Текст книги "Венецианские каникулы (СИ)"
Автор книги: Мария Гарзийо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
– Привет, – здоровается избавитель, фокусируя взгляд где-то в районе собственных ботинок, – Я к тебе.
– В смысле?
Я уже на половину дремлю, и будить себя лишними эмоциональными всплесками не хочется.
– В смысле жить, – спокойно выдает наглец, подталкивая к порогу чемодан, – Я же свою квартиру продал.
Здрасте, я ваша тетя! Сон сползает на бок.
– Послушай, Артур…
– Тань, давай завтра поговорим. Я устал очень.
И с этими словами нахал, потеснив меня плечом, протискивается в квартиру, таща за собой собрата– приживалу на колесиках. Я не нахожу в себе сил выставить этих иждивенцев за дверь.
– О, у тебя маки остались! Я страшно голодный. В самолете не кормили, – проявляет чудеса наглости Артур.
– Ты что, правда, квартиру продал? – вяло интересуюсь я, наблюдая, как он уплетает за обе щеки рис с рыбой.
– Угу. У меня друг в агентстве недвижимости работает. Помнишь, Гийом? За полцены моментально ушла. Жалковато, конечно, было. Папин подарок на совершеннолетие.
Он не смотрит на меня, делая вид, что занят едой. За напускным легкомыслием я впервые замечаю очертания чего-то важного и настоящего. Все время нашего знакомства я воспринимала проявления внимания со стороны Артура исключительно как хитрый способ перевесить на мои хрупкие плечи свои бытовые заботы. За симпатичной внешностью мне виделся задорный избалованный мальчуган, но никак не привлекательный мужчина. Но подобный персонаж никогда бы не решился на отчаянный поступок, он не стал бы жертвовать собственным комфортом и материальной базой ради того, чтобы верная подруга смогла снова гладить ему рубашки и делиться своим ужином. Выходит, что-то я в Артуре проглядела.
– А зачем? – спрашиваю я, чтобы подтвердить потупившую в мозг догадку.
Артур поднимает на меня свои синие бездонные глазищи.
– А что я, по-твоему, должен был делать? Ты уехала к какому-то очередному интернетному придурку. Присылаешь сообщение, что, мол, полный отстой, и скорее бы обратно вернуться. И пропадаешь. Тетенька в телефоне твердит мне, что абонент больше не существует. Твоя начальница понятия не имеет, куда ты запропастилась. Тут не надо быть ясновидящим, чтобы понять, что с тобой что-то случилось. Вот я и поехал в Венецию разыскивать сгинувшую подругу. Столько времени денег ушло, пока я докопался-таки до Venise Experiences. Я был уверен, что эти сутенеры тебя не отпустили бы добровольно. А оказалось, тебя и не держал никто. Взяла и улетела.
Ага, поработала месячишко путаной, накопила копеечку, и обратно в Париж табуретки продавать.
– Держал, – вздыхаю я, – Артур, это длинная история. И я не уверена, что когда-нибудь захочу рассказать ее тебе целиком. Меня отпустили, потому что ты заплатил. Так что папин подарок не пропал зря.
– Это радует. В смысле то, что не пропал. Тань, ты прости меня за.… Ну, в общем, ты понимаешь, – Артур покаянно опускает голову, – Учти, третий раз прощения прошу. Четвертый не буду.
Меня накрывает волна воспоминаний. Пальцы Артура, его губы, его гладкое тело. Щеки нагреваются румянцем. Непосредственность покидает комнату, хлопнув дверью.
– Я устала. Пора спать, – мямлю я, уставившись на водосточную трубу.
Врожденный гуманизм не позволяет мне уложить бездомного героя на продавленный диван метр сорок длинной. Отмытый до блеска и благоухающий моим гелем для душа Артур забирается под одеяло с отведенного ему бока. Я демонстративно разворачиваюсь к нему закованной в плюшевую пижаму времен Очаковских и покорения Крыма спиной и делаю вид, что моментально отрубилась. Мои усилия по сохранению жалких обглодышей девичьей чести оказываются лишними. Мой новоявленный сожитель, оттянув на себя большую часть одеяла, сладко посапывает, не сделав ни малейшей попытки хотя бы дружески приобнять меня за плюшевый бок. Примерное поведение питомца радует меня. Я могу спокойно откинуть край покрывала и запустить в теплую многослойность постели блудливую тень Алекса. Она льнет ко мне, ласкаясь как выпрашивающий вкуснятину кот, и шепчет в ухо «Я хочу знать о тебе все. Я хочу знать о тебе все». Всю ночь я, взобравшись на подмостки оратора, веду длинное детальное повествование о собственной жизни. Детство, озаренное любовью двух самых близких людей. Первый четырехколесный велосипед. Мамины пироги. А потом некто невидимой рукой выкручивает лампочку, которая освещала нашу маленькую семью. На этом месте я пускаю слезу. Впервые с того момента, как мама вернулась с работы с перекошенным страданием лицом, и я поняла, что так, как раньше уже никогда больше не будет. Я не плакала ни тогда, будучи не в состоянии оценить глубину потери вследствие своего юного беззаботного возраста, ни после, занятая юношескими поисками себя и своего места в мире. А вот сейчас я осознаю, что та пробоина была решающей. Залатать ее не удалось ни мне, ни маме, и наш корабль развалился на части. Алекс улыбается мне и гладит по щеке, вытирая крупную соленую слезу. Я, заручившись его поддержкой, продолжаю повествование. Рассказ о мужчинах в моей жизни не вызывает у него энтузиазма. Он хмурится и отводит взгляд. А я говорю и говорю. Из меня хлещет мощный поток накопившихся за годы одиночества обид и разочарований. Исчерпав, наконец, все забродившие и покрывшиеся пылью запасы и окончательно охрипнув, я позволяю Алексу завернуть меня в объятия. Он гладит меня по голове как ребенка и твердит, что отныне все будет хорошо. И я ему верю. Лампочка чудным образом возвращается на свое прежнее место, ее мягкий желтый свет наполняет меня надеждой. «Ты немножко храпишь, но это не страшно», говорит Алекс, целуя меня в висок. Я открываю глаза. Артур улыбается, источая неестественно свежий запах зубной пасты. Добро пожаловать в реальность. Рядом со мной развалился не спонсор-загадка, а благородный избавитель, избавивший меня от радужных перспектив.
– Неправда. Я никогда не храплю, – мычу я, стараясь не разевать не успевший вкусить Лакалюта рот.
Кстати, что касается Артура, он-то точно не храпит. Мой тонкий слух и некрепкий сон не потерпели бы чужеродных звуков. Вот оно пока единственное явное преимущество отношений с молодым мужчиной. Другие мне пока неизвестны, ибо я всегда предпочитала матерую дичь. Любой самый завалящий психолог скажет, что подобный выбор обосновывается подсознательным поиском утерянного в детстве отца. Исходя из этого, можно сделать вывод, что престарелые ловеласы, охотящиеся за Лолитами, истосковались по дочери, а силиконистые дамы преклонного возраста, оплачивающие услуги молоденьких жиголо, тяготятся мечтами о сыне. Так или иначе, замену родича в лице Алекса я безвозвратно упустила. Даже если он живет в Париже, найти безымянного человека без лица вряд ли под силу даже самой сноровистой ищейке. Разве, что, пойдя по следам Амели, расклеить по городу те рисованные портреты, за созданием которых я коротала свои венецианские будни. В общем, напрашивается неутешительный вывод, что отцазаменитель свернул с моего жизненного пути вслед за оригиналом. Остается нехрапящий молодец 25 лет отроду. Что с ним делать, ума не приложу. Попытаться перекроить складывавшиеся годами предпочтения и, зачеркнув графу «отец» вписать на это место сына? Или выкинуть из головы единичный эпизод недозволенного сближения и вернуться к отметке «друзья»? Времени на раздумья у меня достаточно. Артур, чмокнув меня в щеку, убегает на работу. Я звоню в магазин мебели, чтобы по-человечески уволиться. А то получилось, как в анекдоте: «Нормально, меня с работы уволили! – За что? – Да фиг его знает, я там полгода уже не был». Директриса не выказывает желания слушать мои оправдания и сухо скомандовав мне прийти забрать свой последний bulletin de paie[28], отключается. Следующий звонок маме. Стряхнув с плеч привычный ворох недовольства и обвинений, радостно сообщаю, что стажировка закончена, и я снова в Париже. В ответ из трубки доносится безразличное пыхтение.
– Мам, мне тут папа снился, – зачем-то придумываю я.
Пыхтение затихает.
– Он за все годы так и не звонил тебе ни разу? Не писал?
– Я вообще не понимаю, к чему вдруг эти вопросы! – в мамином голосе проклевываются истеричные нотки.
Сейчас заявит, что я ей на больную мозоль наступаю.
– Ты специально что ли на больную мозоль.… Сколько раз просила…, – кряхтит родительница.
– Мам, ответь, пожалуйста, – не отпускаю мозоль я.
– Нет! – визжит за маму ядовитая слизь, – Не звонил и не писал! Не нужны мы ему! Это ты хотела услышать? Довольна? Растравила матери душу!
– Мам, а почему ты заново замуж не вышла? Ты ведь молодая тогда была.
– Ты смерти моей хочешь? – театрально заливается на другом конце провода страдалица, – Ишь, умная выискалась! Замуж! А ты не помнишь, как я тебя одна на себе тащила? На двух работах работала, чтобы твои кружки оплачивать. Разве было у меня время хвостом крутить? Я всю себя тебе посвятила, а что в ответ? Неблагодарная! Бросила мать! Кому я теперь старая нужна! Родной дочери и той не нужна!
– Ну, ладно, ну, прости, – я чувствую, что перегнула палку, и та пошла трещинами.
Выходит, в маминых несчастьях виновата я. Точнее мы с отцом делим пополам пирог вины.
– Ты вся в него! Такая же… Неблагодарная! Слышишь? И не звони мне больше!
Я медленно нажимаю на сбой. Через час она перезвонит. Скажет, что погорячилась. Будет хлюпать носом, причитая, что кроме меня у нее никого не осталось. Я стану успокаивать ее, пообещаю приехать навестить. Она потянет за палец с намерением отхватить руку по локоть – попросит вернуться насовсем. Я сошлюсь на работу. Это нерушимый аргумент, ведь на моей родине зверствует широкомасштабный кризис. Молодое поколение разбегается кто куда, кто в Ирландии огурцы собирать, кто в Америке хот-догами торговать. Мама поплачет еще немного и успокоится. Повесит трубку и пойдет жаловаться подруге на непутевую дочь. А я займусь восстановлением разведенных рельсов своей жизни.
Время идет, чинно перебирая стрелками часов. Первые дни присутствие Артура вызывает у меня некоторую неловкость. Он тоже ведет себя немного скованно, старается быть галантным и заботливым, чего раньше за ним не наблюдалось. Я предвижу, что почивание в одной койке не может вечно ограничиваться платоническим поцелуем и непосредственно сном. Мы оба молодые, здоровые, не отягощенные ни вросшими комплексами ни заржавевшими поясами верности. Рано или поздно Артур, проявивший уже один раз ко мне явный мужской интерес, должен сделать повторную попытку. Поначалу я запасаюсь аргументами в пользу защиты своего крошечного интимного пространства. Но чем дольше бездействует Артур, тем меньше у меня в кулачке остается этих аргументов. На смену им приходят кислые рожицы с надписью «Наверно я ему не нравлюсь» на узком лобике. Один раз попутал его черт (в лице размалеванной девицы в нижнем белье), больше подобной неуместности он не повторит. Проехали, забыли. Только мне как-то не забывается. Как не пытаюсь, не могу вернуть Артура на прежнее место дружбана-жилетки. А на новую ячейку он, похоже, не претендует. Так мы и живем недели две. Когда я начинаю уже всерьез задумываться, как бы, не унижая собственного достоинства, вывести парня на чистую воду, Артур удивляет меня приглашением в ресторан. «Пиццерия?» нырнув в одежный шкаф, скорее утверждаю, чем спрашиваю я. «Maison Blanche», – спокойно отвечает он, застегивая перед зеркалом белую рубашку. «Ого! В честь чего это?» высовываю нос из-за дверцы я. «Просто так. Захотелось». Однако. Неужели из почитателя фастфуда и американского кинематографа может чудесным образом вылупится мужчина мечта. Отодвинув намеченные джинсы и рубашку на задний план, снимаю с вешалки платье Гуччи. Артур взирает на меня с плохо завуалированным напускным безразличием восхищением. Надо отдать ему должное, он тоже выглядит весьма солидно в черном костюме хорошего покроя и белой рубашке с широким воротником. Можно даже сказать мужественно. Меня опять толкают в бок неуместные воспоминания. В ресторан мы по настоянию Артура отправляемся на такси. Метр д’отель провожает нас за столик у окна, если можно так назвать стеклянную стену, открывающую потрясающий вид на ночной Париж. Мой неожиданно заматеревший друг с видом знатока просит принести на аперитив бутылку розового шампанского.
– Ты выиграл в лото! – догадываюсь, наконец, я, поднимая тонкий искрящийся бокал.
Артур белозубо улыбается, качая головой.
– Тебя на работе повысили? – не сдаюсь я.
Он снова мотает головой.
– Ты встретил девушку мечты и решил жениться? – покопавшись, выдаю я.
На сей раз подобная перспектива почему-то не оставляет меня равнодушной. Внутри вздымается протест.
– Давай лучше выпьем за твое возвращение, – предлагает Артур вместо того, чтобы подтвердить или опровергнуть мою догадку.
Мы выпиваем. Один бокал. Второй. Третий. Четвертый утрамбовывает в желудке гомеопатическую дозу mis-en-bouche. Артур заявляет, что для достойного сопровождения предстоящего омара требуется вторая бутылка. У меня в голове две зажигательные белки пляшут некое подобие русского народного танца. Ресторан со всеми официантами и посетителями исчезает. Оставшись одни, мы парим в воздухе напротив переливающейся огнями Эйфелевой башни. Вскоре на этой сюрреалистической картине появляется еще одно действующее лицо – обещанный омар. Он махает нам красными клешнями, добродушно покачивая усатой головой.
– Таня, я хочу тебе предложить…, – выныривает из облака красивый как никогда Артур, – Мы давно знакомы, но ты никогда не воспринимала меня всерьез.
Какие-то слишком монотонные нотки в этой жизнерадостной композиции. Омар недовольно щурится.
– Артур, говори прямо. Я все пойму. Мы же друзья, – доверительно произношу я, прикусив губу, чтобы не прыснуть от смеха. Серьезность делает Артура похожим на прилежного школьника.
– Вот это-то меня и не устраивает. В общем вот!
Перед тарелкой, на которой вальяжно развалился пурпурный свидетель сего разговора, возникает маленькая бархатистая коробочка. Омар таращит свои и без того неестественно выпученные глазищи. Белки в голове замирают.
– Я не знаю, что надо говорить в таких случаях, – мямлит между тем Артур, смущенный моим молчанием, – Открой, пожалуйста.
Я раздвигаю пасть коробки одеревеневшими пальцами. На мягкой подушечке переливается маленький, но чистый брильянт.
– У меня, конечно, сейчас нет квартиры. Но я обязательно заработаю. И папа в начале поможет. Что скажешь? Ты согласна? – явно нервничает даритель.
– Ты мне даришь кольцо? – строю из себя блондинку я.
Из всего, что Артур тут набормотал, мне так и не удалось выкроить самой главной сокровенной фразы. Точнее двух. Пусть циники и относят эти архаизмы к разделу избитых клише, каждой женщине хочется хоть раз в жизни услышать именно их.
– Я предлагаю тебе выйти за меня замуж, – выжимает из себя Артур, сравнявшись по цвету лица с омаром.
Официант подливает нам шампанского. Мы синхронно опустошаем бокалы. Белки переходят на чечетку, не давая мне сконцентрироваться. «Как обидно» философски замечает последний трезвый нейрон, «Такой проникновенный момент, а у тебя белки пляшут и омары хохочут». Я пытаюсь усмирить разбушевавшийся зверинец, но мне это плохо удается.
– Ты можешь отказаться, если… если я тебе совсем не нравлюсь, – жалостливым голоском замечает остывший омар.
Некто невидимый (если мы по-прежнему находимся на полотне Дали, то, скорее всего это слон на длинных тонких ногах) окатывает меня с головы до ног нежностью. Отряхнувшись, я улыбаюсь Артуру мягкой и теплой как связанные любимой бабушкой носки улыбкой.
– Таня, скажи «да», хватит меня мучить! – по обыкновению не выдерживает он.
– Да, – послушно отвечаю я.
Минутный порыв перевешивает на весах целую груду «против». Противники, однако, не сдаются, пообещав вернуться в полном составе на следующее утро. Но сейчас мне нет до них дела. Артур тянется через стол поцеловать меня. Белки плачут от умиления. Длинновязый слон посыпает наши макушки лепестками роз. Эйфелева башня весело подмигивает.
– Я тебя люблю, – шепчет мне в ухо Артур.
Мои, налепленные Богом на мокрое место, глаза застилает пелена слез. Стоило лезть в огонь и в медные трубы, бороздить каналы Венеции и кушетки борделей в поисках сокровища, которое все это время лежало у меня перед носом. Да, вся присутствующая живность уверяет меня, что Артур – сокровище. И данный мною ответ правильный.
– Мосье, вам не понравился омар? – тревожится официант откуда-то извне.
– Нам очень понравился омар, – отвечает Артур, не отрывая от меня взгляда, – Это самый лучший омар на свете.
В конце концов, мы все-таки съедаем этот морской фрукт, запивая веселящим напитком. Артур рассказывает, чего ему давалось спать со мной рядом без «рукоприкладства».
– Я так боялся. Ты тогда в Венеции так на меня разозлилась!
– Ну, я не по сути, а по факту разозлилась. Получилось, что ты меня не уважаешь, – пытаюсь объяснить я слегка заплетающимся голосом.
– О-о! А ты меня уважаешь? – на манер известного анекдота гнусавит Артур, – А суть, кстати, как? Ничего?
– Ой, я и не помню уже, – жеманничаю я.
– Придется оживить в памяти.
Десерт за нас съедают белки, слоны и прочие забредшие на огонек парижские парнокопытные. Артур, не поморщившись, оплачивает астрономический счет.Читай больше книг на Книгочей.нет Мы заходим в лифт, и, стоит двери закрыться, впиваемся друг в друга мощным поцелуем. Вот такой юношеской безбашенности мне, пожалуй, не хватало со всеми предыдущими прототипами отца. Тридцатишестилетний Фредерик приравнивал взаимные проявления нежности в публичных местах к эксгибиционизму. Секс не должен был пересекать придел спальни. В самом крайнем случае кухни. Увлекшись обоюдным изучением ротовой полости, мы не замечаем, как лифт, добравшись до пункта назначения, разжимает челюсти. Из нирваны нас вытаскивает за уши чей-то настойчивый «Bonsoir[29]». С трудом оторвав губы от Артура, я упираюсь взглядом в перекошенную кислой ухмылкой физиономию Фредерика. Какие люди! И без охраны! Если таковой не считать переминающуюся рядом с ноги на ногу Дельфин. Правила приличия предусматривают всеобщий обмен поцелуйчики. Дельфин первая лезет целоваться с Артуром. Я нехотя подставляю щеку Фредерику.
– Ты очень изменилась, – делает наблюдение последний, втягивая ноздрями исходящий от меня запах другого мужчины.
– А ты нисколечко, – бросаю в ответ я, сжав зубы, чтобы не добавить «такой же козел, как раньше».
– У тебя помада размазалась, – уведомляет меня с откровенностью истинной подруги Дельфин.
– А ты поправилась вроде. Килограммов пять прибавила точно! – не остаюсь в долгу я.
– Однозначно, – подтверждает Артур, который видел до этого Дельфин всего раз на какой-то совместной тусовке.
– Приятного вам вечера, – в унисон скалимся в лицемерных улыбках мы.
– И вам, – мрачно бросает в след Фредерик.
Артур берет меня за руку, и мы шагаем на встречу стремительно увеличивающейся в размерах Эйфелевой башне.
– Ты не жалеешь? – спрашивает он, сжимая крепче мою ладонь.
– О чем?
– Что ты со мной, а не с ним.
Артур был в свое время свидетелем моих страданий по Фредерику. Он знал, чего мне стоило вырвать из себя с мясом этого подлеца.
– Нет. Ничуть, – честно заявляет Поль Симону[30].
«Мне жаль, что я не с Алексом» пищит внутри какой-то поганый неугомонный организм. Но его тут же забивают более сильные и разумные коллеги. Быть счастливой – это тоже умение. Его не освоишь, если будешь в каждой ароматной корзине даров жизни искать гнилушку. Забыли Алекса. Не было его. Он приснился мне в эротическом сне. И, проснувшись на утро, его нечеткий силуэт можно благополучно стереть из памяти. У меня есть Артур. Самый мой родной и близкий человек.
Нас проглатывает ночь. Пронесшись по длинному коридору блистающего огнями Парижа, оказываемся в уютном уединении спальни. Во мне к этому моменту скапливается столько всяких излишеств от слезного умиления до пьяного счастья, что места для жгучего желания уже и не остается. А тот маленький огонек, что удается-таки разжечь пальцам и губам Артура, тушит мощной розовой волной выпитый литр шампанского. Тем не менее, я, будучи не в состоянии взобраться за вершину удовольствия сама, умело довожу до нее моего новоявленного жениха. Венецианский опыт научил меня действовать смелее, перенимать инициативу, не ожидая, раскинув в разные стороны конечности, когда партнер совершит какое-нибудь чудо. «Ты необыкновенная» шепчет Артур мне в ухо, «Ты меня с ума сводишь». Я мягко по-матерински целую его в лоб, повторяя в уме «Я счастлива. Я счастлива. Я счастлива».
На следующее утро нас в постели просыпается трое. Мы с Артуром и пухлое, набитое доверху головной болью, похмелье. Артур лезет ко мне целоваться, отпихнув в сторону третьего лишнего. Предложив руку и сердце и получив согласие, молодой человек уже не считает нужным освежать после сна ротовую полость. Похмелье больно ударяет меня по лбу кулачком раздражения. При дневном освещении вчерашнее счастье кажется каким-то блеклым и ненастоящим. Мы завтракаем в ближайшем кафе, потому как в холодильнике ничего съестного не обнаруживается. Артур говорит, что пора нам свести вместе наши семьи, что его маме я точно понравлюсь, и что венчаться он непременно хочет в церкви. Я глотаю черный американский кофе в надежде, что кофеин вытеснит из головы свербящего пришельца. Голос Артура доносится до меня откуда-то издалека. Как будто это разговор пары за соседним столиком, который мне неинтересен, но который в виду громкости голосов я вынуждена впитывать наравне с выхлопными газами проезжающих мимо автомобилей. Со дна чашки на меня взирает коричневый вопросительный знак. «Любишь ли ты Артура?» спрашивает меня некто умный, чье присутствие мне не помешало бы во время вчерашнего ужина. Простой с виду вопрос ставит меня в тупик. Легче всего ответить – да. Да, я люблю Артура. Как люблю Париж, макароны из Ладюрэ или семидесятипроцентные скидки. И кто вообще сказал, что чтобы выйти замуж требуется непременно сгорать от любви? Гораздо прочнее оказываются те браки, где мужчина любит, а женщина позволяет себя любить.
– Только с церковью одна проблема, – глаголит между тем жених, не обращая внимания на апатичность глушащей кофе невесты, – Тебя вести некому. Ты же с отцом не общаешься. Может, мой тебя поведет?
– А? Что? Куда поведет? – немного встряхиваюсь я.
– К алтарю. Куда же еще! Тань, ты меня не слушаешь совсем, – огорчается Артур.
А глаза у него красивые. Даже у невыспавшегося и перебравшего с алкоголем. И почему у меня в душе не порхают разноцветные бабочки? Слишком просто победа досталась? Плод сам в руку упал, не потребовалось, обдирая колени, на дерево лезть? И что же получается? Что такой вот волонтер мне и неинтересен? Подавай мне всяких несерьезных ублюдков и таинственных старичков в масках?
– Прости. У меня просто голова болит. Вчера с шампанским не рассчитали. А что касается отца, я и правда с ним совсем не общаюсь. Даже не знаю, жив ли.
Произнеся последнюю фразу, я почему-то каменею от испуга. Я никогда не думала, что отец мог за эти долгие годы заболеть, мог сильно состариться, мог попасть в аварию. Для меня он всегда парил в счастливом благосостоянии своей новой семьи.
– И тебе совсем, совсем нелюбопытно? – терзает меня Артур.
– Нет, – кривлю душой я, – Он за эти годы тоже ни разу не проявил любопытства, хотя знал и наш домашний номер и адрес.
– Знаешь, я в последнее время понял одну важную вещь. Надо уметь делать первый шаг. Отбросить страхи, сомнения и в омут головой. Потому что иначе можно за лишними колебаниями пропустить в жизни что-то важное. Я ведь в тебя влюбился с первого взгляда. Еще там на курсах. А сказать не решался. Ты тогда еще с этим уродом Фредериком встречалась. Потом вы расстались, и я ждал, когда ты придешь в себя. Позже надеялся, что представится удобный случай. Если бы не этот твой венецианский выкрутас, я бы наверно до сих пор еще ждал чего-то.
– Да, я даже адреса его не знаю, – неуверенно бормочу я.
– А pages blanches на что? У него твоя фамилия? – хватается за свой айфон советчик.
– Да. В смысле у меня его.
– Ну, да. Так, смотрим. Ну, вот в Париже с такой экзотической фамилией только один гражданин и имеется. Мишель?
– Михаил, – автоматически поправляю я, чувствуя, как по всему телу разбегается стадо мурашек.
– Отправляю тебе эмэмэсом адрес и телефон.
Мой мобильный пищит, приветствуя полученную информацию. Как просто! Взять и позвонить. «Привет, пап, это я, твоя дочь. Та, что ты бросил в пятилетнем возрасте. Как не помнишь? Да, ладно!».
– Нет, Артур, я не буду звонить, – забираюсь в защитный панцирь я, – Он меня вообще наверно не помнит уже. Двадцать три года прошло.
– Тебе решать, – пожимает плечами расторопный напарник, – Если что, я думаю, мой папа будет не против тебя сопроводить. Кстати, на следующие выходные мы приглашены в гости к моим. Мама настаивает, чтобы мы остались с ночевкой. У них дом большой, места много.
Я пропускаю последний абзац мимо ушей. Телефонный номер жжет мне ладони сквозь тонкий корпус айфона.
Вечером мы, устроившись поудобнее в объятиях друг друга как парочка любвеобильных лемуров, коротаем время за просмотром обоюдо-увлекательного фильма «Список контактов» с Хью Джекманом и Иваном Макгрегором. Одиночество, потоптавшись на месте и выкурив в форточку пару-тройку папиросок, собирает свой немудреный рюкзачок, и покидает мой угол. Мне удивительно хорошо и спокойно. Можно ли это уютное как пуховое одеяло спокойствие назвать счастьем? Не знаю. Во всяком случае, некоторое сходство просматривается. Мысли об Алексе, запертые в сундучке на ключ, не тревожат нашу идиллию.
На следующие утро, проводив Артура на работу (кстати, надо бы мне завязывать с бездельем и приниматься за поиски нового интеллектуального труда), я решаюсь все-таки набрать заветную комбинацию цифр. Чем, в конце концов, я рискую? Правда-то на моей стороне. Это он оставил меня и ушел, не обернувшись. Это он годами не вспоминал, что где-то в мире бьется сердечко, которому он дал жизнь. Рискую нарваться на безразличие и грубость? Тем лучше. Я ухвачусь за них как за лопату и закопаю, наконец, поглубже эту беспокойную тоску. В трубке тянутся бесконечно длинные гудки. Маленькое трепетное создание внутри меня, потирает вспотевшие лапки: «Его нет дома. Вот и чудесно».
– Алло!
Трепетное падает замертво, убитое наповал хриплым мужским голосом.
– Добрый день, – неуверенно мямлю я, провожая взглядом погибшего, – Это Михаил?
– Да. С кем имею честь? – его голос трогает удивление.
Я зажмуриваюсь, вибрируя изнутри и снаружи, как сотрясаемая вулканическими спазмами земная кора.
– Это Таня.
В трубке воцаряется молчание. Что творится там, на другом конце провода? Он мучительно пытается понять, что за Таня ему звонит? Возможно, он знает не одну Таню. Мало ли в Париже иммигрантов. Я пытаюсь унять нервный тик, мысленно готовя почву для разъяснений.
– Здравствуй, дочка, – мягко произносит он год спустя.
Вибрация усиливается, земная поверхность раздается, пропуская наружу слезный фонтан. Я не ожидала этого. Не была готова. Я могла предвидеть все, что угодно, только не это теплое «Здравствуй, дочка».
– Я очень рад, что ты позвонила, – продолжает тем временем отец.
Я слышу, что и его голос атакуют слезы. Раскаивается наверно. Сожалеет о своем дезертирстве. В мозг спасительной ласточкой залетают жесткие мамины слова «Не звонил и не писал! Не нужны мы ему!» Я собираю их и пытаюсь соорудить из них защитную плотину.
– Я… я замуж выхожу, – более ли менее справившись с задачей по приостановлению слезного наплыва, выдаю я.
– Я рад, – повторяет на другом конце провода папин голос, – Таня, я бы очень хотел тебя увидеть. Давай встретимся, а? Я приеду, куда ты скажешь.
– Ехать не далеко. Я в Париже живу.
– В Париже? Не может быть! Давно? Почему же ты раньше не позвонила?
– А ты?
Почему ты ни разу за двадцать три года не нашел возможности набрать знакомый номер. Почему? Не надо только травить мне слезные истории про то, что у тебя отсохли руки и отвалилась память. Не поверю.
– Таня, я не знал…
Незнание не освобождает от ответственности. Потому как из-за большинства «не знал» вылезает безразличная рожа «не хотел знать».
– Ты сегодня свободна? Может быть, прямо сегодня и встретимся?
Какой смысл спешить сорваться со старта, когда все соперники уже давно закончили соревнование и получили медали?
– Я свободна.
– Может быть, тогда в районе Мадлен? Через час?
– Хорошо. Давай в «Берти». Это недалеко от Интерконтиненталя. Тихая улица параллельная ул. Скриб.
– Я найду, – я уже собираюсь повесить трубку, когда он тихо добавляет, – Спасибо тебе.
– До встречи.
За что спасибо? Не за что мне благодарить! Если я согласилась с ним встретиться, совсем не факт, что я сразу брошусь в объятия потерянного в детстве папашки. Тоже мне хитрец. Жил себе своей жизнью и в ус не дул. А тут на тебе, на старости лет дочь объявилась. Уже готовая, взрослая. Не надо кружки оплачивать, отбивать у плохой компании, шпынять за курение, переживать, когда долго не возвращается из клуба. Конечно, он обрадовался. Может, еще захочет мне на спину запрыгнуть и ножки свесить. Типа папа старенький уже, нужны деньги, забота, внимание. Фу, какие отвратительные мысли бродят в моей голове. Отцу лет 65 должно сейчас быть, не дряхлый еще старик вроде бы. В общем, поглядим. Пока выводы делать рано.
Я поспешно крашусь и одеваюсь в добротное, но не броское. Мама бы подобную инициативу не одобрила. Даже не представляю, как, не вызвав у родительницы инфаркта, я смогу правдиво доложить о встрече с покалечившим нам жизнь фантомом. Трепетное существо, чудом откачанное врачами, исходит мелкой дрожью. Как я его узнаю? Я ведь совсем, совсем его не помню. Даже молодого. А тут столько лет прошло. Глупая идея. Не надо было ворошить дремлющее прошлое. Итак, бульвар Капуцинов. Еще немного, еще чуть-чуть. Белые стулья, серые навесы. А вот и разворошенное прошлое! Я узнаю его моментально. Он поднимается мне на встречу с робкой улыбкой на высохших губах. Время его не пощадило и, вменив, должно быть, ему в вину подлый побег из семейного очага, отомстило морщинами и обнажившимся темечком. Вся его фигурка в широком не по размеру сером пиджаке, внушает острое чувство жалости. Его туловище как-то все перекосилось на левый бок, будто отец подобно капитану Флинту долгие годы носил на себе попугая, и тот отсидел ему плечо. Обиду снова вытесняют вероломные слезы. Он обнимает меня, прижимает к себе и целует в щеку настоящим русским поцелуем.
– Я тебя себе такой и представлял, – говорит отец, усаживаясь напротив меня.
