Текст книги "Венецианские каникулы (СИ)"
Автор книги: Мария Гарзийо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
Венецианские каникулы
Maria Maria
Часть первая
– Et voila![1] – заканчивает свое получасовое повествование мой собеседник и впервые с начала разговора переводит взгляд на меня – А ты?
– А я.. ммм.. училась… поступила, закончила, поработала, переехала, поучилась, работаю.., – машинально перечисляю я, консультируясь с виртуальным СиВи.
Бокал вина, ласково поглаживая мою ладонь круглым золотистым бочком, напоминает об истинной цели сей встречи. Я на свидании, а не на собеседовании! И сидящий напротив ухоженный брюнет в элегантных очках и узком галстуке не потенциальный начальник, а возможный претендент на руку и сердце. Мда, мое сердце ему бы не помешало, своего, похоже, Бог бедняге не дал. Смотрит он на меня как-то без интереса, очевидно, посчитав мой послужной список недостойным. Зато молодой человек за соседним столиком глаз с меня не сводит. И надо заметить, что он даже симпатичнее этого выуженного из интернетных просторов робота. Я мягко улыбаюсь через голову утомившего меня самодура, пока последний делится со мной какими-то дополнительными деталями своей рабочей деятельности.
– Ну, что поедем ко мне? – неожиданно прерывает он складный ход своего рассказа.
– Да, мне и у себя неплохо, – откровенно отвечаю я, допивая вино, – А тебе что одному скучно отчет о продажах составлять?
Углядев за моим язвительным высказыванием утонченный эвфемизм брюнет поглаживает свою аккуратную бороду и расплывается в улыбке.
– А ты не хочешь мне помочь составить отчет о продажах?
При этом его рука опускается на мое колено и сжимает его.
– Поищи другого специалиста, – скидываю руку я.
Какие же они все одинаковые эти французы с сайта meetic! Как будто конвейером их производят. Заливают одинаковые формы, ставят печать интеллектуальности на лице, через одного клеят бороды и поголовно затягивают поверх белых рубашек модные в сезоне узкие галстуки. Микросхема этим марионеткам тоже достается стандартная, на ней незамысловатыми линиями начертаны два слова «работа» и «секс».
Моя сегодняшняя добыча выкладывает на тарелочку со счетом монетки за свой кофе, открыто проигнорировав мой бокал вина. Если бы я дала согласие на совместное составление отчета, будущий любовник галантно оплатил бы мой заказ. А на нет и плати за себя сама! Равенство полов, будь оно неладно. Ну, и черт с тобой, очередной Кристоф. Или Стефан. Или Жиль. Или Жмот.
Упомянутый персонаж ничуть не задетый моим отказом поднимается из-за стола, махает мне на прощание своим айфоном и, бросив краткое «ну, звони, если что» исчезает из виду. Если что? Пожалуй, подразумевается – если удастся избавиться от комплексов, которые мешают мне, с виду прогрессивной девушке, заниматься сексом на первом свидании с первым попавшимся зацикленном на работе занудой. Я выхожу в дождливый парижский август.
– Excusez moi![2] – раздается у меня за спиной.
Не люблю я этот отклик. Как правило, за ним кроется банальный попрошайка или примитивный аферист. Ну, или на худой конец несимпатичный приставала. Нехотя поворачиваюсь, нацепив постную маску «Desolée[3] денег нема». Передо мной переминается с ноги на ногу симпатяга из кафе. Тот, что сверлил меня глазами на протяжении всей деловой беседы. Хм, может, вечер перестанет-таки быть томным. Моя правая бровь и левый уголок рта медленно ползут вверх.
– Я не знаю, как вам сказать…
Лучше словами. Например, теми, коими Ален Делон потчевал уши Далиды в песне «Paroles». Она, помнится, не верила. А моя завышенная самооценка слопала бы и не подавилась.
– Ваш спутник… молодой мужчина…
– Это просто знакомый, – успокаиваю я взволнованного красавчика, прибавляя к словам располагающую улыбку.
– Ах, правда! – явно радуется он, – Тогда, может быть, вы дадите мне его номер. Он мне, честно говоря, очень понравился.
Улыбка извивается змеей, в которую вцепился зубами мангуст, и исчезает, махнув хвостом. М-да, третий год живу в Париже и так никак и не научусь разбираться qui est qui[4]. Сверлил он меня взглядом… хе, и думал при этом наверно: «Эх, такой мужчина и не мне достался! Ну, чем она лучше!» Я ничем не лучше. Думаю, что за разговорами о работе Кристоф не заметит разницы.
– Да, конечно, – охотно соглашаюсь я, протолкнув таки в горло нежелающий заглатываться шок.
Мангуст тщательно записывает цифры, перепроверяет, улыбается мне двумя рядами безупречно отбеленных зубов и желает приятного вечера. Ага, и вам с Кристофом того же. Он распахивает свой зонтик Виттон и, повиливая попкой и грациозно перепрыгивая через лужи, удаляется со сцены. Я остаюсь одна под дождем. Без мужчины и без зонта. А кто говорил, что будет просто? Мама мне в свое время всю печень проела до дыр, живописуя все предстоящие мне, студентке по обмену, злоключения в чужой стране. «Ты никому там не нужна!» буйствовала она, усадив меня на кухне и сунув мне под нос дымящуюся тарелку борща, «Тебя никто там не ждет!» За маму говорила обида. Эта щедро вскормленная, взращиваемая годами склизкая горечь натянула на свое склизкое фиолетовое тело мамину маску и вещала ее голосом. Много лет назад Франция забрала у мамы мужа. Папа встретил француженку украинского происхождения, которая приехала к ним на предприятие внедрять какие-то новые технологии. В результате внедрился папа. Да на столько, что оставил жену с маленьким ребенком и потянулся за новой технологией в новую заморскую жизнь. Мама ему этого дезертирства простить не смогла. Порвала на клочки семейные фото, наложила табу на его имя и возненавидела Францию. Франция отомстила ей спустя многие годы, опустив свою длинную вездесущую лапу на плечи единственному оставшемуся маминому оплоту. Я понимала ее чувства, я впитывала всеми клеточками ее боль, но остаться и позволить лиловой желчи медленно сжирать и мою жизнь не могла. Мне хотелось стряхнуть с плеч гнет вечного надзора, вдохнуть всеми легкими воздух свободы и стать, наконец, по-настоящему взрослой. Это мне, пожалуй, удалось. Но ступая по мокрому тротуару, я не могу не вспомнить мамины горькие слова. Я ведь и правда никому не нужна и дома, куда я спешу, меня никто не ждет. Дом это громкое слово. Я снимаю угол на улице Пасси. Именно угол, потому как в двухкомнатной квартирке нет ни одного традиционно квадратного помещения. Куда не ткнешь, непременно упираешься в очередной угол. Хозяйка расхваливала мне местонахождение этой угловатой жилплощади, упирая на то, что до Эйфелевой башни рукой подать. Кроме жвачкоподобного героя фильма «Фантастическая четверка» мне неизвестен ни один индивидуум, способный так далеко «подавать» руки. Дополняет впечатление ржавая водосточная труба, которую я созерцаю каждый раз, когда мне приходит в голову распахнуть окно. Апартаментами де люкс это жилище назвать трудно, зато шестая линия метро совсем близко и квартплата терпимая. А главное, что это Париж. Его величество блистательный и чарующий. Впрочем, городам-легендам присущи те же хамелеоновые свойства, что и мифическим принцам на белых конях. Во время первых робких свиданий этот мужчина-мечта кажется нам идеальным, словно журнальная картинка. А стоит гладкому изображению шагнуть в логово семейного быта, как его безупречность мгновенно претерпевает заметные изменения. Выясняется, что принц имеет привычку оставлять грязные носки на столе в кухне и безудержно храпит по ночам. А его белый конь оглушительно портит воздух и оставляет по всей квартире огромные кучи навоза. Париж за пределами Елисейских полей оказался таким же нечистоплотным, пыльным и порой агрессивным. Но я сжилась с ним, смирилась и слюбилась. Простила ему серые толпы утреннего метро, навязчивых попрошаек, мелкий несвоевременный дождик и водосточную трубу в окне. И с трепетной гордостью окрестила себя парижанкой. Этот официально неподтвержденный статус позволяет мне бросать презрительные взгляды на кучки стандартно экипированных шортами и рюкзаками туристов и испытывать теплую радость каждый раз, когда требуется указать где-либо свой адрес.
В сумочке трещит телефон, отрывая меня от размышлений о том, каким образом добраться до дома с наименьшим ущербом для одежды и прически.
– Salut. Ca va[5]? Ты где? О, я как раз мимо еду. Хочешь, подхвачу тебя, посидим где-нибудь поболтаем?
Небеса посылают решение моей дилеммы в лице Дельфин, моей можно сказать подруги. Если задуматься, что можно добавить, что скорее все-таки не подруги. И вовсе не моей. Дельфин была приятельницей Фредерика, моего экс-бойфренда. С последним я рассталась полгода назад, первая осталась мне на помять об этих ярких, но мучительных отношениях. Хвататься за эти обломки моста в прошлое я не стремилась, но вот сами обломки явно не хотят выпускать меня из своих цепких бетонных объятий. Я соглашаюсь на посидеть-поболтать исключительно во имя сохранения уютной сухости своего гардероба.
Серое Пежо Дельфин тормозит у кафе спустя десять минут. Стоит мне оказаться в салоне, как водительница аппетитно причмокивая поочередно касается своими напудренными щеками моих мокрых.
– Сейчас я дослушаю этот отрывок, – останавливает она жестом мой подкатившийся к губам вопрос «Как дела?»
Радио «Rire et Chançons» потчует слушателей аудио-куском очередного шедевра французской кулинарии юмора. Чужой юмор понять непросто, особенно если он сконцентрирован в тонкой перемычке между туалетом и спальней. Я до сих пор удивляюсь, что в любое время дня и суток из радиоприемника на какое-нибудь невинное создание нежного возраста может невзначай обрушиться грязный ворох взрослого вульгарного лексикона. «Папа, о чем это дядя? Что такое «трахаться»?» спросит любознательный карапуз. Отец в ответ покраснеет и переключит станцию. Или, может, так поступил бы воспитанный советским пуританским строем гражданин? А свободолюбивый певец Марсельезы объяснил бы мальчугану, что это за слово и как оно делается. Впрочем, зря я поливаю грязью французский юмор. На сей раз, станция передает что-то вполне приличное. Вопрос только – что. Я напрягаю уши, но смысл виляет хвостом и прячется от меня за взрывами смеха Дельфин и за неразборчивым акцентом комика.
– Ха, ха, как смешно, – стонет ценительница современного юмора.
Я кисло ухмыляюсь, чувствуя себя в высшей степени глупо.
– Тебе наверно непонятно. Но это очень смешно, – пыхтит она в коротком перерыве между двумя взрывами хохота.
Как пошел день погано, так и не думает со скользкой дорожки сворачивать. Я демонстративно отворачиваюсь к окну.
Дельфин тормозит у входа в какое-то незнакомое мне кафе и, продолжая похрюкивать от смеха, выкатывается из машины. Мы устраиваемся за неудобно низким столиком, официант выкладывает перед нами меню исписанные какой-то японской тарабарщиной. Дельфин, уняв, наконец разыгравшегося не на шутку хохотунчика, погружается в изучения экзотических названий.
– Что бы выбрать, моши или ятсухаши, – задается философским вопросом знаток японских дессертов.
Второй раз за короткие пятнадцать минут нашего общения Дельфин мастерски удается спустить мои метр восемьдесят ниже своих метра шестидесяти. Однако я белым флагом открыто размахивать не собираюсь, а тихонько скручиваю его и прячу в карман, заказав без лишних размышлений многообещающий кузукири. Этот выбор объяснить просто; название созвучно единственному известному мне японскому слову «харакири». Дельфин еще некоторое время колеблется между всякими каками-макаками и шашами-машашами, потом выбирает все-таки что-то по звучанию малоаппетитное и поворачивается ко мне с широкой накладной улыбкой.
– Чай закажем «мача», это самый лучший зеленый чай. Самый аутентичный.
Еще бы ему не быть аутентичным с таким названьицем. Буду хвастаться русскоговорящим знакомым, что ела кузукири и запивала мачой. Вот обзавидуются простые обыватели.
– Ну как ты? – интересуется-таки полученная по наследству подруга, – работаешь все там же?
На работу меня в свое время устроил Фредерик. Благодаря его в меру волосатой руке мне досталась супер должность менеджера маленького мебельного магазина, торговавшего английскими столами, стульями и диванами. В мои обязанности входил письменный контакт с производителем, устный с клиентами и немного хилой бухгалтерии в придачу. Эта была не та работа, которая пробуждает в человеке дремавшие годами таланты, будоражит воображение, отбивает сон и осыпает золотом. Она напоминала скорее горшок с полузасохшим цветком, который, впечатавшись намертво в интерьер, торчит в углу, раскинув свои кривые ветки. Ты видишь, что лиственный уже не жилец, но выбросить жалко, да и некогда.
Я без энтузиазма отвечаю, что да, там же, и опасливо отпиваю глоток зеленой мешанины. Какое точное название! Мача, мача и есть. Коровья. Наполненная пережеванной травой.
– А я тут недавно Фреда встретила, – осторожно начинает Дельфин, отковырнув ложечкой белое месиво своего десерта.
Мне сразу становится ясно, зачем мы здесь сегодня собрались. Могла бы раньше догадаться, оловянная башка. Придется теперь слушать.
– У него новая девушка. Лили, француженка. Знаешь, они оба выглядят очень счастливыми.
– Страшно рада, – бубню я.
Утихшие за последние месяцы фантомные боли снова дают о себе знать. Той весной, когда мы сказали друг другу последние «больше никогда» я чувствовала примерно то же, что наверно испытывали герои мультиков, когда их переезжал каток. Они впечатывались плоским блинчиком в асфальт, но уже через мгновение, уцепившись пальцами за шкирку, вытягивали себя в привычный трехмерный формат. Вот и я вытянула. Внешне. А внутри остались раздробленные кости и сплющенное сердце. На него Дельфин сейчас и наступает. Нацелено. Я и раньше подозревала, что маленькая француженка меня недолюбливает. Но чтобы на только ненавидеть… Я вроде у нее мужа не уводила, собаку ее не травила, в куклу Вуду с ее физиономией иголки не втыкала и даже ни разу не ухватывала у нее перед носом во время распродажи последнее платье Валентино с семидесятипроцентной скидкой. Раньше бы я объяснила такую яростную неприязнь разделяющими нас двадцати сантиметрами роста в мою пользу и десяти килограммами в ее. А так же цветом волос и тем фактом, что красота жительниц романтического города превратилась в книжный миф в то время как славянский лик заполнил обложки журналов и мировые подиумы. Но нет, как выяснилось за время моего проживания в Париже, француженки не любят нас, русских, не потому что мы своей ослепительностью лишаем зрения их мужчин. Мы просто раздражаем их наравне с замотанными в платки арабками, шумными негритянками, вездесущими японками и разбитными американками одним лишь тем, что «понаехали». При этом стоит заметить, что на уроженок Эльзаса или марселя смотрят не с меньшим презрением. В общем, коренные парижанки не любят никого. Примем как аксиому и не будем искать подводные течения.
Дельфин продолжает живописать великое счастье Фредерика и его грандиозные планы на будущее, восхваляя попутно красоту и душевные качества его новой подруги. Если бы тогда полгода назад жирную точку в нашей истории поставила бы я, если бы вытолкала его рыдающего из квартиры и выкинула бы из окна чемодан с его вещами, если бы хохотала ему несчастному в лицо, признаваясь, что не любила, не уважала, оргазмы имитировала и не была верна… тогда поведение этого вражеского засланца было бы легко истолковать как месть обиженного мужчины. Но ручку взял он, и он поставил эту ненавистную точку. А я терла ее резинкой и поливала слезами.
Надо доедать по-быстрому свое кузукири и заканчивать эту изощренную пытку.
– Пусть будет счастлив, – безынициативно мычу я.
Пусть лопнет от счастья.
– А у тебя комочки на ресницах! – Дельфин, не удовлетворившись муками поверженного на землю врага, прижимает к моему лбу дуло пистолета для контрольного выстрела, – Тушь плохая наверно. Купи Диор, она комочков не оставляет.
– Знаешь, Дельфин, мне пора. Меня мой любимый дома ждет. Ты меня подвезешь?
– У тебя кто-то появился? Почему же ты не рассказывала? – явно огорчается «подруга».
– В другой раз.
Когда мы выходим на улицу, выясняется, что Дельфин срочно куда-то надо, и отвести меня она никак не может. «Tant pis[6]», бросаю я безразлично и не выражаю энтузиазма по поводу ее «à bientôt[7]». Заниматься подобным мазохизмом я больше не собираюсь. Как пелось в песне, дельфин и русалка, они как не поверни, не пара, не пара, не пара. М-да, а русалке придется домой добираться вплавь, ибо подлый дождь не присмирел, а наоборот удвоил свои мокрые силы.
Я прижимаюсь щекой к холодному стеклу. Мимо летят темные туннели и островки станций. От развалившегося рядом негра исходит крепкий запах застаревшего пота. Мои глаза надуваются влагой и выжимают каждый по крупной соленой слезе. Все-таки мама была права. Я совсем одна, никому ненужная. С комочками на ресницах.
Оказавшись в тепле своих крошечных апартаментов, а стаскиваю с себя мокрую одежду. С отвращением развешиваю ее в ванной, как будто белый хлопок и темный джинс виноваты в моих сегодняшних злоключениях. Стоит мне выложить на тарелку немудреный ужин – разогретый кускус из пакета – как телефон заводится вибрацией, требуя моего внимания.
– Тань, привет. Как ты? У меня утюг сгорел, – выдает одним предложением мой друг Артур.
Мы познакомились год назад на каких-то малоэффективных курсах по повышению квалификации. У Артура русская мама, а папа какой-то французский граф или герцог, (я в этом не очень разбираюсь). Они проживают в семейном поместье в ста километрах от Парижа. Артур – очаровательный двадцатипятилетний блондин с внешностью представляющей удачную помесь юного ангела и маленького Ленина. По паспорту нас разделяют два года (мне двадцать семь), а в реальности все двадцать. Дело в том, что Артур страшно несамостоятелен. Он не в состоянии погладить собственную рубашку, сходить во время к врачу, застраховать подаренную родителями машину, а грязная посуда до спасительного появления посудомоечной машины копилась у него на кухне месяцами. На мои возмущенные «ты же мужчина» мой друг хлопает длинными ресницами, очаровательно улыбается ямочками на персиковых щеках и повинно вздыхает. Подобную инфантильную беспомощность можно было бы простить девушке, но никак не мужчине. Его романтические подруги и не прощают, сменяя с поразительной скоростью одна другую. А мой статус бесполого дружбана таких кардинальных мер не предусматривает, я ворчу, пыхчу, в меру занудствую, а потом собираюсь и подобно популярным в моем детстве бурундукам спешу на помощь.
– Приноси, – вздыхаю я.
– Утюг?
– Рубашку. Или что ты там собирался гладить.
– Тут вообще-то много всего накопилось.
Вот ведь иждивенец бессовестный! Я брюзжу, не желая менять трагичное амплуа вечера и переносить торжественный траур по потерянному на другой день, но мы оба знаем, что это ворчание являет собой завуалированное согласие. Через двадцать минут одиночество моей клетухи разметает в стороны ураган по имени Артур. Пока я вожу утюгом по складкам клетчатого хлопка, его обладатель забирается на диван с чашкой чая.
– И чем я тебе не нравлюсь? – задается вопросом паразит, разглядывая свою физиономию в зеркале, расположенном в отведенном под коридор углу гостиной, – Вроде не урод.
– Не урод, – соглашаюсь я.
– А чего замуж не берешь?
– Ну, на роль мужа ты никак не годишься, – усмехаюсь я, сворачивая отглаженную сорочку, – Я могла бы разве что тебя усыновить. Но стать матерью я еще как-то не готова.
– Почему не гожусь? – обиженно надувает губы недоросль-симпотяга, – А кто годится тогда? Эти твои из Интернета?
«Эти из Интернета» – обширное понятие. В мохнатых трущобах проводов чего только не встретишь. Есть подобные сегодняшней находке сыроежки-работоголики, есть совсем несъедобные мухоморы, есть напыщенные дубовики, маскирующиеся под белые, но при ближайшем рассмотрении мгновенно выдающие свою плебейскую сущность. Есть наверно где-то и сам благородный царь грибов, только спрятался он уж больно хорошо, мне при всех моих грибниковских навыках никак не попадается. Хотя… появился в моей корзинке недавно один экземплярчик немного на это мифическое сокровище похожий. Его зовут Марко. Он итальянец, живет и Венеции. За то недолгое время, что длится наше виртуальное общение Марко произвел впечатление умного, обаятельного, интересного мужчины. Если точнее – интересующегося. Он в отличие от 99% питомцев виртуальных сетей не выпячивает из монитора свое непомерное Я. В его письмах больше вопросительных предложений чем повествовательных. Он хочет знать, почему расстались мои родители, часто ли меня навещает отец, много ли у меня друзей, какую кухню я предпочитаю. Мне приятно беседовать с ним, потому что он являет собой зеркало, через которое я вижу свое улучшенное отражение. Однако определенные выводы делать еще рано, пока что Марко в моей жизни исполняет роль (пардон за сравнение, почему-то напросилось именно такое) одного из множества сперматозоидов, которые, расталкивая друг друга, на перегонки спешат к своей заветной цели. А достигнет ли ее именно этот головастик, и удастся ли ему положить начало зародышу новых отношений покажет как всегда время.
– Эти из Интернета тоже не годятся, – выпутавшись из раздумий, отвечаю я.
– Останешься старой девой, – выносит утешительный вердикт юнец, – А я женюсь на молоденькой.
– Ага, не забудь в брачный контракт включить ежедневную глажку и уборку. Молоденькая такого вахлака как ты не потянет. Лучше найди себе пожилую энергичную вдову.
– Нет, не смогу, – морщится Артур, – Слишком сильна во мне любовь к прекрасному.
Я доглаживаю его пожитки и насильно выпроваживаю за дверь. На часах полдвенадцатого. Завтра мне рано вставать, меня ждет страшно важный для будущего всего человечества пересчет кушеток и табуреток. Из-за вероломного вмешательства этого друга человека мне не удается отдать должного тоске по Фредерику. А мне так хотелось завернуться в ее холодные объятия, выжать пару-тройку слезинок за перечитыванием старых писем, посетовать на несправедливость мадам Судьбы. Ан-нет ушла тоска, не дождавшись достойного приема, забрала с собой хилый запас слез и конвертик с упреками, адресованный Всевышнему. Зато одиночество пробралось в закрывающуюся за Артуром дверь, скинуло одежку и вытянулось на кровати, зазывно преоткинув край одеяла. Перед тем как присоединится к нему, я просматриваю почту. Послание от Марко мгновенно выделяется из общей массы. Он пишет, что все время думает обо мне и очень хочет, чтобы я приехала в Венецию. Удовлетворенно хихикая, я забираюсь на кровать. Почему бы, собственно говоря, и нет? Возьму несколько дней за свой счет, прицеплю к выходным, получится целая неделя в наиромантичнейшем городе Европы. С нормальным мужчиной. Не зацикленном на работе роботом. К тому же, говорят, итальянцы – лучшие в мире любовники. Вот и будет случай проверить. «Ага, а потом потрать остаток жизни на сравнение с остальными 247 национальностями», шипит одиночество, самовольно останавливая пульт на канале для взрослых. Я послушно просматриваю короткий порнофильм с незамысловатым сюжетом и, слившись воедино с верным одиночеством, постепенно засыпаю.
Парижскую рутину точно описывает известная фраза «métro, boulot, dodo[8]», позаимствованная когда-то из поэзии Пьера Беарна. В полной версии к этой звездной тройке присоединялись еще бистро, окурки и зеро. Очевидно, с ускорением ритма жизни у современных парижан времени на выпивку и перекуры не осталось. А зеро пугало духом безысходности, за счет чего тоже было скинуто с воза повседневности. Остались три верных коня, которые и тянут этот воз день за днем. Я являю собой одного из многотысячных его пассажиров. Серое, шелестящее эскалаторами клокочущее недовольством тащащихся спозаранку на службу толп, доставляет меня к месту назначения. И начинается день, который в календаре моей жизни подобно череде предыдущих собратьев будет отмечен тонким неприметным курсивом.
Директриса шпыняет меня за то, что я якобы заказала трехногие стулья вместо четвероногих. «Трехногих у нас и так навалом. Их плохо покупают» гундит она, махаю у меня перед носом одним из маловостребованных обладателей трех конечностей. На самом деле заказ оформляла не я, а несовершеннолетняя стажерка Хабиба, габаритная арабка, получившая это теплое местечко за какие-то выдающиеся заслуги своего отца перед хозяином магазина. Обязанности стажерки формально составляют целый список, а на практике ограничиваются не на шутку раздражающей меня болтовней по телефону. Пока я кроплю над переводами мебельной тематики, рыхлое дитя щебечет на ухо скрывающемуся за телефонной трубкой обожателю весомых достоинств всякие милые непристойности. Вчера на груду камешком моего терпения свалился последний булыжник в виде смущенного хихиканья «Да, что ты такое говоришь! Я не готова». Груда рассыпалась, я решила, что неготовая к нетрадиционному сексу Хабиба вполне готова самостоятельно оформить бланк заказа. Выходит, я ошиблась. Отвечать за лишних трехногих приходится мне, потому как мой родной отец даже если и находится в Париже (хотя достоверной информации на этот счет у меня нет), с хозяином мебельной лавки все равно никаким боком не знаком. А заменивший его в свое время Фредерик счастлив до поросячьего визга с какой-то Лили или Лулу, и на проблемы бывшей пассии с комочками на ресницах ему глубоко плевать. Ну, ничего. Неприятность эту мы переживем. Дабы компенсировать мне незаслуженный моральный ущерб Бог побуждает Марко позвонить мне в обеденный перерыв. Я рассеянно вожу вилкой по тарелке, посчитав разговор более занимательным чем предложенный поваром ближайшей брассери plat du jour[9]. Какой же у него приятный бархатистый голос с твердой стрункой раскатистого «R»! Мне ласкает душу этот первый неуверенный, но многообещающий флирт. Я принадлежу к тому малому счастливому проценту женщин, что умеет получать удовольствие от отношений с мужчиной с самой первой ступеньки, не ожидая увидеть, что находится там на самом верху этой шаткой лестницы. Я способна влюбиться вмиг и без оглядки. Я не восседаю подобно большинству подруг на вершине стеклянной горы, созерцая как претендент на общую постель и частичку сердца карабкается по скользкому крутому склону. Ведь частенько вскарабкавшись таки наверх, этот бедняга исчерпывает запас физических и моральных сил на столько, что до распахнутых дверей спальни уже не доползает. Я не смотрю на возможность романтической встречи через бинокль былых обид и предательств. Хотя имеется в моем арсенале упомянутый бинокль, как и у любой из нас, современных девушек Космо. Я выкраиваю короткий промежуток между вопросом «Что ты ешь» и «Ценят ли тебя на работе» и интересуюсь у Марко, чем он, собственно говоря, занимается. А то он прячется за плотным заслоном вопросов, скрывая как полагается литературному герою эпохи романтизма, от читателя свое происхождение. Марко, вытянув эффектную паузу, за которую я успеваю перемерить на него сотни масок, поясняет, что родом он из очень состоятельной венецианской семьи и работать ему в принципе необязательно. Но дабы напичканный кучей высших образований мозг не простаивал без дела он нашел себе полу развлечение, полу заработок – Марко организует для богатых эксцентричных туристов частные экскурсии по Венеции и окрестностям. Свое дело он окрестил «Venise Expériences[10]».
– И что много желающих? – любопытствую я, отправляя в рот кусок остывшей рыбы.
– Очень много, – улыбается голос Марко, – Для тебя я проведу экскурсию бесплатно.
Я мысленно добавляю к списку достоинств Марко «богатый» и рядом в скобочках с вопросительным знаком «не жадный?» А мое небедное воображение уже малюет живописные картины. Мы бредем вдоль укутанного в вечернюю дымку канала, в мягком тумане исчезает одинокая гондола, из маленькой траттории доносится звон посуды, мою ладонь греет тепло его пальцев, его голос переносит меня в далеко прошлое, по времена дворцовых интриг и разгульных карнавалов. «Мадам будет кофе?» вероломно вламывается в мои красочные мечты официант. Мадам будет кофе! Мадам будет Венецию, каналы и гондолы. А в качестве десерта мадам, пожалуй, не откажется от аппетитного секса с итальянцем Марко. Я выпиваю залпом скупердяйскую ложку концентрированного напитка, обещаю соблазнительному гиду поразмышлять над его предложением и возвращаюсь в свою конторку. Остаток дня проходит без эксцессов. Приподнятое Марко настроение не спускается с постамента даже, когда объемная Хабиба, дефилируя мимо, намеренно задевает этот постамент своими выдающимися округлостями. И метро меня не плющит как обычно. В смысле в переносном значении слова не плющит. А в прямом, мое тело под напором стремящейся побыстрее попасть в домашнее гнездо толпы приобретает таки двухмерную форму вместо положенной трехмерной.
Стоит мне устроиться поудобнее у телевизора с тарелкой купленного по дороге в ближайшей кулинарии шукрута[11], как мою самодельную идиллию по сложившейся недавно традиции прерывает звонок Артура. Добрый молодец просит посоветовать, что ему надеть на свидание.
– Белую рубашку и узкий черный галстук, – хихикаю я, подавившись кислой капустой, – И очки нацепи для пущей серьезности.
– А ты не боишься, что мне девушка понравится? – гнет свою линию юнец.
– Я даже обрадуюсь. Передам ей руководство по использованию и смогу, наконец, спокойно поужинать.
Проявления ревностного мужского интереса со стороны Артура не щекочет мое пухленькое тщеславие по одной простой причине – я вижу насквозь их происхождение и предназначение. Этот хитрый жук специально изображает из себя влюбленного страдальца комедийного жанра. Польщенная вниманием и гонимая раскаянием, что не в состояние ответить на пламенные чувства, я по его мнению должна молча гладить рубашки, записывать его на прием к стоматологу, проверять составленный на скорую руку отчет, в общем взять на себя роль надежной мамаши-кенругу. Вот надоест мне когда-нибудь этот кукушонок, вытащу его из кармана и отправлю восвояси метким пинком под зад. Ноги-то у кенгуру мощные. Артур делает вид, что обиделся и, пожелав мне приятного аппетита, отключается.
Я дожевываю не слишком удачно приготовленное эльзасское блюдо и переползаю за компьютер. Билеты Париж-Венеция оказываются на удивление дешевыми. Марко говорил, что на следующей неделе у него много свободного времени. А у меня как раз накопились выходные, которые я заслужила по праву за все сверхурочные мытарства со столами и табуретками. Была ни была, решаю я и уверенно жму на кнопку «procéder au paiement[12]». «Лучше бы не была» ворчит мой ангел-хранитель, складывает за спиной крылышки, перекидывает через плечо походный рюкзачок и машет мне рукой на прощание. Марко воспринимает смс-новость о моем приезде с итальянским пылом. «Ottimo[13]. Я счастлив!» орет он в трубку, мгновенно перезвонив. Он обещает встретить меня в аэропорту-тезке[14] и сулит незабываемые впечатления. Я ложусь спать взбудораженная предстоящей встречей, мысли о которой долгое время не желают отпускать мой мозг в мир грез.
