Текст книги "A moongate in my wall: собрание стихотворений"

Автор книги: Мария Визи

 
Пусть ты умер давно, я знаю,
только стоит прийти весне,
я опять тебя вспоминаю
и с тобой говорю – во сне.
 
 
На тебя смотрю, не мигая,
как на солнечный свет в окно:
даже то, что была другая,
я простила тебе давно.
 
 
Ранний вечер июньский помню:
пахло жимолостью в саду,
и луна всходила огромней,
чем когда-либо в том году.
 
 
Над сиреневыми горами
поплыла в серебристой мгле,
и второй такой панораме
не бывать на моей земле.
 
 
Ты позвал меня попрощаться,
я ответила – «занята»…
Для чего же все еще снятся
та луна и жимолость та?
 

 
Как страшно одиноки мы на свете!
Среди толпы таких же, как и мы,
бредем, как заблудившиеся дети,
над пропастью отчаянья и тьмы.
 
 
Нам суждено глухое бездорожье
и иногда бессильная печаль
глядеть в окошка узкое острожье
на реки, убегающие в даль.
 
 
Бывает, на пути встречаешь друга —
но только миг на сердце брезжит свет,
– и снова ночь, и снова воет вьюга,
и ты один, и друга больше нет.
 
 
Несутся с гор и пенятся потоки,
шумят леса, румянятся плоды.
И мы бредем, извечно одиноки,
и в пустырях теряются следы.
 

Часть II. Стихотворения, не вошедшие в сборники

 
I
Громады серые высоко к небесам
Вершины подняли, покрытые снегами;
Искрится синий снег в сияньи бледном звезд
Под месяца холодными лучами.
 
 
II
Деревья, от ветра вершины качая
И листьями землю вокруг осыпая,
В лесу опустевшем шумят.
Осеннего солнца лучи, уж прощально
Сквозь легкий туман прорываясь, – печально
На лес и на поле глядят.
III
Вечер спустился;
Кругом тишина…
Первая в небе
Блеснула звезда.
 
 
IV
У брега на гладкой воде трепетал
Разломанный бурею челн:
С ним ветер недавно жестоко играл.
Он сделался жертвою волн.
Луч солнца играет на светлых струях.
Осока в воде шелестит.
Волна зашумит, набегая на мель,
И дальше спокойно бежит.
V
Средь мрачных серых скал
В долине небольшой
Сверкало озеро прозрачною водой;
И тишью делало и дикостью своей
Те дикие места оно еще страшней.
Там в полночь при луне
Из лона спящих вод
Русалок выплывал веселый хоровод,
И пели тихо все про озеро свое.
Жемчужный свой дворец, коралловое дно.
Их песнь смолкала лишь пред утренней зарей:
Ныряя быстро вниз, скрывались под водой.
Носился, словно бес, красавец белый конь.
Как жемчуг, он сверкал
На фоне темных скал
И, вихрем проносясь, чрез них легко скакал.
Он дико, громко ржал и длинной гривой тряс,
И молнии метал из страшных черных глаз;
Главою гордою он воздух рассекал,
Копытом золотым он землю ударял.
 
 
VI
Высоко снежная вершина
В небесный купол поднялась;
Под нею с ревом волн и с пеной
Река к ущелию неслась.
Внизу – долина зеленела.
Днем с выси ясно-голубой
Уж солнце вешнее глядело,
Но на вершине снеговой
Все снег… как великан, стояла
Под шапкой снежною она,
И гордо глядя вниз, молчала:
Ведь для нее – ничто весна!
 
 
VII
Я на камне сижу
На морском берегу…
Предо мною – шумящее море.
 
 
VIII
Синие волны к берегу мчатся,
В камнях прибрежных шумят и пенятся.
 

(1910-е гг.)

 
Касаясь главою нависших ветвей.
Под тенью прохладной куста
Там плавала мирно чета лебедей
У мраморной арки моста.
 
 
То алая лапка случайно мелькнет.
То черные шейки блестят.
Спокойно по сонному зеркалу вод
Два лебедя черных скользят.
 
 
То в воду головку один окунет,
И струи кругом шелестят;
Иль сильными быстро крылами взмахнет,
И брызги, как жемчуг, летят.
 
 
Как светел, прекрасен родной уголок.
Где счастливо мчатся их дни,
Как тих, когда вечер уже недалек,
И дремлют, качаясь, они.
 
 
Никто не нарушит покоя их дней,
И счастья никто не возьмет
У этой счастливой четы лебедей,
Что в озере в парке живет.
 

Павловск,(1910-е гг.)

 
Не для того я быть поэтом
Хочу, чтоб лавры пожинать,
Не для того, чтоб перед светом
Пустою славою блистать;
Но потому, что вдохновенье
Со мною издавна живет,
Я полюблю свои творенья.
Хоть не одобрит их народ.
Не для него мои созданья,
Ведь я пишу самой себе.
Одно чудесное сознанье,
Что я – поэт, вот счастье где!
 

11 февраля 1920 г.

 
Что желаю тебе? Ведь неведомо мне,
Что предписано Клаве судьбой…
Пусть же совесть твоя будет вечно чиста.
Как подснежник весенней порой;
Будь же счастлива ты; пусть дурные мечты
Не коснутся головки твоей,
И пусть ангел Христа защищает тебя
И хранит от недобрых людей.
 

23 марта 1920 г.

 
Я любила в чудесных мечтаньях
Забываться вечерней порой,
Чтоб не думать о вечных страданьях.
Отдохнуть утомленной душой.
Чудной песни волшебные звуки
Долетали неясно ко мне.
И смирялись душевные муки,
Я сидела, как будто во сне.
Мне на крыльях виденья слетали
Из неведомой дальней страны.
И уставшие очи ласкали
Мне таинственной сказкою сны…
 

29 марта 1920 г.

 
Я живу, потому что живется,
Потому что нельзя умереть,
И когда умирать мне придется.
Я о жизни не буду жалеть.
Но не стану ее проклинать я.
Она много мне счастья дала, —
Ведь страдают же все мои братья,
Я счастливее многих была.
В непогоду спокойно несется
Без руля над пучиной челнок;
Я беру, что мне в жизни дается.
Не кляну и не славлю свой рок.
И когда, пред последним мгновеньем,
Я почувствую, что ухожу,
Я на жизнь не взгляну с сожаленьем,
Но за все ей спасибо скажу.
 

10 мая 1920 г.

 
Let me live unseen, unknown
Unlamented let me die:
Steal from the world, and not a stone
tell where I lie.
 

Pope

 
Я жить хочу вдали от мира.
Я умереть одна хочу.
Чтобы никто не знал могилу,
где я лежу.
Я не хочу, чтоб крест могильный
Мой скромный холмик осенил;
Я не хочу, чтоб камень пыльный
меня давил.
Мне не нужны цветы, ограда,
Пусть не идут ко мне друзья,—
Зачем они? Я буду рада
побыть одна.
Пусть только лучший друг сердечный
Ко мне в последний раз придет
И над моим приютом вечным
пускай вздохнет.
Пусть смочат искренние слезы
Холма зеленого наклон:
Они наполнят чудной грезой
мой мирный сон.
 

Харбин, 7 июля 1920 г.

 
Во славу будущей России,
Во славу верных ей сынов,
Брат! Исполняй слова святые
Девиза скаутов: «Будь готов!»
Вперед! Трудна твоя дорога.
Но ты в беде не унывай:
Носи на сердце образ Бога
И ложь ногами попирай.
Пусть над тобой не угасает
Светило истины святой;
В твоей душе пускай пылает
Любовь к России дорогой.
Пусть будет замком, защищенным
От лжи позорной, честь твоя …
Иди на помощь угнетенным
Под стягом правды и добра.
Когда ж неправда пред тобою.
Иль право сильного цветет,
Тогда – да будет Бог с тобою,
И грозный меч твой да блеснет!
 

17 июля 1920 г.

 
Не вспоминай о том, что было.
Что поросло быльем:
Теперь, когда душа остыла.
Не вспоминай о том!
На сердце будет лишь тоскливей
От тех картин живых.
Тех дней, когда ты был счастливей…
Не вспоминай о них!
Зачем ты вновь себя тревожишь?
Зачем играть с душой?
Не говори, что ты не можешь:
Забудь! Владей собой.
 

20 сентября 1920 г.

 
Мне счастья не надо, – зачем мне оно?
Его не надеюсь достать;
Я правды хочу, только правды одной.
И это я вправе искать.
 

9 ноября 1920 г.

 
Друг мой, когда пронесутся года.
Вспомни меня!
Если ж не можешь добром помянуть.
Лучше забудь.
 

17 ноября 1920 г.

 
Маргаритки растут у дороги;
Они так хороши и чисты!
Осторожней! Смотрите под ноги,—
Не губите напрасно цветы.
Далеко убегает дорога,
По бокам расстилается луг,
А по лугу рассыпанных много
Маргариток белеет вокруг.
Я сорву у дороги цветочек
И домой унесу засушить,
Чтобы этот июньский денечек
Никогда, никогда не забыть.
 

22 ноября 1920 г.

 
Последний взгляд и робкий и молящий.
Прощальный взгляд я жизни подарю …
Уж с башни звон тоскливо-леденящий
Меня зовет, влечет к монастырю
Идет к вратам, крестом слагая руки.
Монахинь черный, бесконечный ряд,
Пустеет храм, молитвы смолкли звуки.
И завершен таинственный обряд.
Промчалась жизнь… В последнее мгновенье
Я снова в храме, мрачном, как тогда.
И на душе как будто сожаленье,
Что не вернуть прошедшие года…
Последний вздох, тяжелый и глубокий,
Я подарю священной тишине
И полечу в простор небес далекий
И буду вновь свободна в вышине.
Последний луч заката догорает,
На изразце блестя оконных рам;
Протяжный звон монахинь собирает
К гробнице новой в вечно-темный храм.
 

Харбин, декабрь 1920 г.

 
Не верь словам, не верь преданьям:
Они способны и солгать.
Поверь одним своим страданьям.
Когда умеешь ты страдать.
Одно лишь горе не обманет,
И, если сразу не убьет,
Как в нем душа твоя воспрянет
И вера в Бога оживет!
Нет, вера света не боится:
Ищи ее своей душой!
Она лишь тверже укрепится
И будет вечно жить с тобой.
 

1920 г.

 
Небосклон темнеет понемногу.
Только снег по-прежнему блестит.
Старый волк выходит на дорогу
И кругом задумчиво глядит.
Хвост поджал и, морду подымая,
Вдруг завыл голодный хищник зим.
И от лесу эхо, отвечая,
Пронеслось протяжное над ним.
Высоко над ним луна горела.
Тишина царила над землей;
Леса тень причудливо синела
На снегу широкой полосой.
По поляне тихо волк ступает.
По снегам глубоким путь далек,
И в глазах его порой мелькает
Мучит голод хищника лесного.
Третью ночь добычи не найдет…
А едва заря займется снова.
Старый волк обратно в лес уйдет.
 

Январь 1921 г.

 
Глубоко в душе – часовня скрыта;
Ветхий попик тянет ектенью.
Я на мир сегодня не сердита,
Я сержусь на глупость на свою.
Щеки впали, и косички тощи.
– Переживший детство попик мой —
Это ты ли, или только мощи.
Со святыми, отче, упокой?
Я твоей молитвы не нарушу.
Где иконы в келейке ветхи.
Помолись за чающую душу.
За мои тяжелые грехи!
 

13 апреля 1921 г.

 
Тихо капает дождик, стихая.
И на лужах дрожат пузыри,
Над палатками день, умирая.
Гаснет в блеске вечерней зари.
Над рекою палатки белеют.
Лагерь спит у заснувшей реки;
Угольки на кострах еще тлеют,
И на небе горят угольки.
Из-за дерева птица ночная
Поднялась и, шумя, на лету
За березу крылом задевая.
Унеслась глубоко в темноту.
Часовой, подпираясь рукою.
Возле флага присел на бревно…
Сонный лагерь над сонной рекою …
А вверху и свежо и темно…
 

Июнь 1921 г.

 
Искусство? О, оно недостижимо.
Мне до таланта слишком далеко, —
Зачем стремиться с помощью нажима
К тому, что так для гения легко?
Писать? Но где во мне талант поэта?
О, где, скажи мне. Боже, я найду!
Что я еще могу создать для света?
Зачем я здесь? Зачем, куда иду?
Я красоту ищу и уж теряю
Надежду прошлую ее найти,
Я устаю, – так рано, – я скучаю.
Не знаю, как, куда, зачем идти.
Я пессимизмом рано заразилась,
Печаль в меня проникла глубоко.
Зачем всегда напрасно я стремилась
К тому, что для поэта гак легко?!
 

Tungchow. 18 октября 1921 г.

 
1
Тише, волны, не шумите,
Тише, – город спит:
Вы страдальца не будите
Всплеском о гранит.
 
 
2
Не шуми, Нева, над молом.
Рев волны уйми!
Он забылся сном тяжелым,
Тише, не шуми.
 
 
3
Было время, ты шумела,
Билась о гранит;
Но тогда столица пела,
А теперь – молчит…
 
 
4
Шум волны, Нева, холодной
Заглуши ты льдом…
Город спит, больной, голодный.
Спит последним сном.
 

25 ноября 1921 г.

 
Помнишь ты старую сказочку. Мила.
Сказку о дедке-морозе седом?
Нет, ты, конечно, его не забыла,
Кто же забудет о нем?
Дедушка в шубе, с седой бородою.
С полным подарков мешком за спиной.
В санках с оленями, ночью святою
Мчится над спящей землей.
Искрами звезды снега засыпают.
Месяц горит золотой;
Дедка подарки в трубу насылает
Щедрой своею рукой.
Мне захотел ось напомнить лишь. Мила.
Верили ль мы этим сказкам, спросить;
Право, не помню; но я их любила.
Да и едва ль перестану любить.
 

21 декабря 1921 г.

 
Тебе три раза я писала
В альбом подбор каких-то строк,
Три раза злобно вырывала
Цветной исписанный листок.
Ты извинишь меня за это?
Ну что же сделать я могла —
Ни у единого поэта
Чего хотела, не нашла.
Три года мы друзьями были;
Три долгих лета и зимы
Умнели вместе и шалили,
И это ли забудем мы?
Теперь мы выросли…….. «кончаем»;
Легко сказать – семнадцать лет!
Еще момент – и мы встречаем
Недетской жизни первый свет.
 
 
Как жизнь нас примет? Только Богу
Известны все пути людей.
Но мы вольны свою дорогу
Наметить шире и прямей.
Ты скажешь «мало»? Нет, довольно!
Войди же в жизнь, мой друг, смелей
И, если слишком будет больна,
Лишь вспомни, что другим больней.
Зачем писать тебе так мрачно
И пессимизм вливать – в альбом?
Прощай!
Желаю жить удачно
И лишь добро встречать кругом.
 

[1921 г.]

 
Не рыдай о сосуде разбитом,
Не жалей о пролитом вине!
Не тоскуй о давно позабытом,
О прошедшей когда-то весне.
Ведь беде не поможет рыданье,
Только платье слезами зальет;
Мысль о прошлом причинит страданье,
А весны золотой – не вернет.
 

[1921 г.]

 
Погасло солнце, и, холодея.
Сошла на землю ночная мгла;
Замолкла скрипка, и я жалею.
Что я осталась совсем одна.
Мигает ярко звезда высоко…
Не дрогнет больше прекрасный звук…
Мне стало страшно… Я одинока.
И так пустынно и мгла вокруг.
Свеж о и сыро, и так отрадно
Душистый воздух в себя втянуть;
Но так тоскливо и так досадно,
Что чудной песни нельзя вернуть.
Она на сердце еще рыдает,
И с губ холодных сорвался стон.
И снится, будто, дрожа, стихает
Струны волшебной далекий звон.
 

[1921 г.]

 
О, если б ты был жив, великий русский гений.
Как ужаснулся б ты, как гневно задрожал.
Когда всю пустоту последних поколений
Ты б увидал!
Твое бы сердце страшной болью сжалось;
Ты б весь сгорел от боли и стыда
За ту Россию, что тебе казалась
Святой всегда.
 

[1921 г.]

 
О, я вижу ее, – как она на болото выходит
Из сеней, за дощатым забором;
По ее волосам лунный луч леденящий разводит
Серебристым узором.
Она слышит – и вздрогнет всегда, как услышит
Из-за старой коряги сову…
Переступит – вздохнет; на озябшие пальцы подышит,
Спросит: «Все ль наяву?»
Ей не верится все, что оставил ее чернобровый.
Что ушел к своим замкам богатым.
Она села на кочку; ее не пугали дубровы
Лешим старым, лохматым.
 

[1921 г.]

 
Увы, язык всех наций мира
Настолько беден, что «поэт» —
Определенье для Шекспира
И… (о, невинная сатира!)
И для меня; другого нет.
Великий гений, вечно чтимый,
Поэтов смертных идеал!
Прости, что, страстью одержимый.
Влекомый музою любимой,
Я сам себя поэтом звал;
К высокой цели я стремился
И отуманен был борьбой;
Я победил и – возгордился:
Прости, что я тогда забылся.
Что я равнял себя – с тобой!
 

[1921 г.]

 
О, цезарь, цезарь! Ты ль мечтал,
Что этот груд заучат дети,
Когда ты в глубине столетий
«De bello Gallico» писал?
«Не сотвори себе кумира»,
Господь когда-то нам сказал;
А ты, владыка полумира.
Ты сам себе кумиром стал.
Война и кровь – твоя забава;
Ты сердце римлян покорил,
И до сих пор жива та слава,
Которой ты себя покрыл.
В раю, в аду ли ты витаешь,
– Тебе дела земли видны;
Скажи, ужель ты не скучаешь
Без покорений, без войны?
Твои ль ужасней битвы были.
Чем наш кошмар последних лет?
О, гордый вождь! Ты сгнил в могиле,
Не ты виновник сих побед.
Твой дух великий – в царстве теней,
Я не услышу твой ответ.
Ведь недоступен мертвый гений
Тому, о чем бренчит поэт.
 

[1921 г.]

 
Я прежде звал ее мгновенной,
Я говорил «она пуста»;
Но не пуста ли пред вселенной
Всей нашей жизни суета?
Весь этот мир – моя держава.
Всех мыслей спутанный узор;
и знак ее признанья – слава,
А благодарность – не позор.
Я людям брошу плод готовый,
Созданье духа своего;
Пусть мне дадут венец лавровый,
Когда достоин я его!
Я поклоненья не желаю.
Я глупой лести не ищу
И комплиментов избегаю:
Но никогда не оттолкну
Любовь толпы многомиллионной
За красоту певучих слов.
И счастье славы заслуженной,
И зелень лавровых листов.
 

[1921 г.]

 
О, мой поэт, волшебный гений!
Твои творенья – рая дар —
Всей вы соте моих стремлений.
Моим мечтам нанес удар.
О, как душа моя желала
Познать поэзии завет,
Как я восторженно мечтала
О том, что я, как ты, – поэт.
Я так жестоко обманулась!
Я долго грезами жила;
Зачем я раньше не проснулась?
Явь не была б так тяжела…
В тебе талант, нет, больше, – гений,
И я – ничтожность пред тобой.
Пред высотой твоих творений
Склоняюсь духом и главой.
Не мне парить под облаками,
О красоте не мне мечтать.
Своими робкими стихами
Не мне творенье воспевать.
Я замолчу и песнь глубоко
В мятежном сердце задушу…
Прости, поэт, насмешку рока.
Что, как и ты, и я пишу!
 

[1921 г.]

 
Лунный вечер, сижу на качели,
Предо мною наш ров и стена,
И откуда-то виолончели
Отзывается нежно струна.
Играет, играет.
Тихо звенит;
Стихает…
Молчит.
 
 
С темнотой мои мысли смешались,
Моя жизнь на момент замерла;
А качели качались, качались,
И сгущалась все мгла.
Лишь звезды далеко
Сверху глядят;
Высоко…
Блестят.
 
 
В темноте наша жизнь не бесцветна,
Есть какая-то в ней глубина;
О, как вся ее прелесть заметна,
Когда ночь над землей и луна!
Все ярче, чуднее
В небо окно.
Темнее…
Темно.
 

Тунчжоу, январь 1922 г.

 
Это не стихотворение, это музыка души,
Поэзия без слов, струна виолончели.
Не строгий ритм, а мягкое качание качели
Лунной ночью, в тиши.
То лишь дуновение ветра над водою,
То не мысль, – забвенье мысли, сон.
То заботы погребальный звон.
Поздний шепот месяца с травою.
 

Январь 1922 г.

 
Я хочу опять обратно, в горы.
Меня сосны белые зовут,
Где, в тумане, нежные узоры
Их верхушки по небу плетут,
Где встают, как в сказке, панорамы,
Где долины зелени полны.
Где, среди лесов, ютятся храмы,
Вестники чудесной старины.
Небо там и чище и синее,
Все живет и дышит красотой.
Песни птиц и ручейков звучнее.
И народ там добрый и простой.
На высоких склонах каменистых
Деревушки бедные лежат;
Там, под сенью яблоней душистых,
Слышны песни грязных китайчат;
Там гостей радушно принимают;
Там проводят день за днем в труде;
Там, где горы облака встречают.
Жизнь людей свободна, как нигде.
 

[1922 г.]

 
О, время – время быстрая вода,
Она бежит, и ей плотины нет.
Вот, в темном храме каменный будда
Десятки долгих лет
Глядит на этот бедный, шумный свет
И на смешных (несчастных ли?) людей;
В его глазах безмолвный нам ответ;
Верь богу: он умней.
Восходов солнца, суетливых дней
Он, из глубокой храма темноты.
Уж видел больше, чем во всей своей
Увидишь жизни ты.
Ты понял ли слова его очей?
И то, что он сказал тебе тогда,
То ль было, что, спустя семь сотен дней.
Поведал мне будда?
Как много утекло с тех пор воды,
И сколько перемен свершилось в нас!
Все также неподвижен взгляд будды.
Все также не угас.
 

[1923 г.]

 
По такой
зеленой, мягкой, шелковой поляне
между пологими краями сопок,
наверно, ночью пролетает нечисть,
яга в ступе проносится —
когда серебряное тускнет небо
и тонкий желтый месяц,
как леденец обсосанный, маячит.
– А мы с тобой ходили к той поляне,
но мы видали только
большие желтые глаза,
которые, как уголья, горели
между пологими краями сопок.
 

Барим, лето 1924 г.

 
Сладко думать,
когда идешь чужим, высоким лесом,
где хмурые кругом толпятся сосны,
где только их верхушки видят солнце —
Сладко думать,
что где-то далеко за этим лесом
раскинулась опушка,
зеленая опушка, золотая
от солнечного света.
 

Барим, лето 1924 г.

 
Свечи не горят над головой
Скарпиа, убитого певицей.
Гроб его порос давно травой.
Думала, он больше не приснится.
 
 
Он – живой – к окошку подошел,
Я его не вышла даже встретить.
Он сказал, что письма те прочел.
Только все не знал, кому ответить.
 
 
Я взглянула злобно, а потом
В пудренный парик его проклятый
Свой, что я нашла с таким трудом.
Бросила цветок голубоватый.
 

25 января 1925 г.

П. Д.

 
Что стоишь ты там, у стены,
И о чем задумался так?
Точки глаз твоих мне видны.
Нервно сжатый виден кулак.
Да, я все на тебя смотрю,
Ведь тебе мой взгляд не поймать,
О своей любви говорю —
Ведь тебе меня не понять.
Мы пришли из разных дверей,
Между нами пропасть легла.
Если б ты уехал скорей!
Если б я не любить могла!
 

27 января 1925 г.

 
Над головою смерть развесила
Своих лохмотьев черный фон.
Мне никогда не будет весело.
Мой путь от солнца заслонен.
Не наклонюсь к ручью бездонному.
Чтоб облегчить усталость губ;
Зачем стремиться к запрещенному?
В воде застыл зеленый пруд.
 

11 июня [1925 г.]

П. Д.

 
Мне высь далекая, туманная
Была приветливей вчера.
Светилась радость несказанная.
Предугаданьями пестра.
 
 
Пылал костер зарей отрадною,
И были искры веселы.
Зачем же ты рукою жадною
На пламя бросил горсть золы?!
 
 
– Ведь снова утром – злым, белеющим —
Бог отвернется от земли,
И неприютность углем тлеющим
Укажет слезы на пыли.
 

11 июня [1925 г.]

 
Кто-то злобно вдребезги разбил
И запрятал в вековом подвале
Идола на пестром пьедестале.
Что так долго Богом мне служил.
Со звезды низвергнуты мечты.
 
 
Я не плачу, не молюсь, не верю.
Только жадным взором долго мерю
Безответность синей высоты.
И за ужас вечной пустоты
Проклинаю новую потерю.
 

11 июня [1925 г.]