Текст книги "Венецианские каникулы (СИ)"
Автор книги: Мария Гарзийо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
– Ну, так это эпоха Возрождения…
– Так с тех пор мало что изменилось. Проституция никуда не делась. Процветает ярким цветом. Только вот спонсоров таких мало. На всех не хватает.
– Спонсор… выкупить… Работорговля какая-то. У кого выкупить-то? – кубик льдинки медленно плывет по гладкой золотистой поверхности. Я слежу за ним с такой сосредоточенностью, будто от его продвижения зависит моя судьба.
– У Фабрицио. Владельца Venise Experiences. Фабрицио это вроде клички. Никто не знает его настоящих имени и фамилии. Ходят слухи, что это толи брат мэра, то ли сам мэр.
– И в какую цену нынче падшие женщины?
Льдинка, заметно уменьшившись в размерах, начинает тонуть.
– Понятия не имею. Кто как сторгуется. Ха, а вот и Алиса.
На кухне появляется новое действующее лицо – тощая рыжеволосая девица отдаленно напоминающая суриката.
– Ну как страна чудес? – нетрезво хихикает Люба, удобно устроив свой монументальный бюст на столе.
– Перестань глумиться, дай лучше чего покрепче рот прополоскать. Фу, блин, вырвет сейчас.
Сурикат хватает со стола мой недопитый бокал и одним глотком опрокидывает в рот остатки алкоголя.
– Что вонючка попался? – с сочувствием поглядывает на товарку обладательница весомых достоинств.
– Да, урод какой-то, – отправив вслед за виски стакан воды из под крана и побулькав ею на манер полоскания, отзывается Алиса, – Его, видите ли, возбуждает, когда ему облизывают пальцы ног.
– Ну, это еще не самое страшное, – со знанием дела заявляет Люба.
– Ага, не самое. Ты бы нюхнула эти ноги. Ой, мамочки, даже аппетит весь отбил. А ты новенькая, да? – с опозданием замечает меня сурикат.
– Ага, – отвечает за меня Люба, – Ей танкист понравился.
– Да, он вообще нормальный, – не смотря на объявленное отсутствие аппетита Алиса накладывает себе весомую порцию остывшего ризотто, – Потом на таких насмотришься, что этот принцем на белом коне покажется.
– Ага, прынцем, – круглые булки Любиных грудей покачиваются на поверхности стола в печальном вздохе, – Ой, бабаньки, вот чё мы вообще с вами тут делаем, а? Сидели бы сейчас у себя дома с каким-нибудь Петей или Ваней, детишек нянчили.
– Выродились все Пети и Вани. Вот и разбросало нас по всему миру в поисках женского счастья. Ты откуда, новенькая?
– Меня Таня зовут.
Я вкратце пересказываю Алисе историю своего порабощения.
– А тут что все девочки русские? – любопытствую я, – В смысле из бывшего Союза?
– Ага. Большинство, – кивает с набитым ртом Алиса-Сурикат, – Я из Белоруссии. Любаша с Украины. Две девчонки из России. Одна из Литвы. Из Молдавии несколько.
– А Вероника? – вспоминаю я приютившую меня красавицу брюнетку.
По лицам девушке пробегает тень то ли брезгливости, то ли зависти.
– Вероника не из наших. Она – содержанка, – отвечает после затянувшейся паузы Алиса.
– Честная куртизанка, – хмыкает Люба.
Выходит, что у проституток существует ярко выраженная иерархия. На самой низкой ступени располагается так называемая «массовка», состоящая из не слишком красивых или слишком строптивых. На шаг выше путаны средней руки вроде Любы и Алисы. А последнее золотое звено этой цепочки представляют счастливицы, которым удалось отхватить себе состоятельного покровителя. В общем-то, структура не особо отличается от любого рабочего учреждения. Разномастная троица: клерк, менеджер, президент. В парижской мебельной конторке я занимала первую непристижную ячейку. Здесь меня сразу поставили на вторую. Вероника была права – я пошла на повышение. Только радости почему-то по этому поводу не испытываю.
– Опять пьянствуете! – нарушает ознакомительный курс в искусство торговли собственным телом мадам, – Русские алкоголички!
– Стресс снимаем, – поясняет Люба, не изменив своей вальяжной позы.
– Ты бы лучше лишние килограммы сняла. Разъелась, ни один корсет не сходится уже.
– Не брюзжи. Клиентам нравится.
– Это до поры до времени. Сходи лучше Инессу отвяжи. Ей сегодня любитель бондажа достался. Японец какой-то. Ушел, а развязать не удосужился.
– Ну, япона мать! – с угрозой хрипит Люба и, нехотя поднявшись со стула, отправляется на выручку коллеге.
– Ну как все прошло? – обращается мадам ко мне.
– Нормально, – пожимаю плечами я.
– Клиент какой-то взъерошенный ушел. Ты что-то не так сделала?
Расцеловала на радостях. Вот ведь стыдобуха.
– Да нет, все как вы сказали.
– Ладно, иди, переодевайся. Я тебя провожу.
– Я разве с девочками не останусь?
Меня пугает вариант возвращения в одиночную камеру пропитанную страхом неизвестности.
– Нет. Пока не решили, куда тебя определить. Посмотрим, как себя проявишь.
То есть о повышении я размечталась рано. Вполне возможно, что моим рабочим местом сделаются застенки дворца Дожей. Алиса провожает меня переливающимся сочувствием взглядом.
Мадам передает меня из рук в руки молчаливому стражу, который транспортирует невольницу на очередную штаб-квартиру. На сей раз путаный маршрут не ограничивается вереницей улиц-близнецов, большую часть его мы преодолеваем на моторной лодке. Моим очередным пристанищем становится дышащая сыростью и плесенью каморка с зарешеченными окнами. Я, брезгливо поежившись, заползаю в чужую холодную постель, и слегка всплакнув, отхожу ко сну. Мне снится мужчина в черной маске. Он ласкает меня, нежно гладит волосы. Потом внезапно отворачивается, кричит «фокус-покус» и, обернувшись, обнажает лицо. На месте черного папье-маше обнаруживается необузданная физиономия Джима Керри, актера, которого я ненавижу больше чем пенку на молоке. Я ору страшный голосом и просыпаюсь. В следующем эпизоде сериала «Черная маска» многообещающее начало повторяется. Но на сей раз выясняется, что со мной собирается заняться любовью филин Марко, потерявший где-то в дороге глаз и половину щеки. «Следующий» отрицательно мотаю головой я. Пересмотрев все имеющиеся в ассортименте головы включая Чебурашку и Крокодила Гену, я прихожу к выводу, что сама по себе маска мне милей всего. В продолжении этой трагикомедии с эротическим подтекстом факт соития хоть и как-то невнятно, но все же имеет место. Отдышавшись, обрадованная положительным исходом дела, я прикладываюсь губами к плечу замаскированного. Тот заходится дрожью и на моих ошарашенных глазах видоизменяется в Артура. «Ха, ха, ха», заливается молодецким гоготом сей индивидуум, «Ха, ха, здорово я тебя разыграл!» Этот неестественный смех режет на куски мои барабанные перепонки. Я содрогаюсь, очередной раз проснувшись. Остаток ночи я провожу в мыслях о мужчине в маске. Этот загадочный персонаж вызывает во мне термоядерную смесь любопытства, волнения, жалости, злости и желания. Надо заметить, что ни одному представителю противоположного пола за все 27 лет еще не удалось настолько меня впечатлить. Не смотря на язвительные замечания работниц секс индустрии, во мне почему-то теплится стойкое желание повторить эту эксцентричную встречу. «Повторения не будет» пинает его ногой разум, «Ты – отработанный материал. Тебе же сказали, что этот деятель два раза в одну реку не входит». Ну, да, мир большой, рек много. В укромном уголке моего существа пухнет маленькая глупая обида. «Зато тебя с нетерпением ждут узкоглазый почитатель бондажа, гордый обладатель вонючих ступней и еще целая армия всяких разнообразных секс-калек» безжалостно «подбадривает» разум.
Однако, на мое превеликое счастье эти «заманчивые встречи» приходится отложить в связи со своевременно начавшимися спасительными месячными. На следующее же утро я сообщаю эту счастливую новость очередному нагрянувшему в гости полу-немому служителю секс-культа. Тот, получив неоспоримое доказательство моей профнепригодности в виде окровавленного пальца, которым я размахиваю перед его недоверчиво сморщенной физиономией (а что делать, на войне, как на войне), проявляет некоторую толерантность и даже приносит мне средства гигиены. Итак, физиология одарила меня пятью днями свободы. То, что раньше я рассматривала как незаслуженное наказание за проступок какой-то незнакомой мне лично Евы, в миг превратилось в Божий дар. Выходить из темницы сырой мне естественно запрещено. Зато в моем распоряжении имеются заполненный незатейливыми, но съедобными продуктами холодильник, телевизор с двумя итальянскими каналами и стопка книг. В сравнении с удобствами виллы на Торчелло, конечно, мизер, но за отсутствием нависавшего последние дни над головой Домоклава меча, и этот мизер кажется частичкой рая. Тыльной. Этаким квадратным метром, отделяющим туалет от забора. Разбавив аскетичную мрачность обстановки звонкими голосами телевизионных итальянцев, я в отсутствие более привлекательной перспективы берусь за книги. Бумажно-картонных друзей человека как и всех прочих вынужденных обитателей этой лачуги не пощадила сырость. Бедняги распухли, безвольно приоткрыв рты, как выброшенные на берег рыбы. Испещренные желтыми подтеками страницы витиевато изогнулись. Я перебираю их со смесью жалости и брезгливости. Первым мучеником оказывается сборник сонетов Шекспира. «Tired with all these for restful death I cry[22]» бросается мне в глаза оптимистичнейшая строчка. Если я решусь-таки наложить на себя руки, надо будет непременно перед осуществлением задуманного заучить наизусть сей сонет, чтобы отмести последние сомнения. Следующей мне подворачивается плотная книжонка в красивой кожаной обложке, украшенной золотыми вензелями и аппликациями. Явно ручная работа. Творение какого-нибудь заядлого книголюба. Жаль, что разрушительная влага не пожалела и его. Обложка в нескольких местах отошла. Из прорех торчит ребристая картонка. И еще какая-то желтоватая бумажка. Внутренности книги теребят мой пытливый мозг по стольку, поскольку ему вообще свойственно интересоваться составляющими предметов. В девстве я как-то разобрала на части все имеющиеся в арсенале игрушки, что очень насторожило маму, решившую, что из ее ребенка вырастет хирург-садист. Хирург не вырос. Мама может вздохнуть свободно. Ее дочь сделалась продажной женщиной. «Путана, путана, путана, ночная бабочка…» насвистываю я себе под нос, вытягивая пожелтевший листочек. Похоже, что никакой технической роли в переплете этот бумажный огрызок не несет. Нацарапанные какой-то куриной лапой слова и цифры наталкивают на другие выводы о предназначении этой находки. Bionda 175, 65, 95, 110. Что имел в виду писавший? Координаты затонувшего в канале пиратского корабля, доверху набитого золотом? Или это секретный код, найдя десяток подобных которому и разгадав их в промежутках между погонями и перестрелками, вы придете к неожиданному выводу, что Иисус Христос имел жену и дочь. Версии одна заманчивее другой. Всерьез увлечься ими мне, однако мешает зарубка в памяти. На этой зарубке изображена коробка с краской для волос, на лицевой стенке которой лыбится во все зубы крашенная блондинка. Над блондинкой итальянская надпись Bionda такая-то. Итак, не будучи криптографом, я разгадываю-таки первую часть надписи. Блондинка. Имея такую стабильную платформу, выстроить дальнейший корпус не составляет никакого труда. 175 это рост упомянутой блондинки, 65, скорее всего вес, 95 грудь, а 110 бедра. Сдается мне, что нацарапавший эти параметры не собирался шить дамочке костюм. «Франческо занимается реставрацией и переплетением старинных манускриптов» всплывают в заводи воспоминаний слова Марко. А следом за ними я прокручиваю в замедленной записи хитрый раздевающий взгляд пожилого переплетчика, его удовлетворенное сопение «Bellissima!» Я еще тогда подумала, что этот книжный червь смотрит на меня как на книгу без обложки. То есть как на товар. Эх, понять бы тогда! Вытащить из ушей затычки легкомысленности и прислушаться к шепоту интуиции! Тогда ведь было еще не поздно повернуть вспять эту безжалостную жизнедробилку. Достаточно было усыпить бдительности Марко и под предлогам припудривания носа, дать деру. А я вместо этого налегла на вино и вместо крика помощи зафлудила Артура бестолковыми посланиями. Эх, знала бы где упаду, подстелила бы коврик помягче. Или лучше вообще обошла бы это место стороной. Но переигрывать историю поздно. Упала, так упала. Надо теперь направить работу серого вещества на поиск способа подняться. Плюс к информации полученной от Любы и Алисы имеем еще одну деталь. Точнее еще одно действующее лицо могущественной структуры под названием Venise Experiences. Переплетчик, который на самом деле служит посредником между поставщиком и заказчиком. Судя по всему, он получает информацию о прибытии «свежака» (не знаю, всегда ли такую наглядную, как это было в моем случае), зашивает листочек с кратким описанием в книженцию и отправляет ее заинтересованному лицу. Какому-нибудь состоятельному коллекционеру древних манускриптов. И молодых тел. Работают по старинке. Ни автоматической рассылки уведомительных смс, ни имейлов с фото и видео, ни странички на Facebook’е с комментариями довольных клиентов, ни пиар акциий с удивительными распродажами себе в убыток. Я закрываю влажную обложку этого пожилого посредника работорговцев и переношу свое внимание на потрепанный томик тех самых мемуаров Казановы. Прославленный любовник когда-то тоже был узником. Ютил свои два метра в невыносимой духоте малогабаритных казематов дворца Дожей. Потом вроде вступил в ряды секретной полиции, сделавшись шпионом. А вот на любовном фронте, где отличился когда-то доблестными победами, после сорока лет наступило затишье. Кажется, вследствие какой-то малоприятной болезни, полученной от одной из путан, которые составляли 60% его любовных завоеваний. Не помню уже, откуда в моей памяти затесались обрывки этой информации. Наверняка из какого-нибудь журнала, потчующего читателей скандальными разоблачениями видных исторических персонажей. Сейчас мне представляется возможность подтвердить или опровергнуть данные сведения, изучив оригинальный рассказ самого авантюриста. Не знаю, как любовник, а вот рассказчик из Джакомо занудный. На третьей странице я начинаю клевать носом. А на пятой благополучно засыпаю, накрывшись «захватывающим» жизнеописанием.
На следующий день мою пятую по счету попытку изучить биографию Казановы зарубает на корню появление вражеского засланца. На сей раз им оказывает уже знакомый мне яйцеголовый Стефано. Видно, закрома стражников Venise Experience все-таки исчерпаем. На сей раз этот тип, сильно напоминающий белый побег спаржи, не лезет ко мне с объятиями и дружественными «how are you?», а ограничивается сухим «hello». «Чё нада?» хамлю в ответ я, не испытывая особой радости по поводу этой встречи. «Пошли», коротко командует спаржа. Я пытаюсь объяснить, что отведенные мне пять дней отпуска еще не прошли, но Стефано проявляет завидное упрямство и отметает все мои возражения неизменным «пошли». Я чувствую себя застигнутой врасплох, как ученик, который, сбегая с урока, столкнулся на выходе из школы с учителем. Лысый страж безмолвно грузит меня в лодку. Воды лагуны ласкают оранжево-розовые отблески ползущего на покой солнца. Куда меня везут на сей раз? Какой спектакль ожидает меня? Какая роль? Хочется плакать. Отчаянно, безутешно, до полного истощения влаги в организме. Кто бы мог подумать, что живописные венецианский пейзажи будут мне до такой степени отвратительны. Стефано пришвартовывается в каком-то порту и тянет меня за руку вперед по узким безлюдным улицам. Создается впечатление, что в этой части города вообще не живет никто кроме пары-тройки жирных котов. Наш путь прерывается неожиданно для меня перед величественным фасадом католической церкви. Проводник тащит меня вовнутрь. «Не могли же эти антихристы испачкать своими грязными плотскими игрищами божье пристанище!» проносится у меня в голове возмущенная мысль. Ладно, дворец, но не церковь же! «Venise Expériences выполняет любые пожелания заказчика. И когда я говорю любые, я не преувеличиваю» вспоминаются мне слова честной куртизанки Вероники. В мозгу упорно долбит железное «нет!» Церковь (Мадонны Делл Орто, судя по надписи на дверях) встречает странную пару посетителей приятной прохладой. Деревянные скамьи пустуют. Пока никакой костюмированной постановки не наблюдается. «У тебя есть десять минут» говорит мне Стефано, бросив взгляд на часы. «Десять минут на что?» удивляюсь я. «На что хочешь» отрезает он и усаживается на скамью. Я замираю, озадаченная происходящим. Зачем он привел меня сюда? Какое отношение религия имеет к моей вынужденной работе? Или подобные мероприятия предусматривает рабочий кодекс? Чтобы, так сказать, окончательно морально не разложиться. Этакий духовный гинеколог. Я отхожу подальше от ненавистного стражника. Справа отдельное помещение, где перед статуей мадонны с младенцем выстроились ряды зажженных свеч, а на деревянном столике покоится тяжелая книга. В ней посетители оставляют слова благодарности и мольбы, адресованные святой деве. Я вглядываюсь в светлое каменное лицо с нечеткими чертами. Я никогда не была верующей. Мама воспитала меня на догмах советских устоев. Верить принято было в светлое будущее, которое таковым должен был сделать прилежный труд на благо общества. Ну и еще иногда в себя. В свою способность найти приличную работу и захомутать приличного одногрупника. «Религия», говорила мне мама, пересказывая опыт какой-то завербованной в секту подруги, «это наркотик для слабых». Мы с ней по определению к категории слабых не относились. Застывшее лицо мадонны лишено эмоций. Ей на своем веку доводилось видеть миллионы таких как я, полу-неверующих, цепляющихся маленькими ручонками за последнюю шаткую опору. Она видела слезы, видела боль, видела страдания. Ее не удивишь. Я вытираю тыльной стороной ладони намокшие глаза и берусь за ручку. Чернил хватает только на первую букву. Я нажимаю на беспомощный грифель, выдавливая на бумаге невидимые слова. «Спаси меня». Мой отчаянный крик теряется в череде ярко выписанных разноязычных строчек. Я боюсь, что мадонна не услышит мой слабый голос за громким гамом разнообразных диалектов. «Если ты поможешь мне, я клянусь, что никогда больше я не совершу подобной глупости..» по обыкновению начинаю торговаться я. «Я обещаю, что буду ходить в церковь каждое воскресенье и…» Я не успеваю додумать, чем еще я могла бы осчастливить пресвятую деву. Стефано объявляет мне с присущим ему тактом, что отведенное мне время вышло. Я выхожу следом за ним, уже не сдерживая струящихся по щекам слез. Мы шагаем обратно к лодке. Итальянский цербер, видя мой заплаканный фасад, проявляет редкую человечность, слегка ослабив хватку. Однако, ни сочувствия, ни каких-либо разъяснений я так и не удостаиваюсь. За время моих переговоров с божьей матерью, солнце окончательно покинуло Венецию, утонув где-то в Гран Канале. На память о себе оно оставило жителям и приезжим розоватые тени на крышах домов и водной поверхности. Эти тени любимого героиней романа «Поющие в терновнике» цвета «пепел роз» нещадно кромсает нос моторной лодки. Следующий пункт назначения для меня опять тайна, покрытая пугающим, смрадным мраком. Хоть бы уже этот немой соглядатай отвез меня обратно в сырую лачугу. Или лучше в аэропорт. И посадил бы на рейс Венеция – Париж. А, дева Мария, слабо тебе такое отчебучить? Похоже, что слабо. Стефано пришвартовывается у какой-то очередной церкви. У меня что сегодня туристический маршрут «90 церквей Венеции»? Не худший, кстати, был бы вариант. Опять осечка. Яйцеголовый гид тянет меня за собой к расположенному слева зданию, венчающему треугольником обрывок континента. «Punta della Dogana» скрипит сквозь зубы он. Ни одно слово из этой связки не вызывает у меня никаких смысловых ассоциаций. Переспрашивать, полагаю, смысла нет. Послушно захожу следом за ним в помещение. Похоже, это какой-то музей. Справа от входа расположены билетные кассы. В поздний час помещение закрыто для туристов. Стефано объясняет что-то охраннику на своем беглом пляшущем языке, тот кивает, пропуская нас вовнутрь. Вероника не врала, когда говорила о размахах организации. Для Venise Experiences закрытых дверей не существует. «Это музей?» любопытствую таки я. «Да», коротко гавкает Стефано. В первом зале в глаза неизбежно бросается гладкий лошадиный корпус с замурованной в кирпичной стене головой. Создается впечатление, что бедное животное прыгнуло, не рассчитав силы, и застряло, увековеченное в этом своем последнем прыжке. Я останавливаюсь перед этой своеобразной скульптурой, пытаясь разгадать, что хотел поведать миру автор-животнолюб. Положительных эмоций сцена не вызывает. Мне хочется вытащить из стены несчастную скотинку и похоронить с должными почестями. Стефано велит мне подняться по лестнице на второй этаж и заводит меня в зал, содержащий несколько экспонатов в стеклянных коробках. На первый взгляд это нечто вроде макетов, какие частенько выставляют в музеях, чтобы воссоздать картины прошлых столетий. Ну, и что тут у нас? Холмики, елки, речка… красная почему-то. Поросенок ест какие-то кости. Почти что деревенская идиллия. Если не считать, что кости эти человеческие, а вода окрашена остальными составляющими частями обладателей этих костей, то бишь оторванными конечностями и головами. Мой первый порыв – отпрянуть, подавившись ужасом и отвращением. Но врожденное любопытство оказывается сильнее. Сдерживая внутреннюю дрожь, я прилипаю к стеклу как загипнотизированная. С каждого квадратного сантиметра этого, прости Господи, произведения искусства, на меня таращит страшные выпученные глазищи смерть. Окровавленные черепа венчают понатыканные всюду штыки, устилают собою траву, зловещими плодами свисают с ветвей деревьев. Их клюют всеядные вороны, ими жонглируют уродливые козлы в рясах священников. Но страшнее оторванных голов оказываются тысячи миниатюрных живых, умирающих и уже мертвых человечков, перемешавшихся в кровавом месиве. Многие из них облачены в фашистскую форму, другие демонстрируют свету обнаженные, испещренные ранами каркасы. Попадаются и совсем уроды со сросшимися телами и изобилием голов. На этих смотреть как-то особенно тяжело и неприятно. У меня внутри нарастает грязный ком. Хочется отвернуться, выплюнуть его вместе со всеми этими холодящими кровь репродукциями, выбежать на свежий воздух, вдохнуть глубоко, отчищая организм от скопившейся гадости. Я с трудом заставляю себя обойти все стенды. Сколько же ненависти к фашистам должен был хранить в себе создатель сего шедевра, чтобы лепить годами кровоточащие туловища убивающих друг друга нацистов. Название «произведения», надо заметить, весьма точно описывает его трупную сущность «Fucking Hell». Точнее не скажешь. Стефано показывает мне жестом, что пора на выход. Я двигаюсь на автомате. Чем больше я стараюсь выкинуть из головы увиденное, тем сильнее оно прилипает, въедаясь в мозг своими кровавыми ужасами. Мой эксцентричный гид ведет меня в другой выставочный зал, где на усеянном бутылками столе свиноголовые уродцы желтого цвета перемешались в групповом соитии. После фашистского ада тошнотворная картина «Вот к чему приводит злоупотребление алкоголем» кажется детской забавой. Чем-то вроде рисования половых органов в программе PhotoPaint. Может, у тех развитых не по годам детишек тоже талант? В пору свою выставку открывать. По дороге в этот зал я, кажется, видела на стенах подобные полотна. «Искусство должно нести в мир добро» говорила мама. Современные скульпторы и художники стремятся, прежде всего, шокировать, считая, должно быть, что добро как-нибудь само подтянется следом. Когда я заканчиваю «духовно обогащаться», Стефано выводит меня на улицу. Не смотря на влажную жару августовской ночи меня не отпускает дрожь. Внутри мощная стиральная машина, утробно гудя, перекатывает спутавшиеся в неразборчивый ком впечатления.
Мотор лодки жужжит, неохотно заводясь. На фоне разноцветных зданий в воздухе плывут голограммы отрубленных голов. Я увидела еще одну сторону Венеции, которая не вписывается в яркие открытки по 50 центов штука. И от увиденного меня мутит как от несвежих устриц. Куда теперь держит путь мой экскурсовод? Какие струнки моей измученной души он собирается еще дернуть своей вероломной волосатой лапой? Кажется, это отель. Типично венецианский с высокими сводами окон и рубиновым фасадом. Мы поднимаемся по узкой лестнице на второй этаж. Стефано открывает дверь и толкает меня вовнутрь. В полутьме комнаты вырисовывается темный силуэт. Когда мои глаза привыкают к темноте, я различаю вальяжно развалившегося в кресле мужчину. В серебристой маске, надежно скрывающей лицо. Я узнаю его. Какое-то восьмое или девятое чувство подсказывает мне, что передо мной мой таинственный любовник. Тот самый, что дважды с одной девушкой не встречается. Чем же обязана такой чести? А сердечко-то глупое нервно подрагивает, рассылая по сосудам взволнованные импульсы. «Подойди!» подает голос мужчина-загадка. Я послушно приближаюсь. Я ожидаю чего угодно, только не того, что следует дальше. Видно, врожденная наивность так плотно укоренилась в моем сознании, что даже передряги последних недель не смогли ее оттуда выкорчевать. «Становись на колени!» командует мягкий баритон с едва прикрытой бархатом угрозой. Сердце замирает, оборвав скачек на полпути, и медленно оседает вниз. Меня с головой захлестывает едкая обида. В прошлый раз мне показалось, что нас связывает что-то особенное, какое-то маленькое общее чудо. Он был ласков, предупредителен и одновременно страстен. Все было как-то «по-настоящему». И вот вам, здрасте. Становись на колени! Стиральная машина, завершив программу, изрыгает из своих недр мокрые, скомканные, пережеванные внутренности. Я перебираю их, брезгливо вытягивая одно за другим из общей кучи и печально констатирую, что среди этого ношеного тряпья нет ни одной более ли менее ценной вещи. Следом за обидой и разочарованием тащится избавляющая усталость. Я не встану на колени перед этим ряженым шутом! Я не уподоблюсь безотказным Любам и Алисам с булькающей виски душой! Не превращусь в одну из тех музейных свиноголовых мразей, совокупляющихся где попало и с кем попало! И будь, что будет. Даже перспектива бездыханного заплыва по каналам уже как-то не пугает.
– Ты не слышишь? Вставай на колени, – повторяет танкист, предупредительно расстегивая пояс на брюках. Реальность давит тяжелым булыжником затесавшиеся после первого свидания частички нежности и сострадания. Лишившись этого ненужного груза, я чувствую себя свободнее и сильнее.
– Нет! – мотаю головой я.
Он молчит. Долго. Целую вечность. Наверно думает, что это гробовое молчание дыхнет на меня своим гробовым дыханием и превратит в послушную марионетку.
– Что ж, как хочешь, – с некоторой небрежностью произносит, наконец, маска и поднимается с кресла.
Дверь громко хлопает, заставляя меня съежиться и вжать голову в плечи. Я медленно сползаю на кровать. Через пару минут в комнате появляется Стефано и велит мне собираться на выход. Ни слова по поводу случившегося. Я силюсь прочитать на его некрасивом лицо злость или угрозу, но оно напоминает неразборчивые каракули впервые взявшего карандаш в руки малыша. Я опять забираюсь в лодку. Мы опять куда-то плывем. Я чувствую себя собакой, которую хозяин таскает следом за собой туда-сюда, не объясняя ни цели, ни маршрута. Похоже, что на сей раз пункт назначения окончательный. Я возвращаюсь в свои заплесневелые апартаменты. У меня нет сил ни желания попытаться осмыслить произошедшее. Я перекусываю размороженной лазаньей и забираюсь под чужеродное одеяло.
Всю ночь меня донимают упрямые и навязчивые как голодные комары кошмары. По улицам Венеции за мной гонится необузданное войско детородных органов с той самой бабкой в платке во главе. Я бегу, падаю, поднимаюсь, снова бегу. Должно быть, у меня во сне дергаются ноги и руки. Просыпаюсь я в объятиях серого безликого отчаяния. В зарешеченное окошко пробираются тусклые отблески солнца, несущие вслед за ночной прохладой влажную жару нового дня. Я осознаю с болезненной ясностью, что продолжать участие в вульгарном реалти-шоу у меня больше нет моральных сил. Я переоценила свою толстокожесть. Приписала себе несуществующие кошачьи способности – падать и не ушибаться. Думала, что пару раз прикрою ладошкой душу, зажмурю глаза, отключусь, перетерплю, и все кончится. Ничего не кончится. Все только начинается. Кажется, я начинаю понимать строптивую румынку, которая пыталась, во что бы то ни стало порвать цепкую паутину. Плата за своенравие, если верить Любе, оказалась непомерной. Может, во избежание всех промежуточных мытарств непосредственно перейти к конечному этапу – экзекуции? Когда мне доводилось смотреть фильмы-катастрофы и военные саги, где априори понятно, что добрая половина персонажей не доживет до победного, я всегда стремилась по возможности прокрутить ленту ненужных страданий, и подвести итог – кто жив, кому не подфартило. Какое удовольствие может испытывать зритель от напряженного ожидания, разбиваемого время от времени взрывами, криками, болью, кровью и смертями сначала массовки, а потом уже и непосредственно важных героев? Не будучи изощренным садистом, на мой взгляд, никакого.
Я брожу из угла в угол по сумрачному помещению. Решение, в начале слабенькое и неуверенное, стремительно крепнет. Tired with all these for restful death I cry. Дело остается за малым. Не смотря на устоявшееся выражение «наложить на себя руки» одних рук тут будет недостаточно. Нужны еще какие-то подспорные средства. Типа веревки, яда или пистолета. Ничего похожего на комплект начинающего самоубийцы в клетухе не обнаруживается. Ножи все поголовно тупые как физиономия Стефано. Впрочем, перерезать себе вены, я бы в любом случае не решилась. Кровищи многовато. Нужен какой-то легкий безболезненный способ перехода из этого неприглядного мира в иной замечательный. Без ущерба внешности. Чтобы в гробике выглядеть на все сто. Хотя кто сказал, что я удостоюсь гробика? Привяжут мне эти вурдалаки камень к ноге и поминай как звали. Интересно, если новость о моей несвоевременной гибели дойдет до папы, пожалеет ли он свой тогдашний малодушный побег. Я помню, как в детстве он возил меня на санках. Он специально быстро бежал по снегу, я вжималась в деревянное сидение, боясь вылететь на повороте. Его забавлял мой испуг. Он хотел, чтобы я научилась не бояться. Чтобы выросла сильной и самостоятельной, как мальчик, которого мама ему так и не родила. Потом мы возвращались домой, уставшие, вымокшие, краснощекие. Мама ставила на стол огромную тарелку дымящихся пирожков. Если у входа в чистилище меня остановят и спросят, была ли я когда-нибудь по-настоящему счастлива, я отвечу, что да, была, и покажу фотографию вот этих домашних пирожков.
