Текст книги "Венецианские каникулы (СИ)"
Автор книги: Мария Гарзийо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
– Купите розу, – предлагает восточного вида торговец самозабвенно скрутившимся в объятиях англичанам.
Нас он обходит стороной, не усмотрев в наших развернутых в разные стороны взглядах искры, способной воспламенить сердце и мозг и заставить спонтанно приобрести полузавявший цветок. Меня пронимает зависть к этим незнакомым счастливцам и досада на Марко, на себя и на господа Бога, который всегда во всех бедах оказывается крайним.
– Ну, что, пойдем ужинать? – вопрошает Марко с интонацией мужчины, целый день протаскавшегося следом за женой по ненавистным бутикам.
Мы бредем по полутемным, пропитанным вечерней влажностью улочкам рядом, но не вместе, как два параллельные прямые, что никогда не пересекаются. Ресторан под названием Венецианское Бистро находится недалеко от Сан Марко. Я усаживаюсь за обернутый белоснежной скатертью столик. Марко о чем-то бегло чирикает с официантом. Я разглядываю богатое меню, ощущая, как пробуждается съежившийся желудок и расправляет свою широкую, прожорливую пасть. Мы с ним останавливаем выбор на ризотто с грибами.
– И это все? Ризотто это только антипасти! – дивится Марко.
В то время как у французов это рисовое блюдо является ключевым в трехзвенной цепочке etrée-plat-dessert, гурманы итальянцы считают его вступлением, готовящим желудок к более аппетитной и сытной развязке. Сам Марко берет салат, таглиони и еще какое-то мясо. Я вожу взглядом по его просторной рубашке, пытаясь угадать, куда после проглатывания отправится все это изобилие. К заказу итальянец прибавляет бутылку белого вина. Глядя на струящуюся в бокалы золотистую жидкость, я вспоминаю анекдот про уродливую девушку, которая на свидание ходила со своей водкой. Может, после пары-тройки бокалов Марко покажется мне симпатичнее? Сомнительно, конечно.
– Ты рассказала кому-нибудь обо мне? – интересуется Урфин, промокнув губы в вине.
– Неа.
И правильно сделала. Потом пришлось бы краснеть и заминать ответ на многочисленные «Ну как он?».
– Даже маме?
– Даже маме. Мы не очень близки. Созваниваемся раз в неделю. Или в две.
– У нас в Италии между родственниками обычно более тесные связи.
У нас обычно тоже. Но не рассказывать же некрасивому чужому Марко про тяжелый спутанный комок наших с мамой взаимоотношений.
– Ты говорила, что рассталась со своим другом… год назад?
– Полгода, – машинально корректирую я.
Сто раз об этом по телефону говорили. Мог бы и запомнить, проникновенный ты наш. Вообще чем можно, интересно, объяснить эту разящую разницу между телефонным и реальным поведением Марко? Тем, что при личной встрече я ему не понравилась? Это, однако, увесистый камень в огород моей самооценки.
– Он тебе не звонит больше? Не пишет?
Звонит и вешает трубку до первого сигнала. Пишет длиннющие любовные письма и рвет их на мелкие клочки. И каждую ночь стоит в укрытии теней под моими окнами. Не звонит, не пишет, не стоит. И телефонному Марко я уже об этом говорила. У меня создается впечатление, что голос в трубке и этот сутулый итальянец в рубашке навырост два совершенно разных человека.
– Нет, – кратко отвечаю я, концентрируясь на принесенном официантом ризотто.
Вскоре вино, разлившись по сосудам веселяще-будоражещим ядом, заметно поднимает отметку настроения. Моя душа, сбросив с заживших ран бинты, робко просит глотка романтики. Невооруженным глазом видно, что Марко в этом плане являет собой окончательно и бесповоротно пересохший ручей. Следовательно, вектор поиска поворачивается в другом направлении. Со времен молодежных вечеринок, первых бокалов шампанского и первых трепетных влюбленностей, я обнаружила в себе досадную слабость. Стоило мне опрокинуть пару алкогольных коктейлей, как ручонки сами тянулись к телефону, а шаловливые пальцы-предатели набирали какой-нибудь бредово-откровенное послание объекту вожделения. Бывало даже, что таковым объектом становился самолично брошенный экс-бойфренд. А на следующий день после пьянки-гулянки меня донимали стыд за содеянное и ответная реакция потревоженных (далеко не всегда положительная). Помучившись таким образом некоторое время, я решила пресечь дальнейшие постыдные выходки простым и кардинальным способом – я просто перестала хранить в записной книжки телефона номера возможных мешеней пьяных откровений. Этого правила я придерживаюсь и до сих пор. Номер Фредерика уже пол года не числится в списке моих контактов. Пока Марко что-то скучно брюзжит то ли о хамстве туристов, то ли о невозможности пришвартоваться в центре, мой подстрекаемый винными парами мозг тщательно ищет жертву, на которую можно было бы излить хоть часть накопившейся жажды любви или хотя бы яркого секса. Кандидатов на неожиданное признание к его огромной досаде не обнаруживается. Даже того зануду Жиля я благополучно удалила сразу же после бестолкового рандеву. Остался только Артур. Друг, товарищ и брат. До сих пор не подает знаков жизни, что для него не характерно. Эх, лучше бы с ним в Диснейленд поехала вместо того, чтобы с этой образиной рис есть. Ладно, за неименьем лучшего, напишем Артуру. Очень уж опьяненный организм требует. «Я скучаю» печатаю я под столом незамысловатый текст. Можно расценить и как дружеское напоминание о себе. Никаких намеков и скабрезности. Будем считать, что я взрослею.
– Будешь десерт? – возвращает меня к реальности голос Марко.
– Ага. Сорбэ.
– А я возьму тирамису.
Вот ведь обжора. Богатырский аппетит Марко раздражает меня, потому как в непонравившемся мужчине женщину обычно раздражает все без исключения. Любая деталь, которая одобренному экземпляру записывается в плюс, забракованному идет в большой минус. Завершив на половину (мою) умеренный, а на другую (Марко) заметно накрененный в сторону обжорства ужин, мы покидаем ресторан и берем курс к пристани, где мой проводник припарковал свою «Риву». «Я тоже!!!» «Где ты?» «Что делаешь?» «Пропала! Я же волнуюсь» вибрирует в кармане мобильный тревожными сигналами. Мои губы своевольно расплываются в улыбке.
– Кто это? – бестактно лезет в мое личное пространство итальянец-разочарование.
– Друг. Просто друг, – бормочу я, разгребая обилие сообщений.
Мне искренне хочется, чтобы в этой вечерней бархатистой мгле с блеклым орнаментом фонарей рядом со мной был не чужеродный Марко, а привычный, веселый, задиристый Артур. Мы набродились бы вдоволь по головокружительному лабиринту улочек, похихикали бы исподтишка над зазывно трущимися друг о друга влюбленными, слопали бы вопреки наказам всех диет по мясистому мороженному на площади Сан Марко…
– Ты мне о нем не рассказывала, – недовольно пыхтит Марко, отвязывая лодку.
Руки он мне опять же не подает. «Я в Венеции. Итальянец – отстой» печатаю я, стараясь держать равновесие.
– А чего рассказывать. Я же говорю, просто друг. Кстати, Марко, у тебя нет случайно заряжалки от Самсунга? Моя в чемодане осталась.
– Посмотрю, – кряхтит капитан, выводя судно в открытые воды.
Слева опять мелькает бок дворца Доджей и мост с печальной историей, потом мы несемся мимо каких-то зеленых зарослей, очевидно, парка, которые в свою очередь сменяет безрадостная кирпичная стена.
– Что это? – пораженная контрастом с цветущим центром, спрашиваю я.
– Арсенал. Мастерская для строительства военных судов. Про нее даже Данте писал в своей песни «Ада».
– А что в ней такого адского? – допытываюсь я, вглядываясь в сумрачную крепость.
Неожиданно перед моими глазами проплывает выведенная огромными буквами фраза: SOMETHING STRAGE IS HAPPENING HERE[20]. Эти тревожные слова, вырвавшиеся из темноты белой молнией, пробуждают дрожь во всем моем теле.
– Что это? – пропустив мимо ушей пояснения про Данте, требую я.
– А что? О чем ты?
– Там надпись была на стене…
– Да? Я не заметил.
«Возвращайся срочно!!!!» командует по средствам эсэмэс Артур, привычно переборщив с восклицательными знаками. На меня откуда-то сверху наваливается страх, хватает за шею и душит цепкими костлявыми лапами. «Срочно прекращай паниковать!» приказываю я себе, пытаясь стряхнуть с себя увесистую тушу. «Ты что дурацких надписей на заборе никогда не видела? А помнишь, по дороге в школу какой-то дурак нацарапал на рекламном щите: «Завтра ты умрешь!»? Ты два года ездила на автобусе мимо этого щита и что, умерла хоть раз?» Мне удается таки взять себя в руки, хорошенько встряхнуть и вернуть на место. Марко тем временем пришвартовывается у входа в особняк.
Мы молча поднимаемся на второй этаж. До меня доносится звон посуды.
– Здесь кто-то еще живет?
– Это Мария, домработница, – кратко комментирует Марко, провожая меня в мою шикарную спальню.
Я молю Бога, чтобы он не сделал попытки к сближению. Мои молитвы оказываются услышаны. Марко просит дать ему на минутку телефон, чтобы он мог подобрать заряжалку, и через несколько минут, возвратив мне его вместе с кабелем, желает спокойной ночи и удаляется. Я обваливаюсь всем своим уставшим каркасом на не первой молодости диван, который отзывается на подобное вероломство протяжной трелью. Воткнув провод в розетку, я обнаруживаю, что другой его конец не имеет с выемкой моего Самсунга ничего общего. Щедрый Марко подсунул мне тяжеловесное заряжающее устройство от Нокии старого образца. Не вынеся подобного оскорбления, мой мобильный друг испускает протяжный вздох и умирает. Отлично! Теперь даже с Артуром не поболтать! Специально что ли этот гад подсунул мне бесполезный кабель? Тревога разрастается в груди большим ветвистым древом, сучья которого царапают меня, не давай заснуть. Однако, в какое-то мучительное забытие я все-таки погружаюсь, застряв на границе между сном и явью. Из него меня спустя час, а, может, и три вытягивают четко различимые голоса. Говорят по-итальянски и достаточно громко. Судя по всему нарушители покоя находятся где-то за пределами дома. Гонимая врожденным любопытством, я взбираюсь по деревянной лестнице на крышу. Вид отсюда даже сквозь ночную мглу просматривается нехилый. Марко оттяпал себе не только гигантскую виллу, но еще и громадные зеленые просторы виноградников, фруктовый сад и правильный прямоугольник бассейна. «Кудряво живете» с легкой завистью делаю вывод я. Впрочем, поглазеть на чужое богатство я еще успею. Вернемся к потревожившим меня голосам. С крыши их обладатели невидны, их надежно скрывает козырек террасы. В любом случае это два о чем-то недовольно спорящих мужчины. Один из них, похоже, небезызвестный нам хозяин дома. Эх, понять бы, что они там балакают. Зря я бросила в старшей школе учить итальянский, споткнувшись о топик «Мои апартаменты» и не продвинувшись дальше «грациозо дивано». Вот и получаю теперь бла, бла, бла, figliо di putana, бла, бла, бла, ragazza, бла, бла, бла… Смысл произносимого остается за языковым барьером, зато брызжущий негатив с легкостью его перемахивает. Что так разозлило позднего гостя Марко? Из-за чего они так яростно бьются на словесных шпагах? Страх, подобравшись незаметно сзади, приветливо хлопает меня по плечу, заставив вздрогнуть. Таким садистическим развлечением помнится промышляла наша пожилая историчка. Выбирая жертву, она медленно ходила вдоль рядов застывавших в позе испуганной черепахи учеников. Стоило тому, кого угроза в виде щупленько старушки вроде бы миновала, облегченно перевести дух, как коварная преподавательница разворачивалась на стовосемьдесят градусов и шлепала несчастного ладошкой по плечу с вердиктом «ты будешь отвечать!» Однажды мы с подружкой опоздали на половину урока, жаждая досмотреть до конца страшно важную (а других, собственно говоря и не было) серию «Богатые тоже плачут». Историчка мне поставила влепила двойку сходу, а подруге выставила ультиматум «расскажешь, что произошло в этой серии, ничего не поставлю, не расскажешь – последуешь Таниному примеру». К несчастью, в том самом эпизоде великой бразильской новеллы как раз кто-то с кем-то переспал, или кто-то кого-то обесчестил. Подруга краснела и бледнела, но рассказать такую пошлость при всем классе так и не смогла, за что и была наказана. Да, все-таки нашему поколению достались последние лучи заходящего солнца нравственности. Современные шестиклассники уже гордо рисуют в Photopaint’е мужские половые органы. Эти обрывки воспоминаний проносятся встревоженной стайкой мотыльков у меня в голове и исчезают, не оставив ни следа. Интонация спорящих постепенно слабеет, волна агрессии отливает. Я, кажется, даже различаю короткий выброс смеха. Ну, и, слава Богу. Никто никого не убил. Не придется мне завтра участвовать в импровизированном захоронении. Я пытаюсь этими циничными полу-шутками отогнать пристроившийся рядом страх, но он упрямится, цепляется за ногу и тащится следом за мной в тесное укрытие моей спальни. Однако не смотря на эту не самую приятную компанию уснуть мне все-таки удается.
Пробуждаюсь я на следующее утро такая помятая изнутри и снаружи, как будто всю ночь, глотая одну за другой маленькие, но подлые стопочки текилы, отплясывала на барной стойке топлесс на пятнадцатисантиметровых каблуках. М-да, лучше бы и правда отплясывала, страдала бы теперь заслуженно. Попутно поставив пару-тройку синяков, пробираюсь в душ. Что день грядущий, интересно, нам готовит? Будем надеяться, более аппетитное и съедобное блюдо, чем то, которым потчевал вчерашний. Освежив по мере возможностей опухшую физиономию макияжем, спускаюсь по ступенькам на первый этаж. Марко обнаруживается на террасе за завтраком. Подождать меня для совместной трапезы он не удосужился. На объекте моих телефоно-интернетных фантазий белая майка-алкоголичка, которая бесстыдно демонстрирует всему свету и прежде всего мне сутулые бледные плечи, кустистую, незнакомую с бритвой поросль подмышек и длинные, на вид не слишком сильные руки, от запястья до локтя покрытые черными кудрявыми волосами. На уровне сгиба растительность резко обрывается, как будто конечность состряпана непривередливым хирургом из двух отдельно взятых частей, одной лохматой и одной лысой.
– Доброе утро! – приветствует меня Марко, прожевывая щедро смазанный вареньем ломоть белого хлеба.
– Доброе, – с сомнением возвращаю я.
– Мне надо будет потом отъехать по делам ненадолго, поэтому я пораньше решил позавтракать, – объясняет отсутствие хороших манер хозяин дома.
– Сегодня суббота вроде, – вспоминаю я, робко отковыривая корочку хлеба.
– Ну, я работаю, когда есть клиенты. У меня график ненормированный.
Ну, и вали на все четыре стороны, плакать не станем.
– А с кем ты ночью ругался? – проявляю любопытство я.
Пожилая женщина со сморщенным, как засохшее яблочко лицом наливает мне в чашку кофе.
– Grazie, – киваю ей я.
Она бросает на меня пронзительно мученический взгляд, с каким мать провожает сына на войну. От неожиданности и неуместности подобной экспрессии меня пробирает дрожь.
– Ночью? А, это Луиджи, мой свекор. Его пригласили на вечеринку, а потом в последний момент девушка позвонила и сказала, что их набралось 12, и если он присоединится, это будет несчастливым числом. Луиджи был очень расстроен.
Расстроен, mon cul oui[21]! Упомянутый Луиджи судя по тону был просто взбешен на столько, что готов был сорвать с себя кожу и, оголив железный каркас, расстрелять всех вокруг из вмонтированных в грудную клетку минометов. (Спасибо тебе, Артур, за ценное теле-образование). И этот гневное извержение, как мне показалось, было направленно не на суеверную итальянку, а непосредственно на Марко. Что-то ты сочиняешь, Урфин Джус!
– Ты мне заряжалку от Нокия подсунул, а у меня Самсунг, – продолжаю наступление я, запив крепким кофе неправдоподобную версию ночной ссоры.
– А, да? Самсунг? Такой у меня нет. Я позвоню сегодня насчет твоего багажа. Если он нашелся, захвачу по дороге.
– Это было бы замечательно. А то ходить все выходные в пропотевшей одежде мне как-то не улыбается.
– Не волнуйся, все будет окей.
– А почему твоя домработница такая странная? Молчит, смотрит как-то…
– Мария глухонемая. У нее сын умер от какой-то редкой неизлечимой болезни. Десять лет к кровати был прикован. Это не могло не отразиться на ее психике. Я никогда не видел, чтобы она улыбалась. Зато работает хорошо.
По спине опять маленькой ящерицей пробегает тревога. Я стряхиваю ее и концентрирую внимание на разминании хлебного мякиша. Хлеб в Италии не чета своему французскому собрату, исключительно белый, мучнистый, в большинстве своем несвежий. Помнится, во время коротких малобюджетных каникул в Неаполе я попросила у официанта в одной траттории принести мне черного хлеба вместо бледнолицего ломтя. Тот понятливо кивнул, удалился, забрав корзинку, и спустя минут пять вернул ее на место, наполненную поджаренными до черноты гренками. Во так-то. С тех пор я не выпендриваюсь и стараюсь в Риме вести себя так же как римляне, они едят пшеничную выпечку, значит, и мне негоже нос воротить.
– Тут бассейн есть, можешь искупаться, позагорать, пока меня не будет. В Венеции вообще бассейны запрещены. Моей семье чудом удалось отстоять наш в свое время.
Интересно, сколько ноликов было у этого чуда. Марко, завершив трапезу, желает мне приятного времяпрепровождения и удаляется мыться-переодеваться. Стоит ему исчезнуть из виду, как по всем сосудам моего тела разливается теплое блаженство. Я с удовольствием допиваю подслащенный кофе и откусываю румяный персик, ощущая себя хозяйкой всего раскинувшегося перед глазами великолепия. Почему для обладания вот таким клочком рая нужно непременно заводить отношения с противным дурно воспитанным Марко? Почему я не могу сама заработать на подобную столовую ложку счастья честным трудом в своей мебельной лавке? Все последующие, вытекающие из этих двух, почемучки по обыкновению наталкиваются на валун с надписью «жизнь – страшно несправедливая штука». Я слышу шум моторной лодки. Значит, Марко покинул свои владения, оставив их в мое полное распоряжение. Гуляяяяем! Я вытаскиваю из кармана мобильный, который захватила в надежде выудить у Марко подходящую заряжалку, и пытаюсь его реанимировать. На короткое мгновение мой верный товарищ приходит в себя. «Я на вилле на Торчелло» хвастаюсь я Артуру, задавшись целью скинуть с себя надоевшее амплуа неудачницы. Последующие послания по моему замыслу должны были описывать богатый завтрак и предстоящее купание в бассейне. Но мобильный отказывается служить посредником подобному снобизму и, печально вздохнув, погружает экран во мрак. На сей раз окончательно. Ну, и черт с ним. Царствование во временно пришедших в мою собственность владениях я решаю начать с купания в бассейне. Он расположен на насыпном холме, откуда открывается захватывающий вид на разноцветные домики близлежащего острова. Это по всей видимости Бурано. Я читала когда-то что в этой рыбацкой деревушке все постройки были раскрашены разными красками, чтобы каждый рыбак, возвращаясь домой, мог издалека узнать родную хибарку. М-да, красота, прямо даже глаз режет. Пока совсем не изрезала, вернусь ка я к первоначальному замыслу и окуну свое невыспавшееся тело в манящий малахитовый омут. Ныряю я прямо в подаренном Марко фригидном белье, чтобы не попасть впросак на случае его преждевременного возвращения. Наплескавшись вволю, устраиваюсь загорать на шезлонге. А ведь жизнь не так уж и отвратна, как представлялось мне вчера! Ну, Марко не принц, не граф, и даже не виконт, ну, и что с того? С пошлыми приставаниями не лезет, свое малоприятное общество не навязывает, вот и замечательно! В Париже сейчас уже почти осень, а здесь самое что ни на есть лето. Хоть загорю напоследок, а то у меня как у истинной горожанки, только руки от локтя, да нос немного подпеклись во время кофепитий на террасах. Первые два часа самостоятельного отдыха проходят в полном блаженстве. На третий безмятежное удовлетворение начинает теснить пресыщение. Я решаю прогуляться по просторам принадлежащей итальянскому буржуину земли. Справа от бассейна располагаются какие-то развалины, судя по всему исторически ценные. Далее струятся высокие, с меня ростом, ровные ряды виноградных порослей, разительно отличающиеся от своих коренастых низкорослых братьев с юга Франции. Я обхожу дом с правой стороны, где обнаруживается запертая дверь, ведущая скорее всего на кухню. Шумов из-за нее не донесется, из чего я делаю вывод, что глухонемая Мария, убрав посуду, ушла по своим домработническим делам. Входная дверь, выходящая на досчатый причал, тоже оказывается закрыта на ключ. Странно. Марко что боялся, что я сбегу? Или точнее сплыву. По принципу, была, да сплыла. При дальнейшем обследовании территории я набредаю на железные ворота, за которыми просматривается проселочная дорога, устремляющаяся по логике в центр острова Торчелло. Увесистый замок в очередной раз указывает на то, что хозяин не желает, чтобы его гости в его отсутствие покидали пределы виллы. М-да, прямо как в компьютерной игре, где, чтобы продвинуться дальше, надо собрать все подобранные по пути объекты и сварганить из них ключ. Часы свидетельствуют, что Марко уехал вот уже как три часа назад. Не очень-то вежливо оставлять приглашенную девушку одну на такой длительный срок. Может, его просто тяготит моя компания так же как меня утомляет его общество? То, что я ему не приглянулась, похоже, можно принять за аксиому. И почему, интересно? Вроде, комочков на ресницах у меня больше нету. Я специально перед отъездом сменила тушь. Донимаемая подобными мыслишками, я возвращаюсь к бассейну и провожу в окружении шезлонгов еще два длинных часа. Затянувшееся отсутствие Марко начинает по-настоящему злить. Вот, собачий потрох, хоть бы ключи оставил! Я бы в Венецию съездила погулять или по Торчелло побродила. В шесть часов солнце медленно подползает к горизонту, бросая вороватый лучик на мое перекошенное яростью лицо. Я перебираю в голове сто пятый способ мучительного убиения Марко, когда мои уши, наконец, радует жужжание приближающейся моторной лодки. Я вскакиваю с шезлонга, поспешно натягиваю шорты, попутно разминая на языке французские ругательства. Спустя несколько минут мишень моей ненависти появляется на террасе. Я собираюсь уже выпустить наружу праведный гнев, когда замечаю, что подлец не один. За его сутулой спиной маячит бледное яйцо чьей-то лысины.
– Привет, Татиана, это Стефано, – как ни в чем ни бывало представляет он мне яйцеголового.
Еще один неотразимый итальянский мачо! И на каком только Мурано таких красавчегов выдувают?
– Стефано не говорит по-французски. Только по-английски, – предупреждает Марко.
Тем лучше! Значит, я могу-таки выплюнуть в лицо халатному кавалеру все, что я о нем думаю.
– Где мой чемодан? Ты его забрал? Почему ты меня закрыл? – отмахнувшись от приветствия невыразительного колобка Стефано, делаю выпад я.
– Чемодан еще не нашли, я звонил. Закрыл по привычке. Я вижу, ты хорошо позагорала.
– А что мне еще оставалось?
Позагорала я действительно хорошо. Об этом свидетельствует жаркое покалывание, расползшееся по всему телу. По всей видимости, Бог щедро отвесил мне этот широкомасштабный ожег первой степени по принципу «до кучи».
– Я приготовлю аперитив, а вы пока тут поболтайте, – распределяет роли нахал Марко и исчезает из виду.
Я удостаиваю лысого кислой улыбки, с какой Иван Царевич глядел бы на облобызанную с лапок до головы лягушку, так и не соизволившую превратиться в нечто более человекоподобное.
– Тебе нравится Венеция? – спрашивает череп, расположившись в кресле напротив меня.
Оригинальнее вопроса придумать невозможно.
– Угу, – безэмоционально мычу я.
На этом разговор, едва затеплившись, потухает, глубоко закопавшись в пепел. Марко возвращается с подносом, на котором красуются три бокала вина, блюдечко с оливками, ломтики утреннего хлеба и брикетики масла. Вот ведь жучара, вино разлил по емкостям заранее, а бутылку заначил! Кто же так подает?
– Это наше вино, с наших виноградников, – хвастается хозяин, протягивая мне бокал.
Я отпиваю глоток и отправляю следом в рот крупную как слива оливку. Глянцевоголовый что-то спрашивает у Марко по-итальянски. Тот отвечает, ловко скручивая цепочку из непонятных слов. Мне не хочется вникать в суть их беседы. Вино заворачивает мозг в мягкое одеяло и бережно укачивает его. Мысли в голове замедляют свой ход, натыкаются друг на друга, шатаются как пьяные. Странно. Я выпила-то всего ничего, бокал вина. Детская доза. Откуда взялась эта странная парализующая усталость? Помнится, нечто подобное я испытывала, соорудив на пару с подругой в домашних условиях коктейль «Бетон». Для желающих открою секрет этого произведения чешского алкогольного искусства. Надо всего-навсего смешать «Бехеровку», своеобразный тамошний ликер, со «Спрайтом» и добавить лимон. Мы, планировавшие, дернув по стаканчику, отправиться отплясывать в клубешник, оказались на весь остаток вечера намертво прибетонеными к дивану. Помню, что даже язык ворочался с большим трудом. Итак, на сей раз имеем аналогичный эффект, превосходящий по своей силе малолетний опыт в десяток раз. Реальность расплывается передо мной, как едва законченная гуашевая картинка, на которую опрокинули стакан воды. Она не пропадает, просто отдаляется на какой-то второй или даже третий план. Я слышу итальянскую речь, вижу бледные пятна лицо, но не могу ни пошевелиться, ни произнести ни слова. Больше всего мне хочется закрыть глаза, захлопнув плавающее изображение, и окончательно погрузиться в сон. На какое-то мгновение мне это, кажется, удается. Сон, впрочем, тоже оказывается жидким. Не понять, то ли сквозь прорехи сновидений проглядывает явь, толи наоборот. До меня долетают шум моторной лодки, всплески воды, обрывки непонятных фраз… «Этот свин опять куда-то уплывает» успеваю обидеться я, прежде чем снова окунуться в непроглядную мглу. Следующее озарение снисходит на меня гораздо позже, когда скрежет мотора сменяют гулкие шаги. Из темноты на секунду вырывается каменная львиная пасть. Короткими проблесками мелькают ступеньки, почерневшие от времени засовы на деревянных дверях, темная вереница коридоров. В моей голове неизвестные вредители варят какое-то отвратное вязкое зелье, помешивая время от времени концентрированный состав чугунными ложками. Похоже, что совсем скоро оно закипит. Снова черная яма и уряжающее сопение пузырьков на поверхности. Мне не нравится этот сон. Я хочу проснуться! Я силой, которой в свое время отличился Мюнхаузен, вытягиваю себя из темноты и переношу в ограниченное пространство, напоминающем шкаф. По середине деревянной дверцы выдолблено зарешеченное окошко. За ним, судя по доносящимся до меня сквозь ватную пелену полузабытья звукам что-то происходит. Проморгавшись, я вижу в центре небольшого плохо освещенного зала сгорбленную завернутую в черное фигуру. Ее неестественное положение объяснятся, вывернутыми назад руками, связанные запястья которых удерживает спускающаяся с потолка толстенная веревка. К узнице из угла, который невиден мне в следствии маломасштабности оконца, приближается мужчина в красном плаще с накинутым на голову капюшоном. «Готова ли ты сознаться в своих преступлениях?» искаженным неестественной хрипотой голосом вопрошает щеголь. Пристегнутая к потолку жертва отнекивается активно, как обвиняемые в «Модном приговоре». Нет, она не согласна с обвинением. Не разделяет она мнения притащившего ее в суд красного плаща по поводу однообразия и мрачности своего черного одеяния. Дальше, однако, события принимают совершенно непривычный оборот. Капюшон без лишних расспросов, советов и свидетельств, одним резким жестом срывает с жертвы ее рясу, являя свету полное отсутствие какого-либо, путь даже самого завалящего, нижнего белья. Похоже, мой сон из разряда просто маразматичного плавно перетекает в порнографию. Видно, полугодовое отсутствие мужчины в организме дает о себе знать таким вот подсознательным казусом. Что самое странное, однако, происходящее далее не пробуждает в моем дремлющем теле ни крупинки возбуждения. К красному карателю, который ловко сбросив плащ, предстает зрителю в том, в чем произвела его на свет мать (минус кровь, слизь и пуповина, плюс красная маска, скрывающая лицо) присоединяются еще два любителя покарать на досуге беззащитных грешниц. Несчастная в тех перерывах, кода ее рот оказывается свободен, верещит, что никаких грехов, кроме текущего, она не совершала и вообще чиста как младенец, потому как до прихода на пытки три раза помылась и дважды побрилась. «Смешались в кучу кони, люди» пузырится в кастрюле мозга лермонтовская строчка. Палачи причитаниям девицы не внемлют, сурово и местами не очень умело приводя в действие наказание. Вообще они в отличие от спортивной, подтянутой грешницы, какие-то все кургузые, пузатые и неуклюжие. Действуют неслаженно, толкая друг друга и ругаясь сквозь зубы на непонятном наречии. Возможно, именно по этому общая картина вызывает не будоражащее кровь волнение, а какую-то слабую помесь жалости и отвращения. На счастье мученицы насыщение приходит к неловким карателям в рекордно короткие сроки. Они поочередно дергаются как марионетки в руках начинающего кукловода, удовлетворенно охают-ахают и, завернувшись обратно в свои маскарадные костюмы, покидают зал суда. К наказанной подходит мужчина в гражданском, милостиво отвязывает ее, укутывает в халат и уводит. Финита ля комедия, думаю я и ошибаюсь. Дверца моего шкафа, где я прячусь, подражая известному персонажу примитивных анекдотов, неожиданно распахивается.
– Теперь твоя очередь, – грубо дергая меня за локоть, заявляет низкорослый смуглый детина с поросшим мелкой щетиной, словно кактус колючками, непривлекательным лицом.
«Мы так не договаривались!» посылаю я импульс стремительно приближающемуся к точке кипения мозгу. Пора прекращать этот балаган. АУ!? Я хочу проснуться! Но спасительная рука реальности не спешит протянуться мне на встречу и перенести меня в безопасную действительность. Кактус расторопно скручивает мои занемевшие запястья. Неестественно вывернутые назад лопатки вызывают где-то в глубине за ватной завесой еле различимый всплеск боли. Я хочу дернуться, вырваться, закричать. Но все мое существо заморожено, парализовано, связано невидимыми нитями. Ну, да, в кошмарах всегда именно так и бывает. С той лишь разницей, что в последний момент все-таки, как правило, удается пробудиться. Я не вижу себя, но судя по пробивающейся сквозь пелену прохладе, я раздета. «Сознаешься ли ты в содеянном?» гремит где-то над моей головой скрипучий голос. Он произносит слова на английском, коверкая их почти до неузнаваемости харкающим акцентом. Перед моим затуманенным взглядом мелькает темная пола рясы. Мне хочется сказать, что я не сознаюсь, что вообще эта дурацкая игра затянулась, и что пора, как говорится, и честь знать! Вместо этого из моих губ выбивается невнятное бульканье. «Ты заплатишь за свои грехи» делает вывод невидимый и эффектным движением распахивает плащ. Орудие предполагаемой расплаты оказывается в непосредственной близости с моим лицом. Когда-то во времена бессознательной, но любознательной девственности мы с подругой изучали в одном завалящем «Космополитене» манящие неизведанностью элементы взрослой жизни. Накатанная каким-то непризнанным талантом эротического жанра статья демонстрировала читателю импровизированную классификацию мужских детородных органов с картинками и придуманным автором названиями. Запомнился мне почему-то только один, самый уродливый, неестественно скрюченный образчик с язвительной этикеткой «бабка в платке». Я еще тогда подумала, что если за цветами, свиданиями, поцелуями и подарками скрывается в конечном счете вот эта старушка, то лучше уж я буду хранить добродетель до гроба. Однако судьба уберегла меня от неприятных открытий. До сего момента. Из-под полы на меня гордо смотрит та самая бабка в платке. Котел с зельем в моих недрах окончательно закипает и, готовый раствор перемахнув через край, мощной струей ударяет в горло. Я, не в силах сдержать напор, содрогаюсь всем телом, и, раскрыв рот, выплескиваю на воинственную бабуську все накопившееся в глубинах моего существа отвращение. Под возмущенные вопли обладателя врожденного уродства занавес опускается, и я вместо того, чтобы проснуться, опять проваливаюсь в колодец бессознательности.
