Текст книги "Дочери богини Воды (СИ)"
Автор книги: Мария Шурухина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)
– Я опару поставила для пирожков, – убирая разлохматившиеся прядки волос за ухо, сказала она. Оглядела застывших мальчишек, нахмурилась. – Что тут у вас?
– Ничего, – хором ответили оба. Смутились и покосились друг на друга.
Недоуменно передернув плечами, Роанна развернулась и вышла.
– И я ухожу, – подхватил пустую миску Льен и направился вслед за сестрой.
– Скатертью дорожка, – буркнул Варг. Когда Льен дошел до двери, бросил ему в спину: – Вечером приходи. Разговор есть.
Сестра уснула быстро. Последнее время она сильно уставала, рано вставала и рано ложилась. Бледная стала. Совсем худая. Благодаря деньгам господина Карпентера, они стали лучше питаться. Но Роанне это почему-то впрок не пошло. Возможно, переживает из-за дознавателя. Сказала ей Ирма или нет? Сестра ни словом не обмолвилась о том, что знает о дознавателе. Нет, нужно решиться и спросить самому.
Сон не приходил. Льен то ворочался с боку на бок, то лежал, уставившись в потолок, на котором, впрочем, нечего было разглядывать – комната тонула во мраке. Лишь смутные очертания предметов угадывались в тусклом свете луны,
полузанесенной облаками.
А еще Льена мучал вопрос: что хотел от него Варг? Зачем звал поговорить?
Весь вечер Льен занимался мелкой работой по дому: мыл посуду, чистил яблоки для варенья, подметал, носил дрова из поленницы в дом. Но так и не решился подойти к Варгу. Да и потом, Льен ему кто? Мальчик на побегушках? Или комнатная болонка, чтобы вот так, по первому зову бежать? Сам пусть идет. Вернее, ползет. Ну его, с его тайнами…
Проворочавшись с пол огарка Льен встал. Зажег свечу. Тихонько приоткрыл дверь, высунул в образовавшуюся щель сначала руку с подсвечником, а затем уже протиснулся сам.
На цыпочках, крадясь, подошел к кровати, на которой лежал Варг – теперь Льен уже разглядел – отвернувшись к стенке. Конечно, разве он обязан его до самой ночи дожидаться?
– Долго ты так стоять будешь?
От хриплого надтреснутого сипа Льен вздрогнул и чуть не выронил подсвечник.
– Свечу потуши, придурок мелкий.
Льен послушно подул на пламя. Комнату тут же окутала тьма, а Льена, невесть почему, липкий страх.
– Садись, давай.
– Куда садиться? Не видно ничего. Сейчас уроню что-нибудь…
Словно в подтверждение этих слов послышался грохот, что-то упало на пол с громким стуком.
– Криворукий, – зашипел Варг. – И чему тебя только Ачи учит? В его работе точность нужна, сноровка.
– Мастер учит, – Льен поставил подсвечник на пол, нашарил табурет, который уронил, поднял его и сел, – что сноровка приобретается со временем и опытом. Нужно всего лишь чаще работать с инструментом, а лучше вообще не выпускать его из рук.
Глаза Льена понемногу привыкли к темноте так, что он сумел различить силуэт Варга.
– Конечно, – хмыкнул силуэт, – ты случайно стамеску с собой не прихватил, нет?
– Нет, – удивился Льен.
– Жаль. Прекрасный случай отомстить упустил. Представляешь – ночь, я весь такой лежу беззащитный, а тут входишь ты. Со стамеской.
Снова издевается. Отвратительный характер.
– Да ну тебя, – надулся Льен. – Зачем звал-то?
– Скучно мне, – силуэт на кровати почти не шевелился. – Высплюсь днем, а вечером и ночью такая бессонница одолевает – сил нет. Расскажи что-нибудь занятное, а?
– Шут я тебе, что ли? Сам себя развлекай, а я пошел.
Льен принялся шарить по полу, пытаясь нащупать подсвечник.
Силуэт зашевелился.
– Постой, – проскрипел, – обидчивый какой. Пошутил я. Разговор есть.
– Чего тебе, говори?
– Помнишь, как ты однажды вступился за нищего бродягу?
Помнит. Такое забудешь…
Льен тогда с рыбалки возвращался. Удачный день – поймал три крупных леща четыре карасика. И Варга на речке не было. Просверлил лунку – сиди, лови, никто слова дурного не скажет, не прогонит, не отберет улов. А вокруг – тишина. Зимняя сказка.
Подойдя к заброшенному колодцу, Льен увидел мальчишек, сгрудившихся возле чего-то. Или кого-то? Неужели Варг, главный уличный заводила, нашел себе новую жертву?
Когда Льен подошел ближе, ему удалось разглядеть человека. Так и есть – новая жертва.
Человек был в грязном порванном тулупе с замотанными на ногах и руках тряпками. Выстуженный ветер сердито трепал его седые, скатанные в колтуны, волосы. А снежки колючие. Меткие. Они летели страннику прямо в голову, за шиворот, попадали по перемотанным тряпьем рукам. Человек уже и заслоняться перестал. Подломил колени, опустился в колючий сугроб. Наверное, просто упасть ему не позволяла гордость.
Бросив деревянный ящик с рыбой и блеснами, служивший одновременно еще и сидением, Льен кинулся в толпу мальчишек. Позже он не раз думал, отчего поддался странному, несвойственному ему порыву. Возможно, потому что прекрасно понимал, каково это – ощущать, когда над тобой издеваются; возможно, потому что силы, похоже, совершенно покинули неизвестного странника и он завалился на бок, опираясь на отставленную руку.
Заслонив собой человека, Льен ощутил привычную уже в таких передрягах боль. Только теперь в него летели колкие меткие снежки. Попутно вспомнил, что замах и силушка у деревенских оболтусов неслабая. Лишь бы синяками отделаться и не забывать защищать рукой глаза: если попадут, ледяной комок, чего доброго, и глаз может выбить.
И все-таки хорошо, что сейчас зима. Летом бы они его… их камнями…
Устав кричать, задыхаясь от стылого ветра, Льен бессильно опустился в снег рядом с бродягой-странником. Поднял его голову, положил себе на колени.
Никогда он не сможет понять, откуда в детях столько ненависти, злобы, гадкого желания уничтожать любого, непохожего на них.
Он всмотрелся в лицо странника, с удивлением отметив, что человек вовсе нестарый. Просто изможденный.
Человек с трудом разлепил веки с намокшими ресницами. Глаза у него оказались яркого цвета весеннего неба. Странник сморгнул. И когда обеспокоенный и растерянный взгляд Льена встретился со взглядом странника – чистым, открытым, умиротворенным, Льен понял, что…
Человек умирал. Это было заметно по его лицу, которое приобрело совершенно неземную глубину и отрешенность. По участившемуся дыханию. Со свистом, с хрипом. Льену доводилось видеть умирающих… там, на прежнем месте, у бабки.
– Вы потерпите, – глотая слезы, он наклонился к лицу странника. – Потерпите… им ведь надоест… когда-нибудь. Недолго уже осталось…
– Нилонге… – Вах… ють… наме? – еле слышно прохрипел человек.
Он еще и иноземец. Вот уж занесла нелегкая.
– Я вас не понимаю, – пролепетал Льен, думая о том, что это должно быть ужасно – умереть на чужбине, не зная языка, не зная…
– Как… тебя… зовут? – с ужасным акцентом, но все-таки довольно сносно, чтобы разобрать, повторил незнакомец уже на родном для Льена антеррском языке.
– Льен.
– Имя хорошее… звонкое. Это есть… есть… "родник" с…
– С лапирийского, – выдохнул Льен, поражаясь пугающей осведомленности бродяги и потирая скулу, об которую разбился очередной снежок. – Мой отец – лапириец. Наполовину. Вот и назвал.
– Лапирия… фьорды и северное сияние… большие скалы, ледяные глыбы… как это говорить… айсберги! И ледяная пустыня на мили вокруг… Я помню…
Что такое "мили" Льен не знал. Понял только, что путник явился издалека, из другой страны, с другим языком и культурой. Хотя внешне от антерровцев он ничем не отличался.
– Я вас к сестре… она целительница, – поспешно залепетал он. – Она самая лучшая целительница. Она вас вылечит… она…
– Настнесс, – человек закашлялся, схаркивая на снег кровью. – Это есть… бесполезно. Я уже раньше… надорваться. А эти душмэгс, – он закрыл и открыл лазоревые глаза, снова смаргивая, словно пережидая приступ, – просто убивать… добивать…
– Но как же…
– Ты не переживать сильно. Ты сделать мне много добра… себя не пожалеть. Доверчивость… Жалость… Найе… Нельзя… – он снова закашлялся, – … нельзя быть таким, лиглетт Льен. Нужно скрывать. Мир не принимать тебя так. Мир есть очень жестокий. Мир привык фулаутел… как это говорить… выталкивать… избавляться от таких, как ты.
– И как вы? – вырвалось у Льена.
– Йас, и как я. И как твой фройстер… сестра. Ты сильно любить ее?
– Как не любить.
– Дай мне твоя рука…
– Зачем?
– Не бояться. Я не есть заразить… тебя. Просто… так нужно.
Льен, поколебавшись, протянул руку. И правда, чего бояться? Больной, уставший человек, да и только.
Человек судорожно ухватился за руку Льена своей грязной, костлявой рукой. Холодной, как куриная замершая лапка, которую бросают дворовым собакам в качестве угощения.
– Сила в тебе слайпен… спит. Твой сила – защита. Сильный, очень сильный… Фройстер… твой сестра, она есть целитель?
– Рон? Да.
– Целитель… – в груди у умирающего заклокотало. – Найе, мист лиглетт Льен, найе…
Жесткий приступ кашля скрутил человека так, что он долго не мог отдышаться. Когда он снова смог говорить, слова, произнесенные хриплым голосом, резали ухо чужим незнакомым языком. Но даже без перевода, Льен, кажется, понял, что до него пытаются донести.
– Вы ведь про то, что Рон нельзя… э-э… проходить некий обряд, верно? – И почувствовав, как даже на морозе уши и лицо у него стремительно заливает краской, добавил: – Я знаю, в чем этот обряд заключается.
– Знаешь? Гуттер… Это есть хорошо, что знаешь. Тебе надо оберегать ее… Эта деревня… плохо, место проклято. Я чувствую. Твоей… Рон… лучше в храм Воды… послушницей. Или жрицей.
– Она хотела. Да вот как-то…
Глупо все получилось тогда. А вспомнить – и стыдно, и больно.
– Из-за тебя? Оставить не на кого? Понимаю… сам сирота.
Он закашлялся. Изо рта потекла кровавая слюна.
Мальчишки – те немногие, кто еще остался, давно прекратили кцдаться снежками, смолкли. Стояли, смотрели, разинув рты. Умирает человек. Чем не зрелище?
Зачерпнув горсть снега, Льен оттер кровавую юшку, стекавшую у путника по подбородку.
Вздрогнул, когда кто-то цепкими пальцами взял его за плечо.
– Что с ним? – спросил до отвращения знакомый голос. – Забили?
Варг, длинный и угрюмый, вышел из-за спины Льена, присел рядом с ним на корточки.
Утерев мокрые глаза, Льен уставился на своего недруга. Спрашивает, что случилось? Надо же… А ведь Льен и не сомневался, что Варг был вместе с уличными забияками, бросавшимися снежками, возможно, даже возглавлял побоище.
Человек открыл глаза. Промолвил, глядя на Варга, пузыря кровавой пеной:
– А ты… харт-ф-айм… ты сердце свое слушай. Больше никого не слушай.
Только его. Иначе… смерть…
Глаза закрыл и дугой выгнулся. А после затих.
Варг всмотрелся бледное лицо странника. Приложил два пальца к вене на его худой и грязной шее.
– Помер он…
У Льена закружилась голова. И мир вокруг поплыл багряными сполохами. Кажется, кто-то тормошил его за руку, звал по имени…
– Эй, Мелкий! Льен! Вот же, Засуха… Ты чего?
Луна, вышедшая, наконец, из облаков, осветила настороженное лицо Варга, судорожно трясущего Льена за руку.
– А? Что?
Вздрогнув, Льен очнулся. Понял, что сидит вовсе не в студеном снегу, качая на коленях голову умершего иноземного бродяги.
– Что!? – передразнил Варг, похоже не без труда сползший на самый край кровати, чтобы ухватить Льена за руку. – Ничего! Застыл как истукан и сидишь так с огарок. Ты блаженный, что ли?
– Вспомнил просто…
Медленно, на руках, Варг предал своему телу прежнее, менее болезненное положение. Но все равно, пальцы сцепил и стиснул так, что костяшки побелели. Процедил сквозь зубы:
– Я тоже помню. Помню, как этот странник посмотрел на меня тогда. Прямо жаром обдало. И взгляд у него был какой-то… нечеловеческий. И то, что он мне сказал… прорицал будто.
– Тебе-то что? Он сказал, ты и забыл тут же.
– Неправда. С тех самых пор забыть не могу, – еле слышно проговорил Варг. – Спросить хочу… Тебе он тоже говорил что-то? Верно? Может…
Льен удивленно его перебил:
– Да ты, никак, испугался? На тебя непохоже. Хочешь спросить, не пророчил ли он и мне смерть? Ты ведь понял, что мы с ним о чем-то говорили, пока ты не подошел.
– Хочу… Расскажешь?
– Смерть – нет, не пророчил. Зато сказал, будто бы проклята эта деревня… Черные пеньки. И название дурацкое. Я говорил Рон, не стоило сюда ехать.
– Зачем же приехали?
– Дом выгодно продавали. Хорошая сделка. А у нас как раз нужная сумма была. В других-то местах дома куда дороже стоят.
– Ясно, – коротко кивнул Варг и демонстративно отвернулся от Льена.
Подумав, что разговор окончен, Льен хотел было уйти, без труда нащупав свечу
– теперь ее было хорошо видно в призрачном лунном свете, когда темноту пронзил судорожный полувсхлип-полустон.
– Варг, ты чего? Больно? Погоди, я свечу зажгу…
– Да не надо… – сдавленно ответил тот. – Отпускает уже. Ногу с утра прихватывает. Приступами. Засуха побери этот капкан…
– Тогда я Рон разбужу?
– Я тебе разбужу… Не вздумай. Раскудахтался, чисто курица-наседка. Терпеть этого не могу. Потерплю до утра. А ты цди…
Воцарившуюся напряженную тишину лишь изредка нарушал назойливый комариный писк.
Льен так и не сдвинулся с табуретки.
Варг не выдержал первый.
– Почему не уходишь?
– Я… с тобой.
Темный силуэт, так и не повернувшийся к Льену лицом, презрительно фыркнул.
– Тоже мне… нашлась сиделка.
Но отчего-то Варг знал: Льен не обидится. И останется с ним столько, сколько нужно. И хорошо становилось от этого знания. Тепло на сердце.
Глава 10. Откровения приятные и не очень
Ночью выпал первый снег.
Кален точно знал, что ненадолго – растает уже к вечеру. Но сейчас казалось, будто пришла настоящая зима. Крупные сахарные хлопья запорошили все вокруг: деревья, крылечки домов, скамейки в парке. Песцовой шапкой осели на кованых, остывших к утру фонарях, скрыли трещины и ямы на мостовой. Нечастые в такую рань прохожие старались передвигаться медленно, не спеша, зная, что толстый слой снега под ногами всего лишь обман. Не успеешь опомниться, как растянешься поперек дороги, рискуя что-нибудь себе сломать.
Казалось, рыжий жеребец госпожи совершенно точно знал, в каком месте под снегом спрятался лед. И за все время путешествия не поскользнулся ни разу.
Зато серая вальяжная кобылка под Каленом споткнулась уже трижды.
Мысленно, он несколько раз успел прочитал молитву Пречистой Воде, не переставая напряженно думать, с какой стати хозяйка вдруг потащила его с собой в Мерну? Да, они жили в пригороде, да до столицы было недалеко, но зачем же верхом? Вот если бы заложить экипаж…
Правда, он тут же вспомнил, как конюх рассказывал, будто хозяйка крепко недолюбливает экипажи, предпочитая ездить верхом исключительно в мужском седле. Сама чистит и седлает рыжего Хвоща – огромного полутяжа с упрямым скверным характером. Конюх еще едко пошутил, будто госпожа лошадь по себе выбирала. А Кален в этом и не сомневался.
И сейчас он ехал по сонной, занесенной снегом столичной улице, изо всех сил стараясь не показывать, что до ужаса боится лошадей и до этой прогулки всего лишь два раза в жизни сидел верхом.
Изредка с ними здоровались. Вернее, здоровались с госпожой. Некоторые даже раскланивались, едва завидев ее черный несгибаемый силуэт.
И странно было Калену сознавать, что хозяйку знали и, похоже, уважали даже в самой столице.
В то, что к госпоже в усадьбе относились с почтением и уважение, без унизительного раболепства, он уже привык. А та в свою очередь требовала соблюдения некоторых правил, которые Калену почему-то никто не потрудился объяснить.
Приблизительно неделю назад после памятной отповеди хозяйки в день, когда Кален слег с лихорадкой, и едва оправившись от нее, он вышел во двор и направился в кухню к Огарла, с тем, чтобы приступить к работе. Но не успел он повернуть за угол дома для слуг, как здоровый коренастый мужчина поймал его за руку и принялся умолять немедленно привести хозяйку.
На прежнем месте работы Калена крепко ругали за то, что он пускал посетителей к владельцам трактира без предварительного уведомления. Поначалу, Кален долго не мог привыкнуть к причудам хозяев – нашлись, тоже, члены высокородной семьи! – но побои быстро отучили его от подобных рассуждений.
Потому, брезгливо стряхнув со своего рукава цепкие грязные пальцы мужчины, он вежливо поинтересовался, была ли ему назначена встреча у госпожи, на какое время и как его представить. Мужчина, недоумевая, почесал затылок и, обозвав Калена тупоголовой свиньей, кинулся на него с кулаками. Калену ни за что не удалось бы увернуться от мощного удара в скулу, если бы мигом раньше крепкая рука с сухими жесткими пальцами не легла ему на плечо и не оттолкнула строну. Пыл пришлого мужчины тут же умерился, едва он увидел госпожу, одетую в черное платье, облаченную в черный шерстяной плащ, с неизменным кофром в руках.
«Когда я вернусь, поговорим», – жестко бросила она Калену, и тон этот не предвещал ничего хорошего.
«На этот раз точно выгонят», – уныло подумал он и поплелся на кухню.
На следующий день Арон разбудил его ближе к рассвету. Скупо сообщил, что госпожа только что вернулась, и бросил к ногам Калена горсть окровавленных тряпок.
«Госпожа велела, чтобы к обеду все было выстирано, высушено и выглажено, – заявил он, глядя на встревоженное лицо тут же проснувшегося Калена. – И еще госпожа просила передать, что если в следующий раз ты немедленно не позовешь ее к роженице, будешь лично закапывать труп в случае неблагополучных родов. А то и два трупа, – совершенно серьезно добавил Арон».
Глядя как студеная вода в реке смывает с тряпок алые следы чьих-то страданий, боли и мучений, Кален думал, что работа прачкой, конечно, значительно лучше разговора с глазу на глаз с самой госпожой. Странно, что он еще так дешево отделался. Но что-то ему подсказывало, что разговоров с хозяйкой, как и встреч, долго избегать не удастся.
На подъезде к пристани Кален задумался так крепко, что упустил момент, когда серая кобылка поскользнулась снова. На этот раз лошадь не удержалась и грохнулась на мостовую, завалившись на бок, и придавив Калена своим весом. Он успел только крепче прижать к себе сумку с письмами, доверенными госпожой. Затем голова его больно ударилась о что-то твердое, и сознание провалилось в пустоту.
***
Сознание возвращалось медленно, перемежаясь вспышками острой боли пополам с обрывками воспоминаний. Вроде бы Гведолин кто-то пытался растолкать. Голова раскалывалась, словно невидимый портной воткнул туда тысячу иголок, нажимал на них и одновременно поворачивал.
Глаза открыты – она даже провела по ним рукой, убеждаясь, но взгляд сфокусировать не получалось. Кожа горела, и Гведолин казалось, будто вся она стремительно сгорала в огне.
Что-то влажное и прохладное коснулось лица. Оно гладило и ласкало, перетекая на шею, грудь, руки. От этих прикосновений становилось лучше, кожа успокаивалась, иголки почти перестали колоть, картинка перед глазами начала проявляться, словно густой молочный туман вокруг постепенно рассеялся.
Взгляд ее, наконец, сосредоточился и остановился на Терри.
– Засухой клянусь, думал, ты померла. – Бледно-зеленое встревоженное лицо, с запавшими щеками, торчащими скулами и растрескавшимися до безобразия губами склонилось над ней, лежащей, как оказалось, на кровати. На кровати Терри. Серые глаза совсем недавно умиравшего парня оказались на удивление живыми; в них затухал страх, боль и недоумение. – Выглядишь ужасно.
– На себя посмотри, – у нее плохо получалось говорить, язык распух и с трудом ворочался.
– Уже смотрел. И пришел к печальному выводу – наверно, мне это никогда не расчесать. – Со вздохом он запустил пятерню в спутавшиеся колтунами волосы. – пить хочешь?
Пока он не спросил, Гведолин и не подозревала, до чего ее мучила жажда. Если она не выпьет сейчас воды, то точно умрет.
– Эх, зря предложил, – печально промолвил Терри, изучив содержимое стола. – Воды, кажется, нет.
– Есть настойка. На полу, рядом с камином.
Приоткрыв крышку кастрюльки, он недоверчиво уставился на содержимое.
– Настойка, говоришь? – проворчал Терри своим обычным поучительно-едким тоном. – Хороши же мы будем, если напьемся с утра!
– Дурак. – Попытка пошутить с его стороны была хорошая, но улыбнуться у нее почему-то не получилось. – Там травы. Я их для тебя заварила…
– Ты? – удивился Терри. – Что же, тем более любопытно.
Найдя на столе кружку, Терри проворно нацедил в нее ржаво-коричневый раствор. Гведолин при этом с удовольствием отметила, что двигается парень уже не как призрак Засухи.
Когда Терри поднес к ее губам кружку, она сжала губы и помотала головой.
– Сначала выпей сам. Тебе нужнее.
– Раньше ты не была такой упрямой, – промолвил Терри, однако без возражений залпом осушил кружку и недовольно поморщился. – Горько.
Снова наполнил кружку настойкой.
Гведолин пила долго. Непослушные губы не хотели смыкаться, зубы стучали о край, а за два первых глотка настойка усела пролиться на грудь. Целебный отвар оказался и вправду невыносимо горьким, но так даже лучше – от горечи окончательно прошло головокружение, а очертания комнаты и контуры предметов сделались четче и ярче.
Терри терпеливо поддерживал кружку, ждал, пока она выпьет все до дна.
Затем он огляделся, вернул кружку на стол и, словно вспомнив что-то, подошел к двери и закрыл ее на крючок. Вернулся к Гведолин, присел на кровать и неумолимо потребовал:
– A теперь – рассказывай.
Легко сказать – рассказывай. Мысли путались, а голова снова начинала болеть, как только Гведолин попыталась вспомнить, как и когда она попала сюда. Хорошо еще, не пришлось вспоминать – зачем. Предупреждала же бабка Зарана…
Недолго они просидели в молчании, потом Терри решился спросить:
– Когда ты вернулась?
– Вчера. Кажется. Ночью, вернее, в полночь.
Оказалось, что когда спрашивают, отвечать становится легче.
– Что же случилось, Гвен? Я проснулся, гляжу – ты лежишь без сознания, у тебя кровь идет носом, всю подушку залило. Я и голову тебе запрокидывал, и снега за окном зачерпнул, приложил на переносицу. Припомнил только, как ты обещала вернуться и говорила, будто тоже кое-что умеешь. – Он с хрустом потянулся. – И почему-то мне даже кажется, что от этого жуткого воспаления я уже не умру.
– Точно не умрешь, – улыбнулась Гведолин через силу.
– Вот только задница болит, – пожаловался Терри и потер то самое место. – С чего бы это, не знаешь?
На этот раз у Гведолин получилось улыбнуться. С тем, чтобы потом разом нахмуриться.
– Ничего. До свадьбы заживет.
Терри ответил совершенно бесстрастно и не задумываясь:
– Ну, тогда у меня еще прорва времени.
Прорва времени. Вот как. Она не хотела его расспрашивать. Зачем, раз он сам ей не рассказал? Но сейчас представился удобный случай, потому вопрос все-таки сорвался с языка:
– А ты разве жениться не собираешься?
– Женится? – Терри поморщился, выдрав клок волос вместе с колтуном. Нахмурился. – Постой, к чему такой вопрос?
– У тебя есть невеста. А раз есть невеста, значит, полагается на ней жениться, – буркнула Гведолин и почему-то отвела взгляд, уставившись куда-то в стену.
– Невеста… Какая невеста? – удивился Терри до того искренне, что ей показалось, будто она ослышалась или неправильно истолковала слова приходившей ночью женщины. Но не успела она обрадоваться, как Терри нехотя добавил: – Ты, наверное, имеешь ввиду… Вот Засуха! Откуда ты узнала?
– Неважно. – Льдом в голосе Гведолин можно было бы выморозить всю комнату.
– Теперь уже неважно. Мешать вам я не буду. Надо было сразу сказать. Я не знала, что у тебя есть невеста. Не надо было нам встречаться, Терри.
Вот ведь глупая. И на что она только надеялась? Поиграет и бросит, предупреждала тетка Роуз. Так и вышло.
Придвинувшись ближе, Терри бережно взял обе ее похолодевшие ладони в свои
– теплые и сухие.
– Послушай, Гвен, мне важно знать, от кого ты узнала про невесту.
– Ночь сюда приходила какая-то женщина. Похоже, твоя мать, ведь больше некому. Не замечал у нее привычки разговаривать с самой собой?
– Верно, у нее бывает, – выдохнул Терри, согревая свои дыханием ее руки. Но тут же недобро вскинулся вновь: – Мать приходила? Сюда? А как же ты?
– Не переживай. Я спряталась под кровать. Она меня не заметила. Посидела немного и ушла.
– Выходит, моя мать вслух рассуждала про мою невесту, в то время не зная, выживу ли я или нет. И что же она сказала, Гвен?
– Что твоя невеста расстроится, – грустно промолвила Гведолин, все еще не отводя взгляда от стены. – Да, так и сказала.
– Ясно. – Терри придвинулся к ней еще ближе. – Гвен, посмотри на меня, пожалуйста, – попросил он мягким, вкрадчивым голосом. Охватил тонкими жесткими пальцами ее скулы, заставляя поднять голову. – Я не собираюсь жениться. Потом когда-нибудь возможно, но не сейчас. И уж точно не на девушке, которую выбрала для меня моя мать.
Ей очень хотелось ему верить. Доверять, как прежде. Безмятежно радоваться, что дружит с таким, как он, но…
– Понимаешь, – продолжал он, ласково заправив прядь волос за ухо Гведолин, – моя мать уже спланировала мою женитьбу и разыграла как по нотам. Понять не могу, что на нее нашло. Пробовал поговорить – бесполезно. Убеждения для нее – пустой звук. Говорит, моя невеста – порядочная девушка из хорошей, и что немаловажно, состоятельной семьи. Засуха! – хрипло выкрикнул он вдруг. – Перед тем, как я заболел, мать два дня возле меня вилась, заставляя немедленно пойти и объявить о помолвке! Даже кольцо мне отдала – фамильную драгоценность, доставшуюся ей от прабабки. Красивое, – успокаиваясь, выдохнул Терри. – Аметист в серебряной оправе. Я бы подарил… девушке, которую я действительно люблю. – Он ненадолго замолчал, обдумывая что-то. – В тот же вечер отец за меня взялся. Принялся отчитывать, убеждать, что пора бы мне уже остепениться и продолжить семейное дело. To есть, заправлять мясной лавкой вместе с женой. Представляешь? Нет, учиться родители не запрещают, но и смысла в этом особого не видят. Только мясо. Только лавка. Только деньги. Только семья и дети. А у меня совсем, совсем другие планы на жизнь…
Терри отстранился, поставил локти на колени, обхватил руками голову, ладонями сдавил виски. Плохо ему? Наверное, не лучше чем Гведолин.
– Ложись, я встану.
Встать ей не позволили. Лишь подвинули к стенке. Бесцеремонно вытянувшись рядом, касаясь ее бедра своим, Терри продолжил с нескрываемой горечью в голосе:
– Сначала отец со своим продолжением семейного дела. Теперь вот мать со своим продолжением рода. – Гведолин ощутила, как рука прикорнувшего рядом парня нагло обнимает ее за плечи, прижимает к себе. И как это понимать? – Достали, сил больше нет. Они ничем мне пока не угрожают, но я знаю своего отца… А мать жалко, будет за меня вступаться. Поэтому, пока болел, дал себе обещание: если выкарабкаюсь – сбегу из дома. Всем так будет легче. Не хочу и не собираюсь делать то, к чему меня принуждают силой.
Сбежит. А Гведолин снова останется одна. Она попыталась сбросить его руку, подняться. Но рука прижала ее еще сильнее. И откуда у него только силы взялись? Ведь казался таким слабым, беспомощным. Костлявое плечо напоминало об этом как нельзя лучше.
– А как же учеба?
– Ерунда, – отмахнулся Терри. – Уже в начале весны я сдам экзамены и получу диплом.
– Получишь диплом? – изумилась Гведолин, все же пытаясь отодвинуться от него подальше. Но дальше была только стена. – Но, ты говорил, в академии учатся
четыре…
– Года. Так и есть. Но я очень люблю учиться. Очень-очень, – хитро прищурился он, наблюдая за попытками Гведолин отстраниться. – И успел изучить все программу своего курса. На год вперед. Мой куратор разрешил мне попробовать сдать экзамены. Я не сомневаюсь в собственных силах – точно сдам.
В изумлении Гведолин замерла, позволяя Терри накрутить тугую вороную прядь ее волос на его палец. Раскрутить. И накрутить снова.
– Ты молодец, – осторожно похвалила она, думая, что после того, как Терри получит диплом, уже ничто и никто не удержит его в родительском доме.
– Спасибо. Кстати, – словно невзначай лениво бросил парень, – я не говорил, что собираюсь прихватить тебя с собой?
А вот это что-то новое. Терри хочет сбежать вместе с ней? От такого заявления сделалось легко, и радостно, и страшно.
– Молчишь? Правильно, прежде обдумай все хорошенько. Только хорошо подумай, Гвен, подумай о том, что ждет тебя в будущем, если останешься там, где сейчас.
– Я думала… об этом, – наконец, разлепила сухие губы Гведолин. – Ты и так уже обрисовал все мои пере… преспекто…
– Перспективы. И еще раз обрисую, если понадобится. Надо что-то менять.
Жизнь одна и разменивать ее на то, чтобы стирать пальцы, горбить спину и утруждать глаза, прядя шерсть, глупо и абсолютно неразумно.
Светало. Уже можно было различить робкие снежинки, кружившиеся за окном и печально оседавшие на голые ветви яблони.
Шагов они не услышали. Дверь дернулась, но не открылась – держал крючок.
– Терри! Терриус! – женский голос, который Гведолин слышала под кроватью, раздался по ту сторону двери. – Почему дверь заперта?! Барри, дверь заперта! Гера! Да где же вы все…
Дверь дернули еще пару раз, потом мать Терри, торопливо – судя по скрипу ступеней – принялась спускаться вниз, крикнув еще пару раз на лестнице: «Барри! Гера, негодница, ко мне!»
– Это ненадолго, – печально констатировал Терри. – Сейчас она весь дом подымет. Тебе надо уходить.
Гведолин и сама прекрасно это поняла.
От резкого подъема с кровати перед глазами запрыгали желтые фосфоресцирующие точки.
Терри уже запихивал в ее сумку кульки со смесями трав, мазь в пузатой банке, тряпки, которыми она сбивала жар. Схватив кастрюльку с бурой настойкой, с которой не так давно началось их утро, парень судорожно пытался сообразить, что с ней делать.
– Не суетись, – негнущимися пальцами Гведолин завязывала шнурки на башмаках. – Настойку, что у тебя в руках – под кровать. Там целебные травы, будешь принимать три раза в день по полстакана. Мазь прячь под подушку. Ею будешь растирать на ночь грудь. Но потом не забудь укутаться чем-нибудь теплым.
Лучше бы шарфом из собачьей шерсти. Шарф Гведолин бы для него связала.
Если бы пряжу можно было украсть. Только в работном доме строго следили за этим. Она помнила, как девчонку, попытавшуюся продать на сторону небольшой моток, высекли розгами. Неделю бедняжка даже встать не могла.
– Вода Пречистая, а это что такое? – Гведолин все еще возилась со шнурками, но по изумлению в его голосе догадалась, что Терри наткнулся на шприц. Довольно тяжелый, с прохладной стеклянной колбочкой, железным поршнем и железной же острой иглой. – Доктор забыл?
– Нет. – Гведолин встала, сделала шаг. Голова уже не кружится. Почти. Не так уж все и плохо. – Это ш-приц. Он мой.
– Ш… Ш-што? – с плохо скрываемым удивлением выговорил Терри.
– Потом объясню.
Время таяло оплавленным воском. Шприц Гведолин отобрала, сунула в сумку. Собрала со стола раскатившиеся белые шарики, чем-то похожие на лакомство, которое ей однажды удалось попробовать – клюкву в сахаре. Отсчитала пять штук, протянула их Терри на раскрытой ладони.
