Текст книги "A moongate in my wall: собрание стихотворений"

Автор книги: Мария Визи

Блоку

 
Ты дальний, чуждый, ты нездешний,
но, отойдя к другой стране,
мечты таинственной и вешней
ты поручил заветы мне.
 
 
И я иду – и охраняю
от вздоха грубого земли
тот факел, что согрел, я знаю,
мои прекраснейшие сны.
 

1927

 
Вы мимо пронеслись в автомобиле, —
какой-то светлой барышни сосед, —
и даже и улыбкой не прикрыли,
что до меня вам дела вовсе нет.
 
 
Ведь если б вы мне не срывали маску,
то вам бы не хотелось прерывать
таинственную начатую сказку,
которую теперь не досказать…
 
 
Ведь вы искали спрятанную фею,
вас маленькая греча увлекла…
О, как зато бессильно я жалею,
что вам себя так скоро назвала!
 

1926

 
Серый день над соснами тает,
из-за леса выплыла тьма.
Я молчу. Никто ведь не знает,
что люблю тебя без ума.
 
 
Месяц розовый закачался,
перекинутый на звездах.
Я так помню – он отражался
в серебристых твоих глазах!
 
 
Месяц шепчется все с травою.
– им все можно, им все легко.
Мне не молвить слова с тобою —
мне до синих звезд далеко.
 

1925

Леле Мосоловой

 
Болезненные жизненные шутки,
и бледный день, как будто в ноябре,
и снятся голубые незабудки,
что мы с тобой сбирали на горе,
 
 
лучистая зеленая долина,
обрывы и извилины реки,
и облаков июльских паутина,
где горизонты сопок далеки,
 
 
и снишься ты, и сумрак тем темнее,
чем ярче сон о таинствах зари,
и нет на свете золота ценнее,
чем волосы волнистые твои.
 

1925

 
Perhaps the moon is lonely, and perhaps
she's tired of the cold and endless lapse
of centuries that pass before her gaze
into the silent and eternal haze.
of What Is Not. Perhaps her golden eyes
envy the rays of happiness that rise
in mingled floods of sentiment and mirth
above the distant surfaces of Earth.
And maybe it has been her cherished dream
to leave the throne of solitude supreme
and step into the realm of hum an bliss
and sunlight, which her lot has been to miss.
 

1927

W.F.

 
Он почил на лоне Авраама,
я его бессмертью уступила.
Перед ним другая панорама,
лучшая, окно свое открыла.
 
 
Но вступил ли в новый день он смело,
не остановился, не запнулся
и на то, что с жизнью отлетело,
у порога в рай не обернулся. —
 
 
или с болью взглядом он окинул
херувимов белых, вспоминая
все, что на земле для них покинул,
что его любило?
Я не знаю.
 

1927

 
I ever will remain alone,
afraid of slander and of praise.
Before Thee only will atone
for being silent all my days.
 
 
For those who speak not are my kind,
and those I love, who only hear:
through words, and leaving noise behind,
the shining Spirit does appear.
 
 
Thus to the feast of Silence going,
my quiet features none will see.
But in me – is the secret knowing
of love without end – for Thee.
 

1929

 
Отошедший день не разгадан.
Утомленный город утих.
Синий сумрак выплыл, как ладан,
из резных кадильниц своих.
 
 
Ночь страшнее, ночь суеверней…
Чтобы Бог дневное простил,
тихо город встал за вечерней,
свои бледные руки скрестил,
 
 
и молились грустные тени,
опустившись на мостовой,
у гранитных Божьих ступеней
с непокрытою головой.
 

1927

 
Зачем ты, ангел, глядишь так строго,
зачем к земле головой поник?
Скажи мне, ангел, ты видел Бога,
смотрел на светлый Господень лик?
 
 
Ты белый, ангел, ты слишком белый,
– меня не тронешь своей рукой,
ведь я молиться тебе хотела,
но я не знала, что ты такой!
 

1927

 
Руки эвкалиптов с небом слились,
протянулись к небу и молчат,
и над ними звезды сговорились
не сменять померкнувший закат.
 
 
Оглянись: от запада до юга
звук не дрогнет, искра не мелькнет.
Не распутать замкнутого круга,
не расколдовать бездонный гнет.
 

1925

 
Не думай о насущном хлебе
и об уюте не молись.
Смотри, вон белой стаей в небе
куда-то птицы унеслись!
 
 
Иди туда, иди за ними,
за солнцем вспыхнувшим следи,
земными просьбами своими
высот спокойных не буди.
 
 
Пусть пыль и слякоть под ногами
зато на небе – синь и тишь.
И ты в людском тревожном гаме
иную песню различишь.
 
 
А вдруг запнуться – разве горе
и умереть, лицом в пыли,
где подорожник вырос в соре
на колее твоей земли?
 

1929

 
There is a demon of the morning – glows
with happiness and golden curls.
Blue as the sky his saintly mantle flows
with colors glistening like pearls.
 
 
But as at night black mixes with the blue,
so in that face at times does horror dwell,
and in the golden curls – red flame shows through,
and in the voice – forgotten tempests swell.
 

1929

 
Тебе не странно знать, что ты большой —
и в жизнь по-настоящему играешь?
Ты сделался немножечко чужой,
и если я пишу, то это – так, самой,
 
 
ведь ты моих стихов теперь не понимаешь.
Мне так безгранно жаль, что ты не тот, что был,
твой день проходит взросло и солидно;
ты бегать по траве в пятнашки разлюбил,
и это так обидно!
 

1926

 
Тихий отблеск далекой зари.
Всколыхнулась на небе звезда.
Стань поближе ко мне, говори,
что уже не уйдешь никуда.
 
 
Я простая и хмурая, пусть,
у меня незатейливый кров,
но ведь я расскажу наизусть
много лучших на свете стихов.
 
 
И когда ты послушаешь, что ж,
– сам присядешь сюда на порог,
скажешь: «Господи, мир Твой хорош,
и других мне не надо дорог».
 

1929

 
В синем море есть дальние рифы,
где растет драгоценный коралл,
о которых не сложены мифы
и которых никто не видал.
 
 
В синем небе блуждают кометы,
о каких не писал астроном,
потому что их беглого света
не поймал в телескопе своем.
 
 
И в лесах, где столетние ели,
затерялись такие цветы,
что еще никому не успели
подарить от своей красоты.
 
 
Но к чему же на пустоши этой
так печально и вечно идти
за незримым цветком и кометой,
если их все равно не найти?
 

1929

 
You are God's day. My dreams, I know,
are eagles crying in the sky.
In shining beauty's wrath, they go
through whirling tempests as they fly.
 
 
As arrow comes their hearts to rend,
and each to mad destruction falls,
yet in their fall – there is no end
of praise, and utterance, and calls!
 

1929

 
Твоей походки звук не встрепенет дорожки,
твоей улыбки блеск не упадет на снег,
я только иногда надеюсь ведь немножко,
но знаю глубоко, что ты ушла навек.
 
 
Я выйду в сад, что спит, я посмотрю на звезды,
где высь так холодна, где Бога не достать…
Скажи мне, для чего весь мир так странно создан?
Но только не скажи, что мне напрасно ждать!
 
 
Не убивай мечты! Ведь то, что было, – было,
ведь отблеск от звезды так на тебя похож!
Пусть ночь, пускай зима цветы запорошила,
но пусть надежда лжет, что ты еще придешь!
 

1926

 
Тебя умчавшая гроза
прошла на дальний путь,
в твои уставшие глаза
уже нельзя взглянуть.
 
 
И тихий, тихий небосклон
под мой уснувший кров
не донесет, как прежде, звон
твоих поющих слов.
 
 
Но если так. где ты теперь,
твой гимн еще не стих,
– о, укажи мне эту дверь —
ведь я не жду других!
 

1929

Г. И.

 
Твои глаза – колдующие блики
прославленной столетьями мечты,
и песни – упоительные клики
весенних птиц из синей высоты.
 
 
Но ты ушла – на быстрой белой шхуне —
и к берегам моим не повернешь;
ведь все мои молитвы были втуне,
и все твои обеты были – ложь.
 
 
И только оттого, что ты, я знаю,
была почти печальней моего,
я память о тебе не проклинаю
и о тебе тоскую оттого.
 

1929

 
Ты глядишь на меня из своей тишины,
из своей сокровенной ушедшей весны,
ты глядишь, и ты знаешь, что в смертном краю
я пою повторенную песню твою.
 
 
И до солнечной, грешной до этой земли
светлым духом бесплотным слетя,
ты поймешь, отчего, бесконечно грустя,
я на небо смотрю из пыли —
отчего так похожи молитвы мои
на умолкшие песни твои.
 

1929

Володе Визи

 
Змеиными бликами билась вода,
ты помнишь, в далеком порту,
где бросили якори наши суда,
и мы отошли в темноту.
 
 
В вечерней толпе мы бродили одни,
и нас не окликнул никто.
Сияли вверху небоскребов огни,
ревели тревожно авто.
 
 
О, полночь, и холод чужих площадей,
о, блески витрин и реклам,
о, многие тысячи встречных людей,
идущих к себе по домам!
 
 
И после – весь ужас безмерной тоски,
когда мы, простившись, дошли
по докам пустынным, до шаткой доски
на ждавшие нас корабли…
 

1928

Блоку

 
О, неужели в синем свете,
когда на запад солнце канет,
он не придет к моей планете
и больше песни петь не станет?
 
 
Он умер, – и ведь я не знаю
ни слов таких, ни заклинаний,
чтоб возвратить земному краю
хоть часть его очарований.
 
 
Не смерть его была бедою,
а то, что я найти не в силах
и окропить живой водою
его далекую могилу.
 
 
И я пол-жизни отдала бы,
чтоб только знать на самом деле,
что песнь моя – хоть отзвук слабый
его разбившейся свирели.
 

1929

 
Случалось ли тебе рекой какой-то длинной
далеко где-то плыть, куда – не знаешь сам,
и видеть иногда, как крепости старинной
на склоне гор зубцы синеют здесь и там?
 
 
И знать, что ты – во сне и замки те – виденья,
что в окнах их мелькнут и пропадут огни,
и надо вечно плыть все дальше по теченью
и слов ничьих не ждать «пристань и отдохни!»
 
 
Я помню берега, высокий лес еловый,
и быструю меня несущую струю,
и тихий неба свод, спокойный и лиловый,
такой, как не найти нигде в другом краю.
 
 
Но замков тех немых таинственные стены —
о, трудно рассказать, как больно помнить мне,
как будто это там, измучены и пленны,
живут мои мечты в своем старинном сне…
 

1929

 
Есть в судьбе какая-то слитность:
если грусть – то грустно всегда.
В страшный край, где кончится бытность,
черным током льется вода,
 
 
все бежит мохнатой пещерой,
по змеистым руслам земли,
навсегда распрощавшись с верой,
что забрезжится свет вдали.
 
 
Знаю я, – как время настанет,
я ударюсь о землю лбом,
и душа в небытье предстанет
в грязь затопленным соловьем,
 
 
и когда распадутся узы
при последнем вое трубы —
будет видно сердце медузы —
глупой, злой и жадной Судьбы.
 

1923

 
Я больше песни петь не буду,
прости меня, что я хочу
уйти к неслыханному чуду
и жечь незримую свечу.
 
 
Для самых пламенных молений
я белой ризой облекусь,
и вот, царевна, на колени
пред этим чудом опущусь.
 
 
Я знаю, я забуду скоро
слова тревожные твои
и для невидимого хора
людские брошу колеи.
 
 
Моих напевов звонко-струнных,
моих веселых серенад
у голубых колонн и лунных
тебе нигде не повторят;
 
 
но ты пойди с сумой по свету,
весь мир земной исколеси,
забудь меня, меня уж нету,
и, нищий, крох чужих проси.
 

1929

 
Winds from afar did bring
hints of a song of spring.
Patches of sky somewhere
open their depth and glare.
 
 
There in the azure deep —
twilight of spring that's near —
tempests of winter sweep,
starry visions appear.
 
 
Timidly weep my strings,
somber and deep they are.
Resonant wind, that brings
songs you sing from afar.
 

1929

W.F.

 
The glamour of a death when crowds assemble
women and men, who hide their eyes to weep, —
the prayerfulness of death, when organs tremble,
wrenching a groan from out their very deep —
 
 
Ribboned and gilded wreaths and marble benches,
where all the dead one's friends will talk so much
about their dead, until existence quenches
the sudden gap, – your death was not of such.
 
 
Nothing to say, in no one to confide.
Flowers that grow a-plenty on the lawn
where you have walked – I know those flowers sighed
because a face they used to see was gone.
 
 
Crossing the murky sky from shore to shore,
you came and went, a golden meteor,
and all that's left of my predestined path
will be a long and useless aftermath.
 

1927

 
В одном моем привычном сне
есть место странное такое,
в залитой солнцем тишине,
и ничем не тронутом покое:
 
 
травой покрытая гора,
и в даль идут другие горы,
и облака из серебра
выводят по небу узоры.
 
 
И я на склоне там стою,
не знаю, плачу или рада,
– что в том задумчивом краю
мне никого уже не надо.
 

1929

 
Deep in the shade there is a hill,
close by a canyon, in the wood,
and near it bubbling waters fill
the shadow's with an idle mood.
 
 
Green grass and flowers grow about
the hill, and never is the sun
allowed to enter from without.
 
 
The quiet waters only run.
Fond lovers, hiding, never meet
too near that cool and dusky nook.
– Why do those flowers blow so sweet?
and why is always fresh that brook?
 
 
There, there my suffering of years
lies deep below the roots and weeds,
and with eternal, constant tears,
Ophelia, your flowers feeds.
 

1929

 
Под почвой выгнившей и грязной
глубоко скрыты янтари,
и в черной шахте – блеск алмазный,
осколки каменной зари.
 
 
Ищи и рой, и все достанешь,
и будут все тебе даны,
и, может, сильным принцем станешь
земной какой-нибудь страны.
 
 
Но ты себя напрасно мучишь,
когда за счастьем сам идешь,
стучись – и счастья не получишь,
проси – и счастья не найдешь.
 

1929

 
I came to you for just a little while,
said I was sad, and wanted you to smile.
I saw a sudden struggle on your face
appear and vanish, leaving not a trace,
and from your words, from all that you could give,
I knew again that it was good to live.
Later I heard: that night, that very same,
your heart was broken just before 1 came,
a dream was gone, one you had cherished best —
and yet you laughed – to comfort my unrest;
now, how can days go on and I be gay,
knowing that you are sad that very day?
 

1927

 
У меня слова теперь все те же,
ничего другого не хочу,
даже я пою теперь все реже,
верно, скоро вовсе замолчу.
 
 
И не все ль равно тогда, какою
смерть нежданно за моей спиной
разлучить придет меня с тоскою,
– и куда утащится со мной?
 

1929

 
Твои глаза глядят в туман,
и в даль мечты твои ушли,
как одинокий караван,
как в дымке моря – корабли.
 
 
Но потому вокруг орбит
глубоко тени залегли,
что сердце бедное скорбит
о ненайденном в той дали.
 

1929

 
Видишь сонные блики луны?
О, как мысли ночные страшны,
как пугает тревожная тишь,
– точно в черный колодец глядишь.
 
 
О, оставь меня, я ведь иду
за туманы, в холодную высь,
и туда, где я отдых найду,
ты за песней моей не гонись.
 
 
Будут длинные тени лежать
на разлюбленных мною полях.
будет сердце твое вспоминать
о моих изменивших глазах,
 
 
будешь ты в одиноком труде
тосковать, что на белой звезде,
в исходящем от Бога свету,
я земную забыла мечту.
 

1929

Леле Мосоловой

 
Какие мокрые кусты,
и черная кора!
Ты говоришь, устала ты
и что тебе – пора?
 
 
Но, может быть, тебя и нет,
и это снится мне,
что снова, после долгих лет,
ты здесь, в моей стране?
 
 
И я немного погодя
проснусь и вдруг найду,
что только реки от дождя
шумят в пустом саду?
 
 
Тогда зачем же я ждала,
звала тебя зачем
в часы, когда ночная мгла
спускалась надо всем. —
 
 
и было чудно в сад сойти,
где мокрых веток дрожь,
и даже верилось почти,
что ты туда придешь!
 

1929

 
Размалеванный петрушка,
горбоносый, в шапке красной,
ах, бренчи своей игрушкой,
но не надо, не старайся,
для меня не улыбайся,
все напрасно!
 
 
Ты забавный, ты хороший,
но не жди в кулисной тени —
я к ногам твоим не брошу
поцелованной сирени.
 
 
Я давно-давно забыла,
от чего так больно было,
ах, не все ль тебе равно —
это было так давно!
 
 
Пой, петрушка! Видишь, в зале
люди полны ожиданья,
– разгоняй же их печали,
позабудь свои страданья.
 
 
Ведь в толпе тысячеликой
все равно петрушка глупый
то, что ищет, не найдет.
 
 
Время – враг и друг великий,
а сердца на память скупы,
– я не помню давний год!
 

1929

 
Я в черной щели потеряла
свое любимое кольцо.
Ты видишь, как печально стало
и как бледно мое лицо!
 
 
Овал блестящий хризопраза,
оправы тоненький изгиб,
и вдруг – темно и пусто сразу,
зеленый перстень вдруг погиб.
 
 
А если правда, счастье – в камне?
И камень, вправду, гонит зло?
И благо все, что жизнь дала мне,
благодаря ему пришло?
 

1929

 
Ты знаешь, кто-то ходит, длинный,
склоняется к твоим косам
и ревностью своей старинной
тебя ревнует к небесам.
 
 
Ведь это он тебя от солнца
ведет в пустой и хмурый день,
в твои блеснувшие оконца
своей тоски наводит тень.
 
 
О, он бессветный и угрюмый,
чего он ищет – не открыть,
и ты наивной детской думой
его в силах ощутить,
 
 
но если, вдруг, почуяв счастье,
ты хочешь броситься вперед —
как схватит он твое запястье
и как обратно отшвырнет!
 

1929

 
Мы будем и в могилах врозь с тобой,
ведь я хотел бы только умереть
в горах Испании, и мрак последний зреть
в долине молчаливой и пустой.
А ты – как грустно! – Ты приют найдешь
на побережьи северной страны,
и в тень куста, и в аромат сосны,
в туман, который стелется, уйдешь.
В одном гробу, в конце любви земной
пусть рыцари и дамы их лежат;
но море разлучит твой прах и мой.
Оттуда наши души улетят,
любовью обожженные иной,
и в землю не падут сердца назад.
 

1929

 
О, если бы последний, тяжкий стон,
что спрятан здесь, на волю выйти мог,
моей тоске покой послал бы Бог.
и сердце б камнем запечатал Он.
Какой я искупаю, небо, грех?
Что было милым, разве грех любить?
Я не жил, одиноко кончу жить,
лишенный и надежды и утех.
Не ново это. Многим так дано.
Пустынные года и горя дни
печалили их жизнь. И нее они
искали отдых, – поздно, все равно.
Я знаю, Рок, каким путем иду.
Вся радость позади. Я смерти жду.
 

1929

 
A pipe is singing on the bridge
and apple-trees in blossom are.
An angel raised above the ridge
of sky a star – but one green star —
and it's a marvel from the bridge
to see such depth, and very far
above to see the star.
 
 
Thus sings the pipe: the star does shine,
oh shepherd, bring thy kine…
And by the bridge the waters join:
– See, what a quickly running stream,
forget your worries, do not pine,
for depths like this – so clearly gleam
you never saw till mine,
and stillness that so deep would seem
you never heard till mine.
 
 
See, what a quickly running stream,
when did you ever dream this dream?
 

1929

М.А. Зыряновой

 
Кармен! «Как много в этом слове
для сердца юного слилось».
Как часто, дрогнув наготове,
к ногам Кармен оно неслось!
 
 
Весь мир бывал – одна Севилья,
и заменяли жизнь и все
ее порхнувшая мантилья
и кончик туфельки ее.
 
 
Бывали жгучие мгновенья,
когда, в восторге и без сил,
ее блестящего явленья
весь исступленный зал просил,
 
 
и, вся сверкая, появлялась
у складок бархата Кармен,
и зало бешено срывалось
среди дрожавших стоном стен.
 
 
Но глухо лились лейт-мотивы,
и не слыхал никто из нас
в то время, как судьбы огниво
ей высекало смерти час…
 
 
Ушла Кармен… Пусть будет снова
зеленый занавес взлетать —
от голоса ее грудного
уже сердцам не трепетать.
 
 
Пусть в тот же бодрый темп квадрилья
у цирковых проходит стен…
Но победивший Эскамильо
увидел мертвую Кармен.
 

1927

 
Your temple, God, is in the sky,
but earth is your abode as well.
And birds among the limetrees fly,
and in the limetree forests dwell.
 
 
A bridge is cast to us, which glows
with stars all different to view;
across it angels walk in rows,
who always speak of us to you.
 
 
If, God, all this is really so,
if I have rightly understood,
give me a sign, and let me know
that I am singing as I should:
 
 
To her, who is in grief, appear,
a Light that eyesight cannot heed—
and render blindingly clear
each explanation she may heed.
 
 
For lovelier than birds that sing,
more blessed than an angel's lyre
are gentle lashes quivering
and smiling lips that we admire.
 

1928

 
Ничего я не знаю,
ничего не умею.
По закатному краю,
видишь, небо алеет?
 
 
В этом небе ведь – холод!
Этот отблеск – тревожен!
Льду кусочек отколот,
прямо в сердце положен.
 

1929

 
Слоненок из серой глины
на розовом клякспапире
сошел с какой-то картины,
мне помнится, о Каире.
 
 
Иль, может, в Аддис-Абеба,
когда слонята играли,
сманив горбушкою хлеба,
его туземцы поймали.
 
 
Склонясь к столу, он мечтает
у тикающих часов
и даже мне не пеняет,
что нету других слонов.
 
 
Он очень ласков и смирен,
и только в глазах горят
огни каких-то кумирен
и странных идолов ряд.
 

1926