Текст книги "Венецианские каникулы (СИ)"
Автор книги: Мария Гарзийо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
Будит меня свербящая головная боль. Незваные гости в оранжевых касках строителей, заполонив оба полушария, дробят гидромолотом кору моего мозга. Англичане называют подобное состоящие royal hangover, французы величают gueule de bois monstrueuse, русские молча тянутся за бутылкой пива. Господи Боже мой, где же я так, извините за выражение, надралась вчера? Или сегодня. Время суток определить мне пока не удается. Как и свое место нахождения. Вроде отельный номер. Шторы плотно задвинуты, потому и не ясно, день на дворе или ночь. Возвращаемся назад по обглоданным ступенькам памяти, стараясь игнорировать настойчивый вой дрели. Марко. Особняк на Торчелло. Его лысый дружбан. Бокал вина. А дальше какие-то мутные садо-мазо забавы за гранью реальности. Брр. Приснится же такое. Должно быть, я отрубилась за столом, и Марко переместил меня в эту комнату. Превозмогая мучительно дребезжание в голове, я вылезаю из-под одеяла и, подойдя к окну, отодвигаю штору. За стеклом веселится жаркое августовское солнышко, лаская лучом мрачную улочку, настолько узкую, что обладатели 44 европейского размера и их более плотные товарищи по обжорству рискуют намертво застрять в ее чреве. За дверью слышится какое-то копошение, и я спешу нырнуть обратно в кровать, потому как в ходе путешествия до окна выяснилось, что я не одета. В комнату вопреки всем моим ожиданиям заходит девушка в длинном шелковом пеньюаре.
– Привет. Как себя чувствуешь? – спрашивает она меня по-русски.
– Голова болит, – признаюсь я, еще более озадаченная происходящим.
– Я тебе таблетку принесла. Вот, выпей.
– Ты мне сначала объясни, что происходит. Ты кто? Я где?
Девушка оставляет белую монетку лекарства и стакан воды на тумбочке и забирается в кресло, по-детски задрав вверх коленки.
– Меня Вероника зовут. Ты у меня дома. Меня попросили тебя выходить.
Присмотревшись повнимательнее, я мысленно перевожу Веронику в категорию «женщин». При дневном свете ей с легкостью можно дать тридцатник, хотя ее красивое лицо бесспорно ухожено и источает запах хорошей косметики и весомых денежных вливаний. Это белокожая брюнетка в стиле Моники Белуччи, с менее утонченными чертами чем у итальянской актрисы, зато с более утонченной фигурой.
– Кто попросил? – продолжаю допрос я, вспомнив фразу-пророчество на стене Арсенала «Something strange is happening here».
– О, это долго объяснять, – улыбается Вероника, обнажив тонкую полоску ровных жемчужно-белых зубов, – Главное, ты должна быть в форме к завтрашнему дню.
Похоже, сон окончательно перекочевал в реальность, накрепко переплетясь с ней корнями.
– Вероника, ты можешь мне объяснить, что происходит? Я приехала в Венецию на выходные в гости к одному итальянцу…
Позорненько, конечно, рассказывать малознакомой эффектной женщине про свои беспонтовые любовные передряги, но другого выхода я, даже сильно прищурившись, не вижу.
– Марко его зовут. У него вилла на Торчелло.
Очередная улыбка приютившей меня хозяйки не внушает оптимизма. В ней вибрируют жалость и насмешка.
– Ты слышала про Venise Expériences?
– Да. Это фирма Марко, которая организовывает частные туры по Венеции, – чеканю я как отличник у доски.
– В некотором роде. Во-первых, твой Марко как многие другие всего лишь шестерка, шурупчик в огромном механизме. А что касается, частных туров, тут он не соврал. Только вряд ли объяснил тебе, что эти туры в действительности подразумевают.
– И что же? – дрогнувшим и повисшим над пропастью как оступившийся канатоходец голосом вопрошаю я.
– Ну, например, то, что ты видела этой ночью.
Строители-садисты, просверлив огромные дыры в поверхности мозга, добивают молотками уцелевшие участки.
– Мне не приснилось?
Похудевшая Моника Белуччи качает головой.
– Твой Марко по всей видимости слегка с дозировкой переборщил. А, может, у тебя просто индивидуальная непереносимость препарата. Такое тоже случается, хотя и не часто.
Видя огромный вопросительный знак, в который превратилась моя физиономия, Вероника, презрительно сморщив носик, поясняет для чайника в моем лице.
– Они обычно девчонкам возбудитель подмешивают в алкоголь, испанскую мушку или что-то подобное. Таня, так называемые туры – это секс развлечения для очень состоятельных клиентов. Venise Expériences выполняет любые пожелания заказчика. И когда я говорю любые, я не преувеличиваю. Марко и ему подобные занимаются поиском и поставкой «невест». Они находят на сайтах знакомств одиноких симпатичных девушек, обещают романтический уик-энд и любовь до гроба, оплачивают билет…
А я и билет сама себе купила. Современная независимая женщина. Работорговцы на мне сэкономили.
– Разработчик (обычно это совсем не тот мужчина, чьи фотографии отправлялись по имейлу) встречает невесту в аэропорту и отвозит на виллу. Его задача – убедиться, что она подходит для работы. Прежде всего, девушка должна быть хороша собой, и к тому же они пытаются прощупать, не поставила ли соискательница романтики в известность о предстоящей поездке своих близких и друзей, которые впоследствии могут броситься на поиски и создать проблемы для организации.
По моему позвоночнику пробегает стайка ежиков-мурашек. Мне вмиг становятся понятны настойчивые расспросы Марко и его несоответствие образу интернетного героя. Перед глазами проносятся события предыдущих дней. Удовлетворенный блеск в глазах Марко, когда он «случайно» отодвинул штору передевалки. «Va bene. Ciao» Нахальный оценивающий взгляд книголюба. «Ты рассказала кому-нибудь обо мне?» «Даже маме?» Глухонемая домработница… Моя интуиция почти сразу почуяла неладное и стала пихать меня в бок локтем тревоги. А я списывала эти толчки на излишнюю чувствительность и расшатавшиеся нервы.
– И что теперь? – упавшим в пропасть голосом требую я.
– А теперь добро пожаловать в ряды жриц любви, – улыбается Вероника.
Эта ее улыбка начинает по-настоящему меня раздражать. Хочется схватить ехидную куклу за волосы и ткнуть довольным лицом о коленки. Может, тогда она волшебным образом испарится, захватив с собой хамелеона Марко и весь этот широкомасштабный бордель.
– Ну, да, конечно, – со старческим упрямым недовольством ворчу я, – Еще чего не хватало. Сейчас встану, оденусь и поеду домой. Мне на работу завтра.
– Твоя работа теперь здесь. Считай, что тебя повысили.
– Послушай, Вероника…
– Это ты меня послушай! У тебя нет ни денег, ни паспорта, ни, если уж на то пошло, одежды, – цедит сквозь зубы тюремщица, превратившись в секунду из доброго полицейского в злого, – Куда ты пойдешь?
На кудыкину гору. Знать бы только где она, и пускают ли туда наивных охотниц за итальянцами без денег, паспорта и одежды. Видя, как моя физиономия стремительно ползет вниз, Вероника немного смягчается.
– Даже не думай. Бежать смысла нет. В полиции тебя слушать не будут. Венеция – это деревня, тут все друг друга знают, все взаимосвязаны. Вчерашний спектакль, в котором ты так неудачно дебютировала, проходил во Дворце Дожей. Чуешь размах?
Чую. Глубину болота, в которое я влетела с размаху по самые уши. Господи, неужели это все происходит со мной? Сколько разговоров было в свое время о секс-рабынях, о глупых девочках, которые ехали на заработки в какую-нибудь Турцию, а попадали в плен к сутенерам. Об этом гудели газеты, стрекотал неугомонный Малахов, транслировалась мрачная документалистика, где эти самые жертвы, прячась за размазанными до неузнаваемости пятнами лиц, горевали о загубленной судьбине. «Кошмар» отстраненно думала я, переворачивая страницу, переключая канал на что-нибудь более позитивное. Все жизненные катаклизмы вроде авиакатастроф, землетрясений, потопов и попадания в рабство случались где-то далеко с кем-то другим. Опасные ветра бушевали за стеклянными стенками защитного цилиндра, в котором на бархатной подушке ценным экспонатом возлежала я. И вот, решив доказать мне иллюзорность этой воображаемой неприкосновенности, некто всесильный одним щелчком разбил стекло, сбросив меня с трона в самую гущу тех неудачливых «других».
Вероника поднимается с кресла.
– Ты таблетку выпей все-таки. Полегчает сразу. Я тебе крем принесу от солнечных ожогов, намажешься. А то вид у тебя, честно говоря, непрезентабельный.
– Вот и отлично. Посмотрят на меня и поймут, что я для такой работы рылом не вышла, – мрачно иронизирую я.
– Еще как вышла. Завтра будешь как огурчик.
Ага, маринованный.
– Не переживай, – с наигранным сочувствием произносит надсмотрщица, затормозив на мгновение у порога, – Вначале всем тяжело. Привыкнешь.
Последнее слово дышит такой дремучей безысходностью, что на мгновение мое горло, перекрыв поток кислорода, сдавливает когтистый страх. Перед глазами проносится черно-белая лента будущего, состоящая исключительно из отвратительного качества снимков постельных сцен. В самом конце длинная похоронная процессия и газетный текст «В последний путь ее пришли проводить все ее 2459 любовников, в числе которых 30 женщин, три собаки и пара дружественных инопланетян». «Мамочка!» утробно реву я и, зарывшись лицом в подушку, разражаюсь рыданиями. Наплакавшись до икоты, выпиваю-таки принесенный Вероникой стакан воды и закусываю таблеткой. Половинка меня, не смирившись с безысходностью ситуации, взваливает на себя вторую, покончившую с собой от отчаяния, и отправляется на поиски выхода. В прямом и переносном смысле. Я воровато высовываюсь в проем двери. Узкий коридор. Розовые стены, дорожка пола в переплетенных хитроумным орнаментом елочках паркета. Проследив взглядом направление этих елочек, утыкаюсь в черную лохматую кучу. Куча, заслышав скрип двери, вычленяет из общей массы громадную ушастую голову, и направляет в мой адрес угрожающее «ррррррр». «Хорошая собачка» дребезжу испуганным голосом я, впиваясь в дверную ручку. «Кому хорошая собачка, а кому «осторожно, злая собака! Ты, закутанная в простыню опухшая иностранка, явно относишься ко второй категории» отвечает мне потомок пса Баскервилей. Почувствовав некий недостаток аргументов для продолжения этой словесной битвы, я корчу кривую гримасу «scuzatti», и исчезаю в укрытии своей тюремной камеры. Итак, побег, коим хвастался в своих мемуарах Джакомо Казанова, отменяется. Спокойно выйти через центральную дверь мне не позволит шерстистый враг человека. Остается оконце. Если мне и удастся протиснуть свои ягодицы в узкий просвет, то как, не обладая сверхъестественными умениями Человека Паука сползти, не повредившись, по отвесной, не богатой фресками и балконами стене, ума не приложу. Остается еще один весьма распространенный вариант бегства. Надо при помощи ловкости рук и зубов раскромсать простыню на длинные полосы, которые связанные между собой, образуют веревку. Вот только спускаться по этой веревке мне придется голяком, потому как упомянутая простыня служит мне единственной одежкой. М-да, похоже, что хитроумный побег из лап злодеев придется отложить до более удобного случая. Остается только уповать на то, что таковой представится до наступления моей полной нравственной деградации в этой клоаке разврата.
– Я принесла тебе обед, – появляется в комнате Вероника.
Я, прищурившись, рассматриваю поднос. Героиня почитаемых Артуром фильмов вскочила бы сейчас с кровати, двинула бы этой тюремщице пяткой в нос, обварив ее принесенным супом. Выскочив в коридор, прикончила бы разбушевавшегося пса, вонзив ему в ухо выловленную из супа ложку. Дальше можно добавить небольшую потасовку между обнаженной героиней и десятком накаченных лысеголовых охранников. Уверена, что именно на этой сцене, представляющей собой апофеоз мужских кинематографических фантазий, зрители бы так и прильнули к экранам телевизоров. А если на заднем плане еще пустить футбол…
А суп-то пахнет вкусно. Я не ела уже, кажется, миллион лет. С момента сотворения человечества.
– В ванной есть крем для лица, – вещает Вероника, наблюдая, как я с жадностью хлебаю овощную мешанину, – Намажься, отек снимет.
– А мне и в отеке неплохо, – отвечает парижанка, которая еще недавно преследовала каждый прыщик и морщинку с рвением монахов Инквизиции.
– Если хочешь попасть в массовку к клиентам низкого уровня, можешь оставаться как есть. Они всеядны.
В массовку я не хочу. Я хочу домой, с малогабаритный уют своего парижского угла.
– Вероника, – ною я, мгновенно сменив тактику, – Будь человеком. Помоги… Ну, хотя бы звонок другу.
– Я за тебя головой отвечаю. А голова мне еще пригодится, – безаппеляционно заявляет она, забирая пустую тарелку.
«Зачем тебе голова? Ты же другим местом работаешь.» порываюсь съязвить я, но вовремя сворачиваю в трубочку непрозорливый язык.
– Ты лучше соберись и постарайся завтра реабилитироваться. Вчера тобой очень были не довольны.
Будем надеяться, что моя вчерашняя реакция на наготу того извращенца навсегда отобьет у него тягу к подобного рода развлечениям. Если некуда деньги девать, пусть лучше вложит в пластику. Или африканским детишкам поможет.
– И что, если реабилитируюсь, меня повысят в звании? – булькаю наполненным супом ртом я.
– Будешь хорошо работать, повысят, – со скучающим видом обещает Вероника.
– А платят хорошо?
Надо знать хотя бы, за какие такие коврижки я продаюсь с потрохами дьяволу.
– В начале ничего не платят. Если понравишься клиентам, выделишься из общей массы, тогда уже сможешь говорить о заработке.
Так сказать, неоплачиваемый испытательный срок.
– Ты выделилась? – не выдержав, хамлю я.
Вероника, молча, забирает у меня выскобленную до блеска тарелку и выходит из комнаты. Я возвращаюсь к единственному доступному мне в сложившийся условиях занятию – оплакиванию собственной загубленной жизни. За ним и провожу остаток вечера и часть испещренной тревожными дырами в одеяле сновидений ночи.
Завтрак мне приносит незнакомая итальянка, которая на все мои разноязычные вопросы только разводит руками и непонимающе мотает головой. Время до обеда я коротаю за беседами о смысле бытия с моим лохматым стражем. Устроившись в позе лотоса на пороге комнаты, я пересказываю этому безэмоциональному, но терпеливому слушателю свое детство, юность, первые влюбленности и следовавшие за ними разочарования. Из гущи воспоминаний меня не самым вежливым образом извлекает утренняя итальянка, явившаяся покормить будущую труженицу постельной сферы. Еда не отличается ни разнообразием, ни гастрономической ценностью. Закончив трапезу и получив выраженный на инородном наречии, но с весьма понятными интонациями запрет общаться с животным, я забираюсь под одеяло и принимаюсь считать трещинки и подтеки на потолке. Когда солнце за окном облачается в оранжево-красный вечерний наряд, на пороге моей комнаты возникает низкорослый жилистый мужичишка с черными кудрями и типично итальянскими чертами иссушенного временем лица.
– Одевай и иди за мной, – командует прибывший, бросая на постель одежный сверток. В нем обнаруживаются джинсы не первой свежести, майка с пошлой надписью I love Venice и пара нещадно изношенных кроссовок. Не совсем мой стиль, конечно, но не думаю, что спор в данной ситуации был бы уместен. Послушно одеваюсь, укрывшись за дверью ванной, и выхожу следом за сухарем. Мы спускаемся по лестнице вниз. На выходе из дома, провожатый хватает мою кисть и сжимает ее с такой силой, будто задался целью раздавить суставы.
– Куда мы идем? – задаю я глупый вопрос без особой надежды на ответ.
Такового я вполне предсказуемо не получаю. Опытный гид из фирмы Venise Experiences ловко снует по путаному лабиринту улочек. Перед моими глазами мелькают неправдоподобные номера домов, похожие больше на исторические даты: 1845, 1989… Я пытаюсь на всякий случай запомнить дорогу, но мало в этом преуспеваю. Мой конвойер резко тормозит перед невыразительной дверью цвета бордо и, ухватившись за кольцо, торчащее из пасти бронзового льва стучит им о дерево. Внутри происходит какое-то шабуршание, сиплый голос что-то спрашивает по-итальянски. Жилистый хрипит в ответ неразборчивую фразу. Дверь приоткрывается, и он толкает меня вовнутрь. Товар сдал, товар принял. Меня скептическим взглядом изучает дородная мадам лет пятидесяти в расшитом замысловатыми узорами халате.
– Говоришь по-английски? – бросает она мне с легкой толикой брезгливости.
Я, молча, киваю.
– Хорошо. Иди за мной.
Я послушно тащусь по темному коридору следом за ее широкой спиной и выдающейся филейной частью. Наш путь заканчивается в узкой коморке, напоминающей гримерку малобюджетного театра.
– Десять минут на сборы, – командует директриса борделя и, удостоив меня еще одного выразительного взгляда, вытягивает из одежной кучи длинное голубое платье, – Наденешь вот это. Чулки вон там в куче. Поищи не дырявые. И никакого белья. Время пошло.
Дверь захлопывается. Я слышу, как в замочной скважине поворачивается ключ. Принципиальная героиня подобная балерине из сериала «Вербное воскресенье» или Анжелине Джоли в фильме «Замена» изорвала бы предложенное платье на клочки и предпочла бы любые самые мучительные муки проигрышу в борьбе за честь и правду. Она, как курица из анекдота, выбрала бы смерть. Меня же преждевременное отбытие в мир иной привлекает гораздо меньше бесчестия. Поплавать по каналам Венеции холодным трупом с привязанным к щиколоткам булыжником, хранящим гардемариновский слоган «была бы честь, была бы честь!» я, честно говоря, не тороплюсь. Следовательно, наденем пока этот секонд-хенд, а дальше время покажет. Платье в стиле венецианского ренессанса сидит на мне вопреки ожиданиям весьма неплохо. Только корсет вульгарно выпячивает наружу груди, которые перекатываются в нем, как два спелых яблока на блюдечке. Поиск нерваных и невонючих чулков оказывается делом непростым, но, в конце концов, я справляюсь и с этой задачей. Мадам оказывается вполне удовлетворена моим видом. Я семеню за ней следом по узкому кулуару, который приводит нас в опять же небольшое, но на сей раз более светлое помещение. Мне велят сесть в кресло напротив старинного зеркала в позолоченной оправе. Маленькая щуплая полу-бабушка, полу-подросток с крошечным личиком цвета капучино берется за мою бледную физиономию и спутанные волосы. Через полчаса я чудесным образом преображаюсь в симпатичную венецианку. Мою голову украшают две косы завернутые сзади на манер бараньих рогов. Макияж с виду легкий, но по сути весьма основательный мастерски скрывает следы полу-бессонной ночи и многочасовых рыданий. Я определенно себе нравлюсь.
– Значит так, – гремит мадам, когда талантливый стилист завершает работу, – Сейчас я провожу тебя в зал. Что ты умеешь? Петь, танцевать, играть на пианино?
Я отрицательно качаю головой.
– Поэму Пушкина «Евгений Онегин» могу продекларировать. Монолог Татьяны.
Мадам недовольно морщится.
– Всех клиентов мне распугаешь своим мамегином. Раз ничего толкового делать не умеешь, встанешь у рояля, будешь стоять и молчать.
Я стулья еще умею считать. Двуногие и трехногие. И баланс составлять. Вот он венец всех лет учебы – стоять у рояля и молчать. Эх, мама, как хорошо, что ты меня сейчас не видишь!
– К тебе подойдет мужчина в черной маске. Возьмешь его за руку и отведешь в будуар. Вверх по лестнице третья дверь направо. Зайдете. Закроешь дверь. Разденешься медленно. Маску снимешь в последнюю очередь. Дальше сама разберешься, что делать. Главное помни – вопросов не задавать, не говорить «нет» и «не хочу». Усекла?
Под подол платья пробирается паника и начинает яростно дергать меня за ноги.
– А.., – блею я, пытаясь унять дрожь в суставах.
– Не робей, все будет хорошо.
Мадам аккуратно, чтобы не повредить прическу, напяливает на меня белую маску на пол лица и закрепляет ее сзади бантиком.
– Когда клиент уйдет, спустишься на кухню. Все давай, пошла.
Подталкиваемая в спину жирным кулачком, я плетусь на трясущихся конечностях на встречу стремительно приближающейся бездне. Мадам выталкивает меня в пышно оформленную гостиную, наполненную приглушенным полыханием свечей и чувственными нотами Вивальди. На обитом бархате диване возлежит златокудрая девица, одетая в костюм той же эпохи, к которой относится и мой наряд. Ее глаза прячутся за серебристой маской, губы призывно переливаются алой помадой, бюст, которому мой явно проигрывает со счетом 1:3, не оставляет места воображению. Приветствую вас, коллега. Немного поодаль расположен стол, за которым несколько облаченных в современные черные костюмы мужчин склонились над картонными прямоугольниками карт. Игроков окружают еще две костюмированные нимфы, следящие за тем, чтобы узкие хрустальные бокалы гостей не простаивали пустыми. «Встать у рояля, стоять и молчать» вспоминаю я наказ воспитательницы. Пресловутый рояль обнаруживается у задрапированного тяжелыми портьерами окна. Я опираюсь локтем на его гладкую отполированную поверхность и замираю в этой позе, напоминая себе Маслякова за стойкой. «Мы начинаем КВН, Для кого? Для чего?» мысленно насвистываю себе под нос я, чтобы хоть как-то успокоить внутреннюю вибрацию. «Чтоб не осталось никого… ничего… никого». А вот и первая команда игроков. Черная маска. Добрый вечер, Зорро. Проходит по залу, вертит головой по сторонам. На пышногрудой блондинке даже взгляда не останавливает, прямиком направляется ко мне. Я стою как истукан, цепляясь взопревшими пальцами за деревянный край. Неестественно выпяченную наружу грудь атакуют крупные красные пятна. Черная маска останавливается в метре от меня. Его лицо полностью закрыто, даже глаз не разглядеть. Фигура под черным бархатистым плащом тоже не видна. Этот черный незнакомец наводит на меня такой страх, что я накрепко прирастаю к полу и на несколько мгновений лишаюсь возможности соображать. Из транса меня выводит его ладонь, которая выныривает из-под полы навстречу мне. «Возьмешь его за руку и отведешь в будуар» проплывает затерявшейся гондолой по волнам памяти фраза мадам. Преодолев минутный паралич, я вкладываю свое маленькую мокрую ручонку в его большую и теплую. Кажется, мне даже удается улыбнуться. Смущенно, криво, не улыбка, а гримаса. М-да, чтобы продавать собственное тело, оказывается, тоже нужна сноровка. Это вам не английские табуретки за двойную цену втюхивать. Верх по лестнице. Третья дверь направо. Гостиная плывет у меня перед глазами цветастой дымкой полотна импрессиониста. В водянистой палитре на темном пятне страха всплывает прозрачным пузырьком волнение. Горячее, пульсирующее, какое может пробудить в женщине только близость мужчины. «Этого не может быть» мысленно разгоняю стремительно множащиеся пузырьки я. «Я не хочу этого. Ничего кроме отвращения этот пошлый спектакль не может у меня вызывать». Не может. Но вызывает. Я открываю дверь. Незнакомец проходит вовнутрь. Перед нами вульгарно рубиновое ложе разврата с россыпью парчовых подушек и бархатными балдахинами, удерживаемыми в пучке плетеными веревками. Гнездо порока освещают два позолоченных канделябра. Мужчина опускается на покрывало и выжидающе смотрит на меня. Его упорное молчание и загадка костюма будоражат во мне кровь, превращая неприятную обязанность в увлекательную игру. Я аккуратно стаскиваю с себя тяжелое платье, стараясь по мере возможности сохранять некоторое подобие грациозности в движениях. И вот на мне остаются только чулки и маска. Черный человек жестом просит меня приблизиться. Я делаю несколько неуверенных шагов вперед. К возбуждению снова примешивается щедрая порция страха. Я боюсь, что, из-под черного плаща вылезет уродливый монстр, резко меняя жанр картины с эротики на ужасник. Но мужчина только касается пальцами моих волос и аккуратно развязывает ленту, удерживающую маску. Я силюсь разглядеть его глаза в узких прорезях папье-маше. Он отводит взгляд, его зрачки задумчиво бродят по моему обнаженному телу, сопровождаемые любознательной ладонью. Он ощупывает меня медленно и осторожно как слепой, простукивающий себе палкой дорогу. А дальше все происходит как-то само собой. Я оказываюсь распластанной на скользкой шелковой простыне, его освобожденный из плена одежды торс склоняется надо мной. Я обнаруживаю, что вопреки моим опасениям плащ не служил укрытием волосатому пивному пузу, по-старушески отвислым грудям и костлявым, покрытым веснушками и жидкой порослью плечам. Напротив, из-под него навстречу моему трепещущему существу выныривает гладкое мужественное тело. Возможности рассмотреть детали у меня нет, мои внутренности пронизывает густое, терпкое удовольствие. Слияние с этим незнакомым мужчиной оживляет во мне зачахнувшие за долгие месяцы сублимации ощущения, разукрасив и усилив их в тысячу раз. Я чувствую его дыхание на своей щеке, но его лицо по-прежнему остается для меня безэмоциональной черной маской. Этот элемент тайны и осознание собственного безотказного подчинения выносят меня бурлящей волной на такую высокую ступень блаженства, о существовании которой я не помышляла даже в самых своих откровенных фантазиях. Время останавливается, застряв в переплетении нашей разгоряченной плоти. Я даже отдаленно не представляю себе, сколько минут или часов прошло с того момента, как мы пересекли порог спальни до того, как мой любовник отодвинулся в сторону, переводя дыхание. Одурманенный переизбытком эмоций мозг своевольно отключается. Я вожу взглядом по вздымающейся груди возлежащего рядом мужчины, и где-то в глубине моего сознания (наверно на месте отлучившегося мозга) вылупляются неуместные умиление и нежность. Эти два незваных гостя и подначивают меня прильнуть к теплому плечу и коснуться губами загорелой кожи. Реакция мужчины оказывается совершенно неожиданной. Он подскакивает как от укуса змеи, спрыгивает с кровати и застывает на мгновение, разглядывая меня. С ужасом? С отвращением? С разочарованием? Маска скрывает от меня ответ. Ну, да, конечно. Я утопла в опустошающей неге и расслабилась. Запамятовала истинный подтекст происходящего. Забыла свое место. А место мое – у рояля. Я – прислуга. Вы видели когда-нибудь официанта, который чмокает в щеку доевшего блюдо клиента? Или продавца, лобызающего на выходе отоварившегося покупателя? Мужчина поспешно одевается, повернувшись ко мне спиной. Надо было ему еще в любви признаться и попросить руки и сердца. Тогда бы он прямо голышом сбежал. Эх, Татьяна, до чего же силен в тебе врожденный романтизм. Давят его, топчут, а ему все нипочем. Ушел, захлопнув дверь. Ну, и вали. Скатертью дорога, черномордый. Будем надеяться, мадам жаловаться не станет. А-то меня еще чего доброго ужина лишат. А кушать после секса хочется страшно. Я неуклюже выбираюсь из сетей простыней и натягиваю на довольное тело платье. От макияжа остались невнятные серые подтеки под глазами, от прически два взбунтовавшихся лохматых бараньих рога. Отличненько. Дородная повелительница путан велела мне спуститься на кухню. Знать бы еще, где эта кухня находится. Ни дай Бог сунусь не туда и потревожу какую-нибудь трудящуюся в поле лица коллегу. Обнаружить желанное помещение мне, однако, удается весьма просто. За столом на деревянном стуле, слегка покачиваясь, восседает девица, которую я видела ранее в гостиной на диване.
– О, привет новичкам! – приветствует меня она по-русски с явно выраженным украинским говором.
– Привет, – неуверенно улыбаюсь я.
– Меня Люба зовут. Проходи, не тушуйся. Возьми вон там в кастрюле ризотто. Мамаша наготовила.
Сама Люба, расправившись с ризотто, переключила свое внимание на початую бутылку виски. Я беру с полки тарелку и накладываю себе щедрую порцию.
– Ну, как боевое крещение? – пьяненько подмигивая, интересуется профессионалка, – Танкист оказался на высоте?
– Какой еще танкист? – безразлично переспрашиваю я, сконцентрировавшись на рисе.
– Черная маска. Он никому своего лица не показывает. Девчонки поговаривают, что у него морда страшнющая. Как будто в танке горел.
Меня передергивает от этих слов. Я представляю на месте маски выпученные глазные яблоки, зияющие чернотой дырки носа и рта, и ореол загадочности над недавним актом любви тает в воздухе, сменившись отвращением.
– Они часто маски не снимают, – продолжает тем временем Люба, налегая на виски, – Боятся, что узнаем. Тут ведь кто только не попадается. Министры, президенты компаний, режиссеры.… Но эти все только верхнюю часть прикрывают. А танкист всю рожу целиком.
– Ну и что? Это еще ни о чем не говорит, – зачем-то защищаю я своего первого клиента.
– Ха-ха. А тебе шо он понравился что ли? Он вообще ничего. Даже не извращенец почти.
– Постоянный клиент? – как бы между прочим интересуюсь я.
Мне почему-то неприятно, что до меня в объятиях Черной Маски перебывали все трудящиеся в борделе путаны.
– Ага. Но его только свежачок интересует, – Люба подливает себе виски и вопросительно кивает мне.
Я подставляю бокал.
– В смысле?
– В смысле новички вроде тебя. Платит всегда втридорога за право, так сказать, первой руки.
Последнее слово вызывает у Любы такой взрыв хохота, что мне кажется, что ее вот-вот разнесет на части.
– А потом? – продолжаю я, когда грудастой блондинке удается-таки унять смех.
– Шо потом? Суп с котом потом. Заплатил, попользовал, и гуляй Вася. До следующего свежака. Я говорю, хорошо, что хоть не садюга какой-нибудь. А то отбивал бы у молодух напрочь интерес к работе.
– А что к этой работе у кого-то есть интерес?
– Да, это я так, образно. Ты-то откуда сама?
Я рассказываю Любе о своем переезде в Париж, о примитивной работе, о знакомстве с Марко и даже, слегка увлекшись, о дружбе с Артуром. Развязанный виски язык совершенно выходит из под контроля. Мне удается его унять только, когда носительница желтого билета принимается демонстрировать в гигантских зевках все свои серебряные пломбы.
– А ты? – запоздало проявляю интерес я.
– Я с Киева. Познакомилась как и ты с итальянцем. Такие письма писал, все подружки плакали от умиления. Приехала в гости, и вот трублю тут уже третий год, – Люба выпускает из груди мощный вздох.
– А что сбежать никак нельзя?
Киевлянка пожимает пухлыми плечами.
– Была одна у нас прыткая. Румынка. Сбежала. Через пару дней вернули. И…
– Что и? – нетерпеливо перебираю пальцами по ребристой стенке бокала я.
– Посадили на наркоту. Месяца два пропахала в массовке и сгинула куда-то.
Подобная перспектива мне как-то совсем не улыбается. Наоборот, строит козью рожу и отчаянно мотает головой.
– И что никакого выхода нет? – я мысленно рисую виселицу и закрепляю на шее у воображаемого человечка веревку.
– Да, не парься ты. Привыкнешь, – Люба в который раз пополняет свой бокал, – А выход есть. Найти спонсора, который решит тебя выкупить. Сделаешься честной куртизанкой.
– Кем?
– В эпоху Возрождения были такие в Венеции. Честные куртизанки. Спали с одним или двумя состоятельными деятелями и катались себе как сыр в масле. Шикарнее знатных дам жили.
