Текст книги "Москва закулисная - 2"

Автор книги: Мария Райкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Покидая психотерапевтический сеанс от "Табакерки", я поймала себя на том, что гоню разные мысли, которые почему-то стали приходить в голову. А сами-то авторы рискованного предприятия, пригласившие нас на откровенный разговор, разобрались со своими проблемами?

Антон Кузнецов:

– Ну разве с ним можно до конца разобраться? Но я разобрался в одном – в этом нельзя себе врать. Поэтому я и делаю этот спектакль. Если человек говорит: "Секс – это не важно", значит, есть проблемы.

Олег Табаков:

– Я разобрался, как мне кажется, на уровне моих шестидесяти пяти лет. Мы сбрасываем все на двойственность натуры, на толерантность, на девственность, у кого она осталась, на отсутствие денег и жилплощади, но только не на себя. А этот спектакль подталкивает: разберитесь, что с вами происходит.

Только наивные люди думают, что когда фотограф щелкает – вылетает птичка. Смешные и трогательные вы – из-под пальца, нажимающего на затвор, вылетает история. Хлоп, и все разом как-то легко попадают в историю. И вы, картинно позирующие, и вы, стыдливо отворачивающиеся. Правда, ни тот, кто выбирает выгодную точку, ни тот, кто замирает со смайлом до ушей, об этом не подозревают. А напрасно.

Вот некогда тощего студента из "Щуки" Женьку Дворжецкого, впоследствии ставшего популярным артистом театра и кино Евгением Дворжецким, везде видели с фотоаппаратом. Свою школьную страсть к фотографии он спешил утолить повсюду на репетициях студенческих отрывков, дружеских попойках, на халтурах в городах и весях. Наверное, потому, что никто тогда не знал слова "папарацци", никто и не прятался от его объектива. Позже, когда Дворжецкий с антресолей с трудом доставал увесистые альбомы, стало ясно, что светом он написал портрет целого театрального поколения. Поколения 35-40-летних. Того самого, что называют потерянным. Того самого, которое впитало двойную мораль совковой системы и которое защищало цинизмом свои немудреные ценности.

Колбасясь на тесных кухнях отдельных квартир блочных девятиэтажек и строя рожи фотографу, они не знали, кто из них взлетит выше всех, кто упадет, кто уедет и не вернется. Или уйдет из этой жизни навсегда – одни добровольно, другие всячески цепляясь за эту б...скую жизнь. Тогда они звали друг друга, как дети, по кличкам:

Шкала, Метла, Графин, Житуха

Меньшиков не спал ночь перед премьерой

Презервативы срывают спектакли

Капитан милиции майор Нефед

Лотерейный билет с миллионершей

Одуванчик стал скандалистом

По Метлицкой плакали мужчины

Покопаемся в архивах артиста Дворжецкого. Ба! Да здесь знакомые все лица. К тому же папарацци Дворжецкий был хорошим рассказчиком с острым взглядом и добрыми намерениями.

Олег Меньшиков (просто Олег). Эйфория первых выездов за рубежи родины. Мы от Дома актера едем в Париж. Все знают, что Олег Меньшиков выпускает здесь после Англии своего "Есенина". Мы ищем его по знакомым – никаких результатов. Расстроились, конечно, ну что делать. И вот последний день. Наш бывший сокурсник Лешка Маслов, который во время гастролей Таганки остался во Франции, просто не пришел на самолет, ведет нас в кафе, где четыреста (!!!) сортов пива. Три часа ночи. Пьем. Открывается дверь, и входит Олег. У всех челюсть упала. А он просто зашел в первое попавшееся на пути кафе. Протрепались до утра. Он посадил нас в такси. Наутро, когда мы с самолета вошли в московскую квартиру, раздался звонок:

– Ну что, как вы добрались? – низкий, усталый голос. А ведь вечером у него – премьера. Как сыграет? – подумали мы.

Встретились с ним на "Сибирском цирюльнике". Это он придумал побрить полголовы в натуралку вместо того, чтобы надеть монтюры (накладка, имитирующая лысину. – М.Р.). Олег Евгеньевич очень самостоятельный человек. Ни от кого, кроме себя и собственных желаний, не зависит. Думаю, что он ни у кого ничего не просит.

Да, Олег Меньшиков вырвался из своего поколения. Безумно талантлив и умен, своему имиджу педантично следует вот уже на протяжении многих лет. Говорят, что когда-то он был душой любой компании. Человек-оркестр. Гусар на выезде. С годами он стал недоступен,

в том числе и для старых друзей, переместившихся на периферию его сознания. Он трудоголик, но делает вид, что ему все легко дается. Однако глаза выдают другую информацию – его полет на недосягаемой высоте оплачен безумным одиночеством.

Евгений Князев (по прозвищу Князь). В отличие от нас Женька был человек со стажем: он уже закончил технический вуз. При этом он староста, должен за нами, обалдуями, следить. Однако сам выпивал, сам с нами и гулял. Но... выгораживал всех перед педагогами, был буфером между нами и начальством, а главное строго следил чтобы, например, сегодня первые десять человек сидели на лекции по истории партии. А назавтра – следующая десятка. Однажды мы решили его приколоть. На дипломном спектакле "Ра-скол" он играл одного идиота, хотя мы все там были хороши. Его герой открывал папку для доклада, а оттуда вылезал почему-то презерватив. От неожиданности он захлопывал папку, тянулся за следующей, а оттуда тоже торчал презерватив. Он за портфель – там то же самое. Он с ужасом тянет платок из кармана, а оттуда вываливаются резиновые изделия номер два. Как мы не сорвали спектакль, я даже не знаю.

Карьера артиста Князева – не крутая, но упорно ползущая вверх. В Вахтанговском он – на первых ролях. Синдром опекуна, который был ему свойствен еще в студенческие годы, развился до патологических размеров. Считается, что он потрясающий педагог, который воспитал пока единственный потрясающий курс. И пристроил всех в московские театры. Так отдавал себя студентам, что дошел до предынфарктного состояния. В педагогике взял тайм-аут.

Игорь Нефедов (по прозвищу Нефед). Это мы между Анапой и Новороссийском, в Утрише. Мы тогда работали в Детском театре. И он сговорил нас поехать туда, куда и сам не знал, но делал вид опытного путешественника. Местные ребята нам приносили рыбу для дельфинов. Никаких дельфинов в Утрише не было, и рыбу ели мы. Готовил только Нефед, потрясающе готовил. Он говорил, что женщин к еде допускать нельзя.

Светлее и открытее я не знал человека. Нефед приходит, улыбается наивно-идиотской улыбкой, и все тают. Однажды он пришел в Дом актера прямо со съемок, в милицейской форме и говорит вахтеру:

– Капитан милиции майор Нефедов.

Ну бред какой-то: капитан милиции майор... А вахтер взял под козырек и пропустил его. А потом... спустя несколько лет... Пришли наши актеры и сказали: "Нефед повесился". А у меня первая мысль – хотел пошутить.

Его самоубийство – самая темная история артистической среды последних лет. Сидел, выпивал с друзьями. Вышел в магазин купить еще. Не вернулся. "Нефед. Окно. Шарф..." – в шоке говорили артисты, пытаясь объяснить, что он повесился в подъезде на окне. Нелепая смерть балагура и заводилы. Он не был алкоголиком, запойным. Любил повыпивать, подурачиться. Говорили, не выдержал, что сняли с роли. Говорили, будто девушка бросила. А ведь он, актер потрясающего природного обаяния, должен был сыграть Феликса Круля, о котором когда-то мечтал его учитель Табаков и образ которого воплотил позже Сергей Безруков.

Сергей Шкаликов (по прозвищу Шкала). Старый Новый год. Дом актера. Капустник. выпиваем. Спрашиваю Певцова: "Дим, ты когда-нибудь снимался со Шкаликовым?" – "Нет". А тут Саня Лазарев идет. Я их втроем и поставил. Шкаликов в сторону смотрит. Может, женщина какая-нибудь проходила. Про него всегда ходили байки. Рассказывали, что он свои песни поет на Арбате. И что у него потрясающий роман с миллионершей и Шкала вытянул свой лотерейный билет.

Но для него все это было ерундой. Он никогда в жизни не выпендривался тем, что у него есть. А у него было много по сравнению с голодранцами-актерами. Шкала – непредсказуем. Всегда был готов предложить полный пакет услуг поехать, помчаться, достать и до-ставить тебе удовольствие. Последний раз я его видел в клубе "Маяк". Он купил японский мотороллер. "Поехали", – крикнул мне и катал по Калининскому проспекту. Нарушая все правила – с бульвара налево, по Калининскому и вверх по Садовому. Шестьдесят километров на мотороллере – это страшно. Он был относительно трезв, как и я.

Сергея Шкаликова нашли в собственной квартире мертвым весной этого года. Безумно талантливый и безумно странный. У него было все, а он все время рвался, будто желая заполнить пустоту. "Миллионерша", оказавшаяся английской журналисткой Машей Слоним, рассказывала, что он часто говорил: "Я скоро умру". Точно ждал смерти. Смерть настигла его дома. Он сидел в кресле, как будто уснул. Медицинский диагноз – сердечная недостаточность. Но все знают истинную, страшную причину. Шкаликов пил, употреблял наркотики. Передозировка поставила точку в его шальной биографии.

Алексей Яковлев (по прозвищу Графин). Ну он был абсолютный Графин, от слова "граф". Причем это не была игра. Он не знал, что такое "ёб.т.м.", на полном серьезе. Помню, однажды идем по Садовому кольцу – Сашка Шаврин (Александр Шаврин – актер Театра имени Маяковского. – М.Р.), я и Леха. Вечер теплый, настроение клевое. Я сказал:

– Ну чего, баб пойдем снимать?

Леха так повернулся гордо:

– Вообще я бы с удовольствием. Но мне домой надо.

И пошел на улицу Качалова. И вот тебе: у него великолепная жена – Лилия Амарфий. Он необыкновенно влюбленный человек. Это же видно, как он на нее смотрит. Не играет. Любит по-настоящему.

Алексей Яковлев – внук Аркадия Райкина, сын актеров Юрия Яковлева и Екатерины Райкиной – совсем недолго продолжал дело отцов и дедов. Как птенец, он выпал из гнезда. Он – один из немногих представителей театральных династий, кто предпочел не тянуть лишь бы как лямку артистического мира, но сохранить реноме фамилии, а утвердился в мире деловом. Его знают как крупного специалиста в риэлтерском бизнесе. Аристократические манеры, свойственные ему, дают основания думать, что мир бизнеса не так уж дик.

Андрей Житинкин (по прозвищу Житуха). Был худенький мальчик-одуванчик. Он был одуванистее, чем Леша Яковлев. Абсолютно правильный, наш домашний компьютер, который сидел на всех лекциях и всем потом давал списывать. Он вставал, когда мимо проходила женщина, что особенно умиляло старых педагогов. Не пил, не курил, не все остальное. Никакой богемы. В этом смысле он был идиот: когда отрываться, как не в студенческие годы. Между прочим, он был очень смешной артист, смешно играл Робинзона в "Бесприданнице". А на нашем дипломном спектакле "Сенсация" с ним вышла дикая история. Его герой должен был идти на сцену через зал и по дороге со всеми здороваться – так, по мнению Рубена Симонова, нарабатывалось обаяние. И вот на одном спектакле он сунул руку ка-кому-то мужику, а тот в ответ выставил "пушку". Оказалось, что это был охранник Шеварднадзе, который решил, что на его шефа покушаются. С тех пор Житинкин старался иметь дело только с дамами. И вдруг шок – наш мальчик-одуванчик сделал спектакль "Жмурики", где разговаривают только матом.

Об одуванистости режиссера Андрея Житинкина, похоже, забыли даже его друзья. У него устойчивая репутация модного и скандального режиссера. Модный потому что много ставит (десять спектаклей только в столице). Скандальный потому что ходит по лезвию ножа между разрешенным и запрещенным, потому что любит обнаженное тело в сценическом пространстве и остроту драматургии. Его клянут на каждом шагу, потому что завидуют. Завидуют, потому что не умеют так, как он. Один из немногих режиссеров, кто не притворяется в своей любви к артистам.

Ирина Метлицкая (по прозвищу Метла). Внизу в вестибюле училища открылась дверь и появились три девки. Я просто обалдел – абсолютно разные и офигенно красивые. Манкие до чертей... Я тут же сделал стойку. Это были Нинка Горелик (впоследствии актриса Детского театра Нина Дворжецкая), Ира Матвиевская и Метлицкая Ира. Какое-то время я даже был влюблен в нее. Не я один. В училище на нее мужики западали. Когда Метла проходила, творилось нечто. Глаз останавливался сразу. Она даже кокетничала, но ни о какой доступности не могло быть и речи. Удивительно, что при своей красоте Метла была очень деловой. Она начала сниматься очень рано, но как-то так умела устроиться, что у нее никогда не было конфликтов с начальством, все сдавала вовремя. Она входила в кабинет ректора и получала любую подпись. При этом ничего специально такого она не делала: просто ей не могли отказать. Когда Ирка умерла, муж ее, Серега Газаров, стал просто черным. Любил ее фанатично.

Невероятный случай для красивой актрисы – она была умна. Ее эротизм имел интеллектуальный налет, может быть, поэтому она потрясающе играла героинь Серебряного века. Еще более невероятно для актрисы – она была преданной режиссеру. В свое время ушла из престижного "Современника" за бездомным режиссером Виктюком, таскалась за ним по всем площадкам. Испытала шок, узнав, что он на ее роли вводит других актрис.

– Что же он теряет самых преданных людей? – удивлялась она.

Последний год на нее многие обижались – стала капризной, конфликтует. А она скрывала, что тяжело больна и иногда нервы сдавали. От болезни сильно похудела. И хваталась за абсолютно дежурный комплимент: "Ирка, хорошо выглядишь", как за соломинку. На ее похоронах, говорят, в голос плакали даже сильные мужчины.

Все же страшно устроена жизнь. Женька Дворжецкий по прозвищу Нос, Дворжак, оставивший нам историю в портретах, в 2000 году как-то внезапно и от этого чудовищно несправедливо сам ушел в историю, присоединив свой портрет к неживым уже – Шкаликову, Нефедову, Метлицкой... Он нелепо погиб в автокатастрофе, которой по всем следственным экспериментам не должно было быть. Просто вез друга по Каширскому шоссе в Онкологический центр для подтверждения диагноза. Страшный диагноз не подтвердился, и они, счастливо болтая, выехали на перекресток...

Самое страшное, что Женя был последним актером в славной артистической династии Дворжецких. Он оставил после себя маленьких дочь и сына, а еще воспоминания о своих прекрасных ролях и огромное количество альбомов, где светом написан портрет целого поколения – трагического, но не сдавшегося.

Оперная певица в общем представлении – это прежде всего крупный формат, крайняя степень стервозности, сильные локти в нагрузку к сильному голосу и сильные покровители из верхних эшелонов власти. У знаменитой сопрано, солистки Большого театра Маквалы Касрашвили ничего вышеперечисленного нет, за исключением великолепного голоса, покорившего Италию, США, Англию (далее везде) и... приличного веса, который является ее тайной мукой. Как уверяют ее друзья, весь немалый объем Маквалы заполнен... добротой. Она не мастер интриг, не борец за ведущие партии. И даже когда маловоспитанный пекинес Микки прокусил ей верхнюю губу, певица, заливаясь кровью, мучилась не тем, как ей в таком виде выходить на сцену, а переживала моральную травму своей собачки. И никто из близких не подозревает, что она

Злодейка-сопрано

с ангельской душой

Квадратная певица – Привет от Фроси Бурлаковой – К подвигу Марии Каллас не готова

Своих друзей не предает

Связки не терпят алкоголя

Падение Орлеанской девы

Как только я переступила порог ее дома, виновник вышеуказанного кровопролития встретил меня агрессивным лаем, за что получил очередную порцию упреков, целиком состоящих из выражения "чеми окро", что в переводе с грузинского означает "мой золотой мальчик".

– И он понимает по-грузински?

– Конечно. Он понимает "гулять", "иди ко мне". Даже Алла Демидова, когда Микки живет у нее, говорит с ним по-грузински – "чеми окро".

– А вино он, случайно, не пьет?

– Нет. Но очень любит хачапури, которые готовит моя сестра.

– Маквала, когда вы начали петь?

– Профессионально учиться пению я начала в двенадцать с половиной лет. Я рано сформировалась физически и к этому возрасту тянула на семьдесят четыре килограмма – такая была певица-толстушка. По радио слушала оперные арии и подражала певицам, до сих пор помню – Заре Долухановой. Однажды меня услышали знакомые из Кутаиси: "Ой, девочка, у тебя голос есть. Тебя надо учиться профессионально".

И после отдыха в пионерском лагере я сказала маме, что хочу уехать учиться в Тбилиси. Она испугалась, что потеряет меня, схватила и потащила в местное музыкальное училище. Все экзамены к тому времени закончились, но меня послушали и приняли на первый курс. И за четыре года, что я училась в училище, я потеряла голос. Пела в любом состоянии: и простуженная, и в критические дни. Я чуть не лишилась голоса.

– Значит, это не выдумка, когда в фильме "Приходите завтра" русский самородок Фрося Бурлакова теряет голос именно потому, что бессистемно пела где попало, когда хотела...

– Конечно, конечно. Вы знаете, Бог дает голос, но если у певца нет головы, ни один педагог не поможет. У начинающего вокалиста от природы есть навыки пения, их надо беречь и только добавлять к ним то, чего не хватает. Но нельзя нарушать природу. А мою природу нарушили. Меня заставляли все время петь, увеличивали нагрузки. Кончилось тем, что у меня чуть узлы не появились на связках.

И когда я поступала в консерваторию (а все помнили, как я начинала в училище), профессор Вера Давыдова из Большого театра, которой я показалась, сказала: "Зачем она мне такая нужна – квадратная, как стол, и безголосая?" Я рыдала, и Давыдова меня все-таки взяла. Через год мой голос ко мне вернулся. Профессионально она меня поставила на ноги. Вот почему я повторяю всегда певцу надо иметь голову: воспринимать то, что нужно, что годится для тебя, а что не твое – отторгать.

– А как вы попали в Большой театр? Вам не говорили, как в кино: "Приходите завтра"?

– Случайно попала. Заведующий оперой и замдиректора театра оказались в Тбилиси и пришли на концерт в консерваторию. После спросили меня, не хочу ли попробовать свои силы в Большом театре? Через месяц я получила вызов в Москву и на прослушивании пела арии из "Богемы" и "Тоски" и... Так я попала в Большой – вот это судьба. Когда я пришла – это конец шестидесятых годов, – в Большом уже были Атлантов, Мазурок, Образцова... Мощные дирижеры – Хайкин, Димитриади, Рождественский. И отношение к молодежи было другое – искали таланты по всей стране.

Мне было у кого учиться. В начале моей карьеры я работала с Ростроповичем над "Онегиным" и "Войной и миром". Вишневская, например, когда выходила на сцену, сама себе продумывала грим, пла-стику, костюм. Вишневская (ну вы знаете, какой у нее острый язык), если чувствовала, что чего-то не хватает, отправлялась к режиссеру Покровскому со словами: "Пойду, пусть заморочит мне мозги". Только крепче выражалась. И я, когда готовила Иоланту, тоже пошла к нему: "Как играть слепую?" Ведь все певицы в этой роли ходили по сцене как бы на ощупь. "Но она же не знает, что она слепая", – сказал мне Покровский. Поэтому Иоланта у меня была совсем не голубая героиня, и трагедия начиналась тогда, когда девушка понимала, что она не как все. Вот такая у меня была школа

– В опере больше всего поражает такое несоответствие: певицы, как правило, крупноформатные и в возрасте, а поют партии стройных, юных героинь. Скажите честно, вас это не смущает?

– Меня, конечно, терзали эти проблемы. В свое время, когда я весила шестьдесят восемь килограммов, Вишневская мне говорила: "Тебе надо быть кожа и кости, чтобы выглядеть более-менее". А у меня просто широкая кость. Если я чувствовала, что не соответствую образу, я всегда уходила от роли. И если бы мне сейчас предложили петь Иоланту или Татьяну, я бы отказалась. Есть роли, которые нужно петь только молодым.

В "Метрополитен-Опера" к этому относятся иначе. Скажем, есть композиторы, которых начинающие не могут петь. У Вагнера, к примеру, голоса настолько другого формата и звучания, что требуется мощь. А в молодом теле ее еще нет. Вагнера можно петь в том виде, в каком вы меня сейчас видите. Есть Джоан Иглен, американка, которая на две головы выше меня и в четыре раза толще. Так вот, она поет все вагнеровские драматические партии и считается в них лучшей. В Европе как-то провели такой эксперимент: Вагнера представили молодыми силами и солистами "Метрополитен". Победила "Метрополитен".

– А сколько же вы весите?

– Не скажу. Я скрываю.

– Понимаю. Женщины скрывают, как правило, свой возраст, а оперные певицы вес.

– Если я вам скажу свой вес, вы все равно не поверите, потому что я выгляжу на меньший. У меня кость широкая, но я об этом уже говорила.

– А вы готовы повторить подвиг всемирно известной Марии Каллас, которая за год скинула пятьдесят килограммов?

– Чтобы похудеть, если вы знаете, она взяла солитера. И очень рано, в пятьдесят семь лет, умерла. После того, как она похудела, у нее стал качаться верхний регистр. Ведь у Каллас был уникальный голос, как дека, с глубоким внутренним звучанием. И сколько в нем было выразительности, эмоциональности феноменальное пение во всех регистрах. Но... Если ты теряешь пятьдесят килограммов, то мышцы, привыкшие держать голос, теряют свою силу. Поэтому у Каллас голос закачался и она, как певица, рано кончилась.

– А как же Елена Образцова, которая ради премьеры у Виктюка сбросила двадцать килограммов?

– Это рискованный шаг с ее стороны, но она очень хотела похудеть. Я же хочу похудеть вообще, а не для роли. Тут еще, я вам скажу, очень многое зависит от художника. Вот Алла Коженкова сделала мне два потрясающих платья, которые скрывают мой вес. Даже когда я прибавляю три-четыре килограмма, я все равно в них влезаю и все равно они меня худят.

– Когда вы приехали из Тбилиси в Москву, грузинская диаспора – очень сильная везде – вас поддерживала?

– Никого такого не было. Но меня поддерживал знаменитый тенор Зураб Анджапаридзе. Мне платили как стажерке сто пятьдесят рублей, я даже не знала, куда их тратить. Ездила на метро или на троллейбусе, жила у родственников моего профессора. Потом театр мне снимал гостиницу, а позже я снимала угол у матери поэта Игоря Кохановского – друга Володи Высоцкого. Да, я слушала Высоцкого. Нет, меня как академическую певицу совсем не смущала его манера пения. Он произвел на меня тогда потрясающее впечатление и не казался таким маленьким, как сейчас о нем говорят: будто бы в кино ему подставляли табурет.

– Грузинский характер помог вам выжить в такой тяжелой "машине", как Большой театр?

– Характер? Не знаю. Разные методы были в Большом театре, и я через это прошла. В семьдесят пятом году большие гастроли театра в "Метрополитен", и я пою там две премьеры – "Войну и мир" и "Онегина". Прекрасные рецензии, и через четыре года "Метрополитен" снова приглашает меня петь Татьяну в их постановке "Евгений Онегин". Уже контракт подписан, и вдруг за полтора месяца до моего отъезда в Нью-Йорк мне сообщают, что Большой меня не отпускает. "Как не отпускает?" Через знакомых, друзей попадаю к министру культуры Демичеву, в панике рассказываю, что у меня дебют в "Метрополитен". Видимо, растроганный моим видом, он пообещал, что будет все в порядке. И действительно, меня отпустили. Я получила прекрасную прессу, приглашение на следующий сезон.

А потом я узнала, какая была истинная причина: одна наша ведущая певица пошла к директору Большого театра, тогда им был Георгий Александрович Иванов, и сказала: "Почему она, грузинка, должна ехать в "Метрополитен"? Я и сама пою Татьяну". И он с перепугу пишет запрос в Госконцерт: "Считаете ли вы целесообразным послать Касрашвили в США, так как она была в дружбе с Ростроповичем и Вишневской и там возможна их встреча?" А я действительно была с ними в дружбе. И в Госконцерте ответили: "Считаем целесообразным послать Касрашвили в "Метрополитен-Опера"". Тогда Большой театр нашел другую причину: Касрашвили не может ехать из-за текущего репертуара – хотя меня в моих ролях могли заменить пять певиц. Вот тогда Демичев и вмешался.

– Интересно, а как всплыла эта история, да еще в таких подробностях?

– В свое время Демичев рассказал ее Образцовой, с которой я дружу. Детали я узнала намного позже от работника Госконцерта – какие были письма и какие в них были слова...

– Вы такая смелая? Разве вы не отдавали себе отчета, что можете пострадать от дружбы с Вишневской и Ростроповичем?

– Вы знаете, я, если можно так сказать, в то время и пострадала. Когда Ростропович уезжал из страны, то я провожала его вместе с его друзьями и концертмейстером Лилей Могилевской, она сейчас живет в Нью-Йорке. Примерно в это же время меня представили на звание, а дали его только через два года. Почему-то мои документы все время теряли в кабинетах райкома, горкома, министерства...

Когда мы работали в "Метрополитен", мне позвонила дочка Вишневской и сказала, что родители приехали из Вашингтона в Нью-Йорк, чтобы повидаться со мной. И мы с ними тайком встречались – я и Масленников, наш певец. Они подъехали на машине к гостинице, мы взяли такси и уехали. Но в театре все всё знали.

А в восемьдесят третьем году я была проездом во Франции и нас сопровождала женщина из Госконцерта. Она пригласила меня прогуляться по ночному Парижу, а я сказала, что у меня встреча со знакомыми грузинами из посольства. Я наврала, естественно. Женщина ушла, и я спокойно набрала телефон Вишневской. И она взяла трубку и спросила, где я. "Так это же в двух шагах от нашего дома!" закричала она. Через полчаса мы обнимались, целовались посредине маленькой площади. Потом пошли к ней домой, и до трех часов утра она мне читала отрывки из книги, которую писала тогда. Я никогда не забуду этой ночи.

Вообще я друзей никогда не предаю.

– Как вам удается дружить с теми, кто в Большом между собой всегда враждовал?

– Вишневская знает, что я дружу с Образцовой. Образцова тоже в курсе, что я дружу с Вишневской. Но я никогда ни ту, ни другую не подводила в жизни. Галина не ревнует меня, хотя могла из-за того, что я дружу с Леной, порвать наши отношения.

– У актрис драматического театра, мягко говоря, не всегда удачно складывается личная жизнь. Интересно, в этом смысле личная жизнь оперных певиц отличается от жизни драматических?

– Драматические артисты, как правило, влюбляются в тех, с кем играют. У них киносъемки, спектакли, партнеры меняются. А оперные... У нас строгий режим и главное все-таки голос. Мы не свободны в отличие от них.

– То есть вы хотите сказать, что голос вносит ограничения в личную жизнь?

– Да, конечно.

– Например, нельзя целоваться на морозе...

– Ну да. Смешно. Бывает... Но есть примеры оперных пар – вот испанец Аланья, тенор, и румынка Георгиу, сопрано – знаменитая пара. Они познакомились, когда вместе пели, и так полюбили друг друга. Но... два певца в доме – это очень трудно. Каждый занят своим голосом. И кто-то должен жертвовать собой.

– Милашкина и Атлантов – тоже крепкий союз.

– Да, можно сказать, что в свое время ради Атлантова Милашкина жертвовала своей карьерой. Хотя Тамара была состоявшейся певицей, но тенор – это такой, знаете, голос, он требует к себе больше внимания и заботы. Тамара делала все, лишь бы ему было хорошо. Даже в день своего спектакля она могла заниматься хозяйством, готовить для него и так далее...

– А вы бы так могли?

– Наверное, нет. Но так говорю – "наверное", – потому что у меня не было в жизни такого случая. Все-таки я вам могу сказать, что ради любви не смогла бы жертвовать своим любимым делом, своей карьерой. Потому что фактически это единственное, что у меня есть. Может быть, поэтому я без семьи. Но, возможно, это эгоизм.

– Странно, но вы не похожи ни на смелую женщину, ни на законченную эгоистку. Значит, столько лет вы морочили публике голову?

– Да... Хотя у меня есть друг, и он не певец.

– Интересно, сколько длится оперная партия на протяжении всего спектакля? Кто-нибудь пытался это подсчитать?

– По-разному. Чистого пения может быть сорок минут, а может – полтора часа. Это очень много – как недельная работа у станка. За спектакль можно похудеть на два килограмма, и я худею... если потом не добавляю. Есть певцы, которые съедают, например, бутерброд в антракте, потому что, когда поешь, чувствуешь голод. А я за семь часов до спектакля должна поесть, и все.

– В день спектакля молчите?

– Молчу, конечно. Говорю, но так немного, по необходимости. Вообще лучше два дня молчать перед спектаклем, потому что разговор – это самое ужасное для связок.

– А зима для связок – это смертельно?

– Смертельно, когда резкие перепады погоды или резкие выбросы на Солнце.

– И алкоголь?

– Очень влияет. Если я выпью красного вина или шампанского, то всё: на три дня выключена из жизни – как будто и голоса не было. Хотя говорят, что итальянские певцы в день спектакля обязательно пропускают бокал красного вина. Я удивляюсь: ведь вино так сушит горло...

– А это правда, что на Западе, когда у певиц критические дни, спектакль отменяется?

– Ну что вы! Это у нас в Большом работают за зарплату, а там – по контрактам. Вообще-то наша опера более гуманная: нам полагается три дня не петь. Как говорят врачи, в такие дни связки набухают, теряют эластичность. На Западе нашли способ борьбы с этим – певицы пьют мочегонное. В противном случае, если форсировать звук, а голос в эти дни очень садится, может быть кровоизлияние связок. Меня в театре всегда просят: "Дайте нам ваш параграф". Это значит, я должна назвать дни.

– А вы можете позвонить и отменить спектакль?

– Конечно, есть несколько составов. Но обычно я этого не делаю.

– Вы часто повторяете, что терпеть не можете партии голубых героинь...

– Да, я не люблю петь голубых героинь. Вот злодейки – это все мое. Ведь я же пою у Гергиева в "Лоэнгрине" Ортруду – злодейка хуже не бывает. Амнерис из "Аиды" – ангел по сравнению с ней.

– Может, у вас скрытые злодейские качества и Маквала – добродетель – это только миф Большого театра?

– Может быть... Возможно, чего мне не хватает в жизни, я имею возможность попробовать на сцене. В жизни иногда бывают такие случаи, когда готова выплеснуть гнев или возмущение, но так как я очень сдержанна, то крайне редко у меня такой выплеск случается. Когда все накапливается внутри, то, наверное, сублимируется в таких ролях, как Ортруда.

– Опера – такое монументальное искусство, в котором, кажется, не может быть никаких неожиданностей...

– У нас в опере случаются потрясающие вещи. У меня был дебют в "Аиде" в Италии, в "Арена ди Верона". Я открывала сезон знаменитого театра на тридцать тысяч мест. И вот я репетирую три раза в день, по неопытности пою в полную силу и вдруг перед генеральной чувствую, что голос пропадает, даже говорить не могу. Пошла к врачу, а он мне:

– Двадцать дней петь запрещено. Молчать.

– Как молчать?! У меня же шесть спектаклей!