Текст книги "Дурная слава (СИ)"

Автор книги: Мария Евсеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

18. Женя

Я понимаю, что с минуту на минуту Антон вернется и обязательно что-то будет. Но прятаться от него не собираюсь! Тем более, мама вышла во двор, она развешивает белье. Ну что он мне сделает? Поэтому, как только слышу рассерженный рык его мотоцикла у калитки, сбегаю с террасы и с предвкушением неминуемой встречи хватаюсь за прищепки.

Он появляется на каменной дорожке.

Искоса я посматриваю на него из-за влажной простыни и не могу сдержать смех: его джинсы – о, мой бог! – они мокрые между ног. Должно быть, это неприятно! И я невольно хихикаю. Мое отмщение сработало даже лучше, чем я могла предположить. Но он идет, идет, идет на меня и улыбается. В его руке наполовину пустая бутылка молока, вся в белых потеках, с ее дна капает, и я только сейчас осознаю, какую расплату он приготовил.

– Здрасьте, – не отрывая своих черных наглых глаз от меня, он коротко бросает маме неразборчивое приветствие. И я, еще раз взглянув на него, на его непоколебимую, до одурения прекрасную ухмылку, решаю, что будет лучше, если я прямо сейчас пущусь наутек, пока дистанция между нами не сократилась до опасно-невозвратной. А она неумолимо сокращается…

В одну секунду я взвизгиваю, хватаюсь за маму, чем вызываю у нее бурю смешанных эмоций – от возмущения до нервного, сдавленного хохота, – и, не помня ног, срываюсь с места и лечу, бегу, несусь в конец участка, к козам.

– Ты это не сделаешь! – кричу я, захлебываясь смехом.

– Ты в этом уверена? – дышит мне в спину он.

И я сворачиваю к яблоне, чтобы резким уходом влево притормозить его, но снова совершаю ту же самую ошибку. Его мгновенная реакция оказывается выше всяческих похвал – я ощущаю, как Антон ловит меня сзади за пояс шорт и…

– Нет! Не надо! – верещу я на все Озерки и стараюсь выкрутиться. – Я не хочу!

Но он крепко вцепился, и теперь с непреклонной силой тянет меня к себе.

– А я думал, ты хочешь! Снова хочешь со мной искупаться, Джонни!

Кажется, его безбашенность во сто крат превосходит мою. Я чувствую, как холодные молочные реки все-таки расползаются под шортами по белью, а потом, противными тонкими струйками стекают по внутренним сторонам моих бедер.

– Фу-у-у! – в запале смеюсь я. Дергаюсь от «непередаваемых» ощущений и протяжно скулю: – Все, хватит! Прекрати! Фу-фу-фу!

Изворачиваюсь и пинаю его по коленям, ведь не слепая и вижу, куда он смотрит! Наглая морда!

Но вдруг вспоминаю про маму…

Мама, подбоченившись, стоит возле загона, но ее растерянное лицо не соответствует воинственной позе. Она остолбенело наблюдает за нами, отчего мне делается по-настоящему неловко.

Вот только упрямому барану Антону на руку мое временное замешательство.

– Ну а теперь рассчитаемся по долгам, – довольно улыбается он и, уцепившись за мое бедственное положение, привлекает меня к себе, лицом к лицу.

Этого прилипалу не смущают ни промокшая в неуместных местах одежда, ни мои влажные «молочные» ноги, ни буравящий взгляд сторонней наблюдательницы – смею заметить, взгляд моей мамы! – ни настойчивые удары ладонями в грудь… Я стараюсь отбиться, стремлюсь вырваться, сбежать, но краешком мозга соображаю, что мои попытки слишком ничтожны. Потому что на самом-то деле я не прикладываю к своему спасению достаточных усилий и всем сердцем желаю остаться в его всепоглощающих объятиях навсегда.

Антон склоняет голову, и наши носы соприкасаются.

– Игра в поддавки закончилась, Джонни, – шепчет, обжигая горячим дыханием.

А потом целует меня. Медленно, тягуче. Раз… Другой… Третий… Так нежно и осторожно, но в то же время так распалено и требовательно, что я в тот же миг прощаюсь с головой. Я теряюсь в пространстве. Я проваливаюсь в другое измерение. И хотя не сразу поддаюсь его настырным губам, чувствую, как тело, вмиг перешедшее на противоборствующую сторону, окончательно расстается с разумом. Подхваченная теплым ласковым ветром, я несусь куда-то в необъятную даль и держусь за его крепкие плечи… шею… лопатки, чтобы ненароком не упасть.

Кажется, то, что сейчас со мной происходит, получше любых, даже самых зажигательных танцев…

– Кхы-кхы, – нарочито подчеркнуто кашляет мама, и я вынуждена вернуться с небес на землю. Но все еще продолжаю стоять, прижавшись к его широкой груди, и, как застуканная за списыванием школьница, не решаюсь поднять на него глаза. А тем более, посмотреть на маму.

Может, мама ничего не заметила?

Может, упрямый баран Антон не понял, что я сдалась?

Но он улыбается.

И мама тоже улыбается.

– Что-о? – обиженно выдавливаю из себя я.

– Моя молочная девочка, – шепчет мне он. И хохотнув, уточняет: – Моя вонючая молочная девочка.

Я отстраняюсь:

– Да иди ты! – смеюсь и замахиваюсь. Но всякое шевеление вызывает во мне неприятные чувства.

Фу-у! Такая мерзость! И как он с «этим» еще и шел?

Но Антон без видимой скованности движений наклоняется и поднимает пустую бутылку, которая в какой-то момент, упущенный мной, выпала из его рук. И, помедлив, протягивает маме.

Кстати, мама уже стоит в двух шагах от нас.

– Ну вы вообще! – дергает головой она. – С ума посходили! Как дети малые! И молоко перепортили! Как ты теперь с мокрым задом домой-то поедешь, – морщится и забирает бутылку, – а? Парень моей дочери!

Антон премило смеется:

– На правах парня вашей дочери, наверное, смогу остаться на ночь у вас?

– Ага! Еще чего! – не понимая шуток, ворчит моя хмурая мама. – А ну-ка давайте, бегом: ты в душ, а ты… тоже в душ! – подталкивает нас в спины она. Но, спохватившись, шумит вдогонку: – Только в другой! Слышишь? В другой! – И добавляет: – И без фокусов там!

В нашем доме две ванные комнаты. Одна находится в пристройке, по соседству с летней кухней, где есть только душ и раковина на случай, если ты, к примеру, весь день провозился с чисткой загона. А вторая – большая и удобная, с ванной и просторной душевой кабиной. Именно в ней под тугими теплыми струями тропического ливня я могу зависнуть на час, а то и на два, предаваясь водному релаксу.

Но сейчас я не настроена себя баловать: для начала я тайком пробираюсь в пристройку, чтобы добыть себе номер его телефона, так, на всякий случай, а уж после ныряю в ванную. Я наспех смываю с тела молочные потеки и запах, который кое-кому не угодил – ах, какие мы нежные! – и, едва ли намочив волосы, вытираюсь. Утрясти в голове один незамысловатый факт просто напросто не получается: как так вышло, что этот прилипала с настоятельной рекомендации моей мамы в данный момент без какой-либо одежды находится буквально через стенку от меня?

Я прислушиваюсь. И, борясь с улыбкой, которая возникла сама по себе из ниоткуда, зажмуриваюсь. Мне ошибочно кажется что, если я закрою глаза, то прогоню навязчивые мечты о повторном поцелуе. Это невыносимо: думать и думать о продолжении с тех самых пор, как наши губы впервые соприкоснулись. И стоит только представить его, напористого и упрямого, но такого чуткого и очаровательного, как вновь учащается сердцебиение, пробегает по коже приятная дрожь, отключается разум… Черт! Черт! Черт! Не-е-ет, творится что-то неладное! Это не я, это все не со мной!

Спохватившись, я быстренько одеваюсь, расчесываюсь и выхожу на террасу. Антон уже там. Он сидит на порожках, весь такой покладистый и тихий, что я несколько секунд любуюсь им, прежде чем дать о себе знать. Его влажные волосы стоят высоким «ежиком», на шее застыли капельки воды, я вижу, как напрягаются мускулы на плечах, пока он, не меняя положения корпуса, разбирается со шнурками. Он смешной, в папиных широких шортах по колено и в этих своих крутых черных кроссовках.

Я тихонько хихикаю у него за спиной, Антон слышит и оборачивается.

Наши взгляды встречаются. И это так же невыносимо, как и мечтать о новом поцелуе! Потому что, когда я смотрю в его глаза, все мои непослушные мысли спускаются чуть ниже, к губам. Это какой-то замкнутый круг! Я, как помешанная, зациклилась на одном и том же и не могу переключиться!

Похоже, он это замечает и вместо того, чтобы поддразнить меня в своем излюбленном стиле, улыбается. Улыбается тепло и просто, как если бы между нами были нежные, романтические отношения, а не то, что мы сумели нагородить за непродолжительное время.

Черт возьми, его улыбка прекрасна! И я вновь даю волю мечтам…

– Джонни, – смеется Антон и, запрокинув голову, затылком упирается в вертикальную балку-опору на входе террасы. Мне кажется, окончанием его фразы должно быть что-то вроде: «Тебе не стыдно? О чем ты думаешь?». Но он молчит. Молчит и пытливо смотрит на меня.

Похоже, это все, что он желает сказать. Или…

Я отрываюсь от приковавшей мой взгляд улыбки и наконец-то обращаю внимание на его руки. Этот находчивый прохиндей давно подцепил пальцами краешек шорт и теперь тянет штанину вверх, медленно оголяя загорелую ляжку. И именно поэтому сейчас ухмыляется, а не потому, что я себе что-то навоображала.

– Хватит осквернять папину одежду! – нарочито строго фыркаю я, стараясь не выдать своей развеселой интонации. То, как он паясничает, действительно смешно, а не оскорбительно. И уж тем более не похабно.

– Тебе не нравятся мои лысые ноги? – приподнимает бровь он и встает с порога. Распрямляется, разворачивает плечи, встряхивает волосами и, закатав шорты по самое «не хочу», делает несколько шагов вдоль балюстрады.

В этих новомодных кроссовках и старперских укороченных шароварах из плотного хлопка Антон смотрится, мягко говоря, забавно. Он комично виляет бедрами, и от его нелепого вида мне хочется расхохотаться.

Но я держусь. Держусь из последних сил.

– Ты делаешь эпиляцию?

– Я сделал ее однажды, – он снова демонстрирует мне свою идеально гладкую ляжку. И поясняет: – Метко упав в костер. – А потом, улыбнувшись от уха до уха, добавляет: – Так что теперь могу похвастаться ножкой младенца. И задом тоже.

– Нет, задом не надо! – смеюсь я и поспешно отворачиваюсь, опасаясь, что беззастенчивый наглец захочет предоставить мне доказательства. А я пока к этому точно не готова!

К тому же…

– О, у нас гости? К нам приехал «Модный приговор»? – неожиданно возле гаража появляется папа, и я на секунду теряюсь от неловкости ситуации.

Надеюсь, он не слышал наш диалог? И хотя папочка у меня самый лучший в мире, он такой понимающий и деликатный, но… В моей голове всегда найдется тысяча «но»!

Да и мама так кстати объявляется в дверях на террасе. В ее руках блюдо с печеньем и пышущий жаром чайник.

– Будем пить чай, – хмуро заключает она, окинув всех собравшихся холодным прицельным взглядом, будто предупреждает о неизбежности ситуации. И, обращаясь к папе, заполняет неловко возникшую паузу: – А это тот самый парень нашей дочери…

– Антон! – свободно улыбается «виновник торжества» и первым подает папе руку. Его нисколько не смущает компания взрослых людей и собственный вид.

Впрочем, папу все это тоже мало смущает.

– Приятно познакомиться! – добродушно кивает он и незамедлительно отвечает на жест. После чего поднимается на террасу и, легонького отодвигая меня с прохода, шепчет: – Вы опять испытывали поливалки?

– Эм… – я опускаю глаза и, мысленно смеясь, закусываю губу, – почти.

А сама судорожно соображаю: выходит, они не знакомы? Антон не разговаривал с папой, не стукачил ему на меня, не просил оставить дома?

И пока не возникло других домыслов и вопросов, решаю юркнуть вслед за мамой в дом, чтобы сбежать хотя бы на время, а заодно помочь ей с чашками и прочими принадлежностями. А когда мы, нагруженные донельзя, возвращаемся, эти двое уже сидят друг напротив друга за столом. Я слышу лишь обрывок их разговора, но уже по интонациям и выражениям лиц беседующих понимаю, что между ними завязался крепкий приятельский диалог.

– … и чем ты занимаешься?

Антон бесхитростно пожимает плечами:

– Работаю в шиномонтажке.

В шиномонтажке?

Ни за что не подумала бы! Ведь это физические нагрузки, грязная одежда и никаких причин для понтов… Признаться, я была уверена, что он лоботрясничает, как и вся стайка его дружков.

Я бросаю на Антона короткий взгляд и тут же получаю взаимный в ответ. Хм, мне нравится, что он говорит так, как есть, и не собирается приукрашивать факты с целью произвести впечатление.

Но мама, видимо, придерживается другого мнения.

– М-м, – скептически хмыкает она. – А работаешь-то где?

И мне впервые в жизни хочется заступиться за этого приставалу!

Да что такого ужасного в шиномонтажке?! Чем не работа?

– Ха! – улавливая мое настроение, распрямляется папа. – Будто в их годы можно в нормальное место пристроиться! Ты лучше вспомни, как мы с Тараканом лобовые стекла на парковках мазали, а потом за деньги прямо на месте предлагали хозяину автомобиля все отмыть…

Я зависаю с горячим чайником:

– Вот как, – смеюсь и удивляюсь проделкам папы. – А почему ты раньше о своей сомнительной карьере не рассказывал?

– Не было повода, – улыбается он. – А мама, между прочим, со своей подружкой Жанкой…

– Ой, не выдумывай! – отбрыкивается мама, не дав ему договорить.

– Ладно, ладно, – весело соглашается папа и, ловко избежав конфликтной ситуации, переводит стрелки на нас. – Расскажите лучше, как вы познакомились?

– Банально, – довольно безразлично сообщает Антон и как ни в чем ни бывало тянется за печеньем. – Это был спор.

Он намеренно выжидает пару секунд, чтобы пощекотать мои нервишки и дать мне время сложить в голове пазл к пазлу. Я сажусь с краю, выходит, что рядом с ним, и невольно напрягаюсь: этот прилипала с кем-то поспорил на меня? Ну, конечно… А с чего бы вдруг…

Вот гад!

– Ваша дочь заключила пари со своей подружкой на то, что непременно влюбит меня в себя, – нахально улыбается он и не спускает с меня глаз.

– Что-о? – фыркаю я и пинаю его под столом.

– Ну а как это называется? – мягко смеется он и продолжает смотреть на меня со всей своей нежностью, искренней и неподдельной. – Сначала ты дразнила меня, потом угощала мороженым, несколько раз просила довести тебя из клуба домой, нарочно швыряла в меня бутылками, искала везде и обязательно находила, даже звала к себе в гости на чай… – он приподнимает бровь, явно намекая на что-то большее. – Кстати, только после этого мы наконец-то познакомились. Вот здесь, на этом самом месте, на газончике.

Я не выдерживаю: хватаю с блюда печеньку и запускаю в него.

Антон снова смеется:

– Тих-тих-тих-тихо! Иначе… – он кладет на ладонь бутерброд с маслом и отводит руку назад, предупреждая меня о своих намерениях.

Я инстинктивно пригибаюсь:

– Ты этого не сделаешь!

– Кажется, сегодня нечто подобное ты уже говорила, – с теплотой в голосе ухмыляется он. – Напомнить, чем все это закончилось?

– Но ты же не собираешься… прямо здесь, за столом…

– Собираюсь! – тихонько смеется он. И я успеваю представить глаза своих родителей, если булка, жирно намазанная маслом, по его милости окажется у меня на лице.

Но этого не происходит.

Свободной рукой Антон притягивает меня за талию, легким нажимом разворачивает к себе. И целует. Целует осторожно и неторопливо, мягко и чувственно, как будто кроме меня во всем мире для него больше нет никого. И я поддаюсь. Утопаю в этих мыслях и ощущениях, я вся до остатка растворяюсь на его губах.

– Да-а, ребята, – папин голос врывается в мое затуманенное сознание. – Похоже, это любовь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍19. Антон

– Так, ладно. Спасибо за гостеприимство, – оказавшись наконец-то в своих, еще слегка сырых джинсах, я подхожу к Джонни, которая, как не своя, топчется у порога, и беру ее за руку, – нам пора. До свидания, – прощаюсь с ее родителями.

– В смысле, «нам пора»? – сопротивляется рыжая бестия.

– Ты забыла? – игриво веду бровью. – Еще на прошлой неделе я пообещал тебе исполнить одно из твоих тайных желаний. Думаю, стоит начать с самого жар…

Но чертовка не дает мне договорить. Она в буквальном смысле набрасывается на меня и заставляет замолчать тем самым… самым действенным способом.

Горячая маленькая штучка! Я не ожидал от нее такой прыти!

– Ого, – отстранившись на мгновение, шепчу ей я. А сам продолжаю сходить с ума по ее жарким губам. – Может, хотя бы не здесь, не на виду?

– Заткнись, – цедит сквозь зубы она, и я целую ее. Жадно, страстно, ненасытно, до изнеможения, до звездочек в глазах и в голове. Наш продолжительный поцелуй грозится перерасти в неприличный, и лучше бы, конечно, это случилось не при свидетелях… А хотя… плевать на всех и вся! Но Джонни отрывается и сама тянет меня за руку. – Пошли!

– Счастливого вечера! – кидает нам в след невозмутимый «папа».

Из вежливости я оборачиваюсь:

– И вам!

Но как только мы оказываемся за пределами видимости, у гаража, где теперь стоит мой мотоцикл – ее мать, еще до чая, попросила убрать его с дороги, – рыжая стервочка толкает меня. Толкает со всей своей девичьей силы! И злится всерьез:

– Как ты вообще ведешь себя?! Как ты со мной разговариваешь?!

– Как? – улыбаюсь ей я и вновь привлекаю Джонни к себе.

Но она отбивается:

– Как самонадеянный кобель! Как развязное животное! Что они о нас подумали?

– Ты разве не слышала? Твой папа сказал, что между нами любовь.

– Любовь? – сердито фыркает она, и ее милое личико забавно морщится. – А по-моему, между нами какая-то фигня!

– А не все ли равно, как это называется?

– Нет!

– М-м, – хохотнув, я притягиваю ее к себе, – значит, ты мечтаешь о любви?

Но она кривляется в моих объятиях:

– Да при чем тут любовь? Ты не понимаешь? Дело в тебе! Ты ведешь себя, как баран! Как последний козел! Чего ты добиваешься?

– Я? А не ты ли сама, всего лишь пару минут назад, похотливо набросилась на меня?

– Ты не оставил мне выбора! Твой поганый язык надо было прикусить! – кипятится чертовка. – Кем бы ты выставил меня перед моими родителями?

– У тебя отличные родители, – спешу заверить ее я. – Они все поняли. Иначе не пожелали бы нам удачи на дорогу.

– Что? На дорогу? Ты всерьез решил, что я с тобой куда-то поеду? – с сарказмом хмыкает она. – Даже не думай об этом, даже не мечтай! Пока не научишься нормально себя вести!

– А «нормально» – это как?

– А «нормально» – это по-другому!

– По-другому?

– Да, по-другому!

Я ухмыляюсь и сразу же расцепляю пальцы, чтобы она смогла высвободиться:

– Ну тогда пока.

И даже не жду, когда она отойдет от меня, а просто разворачиваюсь, завожу мотоцикл и медленно выкатываюсь из калитки по направлению к соседским воротам. И если Джонни думает, что моя стратегия по ее завоеванию слишком предсказуема, что я возьму ее силой или вновь стану играть в поддавки, то она ошибается. Пусть помучается! А уж потом я поддамся и «перевоспитаюсь».

Я уезжаю, почти бросая ее, растерявшуюся, возле гаража, и сходу вливаюсь в оживленную тусовку за забором. Сейчас мне очень даже важно пошуметь и подурачиться – пусть знает, что я здесь, я рядом.

Я твой. Ты моя.

– О! – набрасывается на меня Артурчик и лезет обниматься, будто мы с ним закадычные друзья и не виделись лет десять, точно. – Тони, а ты вечно вовремя!

– Вовремя? Да у вас развлекательная программа в режиме нон-стоп! Еще бы не вовремя! – посмеиваюсь я и кошусь на визжащих полуголых матрешек, которые бегают вокруг бассейна за Диманом. Кажется, толстяк завладел их лифчиками. – В какое время не зайди, всегда будешь в теме.

– А то! – довольно лыбится Артур. И зацепив меня локтем за шею, уводит куда-то в сторону. – Мы тут баньку решили организовать. Мясо маринуем…

– Ты про Димана?

Артурчик срывается на истерический гогот:

– Не, Димана нельзя! Смотри, как он девчонок подогревает! – И тянет довольно: – Жара-а! Пока еще нет, но к полуночи точно будет.

Из-за поворота вырисовывается Гарик в обнимку с какой-то гигантской сарделиной и, заметив меня, горланит на всю округу:

– Ох, ты! Тони! Ты где пропадал-то?

– Кстати, да. Мы уж думали, тебя Джон сожрал. Ты че пристраиваешь свой байк, где попало?

– Почему, где попало? – как можно небрежнее отмахиваюсь я. – У нас с ней любовь.

– А-а, – ржет, как укурыш, Артур, – у тебя сегодня, я вижу, все в порядке с настроением. – И хрюкает: – В баню пойдем?

– Пойдем.

– А потом в бас нагишом!

– Можно и в бас.

– Во-о-о! – хлопает меня ладонью в грудак. – Это по-нашему!

И уже через несколько часов мы, распаренные и разгоряченные, с дикими воплями испытываем на вместимость бассейн. А когда самым последним на нас с разбега летит Диман и сверхмощной бомбой падает на головы, я намеренно ору как можно громче, чтобы меня было слышно по ту сторону забора.

Я лежу в шезлонге в относительной тишине двора, в самой отдаленной части, пока Артур и его команда в фанатичном исступлении чебурашатся перед домом, в беседке, и смотрю на эти лживые лампочки, которые напоминают мне о ней, о рыжей бестии с шоколадными глазками и ванильными губками. Сейчас как никогда мне хочется словить свой лакомый кусочек и быть рядом с ней, с этой непокорной и такой желанной девчонкой, но раз я решил ее приручить, буду идти до конца.

Я не знаю, что она там, за забором, делает – может, мучается в сомнениях, снова шпионит за мной или любым способом старается отвлечься, – но мне нравится развивать эту тему и строить любые догадки.

Я запрокидываю голову в небо и, полагаясь только на интуицию, ищу на темном куполе ее Кассиопею.

Внезапно телефон, о котором я давно успел позабыть, издает короткий сигнал, возвещающий меня о входящем сообщении, и мне сначала даже лень на него реагировать – ну что там может быть, очередной спам? Но помедлив немного, как бы плавно и неторопливо высвобождаясь от приятного плена размышлений, я снимаю блокировку с экрана и…

Вот ведь рыжая бестия!

Чертовка как-то узнала мой номер телефона и прислала свою интригующую фотку, на которой она в неприлично короткой клетчатой юбке отрывается на танцполе.

«Привет из клуба!»

«И что ты там делаешь?» – поспешно набираю ей я.

«Танцую» – прилетает в ответ.

Меня скручивает в узел, и я, одержимый жгучей, мучительной ревностью, подрываюсь с шезлонга, на ходу натягиваю майку, прыгаю на мотоцикл, как ужаленный, срываюсь с места и вмиг покидаю Озерки.

Я несусь по шоссе, ощущая, как встречный ветер отвешивает мне пощечину за пощечиной, злюсь и тут же одобрительно ухмыляюсь: переиграла, провела! Маленькая стервочка! Смеюсь и предвкушаю нашу скорую встречу. Ведь Джонни именно этого добивается: ей снова не терпится оказаться в моих руках?

Как безумец я влетаю по порожкам клуба, сталкиваюсь на входе с фейсконтролем, меж нами с первого слова возникают некие разногласия, и если бы не Руслан, боюсь, для меня все быстро бы закончилось. А так, слегка подостыв с ним на улице, я, в конце концов, все-таки попадаю на танцпол, но в какой его угол не заверну, как не перережу его вдоль и поперек, мне не удается отыскать рыжую бестию.

Я даже поднимаюсь на балкон, чтобы сверху просканировать хаотично двигающуюся толпу и высмотреть одну вертлявую, соблазнительную попку, но все мои попытки и надежды с каждым следующим треком рассыпаются в пыль. Тогда я, спустившись в относительно тихий бар, набираю ее номер.

Джонни отвечает не сразу. Ей удается изрядно меня извести, прежде чем я с мыслями о том, что с ней все хорошо, измученно выдыхаю:

– Ну и где ты есть?

– А ты где? – игриво отзывается она.

И я, услышав вожделенный голос в трубке, бессознательно улыбаюсь:

– В клубе. А ты?

– М-м, – мурлычет кошкой она. – А я дома.

– В смысле, «дома»?!

На что она кокетливо усмехается:

– Ну а где мне еще быть? Ты же не разрешаешь мне…

– А фото? – нетерпеливо перебиваю ее я.

– Вижу, понравилось? – хихикает стервочка.

Коварная обманщица! Авантюристка! Чертовка!

И я, ухмыляясь сам себе, медленно направляюсь к выходу.

– Ладно, – соглашаюсь я, – ты меня уделала, Джонни. Тебе удалось обвести меня вокруг пальца. Но я уже еду, еду к тебе! Ты слышишь?

Она молчит.

Она меня слышит. И я чувствую, как улыбается. Маленькая негодница!

Но тем слаще будет наш поцелуй!

Я выхожу из клуба, сажусь на мотоцикл и с уже холодной головой трогаюсь с места. Теперь ночной летний ветер покладистым щенком ютится у меня на плечах, виляя метелкой-хвостом, треплет волосы, шершавым языком лижет щеки и время от времени воет мне в ухо. Наверно, на луну. А я все мчу и мчу, глядя в манящую даль, туда, где за лесополосой притаилось мое сумасшедшее счастье.

Подъехав к знакомой калитке, в последний момент я решаю не тормозить, а, снизив скорость, рассерженно рычу. Нет, я не пойду к тебе разбираться, Джонни! Я оставлю тебя…

Я твой. Ты моя.

– Тони! Лови, – летит в меня жестяная банка, как только я оказываюсь в Артурчиковом дворе.

– Вы еще не все высосали? – хмыкаю я и швыряю подачу обратно Тиму. – Ты лучше скажи, пожрать че осталось?

– Там, – неопределенно кивает он.

И пока вся эта беснующаяся масса истошно орет под охрипший сабвуфер, я отправляюсь на поиски мяса. Возле мангала в одиночку пристраиваюсь на бетонное ограждение недоделанной клумбы, в пластиковом тазике выискиваю самый мягкий, самый теплый из серединки кусок и, обнявшись с половинкой буханки хлеба, которую обнаруживаю в брошенном на газоне пакете, с жадностью принимаюсь за поздний ужин. Моя тихая размеренная трапеза утоляет не на шутку разбушевавшийся голод, расслабляет и даже приводит в порядок чувства. Жаль только, что длится недолго.

Сначала я не обращаю никакого внимания на стихшую музыку и даже не реагирую на придурковатый смех, на всеобщее оживление – слишком все однообразно от вечера к вечеру в этом цветущем малиннике. Но когда среди тонны бестолковых фраз, дурных приколов и прочей непотребной шушеры вдруг слышу до боли знакомое имя – Джон! Ну, ты попала! – отбрасываю в сторону недоеденный кусок жареного мяса, встаю со своего обжитого места и, все еще не понимая сути происходящего – а вдруг мне примерещилось? – кидаюсь в самую гущу событий.