Текст книги "Венецианские каникулы (СИ)"
Автор книги: Мария Гарзийо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Моя лень и гордыня на утро оборачиваются тошнотным запахом застоявшегося алкоголя и присохшим намертво к тарелке рыбным скелетом. Не самое, надо сказать, приятное пробуждение. Однако его сильно приукрашивает мысль о свалившихся на голову деньжищах. Прибрав и проветрив жилище, я отправляюсь на рынок Риальто за продовольствием. Прикидывая, застряв между красочных рядов, какие продукты осилит бестолковый кулинар в моем лице, я слышу отклик. Ко мне, размахивая набитой перьями лука авоськой, спешит, расталкивая народ, обитательница венецианского публичного дома грудастая Люба.
– Это ты ж смотри, какая встреча! – громогласно восклицает она, сгребая меня в объятия, – Ты шо тут? Как вообще дела?
– Нормально, – выжимаю улыбку я, не успев определиться с линией поведения, – А как ты? Все в порядке?
– Да, какое! – не вполне понятно реагирует Люба, – Пошли ж пристроим попу куда-нибудь, а то стоим здесь как две клуши. Я ж так рада тебя видеть!
Мы «пристраиваем попу» в маленьком обшарпанном кафе. Берем по капучино.
– Ну шо, рассказывай! – приказывает дородная блондинка, испачкав губы белой пеной.
При дневном свете без косметики она похожа на среднестатистическую разъевшуюся домохозяйку. Среди ее многочисленных килограммов трудно нащупать хоть грамм роковой женщины. Даже бюст, упакованный в сотворенный каким-то женоненавистником лифчик, лишился зазывной игривости.
– Да, что тут расскажешь…, – мнусь я.
Что расскажешь, получив должность начальника, бывшей коллеге, которая до сих пор бегает в курьерах?
– Девки говорят, спонсора себе отхватила, – выдает Люба, освободив меня от неприятной миссии.
– Да, так получилось, – чувствую необходимость оправдаться я.
Эта боязнь показаться зазнайкой передалась мне от мамы. Всю жизнь, сколько себя помню, я тушевалась, едва речь заходила о моих успехах. Зато о неудачах я могла говорить открыто, под частую, даже подмалевывая черта темной краской.
– Молодец! Это и неудивительно. Ты красивая! – заявляет пышечка без тени зависти.
Ее напор и фамильярность немного ошарашивают, зато от этой простушки веет настоящим человеческим теплом.
– А я как раньше, – махает она рукой в ответ на заданный мной в самом начале беседы вопрос,– Тружусь в поте лица, – короткий выброс смеха, присыпанный грустинкой, – У мамаши. Вот послала меня за луком, будет опять какой-то тошнотник готовить. Какие из англичанок кулинарки, ну, скажи, смех один! Я говорю – давай я борща состряпаю. Нет, нос воротит. А вообще нормально все. Как всегда. За клиентами, мало их вчера было (Я не сразу понимаю что предлог «за» заменяет для Любы фразу «что касается»). Три за ночь. Последний, правда, живчик попался. Часа два с меня не слезал. Все кончить никак не мог, бестолочь такая, говорит – ты не так контрактируешь. Вот скажи мне, Таня, что за слово такое выискал! Конрактируешь!
– Во французском есть слово contracter. Наверно имел в виду – сжимать мышцы влагалища, – поясняю я, немного смущенная неожиданным градом откровений.
– Ага, ты попробуй посжимай два часа подряд! Тут только и думаешь, чтобы до конца додержаться. Эх. Потом еще писать захотелось.… А один раз, помню, попробовала я так «посжимать». Так у меня ногу судорогой свело. Я ору от боли, а дурак этот думает, что от удовольствия, и наяривает себе с удвоенной силой! В общем, цирк!
Вот он обычный разговор двух коллег по работе. М-да, не знаю расплакаться мне или расхохотаться.
– Ладно, пойду я, – вздыхает Люба, испытывающая должно быть облегчение после подобной исповеди, – А то будет ругаться мадам Баттерфляй.
– Люб, а ты к себе не хотела бы вернуться когда-нибудь? – зачем-то спрашиваю я, оплачивая счет.
– Да, куда к себе! Нету у меня никакого «к себе». Да, и кому я там такая понадоблюсь. Не забивай голову, Таня. Повезло тебе, вот и радуйся. Все, побежала я, будь здорова.
Я медленно бреду по берегу канала. С одной стороны, мне жаль добродушную толстушку, с другой, более темной и эгоистичной, свернулось в клубочек довольное «хорошо, что у меня не так». Мне повезло. Но повезло заслуженно. Бог не просто ткнул в меня пальцем наугад, во мне оказалась припрятана этакая особенная завлекалочка, которой остальные девушки, судя по всему, были лишены. Неспроста же Маска, перепробовав весь батальон начинающих путан, остановил свой выбор именно на мне. Льстит. Еще как. Особенно если не вспоминать толпу бывших одноклассников – президентов корпораций и матерей-героинь.
По дороге в апартаменты, которая изворачивается странным образом, я попадаю в бутик Гуччи и добровольно лишаюсь там тысячи евро. Оставшихся семи с хвостиком, должно быть, хватило бы на умелый побег из этой тюрьмы народов. Но 90% меня гонят эту заблудшую мыслишку поганой метлой, упирая на небезопасность подобного мероприятия. Якобы все равно найдут, поймают, побьют, вернут, посадят на наркотики. Перспектива не радует, особенно третий и пятый пункты. Оставшиеся 10% взирают на многочисленную толпу трусов с видимым презрением. «Дело не в том, что поймают, дело в том, что тебя такое положение вещей вполне устраивает» заявляют они мне в лицо. Последнее строит кислую мину, не желая признавать правоту этих слов. Нет, мне не может нравиться быть пусть дорогой, но вещью. Мне хочется свободы, хочется вернуться в свой мизерный угол, хочется вставать каждый раз ни свет, ни заря на рутинную работу и добровольно мяться в метро. И единственное, что меня сдерживает от смелой попытки возвращения в этот земной рай, это страх перед экзекуцией. Только он и ничего более! И новенькое платье Гуччи, чудесным образом преображающее меня из среднестатистической в роскошную женщину, не имеет к моей нерешительности никакого отношения.
Следующее свидание обрушивается на меня неожиданно как закрепленное неизвестным шутником над дверью ведро воды. Эсэмэс оповещает меня, что мой щедрый герой почтит меня своим присутствием через 20(!) минут. Я едва успеваю принять душ, побрить подмышки, сбрызнуться духами и нацепить приличное белье, как из прихожей доносится требовательный стук. Я чувствую себя американскими войсками в Перл Харборе. Никакой стратегии я выработать естественно не успеваю, не говоря уже о ресторанных яствах и дисках с записью разномастных оргазмов. Просто выключаю свет, оставив одну приглушенную лампу, на сей раз уместного ситуации красного цвета. Из-за открытой двери на меня обрушивается ураган. По американской традиции ураганам принято давать имена. Назовем этого Маской. Я не успеваю очухаться, как природный катаклизм срывает с меня и без того немногочисленные клочки одежды. Все происходит непривычно быстро и интенсивно непосредственно в коридоре. Некоторое разнообразие в происходящее вносит огромное зеркало, честно и без стеснения транслирующее нам все действо. По окончанию первого акта, Маска, проявив недюжую силу, относит меня в спальню на руках. Я бы в принципе на этом и поставила крупную точку в сегодняшней планерке, но вот партнер мой собирать свой саквояж не спешит. Через некоторое время я начинаю понимать, что подразумевала Люба под «только и думаешь, как до конца додержаться». К счастью, в подобном состоянии я прибываю недолго. Маска, утолив жажду, опрокидывается на подушки. Опыт показывает, что этот товарищ неравнодушен ко всяческим выражениям благодарности по поводу проявленной постельной доблести. Как будем челом бить на сей раз и в какое место? Пока в моей голове крутятся колесики, Маска второй раз за вечер застает меня врасплох. Опередив меня, он подается вперед и касается губами моего плеча. Я, не ожидавшая подобного проявления ласки, едва сдерживаюсь, чтобы не отреагировать так же, как в свое время отреагировал на мой порыв он сам, то есть не подскочить на матрасе, выпучив глаза. В пропитавшейся ядом лицемерного безразличия душе набухает теплый комочек. Разрастись этому незваному паразиту я не позволяю; здравый смысл еще не совсем покинул мой размякший мозг. Нас не связывает ничего кроме секса. На моем плече покоится голова совершенно чужого мне человека. Сколько женщин твердило себе это заклинание, очутившись в постели с женатым отцом семейства, с неисправимым бабником, с католическим священником или каким-нибудь неуловимым Джо. И чем увереннее повторяли себе эти слова мои сестры по несчастью, тем прочнее укоренялась в их глупом организме эмоциональная зависимость. Но я не такая! Я ни за что не позволю себе проникнуться симпатией к этому безликому узурпатору, пусть хоть всю меня с головы до ног облобызает. Приняв это здравое решение, я собираю в кучку свое начавшее растекаться по простыне тельце и, аккуратно переложив доверенную моему плечу голову на подушку, спрыгиваю с кровати. Нечего разлеживаться вместе, а то так можно и привычку належать. Я запираюсь в ванной и нарочно врубаю воду на полную мощность. Аудиенция закончена. Наполеон может возвращаться обратно на поле Аустерлица. Что он, судя по всему и делает, потому как, выбравшись из пены сорока минутами позже, я обнаруживаю квартиру пустой.
А дальше моя жизнь забирается в нарядную гондолу и отправляется вперед по волнам венецианских будней. Маска тешит меня своими визитами почти каждый день. Иногда я готовлю ему феерическое шоу с яркими мизансценами и неожиданными закидонами, иногда наши свидания носят тихий, почти семейный характер. И как ни странно, я начинаю замечать, что со временем мой эксцентричный гость начинает все больше тяготеть к последним. Что касается меня, то, не смотря на неоднозначность моего положения, каждое новое свидание наполняет мое существо сладкой смесью волнения и радости. Я отказываюсь признаваться сама себе, что этот странный мужчина, чьего лица я так до сих пор не видела, может вызывать у меня какие либо положительные чувства. Гораздо проще упрямо твердить себе про безвыходность ситуации и рискованность побега.
Сегодня свидание опять получается спонтанным. Я не успеваю заготовить фанфары и зайцев-барабанщиков. Мы лежим на новых хлопчатобумажных простынях (один раз, начитавшись написанных замечтавшимися домохозяйками романов, я польстилась на шелковые; результат: скользко и холодно) утомленные активными телодвижениями. Я разглядываю мелкие серебристые волоски на его груди и едва тронутые маляром-временем виски. Пятьдесят моему неутомимому герою точно уже исполнилось. Как же интересно узнать, какие черты скрывает под собой эта опостылевшая маска. Как мне хотелось бы забраться хоть на пару минут в его мир, увидеть, какой он вдали от меня, как ведет себя, на каком языке говорит, в какой дом возвращается каждый вечер. Есть ли у него семья? Уютная, домашняя женщина, не подозревающая ни слухом, ни духом о тыльной стороне своего мужа? Ребятишки, учащиеся в каком-нибудь престижном колледже и по выходным развлекающиеся игрой в поло? А может, за заслоном папье-маше кроется грустное лицо, испещренное морщинами страданий? Мне каждый раз все труднее сдержаться, чтобы не шепнуть на ухо любовнику тяготящее меня «Кто ты?» Но изначальный пакт Риббентропа-Молотова не предусматривает подобной несанкционированной инициативы. Следовательно, запихиваем вопрос обратно и зашиваем любознательный рот аккуратным крестиком.
Недавно я стала про себя называть мужчину Алексом, сняв надоевшую конфетную этикетку «Маска». Эту идею подала мне книга итальянского криминолога Карисси, в которой разведывательное бюро всегда придумывало имя разыскиваемому маньяку. Так личность изувера получала первые реальные очертания. Сравнение, конечно, не самое удачное. Мой Алекс не кровавый душегуб. Хотя.… Если у меня получается мысленно напялить на него костюм президента преуспевающей международной компании, то почему бы и серый плащик Джека Потрошителя не примерить? Нет, все это ерунда. Я чувствую, что где-то под маской он добрый и даже местами пушистый.
– Тебе хорошо со мной? – задает мне неожиданный вопрос Алекс, прервав брожение в моей черепушке.
В моем мозгу вспыхивает красная лампочка «Внимание! Идет операция». Врачи пытаются вернуть к жизни мертворожденный корпус человеческих отношений. И вот в данную минуту этот омытый для похорон хиляк сделал первый вдох.
Я не знаю, как отреагировать. Ответить честно и продемонстрировать свое примитивное рабское нутро? Или высокомерно соврать, унизив таким образом и себя и его? Выбираю третий вариант.
– Ты разве не чувствуешь?
Знает ведь ответ, зачем спрашивает? Или думает, что по такой талантливой актрисе как я уже весь Голливуд обрыдался? Пока мозг занят делом, душа порхает в облаках сахарной ваты, восклицая тоненьким глупеньким голоском «Раз спрашивает, значит, я ему небезразлична!»
– Ответь, пожалуйста, прямо, да или нет, – проявляет твердость мой оппонент, отказываясь играть в «отгадалки».
Продолжать вилять ободранным хвостом, значит, выставить себя дурой.
– Да, – вынужденно признаюсь я, до конца неуверенная в правильности этого выбора.
– Я рад, – спокойно произносит он и поднимается с кровати.
Я слежу любопытным краем левого глаза, как Алекс одевается. Душа, свалившись кубарем со своих облаков, вопросительно таращит коровьи глазищи. И это все? А где, спрашивается, продолжение? Фейерверк признаний, бумажные сердечки и все прочие атрибуты, которые необходимы для поддержания жизнедеятельности едва пришедшего в сознание организма. Без обещанных вливаний, бедняга опять закорчился в агонии, грозясь на сей раз отойти в мир иной безвозвратно. Он рад. Ему просто не хватило привычной горсти благодарности, и он решил зачерпнуть побольше. Меня покусывает разочарование.
Запирая за Алексом дверь, я обнаруживаю на столике в коридоре квадратную коробочку с надписью Chanel. В ней очаровательные белые часы, которым позавидовала бы любая модница. Но вместо радости внутри пустота. Разве он не мог вручить мне подарок лично? Обязательно было оставить его вот так вот на тумбочке, акцентируя, что это и не подарок вовсе, а плата за оказываемые услуги? Обида щиплет горло. Впервые за последние недели, я ощущаю, что отведенный мне Алексом клочок сделался для меня тесноват. Я выросла из роли немой любовницы-праздника, как ребенок вырастает из крошечной рубашонки. Она вся трещит по швам, мне хочется сбросить ее с себя, но альтернативного наряда мне не предложили. Достаю из холодильника бутылку белого вина и наливаю себе достаточно щедрую порцию, чтобы новоиспеченное горе могло захлебнуться в кисловатой жидкости. За моей спиной миллионы женщин. Миллионы искореженных собственной глупостью и наивностью судеб. Каждая из них взвалила однажды на свои белые, черные или желтые плечи тяжелый груз безнадежных отношений. В тот момент она, перекинув вальяжно этого нахального иждивенца через плечо, дала себе завет «ничего серьезного, сделаю пару шагов и брошу». Бросили единицы, большинство тащит и по сей день, точа изо дня в день собственную душу надеждой. Я не желаю становиться в строй этих добровольных мучениц. «Не становись», – презрительно хмыкает правое полушарие, «Кто ж тебя заставляет? Выплюнь этот кусок рыбы фугу, щедро сдобренный ядом сантиментов, и живи себе спокойно». Сдается мне, что выплевывать поздно. Отрава попала в кровь. Гурман лечению не подлежит. Я допиваю вино до дна, на котором не обнаруживается ни решения проблемы, ни успокоения.
На следующий день я встречаюсь с Вероникой. Не смотря на ее холодность и высокомерие, я все-таки за неимением другого варианта выбираю ее на роль жилетки. Мы располагаемся в каком-то новом стильном баре с видом на знакомую мне не понаслышке Punta della Dogana. Вероника заказывает шпритц – популярный в Венеции коктейль на основе белого вина и вермута. Я следую ее примеру. Розовый закат вырисовывает тонкой кистью в уголках глаз моей знакомой тонкие розовые морщинки. Вероника кажется уставшей. Будь я правдивой подругой вроде Дельфин, непременно уведомила бы ее об этом. Но я предпочитаю тактично смолчать, удержавшись от мести за большую голову.
– Ну, как твой Квазимодо поживает? – не почувствовав и следовательно не оценив моей молчаливой деликатности, берет в руки меч амазонка.
– Почему Квазимодо? – решаю сразу не сдаваться я, – У него горба нет.
– Ну, физиономия-то подкачала явно. Иначе, зачем ее так упорно прятать? Или он уже разоблачился?
Неуверенная рука дружбы, тянувшаяся навстречу красивой брюнетке, замирает в воздухе и, повернувшись в обратную сторону, упирается в бок.
– Вероника, почему ты такая злая? – я впервые решаюсь принять вызов врага.
– Почему злая? Нормальная. Ты этих выродков еще защищать будешь? Они нас … как хотят, а ты в любви им будешь признаваться! – идет в атаку тяжелая артиллерия.
Да, вообще-то собиралась, но, похоже, что придется по-быстрому смять письмо Онегину и проглотить. Гнев перекраивает лицо Вероники на свой вкус, лишив черты прежней привлекательности.
– Что-то случилось у тебя? – настаиваю я, дожевывая письмо.
– Да, не спрашивай, – слегка смягчается валькирия, – Вчера у папика моего сердце прихватило. Пришлось срочно скорую вызывать. Пока они ехали, пыталась его из этих памперсов проклятых вытащить. А он весит за сто кило, попробуй его переверни. Чуть не надорвалась.
– Ну, сказала бы им, что он у тебя борец сумо, – замечаю я, чувствуя, как венецианский шпритц щекочет желудок.
Вероника одним выразительным взглядом дает понять, что мое остроумие в данной ситуации не совсем уместно.
– Короче приплыли, откачали. Сказали, постельный режим.
– Постельный! Как раз то, что надо, – пьяненько хихикаю я. Определенно хитрый бармен подмешал мне в коктейль нечто покрепче белого вина и вермута.
– Ты бы видела, как они на меня смотрели, эти врачи! – не унимается куртизанка, игнорируя мои ремарки, – Как будто я его специально.… В общем, отправился мой папик в какой-то пансионат в Швейцарию сил набираться.
– Ну, вот и отлично. Отдохнешь от него. Ни памперсов, ни сосок, ни хныканья по ночам.
– Угу. Отдохну. Денег оставить не успел, сволочь такая.
Трепетные у них, однако, отношения. Просто пара голубков.
– Ну, а ты-то как? – выпотрошив собственный негатив, вновь поворачивает голову в мою сторону герантофилка.
По сравнению с Бубликовым отлично. Бешусь от жиру. После Вероникиных излияний выдавать свои хилые жалобы просто даже как-то неприлично. Но шпритц пихает меня в бок, и выдаю-таки домашнюю заготовку.
– Вроде все нормально, но.… Понимаешь, мне надоела эта его вечная маска! Видеть уже ее не могу!
– Деньги дает?
Я киваю.
– Ну, и что тебе еще надо?
Мне надо все. Лицо, тело, всего целиком, желательно на одном колене с подписанной DeBeers коробочкой в правой руке. Однако, такую ерунду не то, что Веронике, мне себе самой выдать стыдно.
– Любви и ласки, – заявляю я, нагло сверкая пьяным глазом.
Зрители в лице циничной содержанки поднимают артиста на смех. В меня летят гнилые яйца и вонючие ботинки.
– Купи себе собаку, – советует Вероника, справившись с приступом хохота, – Ждать от клиента человечности – это, пожалуй, самая большая глупость на которую способна женщина в твоем положении. Выкинь из головы этот бред, пока все не испортила. Не вздумай даже намекать ему, что тебе чего-то там не хватает. Любви и ласки! Это же надо такое придумать! Платит мужик, вот и радуйся.
Разве я могла ожидать другой реакции? Шпритц не впрыснул в кровь Вероники ни грамма человечности. Она привыкла жить по правилу «человек человеку волк, не сожрешь ты, сожрут тебя». А я, несмотря на все жизненные передряги, по которым протащила меня за ухо судьба, продолжаю пытаться разглядеть за волчьей мордой человеческие черты. Еще немного волшебного коктейля и у меня это получится.
– Я-то радуюсь, но…
– Что но? Сдалась тебе эта его рожа! Тебе же не детей с этим Фредди Крюгером плодить. Какая разница нос у него крючком или картошкой.
Не детей плодить. Какие тут дети. Попробуй, размножься в таких условиях. Разве что почкованием. Разговор и без того хилый совсем расклеивается. Веронике противен и непонятен мой глупый юношеский романтизм. Ей хочется, чтобы я подобострастно заглядывала в ее красивые глаза и просила научить меня жизни. А она бы снисходительно со своего бархатного кресла бросала бы мне краюшки советов. На деревянной свае в двух метрах от меня пристраивается жирная чайка и фокусирует на мне хищный взгляд круглых желтых глазам. В сумерках мне даже кажется, что она аппетитно облизывается. «Не дождетесь» мысленно отвечаю я обеим хищницам и поднимаюсь с места.
– На следующей неделе одна вечеринка намечается, – замечает как бы невзначай Вероника, когда нас заглатывает в свои внутренности-лабиринт вечерний квартал Сан Марко, – Будет весь бомонд. Если захочешь присутствовать, дай мне знать. Только выглядеть надо прилично.
Куда нам, лопухам, прилично выглядеть! Панамка из газетного листа и проеденный молью плед – вот наш наряд. Вероникино хамство переходит все дозволенные и недозволенные границы. Мы расстаемся на узкой улочке, холодно попрощавшись. Наши пути разбредаются в разные стороны, довольные обретенной независимостью. Дорога к дому (которая уже была замечена в своевольном отклонении от курса) на сей раз ведет меня мимо знакомой лавки переплетчика. В этот поздний час хитрый лис Франческо уже вывесил замок на дверях своего сомнительного учреждения и сейчас, должно быть, спокойно жует лингвини в обществе дородной женушки и выводка детишек. Подернутые пылью книги взирают на меня из-за стекла, доказывая своими изящными обложками тонкой работы, что гений и злодейство все-таки порой бывают совместимы. Я иду дальше, разглядывая поблекшие, обшарпанные фасады и необыкновенные дверные ручки, украшающие каждый вход. Кого тут только не встретишь. Львиные головы, пожалуй, самые частные украшения дверей. За ними следуют драконьи и человеческие физиономии, искаженные злобой. Видимо, венецианцы рассчитывали, что такие недоброжелательные ручки уберегут их от нежеланных визитов. Обогнув две целующиеся парочки и одного писающего мужчину и вскарабкавшись по ступенькам, я оказываюсь в просторной пустоте своих апартаментов. Заблудившийся где-то в темном венецианском квартале сон не спешит почтить меня своим присутствием. Чтобы как-то занять себя, я берусь за карандаш, и вскоре на белом листе бумаги начинают проступать очертания лица. Как это какая разница, крючок или картошка! Очень даже большая. Вот этот промежуточный вариант очень даже ничего. Проницательные глаза, прямой нос, аккуратные губы. Алекс в моем исполнении получается вполне обаятельным и привлекательным. Бог, удобно развалившись на своем облаке, крутит пальцем у виска. Я не решаюсь показать в ответ язык, чтобы не разозлить Всевышнего и не накликать еще более габаритных бед, чем те, что он уже небрежным пинком скинул мне на голову. Всю ночь напролет обросший плотью карандашный набросок клянется мне в любви. На утро, утомленная навязчивыми сновидениями, я решаю никогда в жизни больше не пить подлый шпритц. Алекс, которому неведомы волнения моей неопытной души, присылает сообщение, в котором уведомляет меня о своей недельной отлучке. Это очередной скупой черствяк из нескольких исключительно информативных слов. Может, правда завести собаку? Эта идея приходила мне еще в Париже, ведь и там моим верным сожителем являлось вездесущее одиночество. Но тормозящим элементом в том случае стала потенциальная ответственность перед четвероногим другом и его организмом.
Бороздя в любознательном порыве культурного обогащения улицы Венеции, я развлекаю мозг полюбившейся в последнее время игрой: «отгадай, кто Алекс». На сей раз, мой любовник оказывается важным государственным лицом, от которого зависят судьбы миллионов. Его срочно вызвали, потому как выяснилось, что президент Северной Кореи припрятал под подушкой ядерную бомбу. За ближайшие дни Алекс так же успевает стать нефтяным магнатом, опальным русским олигархом, спецагентом ЦРУ и доном сицилийской мафии. А я тем временем расширяю свой кругозор посещением церкви Санта Мария дела Салюте, собора Сан Марко, часовой башни, колокольни Кампаниле, базилики Фрари, галереи Академии, десятка антикварных лавок, пары-тройки современных выставок и кучкой типичных ресторанов. Венеция это бездонный сундучок с сокровищами. В него можно запускать руку каждый день, и каждый день доставать нечто новое. Иногда эти самые сокровища находятся там, где, казалось бы, даже в голову не придется искать. Это уцелевший кусочек позолоченной фрески в пропахшей кошачьей мочой подворотне. Это удивительной красоты оконце на ветхом фасаде с осыпавшейся штукатуркой. Это маленькая икона, украшающая угол ничем непримечательного здания. Только теперь я начинаю понимать презрение, которое Марко демонстрировал по отношению к поверхностным туристам. Из-за нехватки времени эти торопыги ухватывают только самое яркое и броское, а Бог, как известно, в мелочах.
В конце недели меня одолевает печаль, вызванная, прежде всего, надвигающейся тенью дня рождения. Этот праздник как змей Горыныч о двух головах – одна веселая цветочно-подарочкая, а вторая – сморщенная морда старости. На сей раз ситуация вообще безрадостная, потому как близорукий Добрыня Никитич срубил моему змею полезную голову, оставив одну только старость. Вот последняя и корчит мне рожи, одна поганее другой. Подводить итоги собственных достижений по понятным причинам нет вообще ни малейшего желания. Успокоить себя веским «я стала старше, зато у меня теперь есть…» я не могу, потому, как на место многоточия пихнуть нечего. У меня есть что? Бродячий спонсор без лица? Так это скорее в минусы, чем в плюсы. Не понятно вообще, есть он еще, или уже приелось ему мое однообразное тельце. Может, и сгинул уже с концами, не пожелав столкнуться нос к носу с ужасающей привычкой. А если и объявится еще, то точно не на голубом вертолете и без пятиста эскимо. Окончательно растравив себе душу, я решаюсь на отчаянный поступок. Исходя из принципа «хуже уже не будет» я сообщаю Веронике, что готова пойти с ней на вечеринку. Пафосное мероприятие выпадает как раз за день до моего дня рождения. Таким образом, у меня появляется возможность совместить неприятное с неприятным и получить гадость в квадрате. Подгоняемая самоуничижительными настроениями, я отправляюсь за костюмом для предстоящего события. Таковой обнаруживается в бутике неизвестного мне доселе, но явно талантливого Эрманно Шервино. Завернутая в черный шелк и кружево я сильно напоминаю вдову главы мафиозного клана. В приличии, однако, подобному наряду точно не откажешь, вследствие чего я, вдоволь навертевшись перед зеркалом, и приобретаю его, заметно истощив банковскую карту. Туфли под стать этому шедевру мне удается локализировать поблизости в магазине Цезаре Пачотти. Итак, я готова. Держитесь, извращенцы и сутенеры!
Смелость и задор, однако, заметно убывают с приближением заветной субботы. Сдаваемые ими позиции начинают занимать сомнения и мандраж. С наступлением дня Икс я вообще превращаюсь в чеховского Беликова, больше запомнившегося читателям под прозвищем «человек в футляре». Мне одолевает целая стая дрожащих «А, может, не надо?» и «А как бы чего не вышло». То шелковый футляр морщит по бокам, то красная помада саботирует макияж, отказываясь точно повторять контур губ. В конце концов, устав от внутреннего дребезжания, я опрокидываю неуместную времени дня стопку лимончелло, и враги-страхи немного отступают. Вероника заезжает за мной на шикарном отделанном деревом водном такси. На ней элегантное творение Роберто Кавалли цвета давленной вишни.
– Чего так мрачно оделась? – вместо приветствия интересуется она, критично прищурив ярко накрашенные глаза, – Не на похороны же едем.
На похороны. Последних девичьих иллюзий.
Я пожимаю плечами. Вступать в пререкания и портить вечер раньше времени мне не хочется.
– Куда мы едем?
– На Торчелло. Вечеринка на вилле Сан Джованни.
Никаких приятных ассоциаций сей адрес у меня не вызывает. Эта вилла стала последним трамплином, спружинив с которого, я полетела в пропасть. Последний лоскуток моей прежней «нормальной» жизни.
– А что за бомонд там будет?
Бомонд – французское слово, которое буквально означает «красивый люд». Это ли значение Вероника имела в виду?
– Увидишь. Не волнуйся, шелухи вроде того урода, который тебя встречал, не будет. Только высший слой. Клиенты, потенциальные клиенты. Фабрицио должен быть.
– Может, убить его, воспользовавшись случаем? – предлагаю я.
Вероника бросает на меня выразительный взгляд, подобного которому мог бы удостоиться, скажем, раздавленный жук или собачья неожиданность на любимом коврике. Освобождать женскую половину человечества от гнета тирана она явно не стремиться. Меня слава Шарлотты Корде, если честно, как-то тоже не очень привлекает.
– А кому принадлежит Сан Джованни? – меняю тему я, – Фабрицио?
– Нет, одной пожилой сеньоре, которая сдает его в аренду на все лето. Милая такая старушка.
Небось, и не подозревает этот божий одуванчик, чем съемщики занимаются в хоромах в ее отсутствии. Итак, мы приплыли. В прямом смысле этого выражения. Вилла уже издалека выглядит празднично, как наряженная елка. Вся светится огнями и брызжет классической музыкой. Такси у причала встречает лакей в алой ливрее и золотистой маске. Он ждет, пока Вероника расплатится, потом поочередно протягивает нам крепкую руку, помогая выбраться на сушу. У меня перед глазами с молниеносной скоростью проносится яркая картинка: Марко тянет меня набухшую разочарованием и усталостью на берег в «свои» владения. Как давно это было. Лет тридцать назад. Когда небо было голубым, трава зеленой, и в моде были песни Димы Маликова. Мы проходим в благоухающий цветами холл. Само действо происходит у бассейна. Вокруг него выстроились аккуратные ряды накрытых белыми скатертями столов. На столах цветочные композиции, канделябры, серебряные ведерки с бутылями шампанского и вина, пестрые мозаики закусок. Чуть поодаль потчует собравшихся живой музыкой довольно талантливая группа. Я отмечаю, что весь обслуживающий персонал, включая музыкантов, носит одинаковые маски. Гости тем временем лиц своих не скрывают. Вероника мгновенно ускользает, оставив меня одну в незнакомом окружении. Я принимаю из рук бармена бокал Дом Периньон и, затихорившись за упитанной пальмой, разглядываю обещанный красивый люд. Красивых действительно много. Девушек. Несколько вообще безупречных картинок, вырезанных из журнала мод. При виде этих нимф, я ощущаю, как корона на моей голове тускнеет, на лице прорезаются морщины, на боках проступают складки жира. Я отворачиваюсь, задвигаясь подальше за ствол дерева, чтобы спрятать от любопытных взглядов это внезапное уродство. Присутствующие мужчины в основном перешагнули уже сорокалетний рубеж и, оставив за этим рубежом материальные проблемы, волосы и плоские животы, вступили в стадию вальяжной вседозволенности. На их непривлекательных физиономиях читается ленивая пресыщенность, слегка сдобренная вялым любопытством по отношению к происходящему. Встречаются и совсем древние деды, которые, должно быть, поставили себе целью окочуриться на любовном ложе.
