчера с начальством друзей боевых… то ромом, то водкой…

– А вот скажи, уважаемый, – прищурилась Варенцова. – Твой-то в чём интерес? Чего ради ты мне помогаешь?

Она ждала новых рассуждений о козырях, шулерах и готовой ополчиться секьюрити, но услышала совершенно другое.

– Э, девонька, вот ты о чём… – как-то затуманился Никита, и голос его неожиданно дрогнул. – На дочку ты мою сильно машешь… Мамай, собака, взял её тогда в полон, недоглядел я, каюсь, недоглядел. А ты на неё – как сестра… Что, лещика-то моего так и не попробовала? Не горюй, ещё один есть, последний, так и быть, желанная, поделюсь.

С этими словами он достал крупного вяленого леща, примерился, крякнул и с лёгкостью фокусника разорвал рыбину надвое.

– На-кось, держи.

Лещ был поделен идеально, словно раскроен лазером. Зеркально-чистый срез проходил точно посередине хребта. В брюхе поблёскивала половинка икряного мешочка.

– Спасибо. – Уставшая удивляться Оксана благодарно приняла лакомство. – Большое.