Текст книги "Дочери богини Воды (СИ)"

Автор книги: Мария Шурухина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

Глава 17. Дознаватель

По комнате летал снег. Мягкий, невесомый, он ложился на подоконник, на котором почему-то отсутствовал горшок с геранью, хотя Роанна помнила, что еще вчера вечером цветок стоял на месте. Снег отражался в маленьком треснувшем зеркале и падал на раскрытые страницы книг о целебных растениях. Книги лежали на полу, хотя обычно они аккуратно сложены на табуретке возле кровати. Роанна чувствовала, как хлопья падают ей на руку, покорно льнут к раскрытой ладони, замирают, но не тают.

Противно горела щека, будто ее приложили к раскаленному утюгу. И болела губа, как бывает, когда по неосторожности прикусишь ее зубами до крови.

Она поняла, что лежит на кровати с открытыми глазами, голова ее слегка повернута так, что позволяет рассмотреть половину комнаты. Роанна попыталась повернуться, пошевелить пальцами, моргнуть – не получалось. Зато получилось, наконец, определить, что за странный снег летает в воздухе. Конечно, никакой это не снег. Просто перья от подушки. Вся комната усеяна белыми куриными перьями.

На полу прямо перед кроватью наметилось движение, что-то зашевелилось, зашуршало, и из-под лоскутного одеяла, отплевываясь от пуха, на карачках выполз профессор.

Напротив окна, вытрясая пятерней перья из растрепанных волос, стоял господин Карпентер – без сюртука, в одной рубашке с закатанными рукавами.

– Однако вид у вас презабавный, профессор, – ухмыльнулся мастер, собирая волосы в хвост и перевязывая – Роанна могла поклясться – ее лентой!

– На себя п-посмотри, – отчего-то слегка заикаясь, выговорил доктор Рин. Встал, медленно сложил одеяло, сел напротив Роанны, заглянул в глаза и взял за руку, отсчитывая пульс. Забормотал скороговоркой: – Вероятнее всего состояние паралича вызвано несостыковкой энергетических потоков в пространстве вследствие недолговременного пребывания в состоянии летаргического сна…

– Что вы там бормочете, профессор? Что с ней?

– Н-ничего страшного, п-пока. Но н-нужно постараться р-разбудить ее как можно скорее.

– Как разбудить?

– Ачи! 3-засуха тебя д-дери, ты еще с-спрашиваешь! Да если бы ты с-сделал то, что я п-просил, такого бы не с-случилось!

– Да не могу я вот так просто девиц незнакомых целовать!

– Вот уж не д-думал, что тебе особое п-приглашение требуется. С твоей-то р-репутацией!

– Что бы вы понимали… Вы меня только за этим и позвали, верно? А что же сами? Не поцеловали?

– Я д-дознаватель. На них не д-действует, я уже п-пробовап. П-поэтому нам необходим п-помощник.

– Вот сразу бы так и сказали, для чего я вам нужен! А то заладили – риски, аура, стихийный выброс силы!

– М-между прочим, м-мальчик мой, мы имели удовольствие н-наблюдать стихийный выброс с-силы. Л-любое неожиданное д-действие способно было его п-предотвратить. П-поэтому, когда ты отказался, мне п-пришлось ее ударить.

Теперь понятно, почему у нее так болит щека и ноет губа.

– Р-роанна, да придите же в с-себя? Что вас так н-напугапо?

Холодные и сухие пальцы доктора Рина ощупали ее щеку, взялись за

подбородок, повернули немного голову. Ее немигающие глаза встретились с его – прозрачными хризолитовыми. Дознаватель вытащил из кармана пузырек, поднес к ее лицу. В нос ударил резкий неприятный запах. Но, как ни странно, даже чихнуть не захотелось.

Потом он дул ей в лицо, прикладывал ко лбу тряпочку, смоченную в воде из чудом не разбившегося кувшина для умывания, растирал ледяные ладони, массировал виски.

Но, судя по его нахмуренным бровям, все эти действия были бесполезны.

В дверь изо всех сил забарабанили, послышался голос Льена:

– Что там у вас происходит? Рон? – дверная ручка задергалась, но что толку, если щеколда держит изнутри. – Я слышал крики, что-то упало и разбилось! Господин Карпентер, профессор Рин! Откройте!

Доктор устало распорядился:

– Открой дверь, Арчибальд, может, брат сможет ее разбудить?

Льен, пулей влетевший в комнату, застыл, разглядывая черепки от

цветочного горшка на полу, оторванные занавески, разбросанную мебель, украшенную перьями из подушки. Ошарашенно подошел к Роанне, с недетской силой схватил за плечи, встряхнул.

– Рон, что с тобой, Рон?

Она чувствовала прикосновения, боль, отчаяние собравшихся в комнате. Но не могла даже моргнуть. Глаза неумолимо щипало – похоже, открытые, они начали пересыхать.

Кто-то кашлянул.

– И т-так уже… – профессор вытащил из-за пазухи круглую коробочку, нажал сбоку – откинулась крышка, – минут п-пятнадцать. – Взглянул на нервно заламывающего палыды Льена. – П-похоже, мапьчик м-мой, ты нам тоже не п-поможешь. Это п-плохо. Очень п-плохо.

Брат погладил ее по плечу, заглянул в глаза.

– Что же делать? – жалобно спросил он.

– Давайте я все же попробую, – не слишком уверенным голосом произнес господин Карпентер. Боковым зрением Роанна видела, как он приблизился к ней, сел на краешек кровати, заглянул в глаза. – Роанна, милая, вы меня слышите?

Ее руки, такие холодные и безжизненные, вдруг оказались в тепле – сухом, слегка шершавом, бесконечно приятном. Тепло гладило и ласкало пальцы, и от этого становилось немного щекотно. Лицо господина Карпентера, склонившегося над ней, отчего-то вдруг затуманилось, поплыло. Обжигающая волна потекла по плечам, скользнула по волосам, по затылку, и замерла на губах. И вдруг разлилась по всему телу бешеной волной неудержимой радости и восторга.

Роанна вздрогнула, ощутила, что может двигаться, вспыхнула от смущения и негодования, резко села, найдя в себе силы даже оттолкнуть удерживающего ее мастера.

Дознаватель присвистнул:

– Р-раньше надо было это с-сделать, Ачи. Хотя, п-признаться, эффект п-превзошел все ожидания. Пусть и с н-небольшим опозданием. – Подсел к Роанне, обхватил запястье, снова принялся считать пульс. Поинтересовался: – К-как вы себя ч-чувствуете?

– Голова кружится. – Она посмотрела в зеленые со смешинкой глаза доктора, перевела взгляд на Арчибальда, на Льена, затем снова на доктора. – Но… что здесь произошло?

– Д-девочка моя, вы что же, совсем н-ничего не помните? – профессор все еще пробовал сосчитать пульс и хмурился – видимо не получалось.

Роанна потерла шею, наверное, от длительного неудобного положения начавшую ныть и болеть. А от воспоминаний в висках острыми клювами застучали тысячи дятлов. Но она вспомнит, должна…

– Помню, как мы зашли в комнату. Вы заперли дверь, попросили меня сесть на кровать, а господина Карпентера – на табуретку. Вот на эту. – Она указала на лежащий вверх ножками табурет. – Затем вы взяли меня за руку, а другую приложили к моему лбу, сказав, что так нужно для улучшения связи. Велели сосредоточиться и подумать о чем-то очень важном для меня, о чем я думаю постоянно, что составляет смысл моей жизни… И я подумала…

Эту книгу бабка дала ей сама, посчитав, что в шестнадцать она уже достаточно взрослая и рассудительная девица. В один из вьюжных зимних вечеров просто позвала к себе и сказала, что пора ей узнать кое-что о себе и о мире, в котором она живет. Понять и принять это знание непросто, но так будет лучше для самой Роанны. И для мира.

Бабка протянула ей книгу, предварительно сдув с нее пыль. На тяжелой кожаной обложке было выведено затейливыми рунами: «Ведьмовство. Магия равновесия». Книга приятно грела руки и – Роанна могла поклясться! – притягивала, манила, звала. До дрожи хотелось раскрыть ее и заглянуть внутрь.

Что она тогда знала о ведьмах? Только то, что болтали в народе. Волшебные сказки, чарующие легенды, душераздирающие баллады. И ничего больше.

Книга оказалась не собранием сказок, как Роанна подумала сначала, а настоящим научным трудом, знаниями, собранными, похоже, со всего мира.

Она не отрывалась от книги сутками, изредка прерывалась на питье и воду, забыв даже про Льена, покорно играющего рядом, пока она читала. Закрыв последнюю страницу, она так посмотрела на брата, что мальчишка разревелся и убежал, чего раньше с ним никогда не случалось.

Она стала часто запираться в комнате, отказывалась от совместных завтраков, обедов и ужинов, во время беседы молчала, а если настаивали на ответе – отвечала невпопад. Слуги перешептывались за ее спиной, но она слышала их, будто те говорили в полный голос. Так проявлялась кровь, ее невезучее наследство, теперь-то она знала об этом наверняка.

Ее бабка – ведьма. Теперь, повзрослев, Роанна видела ее сущность четко, словно свое отражение в зеркале. И видела, как бабку бояться. Уважают, ценят, преклоняются перед ее целительским талантом, но все равно боятся. До мокрых ладоней, до бешеного пульса, до потока сумасшедших мыслей, вихрем проносящихся в голове и делающих ее пустой и глупой. А когда человек боится, он способен на любой, подчас, вовсе не свойственный ему поступок.

Из прочитанного больше всего ей врезались в память две вещи. Первая – ведьминский дар в роду передается по женской линии, чаще всего через поколение. В ее матери не было ни капли магической силы, ни зачатков целительского таланта. Значит, скорее всего, дар проявится именно в ней, в Роанне. И вторая – полноценной ведьмой никогда не стать без прохождения обряда. Древнего и простого. Обряда утраты невинности.

Тогда она твердо решила, что уйдет в монастырь. Жизнь в монастырских стенах, увитых плющом и окутанных сонным оцепенением набожности, казалась ей удачным решением. Льен с бабкой будут часто навещать ее, а она посвятит свою жизнь делу, которое умеет и любит больше всего – собирать лечебные травы, составлять мази, настойки, делать порошки, лекарства. И лечить. Что еще нужно для счастья?

Однако бабка рассудила иначе…

– О чем бы вы ни подумали, Роанна, – мягко и убедительно начал доктор Рин, видимо успокоившись и прекратив заикаться, – вы сделали все правильно. Ваши воспоминания, откликнувшись на мой призыв, поспособствовали переходу вашей души в особое состояние, нечто среднее между сном и бодрствованием. Мы называем его границей миров. Человеку не свойственно долго там находится, да и выйти оттуда самому затруднительно. – Он посмотрел на притихшего Льена и стряхнул со своих колен налипшие перья. – Но ничего не поделаешь. Это единственный способ узнать природу человеческой ауры.

– Хватит ходить вокруг да около, – решительно отрезала Роанна. – Осмотр проведен? Вы довольны результатом? Выдадите мне документ?

Доктор Рин скептически поджал губы.

– Да. Исходя из возложенных на меня полномочий, теперь я со всей ответственностью смело заявляю – вы не ведьма.

Льен радостно взвизгнул.

– Но, – продолжил доктор, – я буду вынужден поставить вас на учет. Надеюсь, вы понимаете почему?

– Я не понимаю, – перебил его господин Карпентер. – Вы, профессор, утверждаете, что девушка не ведьма. Но как же тогда объяснить все это? – он махнул рукой в сторону валявшихся стульев, растрепанной подушки и оторванных занавесок. – Я решительно ничего не понимаю, и раз уж вы втянули меня в эту историю, будьте добры объясниться.

Роанна застыла от ужаса. А вдруг он сейчас расскажет, что именно нужно для того, чтобы в ней пробудились силы равновесия…

– Не могу, Ачи, мой мальчик, – профессор Рин виновато развел руками, – то, что происходит между доктором и пациентом – тайна. Между дознавателем и испытуемым – тайна вдвойне. Ты и так уже достаточно увидел. Но осмелюсь ли я предположить, что ты сомневаешься в моих способностях?

Господин Карпентер открыл было рот, чтобы возразить, но тут же закрыл его. Выдохнул.

– Ничуть, – резко бросил он, поднимаясь и слегка кланяясь Роанне. – Извините, госпожа, я не имел намерений выпытывать ваши секреты. Если доктор Рин утверждает, что вы… что все в порядке, ему я верю. И еще извините за… хм… внезапный поцелуй. Ума не приложу – что на меня нашло? – Он полуобернулся к Льену. – Пойдем, Варга проведаем. Заскучал, наверное, братишка – не на ком оттачивать свою злость.

Когда они вышли, профессор снова принялся щупать пульс, заглядывать в глаза, просил вытянуть вперед руки, проверяя, не дрожат ли они. Выудил из кармана маленький тонкий молоточек и легонько несколько раз стукнул им по Роанниному колену, а колено подпрыгнуло в такт.

– Сколько поколений ведьм у вас в роду?

– Я знаю только бабку. Она сирота, поэтому о ее родственниках ничего неизвестно.

– Ясно, – сухо ответил доктор, нервно постукивая молоточком по деревянному набалдашнику кровати. – Если это случится… я имею в виду, если вы пройдете инициацию, существует большая вероятность, что вы переродитесь в ведьму. У вас сильная нестабильность ауры и велики риски по шкале Эрне. Именно поэтому мне придется взять вас на учет. Понимаете?

– Да.

Этого никогда не случится. Не будет никакого обряда. Разве она хочет стать такой, как бабка? Нет, лучше умереть.

– Что вы здесь делаете? – неожиданно спросил профессор Рин.

Вопроса Роанна не поняла. Удивленно приподняла брови, спросила:

– Простите?

– Что вы делаете здесь, в глуши? – он принялся постукивать пальцами теперь уже по самому молоточку. – У вас приятные манеры, хороший вкус, правильная речь. Полагаете, это незаметно? – дознаватель посмотрел на нее в упор, продолжая отбивать ритм на молоточке. – Нет, нет, не пытайтесь возразить. Я достаточно путешествовал по миру, чтобы научится различать. Спросите, в чем это проявляется? Сложно сказать. Во многом. Например, в вашей манере говорить правильными четкими предложениями. Или в домашней обстановке. Видно, что у вас небогато, но это не бросается в глаза так, как в домах бедняков. У вас чисто и уютно. Все здесь, – профессор обвел рукой комнату, – начиная с развешенных сушеных грибов на ниточке и до грубоватой, казалось бы, глиняной посуды, расставлено этак с фантазией, с выдумкой. У вас есть вкус, значит, несомненно, вы жили там, где вам сумели его привить. Осмелюсь предположить, что вы росли и воспитывались в небедной семье. Признаться, я думал, что еду осматривать деревенскую девчонку, а наткнулся на благовоспитанную госпожу. – Он запустил палыды в рыжие волосы, провел по ним, тщетно пытаясь их пригладить. Ненадолго задумался, словно решаясь, потом все же спросил: – Вы приехали издалека?

– С севера. В детстве мы часто переезжали, все страну объездили. А потом я долго жила с бабкой. А теперь вот… с братом.

– А как же ваши родители?

– Они умерли. А Льен – мой двоюродный брат. И у него тоже никого нет.

– Кроме вашей бабушки, надо полагать.

Какой проницательный дознаватель.

– Да. Она одна и осталась.

Роанна замолчала, нервно теребя кончик рукава.

– Извините, если мои вопросы показались вам бестактными, – наконец прервал затянувшееся молчание доктор. – Работа дознавателя, сами понимаете, не оставляет лазеек. Вопросы слетают с языка по многолетней привычке.

– Тогда можно и мне у вас спросить что-то личное?

– Попробуйте.

– Ирма… откуда вы ее знаете? И господина Карпентера?

Спросила, и прикусила язык. Разве ее это дело? Но любопытство оказалось сильнее.

Но профессор Рин невозмутимо ответил:

– Однажды, когда Ирме было пятнадцать или около того она сипьно заболела. Она тогда работала… этого, простите, не скажу, не моя тайна. Меня к ней пригласил Арчибальд, он же оплачивал ее лечение. Так мы все втроем и познакомились. А потом я узнал, что Ачи у нас – знаменитый мастер. А еще он мне сильно помог в свое время так, что я до сих пор у него в долгу. Как видите, Роанна, – подытожил он, – и я вам почти ничего не рассказал. У каждого свои тайны и раскрываются они только тогда, когда приходит время.

Он снова пригладил рыжие вихры и вытряс из них еще несколько перьев.

– Теперь о деле. Зайдете ко мне на днях, вы ведь знаете, где живет мастер?

– Дождавшись ее утвердительного кивка продолжил: – Я вам бумагу подготовлю. Сейчас очень важно иметь документ с подписью и печатью дознавателя. Всех целительниц обязали проверять, совсем недавно закон вышел. Так что работы у нас теперь невпроворот. А у меня, помимо всего прочего, еще дежурства в госпитале и лекции в Академии.

– Как же вы все успеваете?

– Приходится, девочка моя, приходится. Тем более, мне по душе моя работа. Любая из трех. – Он с хрустом потянулся и, вспомнив что-то, хитро и по-доброму улыбнулся. – Помниться, вы меня обещали чаем напоить.

Роанна всплеснула руками.

– Я про чай совсем забыла! И воду не успела поставить.

– Ничего страшного, – бросил профессор, направляясь к двери. – Ставьте воду, а я тем временем осмотрю своевольного братца Ачи.

От Варга доктор Рин вышел задумчивый и слегка поникший. Роанна видела, как он рассеянно жевал сдобный белый хлеб, забыв намазать на него слегка подтаявшее белое масло, мед или яблочное варенье. Потом он, будто очнувшись, принялся расхваливать ее талант к лечению, горячо уверив всех

присутствующих, что оставить здесь Варга было решением дельным и

небезосновательным. Побеседовал с господином Карпентером на отстраненные темы, похвалил Льена за выструганную и раскрашенную свистульку. Но, между тем бросалось в глаза, что профессор, доктор и дознаватель погружен в какие-то свои, похоже, не слишком веселые мысли.

Глава 18. Новая жизнь, старые шрамы

Его поджидали трое: Салька, Ману и Баль. Остальные уже спали, мирно посапывая, а то и храпя в общей мужской комнате дома для слуг.

– Гляньте, живехонек! – прошипел Ману, свесившись со второго яруса деревянной кровати.

– И даже вполне упитан, – хихикнул Салька, зажигая масляный светильник.

– А мы уж не надеялись – думали, сожрала тебя карга старая! – подал голос Баль, сидя в одних подштанниках на нижнем ярусе под кроватью Ману.

Кален молча прошел к своему месту, принялся нарочито медленно раздеваться. Повернулся к Балю, бросил:

– И вовсе она не старая. И не карга.

С кроватей прыснули и зафыркали, зажимая рты руками.

– Да она его, никак, приворожила! – вынес вердикт Ману. В тусклом свете светильника его черные глаза казались узкими щелочками без зрачков.

– Ведьмы больно до молодых и здоровых охочи, – быстро, скороговоркой зашептал Салька, – старые косточки ей без надобности. – Вот на тебя, Баль, она ни за что бы не позарилась.

– Как и на тебя, – огрызнулся Баль. – Дурни ей тоже ни к чему.

– Это кого ты дурнеем обозвал, старая рыжая развалина? – взбеленился Салька.

– Да все вы дурни! – раздался хриплый голос с дальнего конца комнаты. – Поспать дадите?

Баль, ворча, погасил светильник, наверное, сделав вывод, что из Калена сегодня не вытянешь и слова. Но, зная эту троицу, Кален понимал, что радоваться рано – завтра они его со всем пристрастием допросят.

И даже засыпая, он все еще продолжал думать о своей странной симпатии к этой властной, скрытной, отталкивающей и одновременно притягивающей к себе женщине. И вроде бы с этим надо что-то делать, потому что такие отношения хозяйки и прислуги, определенно, ни к чему хорошему не приведут. А еще он думал про морковь, которую завтра с утра непременно заставит чистить Огар-ла. Да и с верховой ездой надо что-то решать. Лошадь эту, проклятую, он уже видеть больше не может.

***

– Погоди, Терри, не могу больше.

Тонкая молодая березка – ненадежная опора, но до другой Гведолин просто не дошла. Схватилась судорожно за ствол, наклонив деревце. Еще чуть-чуть и сломается. Перед глазами заплясали противные мошки, рот наполнился кислой слюной. Она наклонилась и ее вырвало. Пищи в желудке не было, рвало желчью. От этого становилось только хуже и противнее.

Терри ушел далеко вперед. Поднялся на холм – оттуда лучше видны окрестности. А Гведолин осталась в низине, поросшей мелким березняком и орешником. Отдохнуть.

Он вернется за ней, обязательно вернется…

Ранняя весна, потому и сумерки сгустились рано. Земля, полностью освободившаяся от снега в городе, в лесу являла себя полысевшими проталинами – черными, влажными, с пожухлой прошлогодней травой, из которой кое-где пробивались на свет первые ростки крокусов. Еще несколько дней и одни расцветут. Распустятся нежно-лиловыми колокольчиками.

Ее любимый цвет. Она вспомнила, что почти каждую весну рано утром ей удавалось сбежать из работного дома в пригород Мерны, в небольшой подлесок, посмотреть, как цветы, поправ собой снежные покровы, упрямо стремились на поверхность. Они выживают, несмотря на весенние заморозки. Они выживают, несмотря на то, что просыпаются в снегу. К полудню солнце превращает снег в воду. Талая вода – живая вода. Корни всасывают ее в цветок, и тот, даром что хрупкий, обретает истинную энергию, наделяясь невероятной силой.

А сейчас она сбежала насовсем…

Шрамы, оставленные ожогами, болели. Губа, прокушенная Квердом, распухла. Неужели инфекция? Плохо. Голова кружится. Тошнит постоянно. А все ее травы и настойки сгорели в подвале работного дома. Вместе с остальными скудными пожитками. Вместе со всеми людьми…

Одежда на ней – Квердова. Она не хотела надевать – слишком противно. Но Терри настоял. Другой одежды для нее не нашлось, а то, что им придется убегать так поспешно, они и не предполагали. Мужские штаны не падали только благодаря ремню. Полушубок и шапка давили своей тяжестью, изрядно воняя табаком и немытым телом. Но это было еще терпимо. А вот в сапогах – огромных, стоптанных, – идти оказалось практически невозможно. Гведолин приходилось выдергивать их из чавкающей весенней грязи, и чтобы нога не выскользнула, она часто наклонялась и придерживала сапоги руками. От постоянных наклонов все сильнее кружилась голова и подкатывала противная тошнота. Терри отдал бы ей свою обувь, но размер его ботинок оказался точно такой же, как и у бывшего любовника тетки Роуз.

Терри обещал купить ей новую одежду. Он прихватил с собой все деньги – те, которые откладывал на учебу в магистратуре. Их немного, но, как он горячо заверил Гведолин, на первое время хватит. А потом он найдет работу…

Судя по карте, которую незадолго до того как уйти рассматривал Терри, до ближайшей деревни было недалеко.

Недалеко… Оказалось, очень далеко. Тем более ей – не до конца выздоровевшей, в тяжелой, сковывающей движения одежде с чужого плеча.

Гведолин так и стояла, думая, что если сейчас не получится отдышаться, то она непременно упадет на влажную землю, прямо на ростки крокусов. И больше не встанет.

Но Терри вернулся вовремя.

– Пойдем, – сказал он, обхватив ее за талию и перебросив ее руку себе на плечо, – только на холм подняться и спуститься.

– Нет, я не дойду.

– Дойдешь, надо идти, Гвен. А пока идем, расскажу тебе, куда мы направимся, когда ты выздоровеешь. Ты же хочешь знать?

Очень хочет. Вот только в то, что она выздоровеет, верилось с трудом.

В деревне Терри постучался в первый же попавшийся на глаза добротный дом и попросился на ночлег, посулив хорошие деньги за постой. Полная женщина в годах, открывшая им дверь, сказала, что она вдова и зовут ее Халина. На ее вопрос, кем молодые люди приходятся друг другу, Терри ответил, что мужем и женой. Толстушка, придирчиво осмотрев бедно одетого парня, остановила взгляд на Гведолин, особенно на ее губе с кровоподтеком. Покачала головой. Наверняка вообразила, что муженек частенько поколачивает свою женушку. Однако, увидев задаток, все же пустила их на ночлег.

Вдова жила небогато, потому накрыла для них стол скромно: вареная картошка, щедро сдобренная маслом и посыпанная сушеным укропом, квашенная с клюквой капуста, домашний, слегка черствый хлеб. В прозрачном запотевшем кувшине красовался темно-янтарный квас.

– Зачем ты так сказал? – устало спросила Гведолин у Терри, когда тот вернулся со двора – помогал вдове наполнять водой большую бочку для бани, и усердием принялся за приготовленное угощение.

– О фем фы? – Гведолин не помнила, чтобы он позволял себе разговаривать с набитым ртом, но сейчас, похоже, он очень проголодался.

– Ты прекрасно знаешь, о чем. – Ей же, напротив, есть не хотелось совершенно. Тошнота и слабость не проходили, обожженная кожа под одеждой чесалась и зудела. – Ты сказал, что мы – муж и жена.

– Послушай, – Терри, прожевав картошку, плеснул жидкости из кувшина в высокую кружку, – что я должен был сказать? Что мы брат и сестра?

– Хотя бы…

– Нет, Гвен. Так выйдет правдоподобнее и жалостливее. Ведь мы можем наплести кому угодно про то, что мы безумно влюблены друг в друга, а родственники не одобрили наш выбор, потому мы решили сбежать и тайно пожениться. Затем найти работу, накопить на дом, нарожать детишек… И тому подобный бред. Люди падки на сплетни и, принимая путников на постой, жаждут узнать от них что-нибудь новенькое, а еще лучше такое, о чем смогут восторженно шептаться с соседями, передавая очередное: «А вы слышали?» Именно поэтому, Гвен, в сладкие сказочки о прекрасной любви, которые мы сочиним, поверят. А нас будут чаще и охотнее пускать на ночлег.

Сочинять сказки Терри мастер. Что поделаешь, нельзя не признать, что он, наверно, был прав. Гведолин это понимала, но от его слов почему-то становилось все горше и тоскливее.

Она зябко поежилась. Штаны промокли. Сапоги натерли ноги до кровавых волдырей. Руки же… Об этом не хотелось даже думать.

– Извини, Терри, – нужно попробовать прожевать хотя бы хлеб, но нет, глотать совершенно не хотелось, – я просто не привыкла врать.

– Ничего, научишься. Знаешь, иногда немного приврать вовсе не помешает. А иной раз и жизнь спасет. – Он потянулся так, что кости хрустнули. – А сейчас – мыгься. И так как в глазах почтенной вдовы я все-таки твой муж, то мыться я буду вместе с тобой.

– Что? – Гведолин показалось, что она ослышалась.

– Ты сможешь вымыться сама?

Наверное, квас был очень хорош, раз Терри, залпом осушив свою кружку, не удосужился налить новую и принялся жадно пить прямо из запотевшего кувшина. Куда делась его манерность? С ним определенно что-то не так.

– Я сомневаюсь, что мне вообще можно мыться. У меня ожоги…

– Я знаю. Но нужно хотя бы посмотреть, сделать перевязку.

Усталость в ее взгляде сменилась покорностью.

– А ты умеешь?

– Придется. Раз уж назвался твоим мужем. – Поискав глазами полотенце и не найдя его, он со вздохом вытер руки о штаны. – Пойду, спрошу, не найдется ли у нашей вдовы чистых тряпок для перевязки и каких-нибудь лекарств. Послушай, ты ведь целительница. Знаешь, чем себя лечить? Что тебе нужно?

В комнате жарко и душно. Казалось, даже воздух плывет перед глазами, преломляя предметы, искажая реальность. Гведолин сморгнула пару раз, надеясь, что наваждение исчезнет, но странная знойная дымка и не подумала рассеяться.

– Попроси череды или ромашки, их часто держат про запас. Нужно сделать отвар. Лучше бы его настоять, но нет времени. Еще поинтересуйся, не найдется ли у нее барсучьего жира или мази с арникой – желтая такая, – это от ожогов. Если нет, принеси три свежих яйца. Или мед.

Терри поднялся, направился к выходу из комнаты, но в дверях замешкал, обернулся.

– Гвен, а ты можешь…

Она даже головы не повернула в его сторону. Скатала шарик из хлебного мякиша и теперь пыталась медленно, боясь потревожить прокушенную губу, прожевать его.

– А ладно, – Терри махнул рукой и приоткрыл дверь.

– Что могу, Терри?

Он вернулся. Подвинулся поближе, возбужденно зашептал:

– Помнишь, как ты меня вылечила?

Конечно, она помнит, такое не забудешь.

– А себя так же можешь? Я знаю, некоторые целительницы умеют… как бы это сказать… лечить не лекарствами, а собственной энергией. Как это у вас называется? Магия?

Сухой хлебный шарик застрял в горле и Гведолин слабо закашлялась. С трудом сделала глоток кваса из кружки, заботливо протянутой Терри.

– Не знаю. Возможно, магия. Бабка Зарана, которая меня учила, называла это даром. Но как ни назови, себя я вылечить не могу. Бабка любила повторять: «Дар ниспослан нам, дабы врачевать живых существ, но сам носитель дара не сможет использовать его для себя».

– Фи! – разочарованно и расстроено протянул Терри. – Значит, даже кошку подлатаешь, а себя – никак? Нечестно.

– Ничего не могу поделать. Я уже пробовала – бесполезное занятие. – Она устало потерла глаза. – Если ты и впрямь не брезгуешь и хочешь помочь… что же, буду рада.

В бане было совершенно нечем дышать. Гведолин и в комнате чувствовала себя дурно, а в окутанном влажным паром предбаннике у нее резко закружилась голова, потемнело пред глазами, и Терри едва успел помочь ей опуститься на низенькую скамеечку возле бревенчатой стенки.

– Покажи, – попросила она, когда перед глазами начал рассеиваться сумрак,

– что ты сумел раздобыть?

Парень придвинул табуретку, выложил на нее скудные запасы, выпрошенные у вдовы, наверняка не без помощи звонкого тори: облепиховое масло, мед, крепкие лоскуты для перевязки. И еще длинную латаную-перелатаную, но чистую и мягкую женскую сорочку и разношенные туфли.

– Сухих трав у нее не нашлось, – доложил Терри.

– Ясно. Значит, промою водой. Поможешь принести?

Колодезная вода в просмоленной бочке, которую он сам же и наполнял, еще не успела нагреться от банной духоты. Терри поискал глазами и обнаружил висящий над бочкой жестяной ковшик. Зачерпнул им воды, донес до Гведолин.

Затем он не торопясь, осторожно, снял с нее сапоги. Недовольно нахмурился.

– И ты молчала? Гвен, они же промокли насквозь! Надо было мне сказать.

Где твоя рассудительность и здравый смысл?

Дальше он принялся ворчать про простуду, которую теперь ей подхватить проще простого, про странности ее характера, еще раз про отсутствие здравого смысла. Дался ему этот смысл, в самом деле! Между делом стянул с нее широкие неудобные Квердовы штаны, и куртку, пахнувшую табаком и потом. Отошел к противоположной стене. Густые белесые брови сошлись на его переносице так, словно составляли одну мохнатую линию.

– Боюсь, одними перевязками не обойтись, – глухо констатировал он. – Здесь нужен доктор. И срочно.

– Не нужен, – со стальными ноткам упрямства, пробивавшегося сквозь усталую покорность, ответила Гведолин. – Ни к чему сейчас светиться, Терри. Нас непременно начнут расспрашивать, кто мы, откуда. А ты человека убил… А после мы сбежали. Тетка Роуз ни за что не успокоится, пока меня не найдет. А твои родители? Будут тебя искать?

Терри откинул с лица льняные волосы, слипшиеся сосульками.

– Вряд ли. Я написал им, рассказал, почему ухожу из дома. Не сказал только – куда. Письмо матери на прикроватный столик подложил. Прямо под пузырек с сонными каплями. А вот твоя тетка Роуз…

– И вовсе она не моя!

– Извини, не твоя, конечно. Так вот, у тетки Роуз, обнаружившей труп любовника, зарезанного собственным ножом, и тебя, пропавшую без вести, достанет ума сложить два плюс два. Да и меня она знает, еще наведается в лавку к родителям, узнает, что и я сбежал из дома. Поэтому нам необходимо, чтобы ты скорее поправилась, Гвен. И смогла двигаться дальше.

– Терри, – тихим, но твердым голосом сказала Гведолин, рассматривая свою сморщенную почерневшую ногу, – я не пойду с тобой. Не смогу. Ты разве не понял? Иди один. Беги. Как можно дальше и быстрее.