Текст книги "Дурная слава (СИ)"

Автор книги: Мария Евсеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

22. Женя

– Шесть пятнадцать, – вслух сообщаю я, глядя на экран телефона. И хотя я дерзнула сбежать с Антоном, где-то в глубине подсознания меня назойливо мучает совесть. – Если постараться, я еще могу успеть…

– …остаться послушной девочкой в глазах своих родителей? – смеясь, подсказывает он.

– Ну да. А что в этом плохого? – пожимаю плечами я и наблюдаю за тем, как он встает, а потом подает мне руку.

– Ничего, – мягко улыбается он, садится на мотоцикл и предлагает мне сделать то же самое. – Мы постараемся, и ты успеешь. И вообще, – Антон оборачивается, – мне кажется, ты делаешь успехи.

Его испытующий взгляд обезоруживает меня. Мне хочется спросить, что он имеет в виду, но тарахтящий рев мотора заглушает все мои несказанные слова и разгоняет все несформированные мысли.

Опираясь на его плечо, я закидываю ногу и устраиваюсь на сидении позади. И обнимаю. Крепко обнимаю его. Мои руки смыкаются у него под футболкой, и я чувствую под пальцами хорошо очерченные мускулы, которые напрягаются от малейшего движения.

Его спина – скала, надежная опора. И хотя он – упрямый баран, немного заносчивый, наглый и не терпящий поражений, я отчетливо вижу в Антоне столько хорошего, что если начать перечислять все эти качества, мы точно опоздаем к половине седьмого. Поэтому я закрываю глаза и, растворяясь в нем, доверяюсь, как не доверяла никому и никогда.

Окрыленные встречей с рассветом, мы летим по едва ли разбуженной трассе. Свежий утренний ветер треплет мне волосы, но я не ощущаю холода – тепло его кожи согревает меня, и я даже немножко жалею о том, что так внезапно засобиралась домой. От осознания того, что с минуты на минуту нам придется расстаться, мое сердце бьется все быстрей и быстрей, и мне несносно об этом думать.

И я не думаю – я погружаюсь в свои ощущения. Сейчас мне так хорошо, так прекрасно, что я готова остаться в этом моменте навсегда.

Покачнувшись, мы тормозим – приехали, и мне приходится отлипнуть от его спины, убрать руки с живота, судорожно выдохнуть и спрыгнуть с мотоцикла, хоть я этого и не желаю. Мне стоит как можно скорее пробраться к террасе и незаметно проскочить в свою комнату.

– Джонни, – Антон соскакивает с мотоцикла и ловит меня за руку, в то время как я нацелилась тихонько улизнуть, чтобы избежать мучительного расставания, пусть и недолгого, всего лишь на пару дней или даже часов. Но расставания.

Наши пальцы невольно переплетаются, и я замираю в страхе обернуться. Мне кажется, если я сейчас увижу его, взгляну в глаза, то просто разревусь, как последняя дура. Не знаю, как люди выдерживают испытание расстоянием, как они сохраняют тепло друг друга, консервируя его внутри себя. Мне уже холодно, уже горько, уже запредельно тоскливо, хотя я еще даже никуда не ушла.

– Что? – запоздало отзываюсь я, когда его вторая рука касается моей талии. Когда он легко, но настойчиво притягивает меня к себе. Когда целует меня в шею и за ухо.

– Кажется, ты кое-что забыла.

Его бархатный, нежный шепот кружит мне голову, туманит рассудок, будоражит сердце. Нет, я не забыла, я помню, но… Звонит будильник.

– Мне пора, – поспешно выдавливаю я из себя и наконец-то поворачиваюсь к Антону лицом. Но сразу же отступаю назад, на безопасное расстояние.

Это невыносимо: быть рядом с ним, чувствовать на себе его взгляд, ловить улыбку, следить за движением губ:

– Может быть, пересечемся среди недели?

Но не вникать в смысл произнесенного, а мечтать только о новом, бесконечно прекрасном поцелуе.

И так же невыносимо быть без него. Без него.

Я опускаю глаза. И не знаю, куда себя деть: бежать или снова прильнуть к его широкой, крепкой груди и остаться в желанных объятиях? Черт! Черт! Черт! Меня рвут на части противоречия, а со стороны, наверно, кажется, что я туплю…

Да, я туплю. И это тоже невыносимо прекрасно!

– Если только вечером, после шести, – на выдохе произношу я.

И пока смотрю вниз, себе под ноги, блуждая растерянным взглядом, где придется, лишь бы ненароком не встретиться с тем, кто безжалостно сводит меня с ума, вдруг натыкаюсь на… по-детски громкоговорящую надпись на мотоцикле.

Краской или чем-то вроде корректора на черном пластиковом корпусе, сбоку, почти под сидением, кривыми печатными буквами обозначена примитивная рифма к его имени. И я даже догадываюсь, кто это сделал…

Из меня непроизвольно вырывается короткий смешок. Я поднимаю глаза, а потом снова фокусируюсь на надписи, и Антон это, кажется, замечает.

– Ты опять что-то задумала? – тепло улыбается он.

Нет, не замечает.

– Я? – хохотнув, удивляюсь его вопросу. Неужели он постоянно думает только обо мне? – Похоже, на этот раз кто-то из твоих приятелей постарался.

– Вот как?

Коротко дернув головой, Антон срывается с места, но не для того, чтобы прочитать чужую правду о себе, а…

Вмиг преодолев расстояние, которое только что возникло между нами, он вновь сокращает его до минимума, и лишает меня всяческих попыток безболезненно уйти. Хотя, признаться честно, никаких попыток-то и не было, и эта болезнь мне до умопомрачения приятна.

– Джонни, – шепчет мне он, – да к черту их всех!

И я соглашаюсь: к черту!

На цыпочках я вхожу в прихожую, крадучись, миную длинный коридор и, опасливо оглядываясь, будто воришка, проскальзываю в свою комнату. Мне даже не по себе оттого, что кругом так тихо: неужели мама все еще спит, а папа наконец-то решился устроить себе настоящий выходной? А впрочем, мне все это только на руку.

От осознания того, что я не ночевала дома, мне делается смешно, и я тихонько хихикаю, не в силах сдерживать в себе те чувства и эмоции, которые словно бурлящий клубничный кисель стремятся покинуть свою эмалированную кастрюльку и выпрыгнуть на чистенькую варочную поверхность, чтобы хоть как-то разукрасить этот идеально-скучный мир. Интересно, родители заметили мое отсутствие?

Я бесшумно прикрываю за собой дверь, но тут же распахиваю ее нарочито громко, имитируя свой выход из комнаты по будильнику, и в наипрекраснейшем расположении духа заглядываю на кухню. Там я пью, звеня стаканами, протираю от брызг столешницу, придвигаю стулья плотнее к столу и понимаю, что мне даже спать не хочется! Такой неописуемый прилив сил, что, кажется, сейчас я смогу свернуть горы, выполнить любые немыслимые поручения, проделать самую непосильную работу и ни разу не заикнуться о том, что пора бы передохнуть.

Я хватаю горстку орешков из чашки, кладу их в карман шорт, забираю из-под раковины мешок с мусором и уже собираюсь выйти на улицу, как на полпути, возле обувной полки в прихожей, замечаю что-то вроде… бретельки бюстгальтера? И испытываю некий конфуз, хотя стопроцентно уверена, что ничего подобного не теряла. Поэтому наклоняюсь и поднимаю, а потом, внимательно рассмотрев, осознаю, что эта деталь гардероба принадлежит явно не мне. Похоже, это мамино. Вероятно, когда она заносила в дом постиранное и высушенное белье, бретелька отвалилась. Надо бы вернуть. Но немного подумав, решаю положить пропажу туда, где я ее и нашла, иначе привлеку к себе ненужное внимание.

Я выношу мусор, захожу в загон к козам, чтобы напоить их и вывести на пастбище, но по жалобному блеянию животных понимаю, что я первая, кто к ним сегодня заглянул. Бедняги не доены.

Черт возьми, что происходит?!

– Мам, – поспешно вернувшись в дом, я легонько стучусь к родителям в комнату. – Мам! – негромко зову ее я. – Кажется, ты проспала.

За дверью слышится недовольное ворчание, а спустя несколько мгновений мама в шелковом халатике, запахнутом наскоро, уже бегает по коридору и в беспричинной панике хватается за все, что плохо лежит.

– Давай завтраком займусь я, – едва сдерживая улыбку, предлагаю и, не теряя времени, лезу в шкаф за сковородой. – Как насчет сырников? Можно со сметаной или свежими ягодами, – говорю и оборачиваюсь, потому что мама молчит. Мама вообще выглядит очень и очень странно! Я ни разу в жизни не видела ее такой: рассеянной и приятно-неловкой, смущенной и сонной, в бордовом коротеньком халатике-кимоно. Где она его взяла? И мне приходится снова отвернуться, чтобы перестать рассматривать ее конфузное лицо. – У нас козы не доены.

– Точно! Козы! – охает мама. И кидается, в чем есть, к дверям. Запоздало спохватывается и с прытью малолетней девчонки пускается в обратную сторону, в комнату.

Масло уже трещит на сковороде, а творожные заготовки, обваленные в муке, ждут своего заветного часа, чтобы стать румяными и загорелыми, когда мама в своем привычном обличии – в просторной тунике невзрачного цвета и трикотажных лосинах – пробегает мимо кухни к выходу.

Папа все еще спит, и я решаю, что мы с мамой можем позавтракать и на террасе. Поэтому поддеваю лопаткой сырники, снимаю их со сковороды и раскладываю на широком блюде, в центр которого помещаю розетку со сметаной, а по краям – ежевику и малину. Если мама такая необычная сегодня, пусть ее негласный праздник продолжается. По случаю у нас и чай особенный имеется – сладковато-терпкий, белый, с кусочками ананаса. Я завариваю его в прозрачном пузатом чайничке, который тот час же становится янтарным, и собираюсь вдоволь насладиться самым теплым и уютным утром.

Но на запах чая и сырников к нам заносит вездесущую тетю Любу.

– Смотрю, прям идиллия! – с порога отвешивает комментарий она. – Сидят, две кумушки!

– И ты присаживайся, – вежливо откликается мама.

– Да нет уж, – хмыкает соседка, а сама грузно плюхается на лавку, за стол. – Спасибо, я позавтракала. – Но глаз не сводит с блюда. – А с чем творожники-то, с изюмом?

– Нет, обыкновенные.

– А-а, – тянет нараспев она, – тогда можно. – И окунает самый толстенький в сметану. – А чаю не надо.

А чай вам никто и не предлагает!

И тетя Люба как чувствует, что я не больно-то расположена к ее компании: жуя, искоса смотрит на меня, будто изучает, будто я ей чем-то обязана. Ну и выдает под занавес:

– А ты, Женьк, чего такая помятая? Малина кислая или не выспалась? – глотая еще один румяный сырник, облизывает пальцы соседка. А потом гогочет, тряся двойным подбородком: – Мы с милёнком y метpа целовались до yтpа, целовались бы ещё, да болит седалищо! – И от ее развеселеньких напевок я в буквальном смысле закашливаюсь, в то время как тетя Люба все еще смеется, как ненормальная: – Га-га-га! Да это я так, – лупит меня с размаха по спине своей пудовой пятерней, – частушку одну вспомнила!

– Ну и юмор у вас… – сдавленно хмыкаю я, вымучивая улыбку. И мысленно молюсь, чтобы мама не провела никаких параллелей.

Но мама, кажется, и не собирается этого делать.

Ее лицо покрывается пунцовыми пятнами, она даже привстает из-за стола:

– Постеснялась бы такие частушки вслух вспоминать! – строго осекает утреннюю гостью.

И я замираю, в ожидании развязки ситуации. Только кошусь осторожно то на соседку, то на нее.

– Хых! – масляно улыбается склочница. – А чего мне стесняться? Мне-то как раз стесняться нечего. Я еще с самого ранья Ромку в город спровадила, – без мук совести тянется за очередным сырником она. – Нормальные люди с утра уже на ногах. Потому что ночью, как и положено, спят. В отличие от некоторых!

– Ага! – с неприкрытым презрением вспыхивает мама. – Нормальные-то, видно, спят, а ненормальные – за другими подсматривают!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍23. Антон

Хотел набрать Джонни, как только приехал домой, ведь за каких-то пятнадцать минут одиночества уже успел соскучиться до чертиков, но подумал, что она наверняка легла спать, и не стал ее беспокоить. А спустя полчаса сам прилег и вырубился, даже не слышал, как Степка в моей комнате погром устроил. Так, ничего криминального, но в ящиках компьютерного стола, в котором у меня флешки, всякие переходники и прочие провода, изрядно похозяйничал.

А вечером из бокса позвонили – срочно подорваться пришлось и помочь. Зато с надписью на моем мотоцикле похлопотали, да к тому же среди недели пообещали выходной. После трех дней непрерывной запары такой уик-энд сродни отпуску.

Около полуночи разделываемся с последними колесами, и я сразу же хватаюсь за телефон – мне не терпится услышать давно желанный голос, от которого внутри все в крепкий горячий узел завязывается:

– Привет!

– Привет.

– Не разбудил?

И если еще пару дней назад я думал о том, как не потревожить ее понапрасну, не застать врасплох или еще что-то подобное в том же духе, то сейчас мое безрассудное желание оказаться рядом, пусть даже посредством мобильной связи, гораздо сильнее всяческих разумных доводов.

– Нет, – мягко отзывается она, и по интонации ее голоса я чувствую, как моя рыжая бестия улыбается. И мне хочется прямо сейчас сорваться и лететь к ней вопреки здравому смыслу.

Но я держусь из последних сил.

– Скучала? – наигранно весело спрашиваю я, как будто собираюсь подурить или подначить ее. – Как сильно по шкале от одного до десяти, м? – А на самом-то деле жду максимально искренний ответ. И поэтому признаюсь ей первым: – Моя тоска по нашим кувыркашкам с трудом умещается в десяточку.

На что чертовка смеется:

– А у меня с кувыркашками как раз таки все в порядке.

– Эй! Как ты могла, Джонни? – показательно негодую я. – Как могла хулиганить где-то без меня? Или… у тебя появились новые фантазии, не терпящие ожидания?

– А что, если появились? Ты разрешил бы мне воплотить их в жизнь с кем-то еще?

– С кем-то еще?! – хохотнув, деланно вспыхиваю я. – Ты издеваешься? Да я отвинчу руки и башку любому, кто окажется рядом с тобой и поддастся на твои провокации! Только со мной! Слышишь? – А потом сменяю гнев на милость: – Но мне нравится, что ты такая неуемная, и не перестаешь генерировать ролевки, готовясь к нашему свиданию. Это ведь так? Ты уже измаялась от тоски и успела распланировать, чем мы могли бы заняться в ближайшие дни? – И вспомнив, как искрился воздух между нами, как обжигало кожу каждое прикосновение, какими разгоряченными были ее губки и мечты, негласно соглашаюсь на любые эксперименты. Поэтому добавляю: – Давай, не стесняйся идей! Мы реализуем все, что поселилось в твоей прелестной дурной головке…

– Одиннадцать, – невпопад произносит она.

– О чем ты? Ты подготовишь список из одиннадцати новых фантазий?

– Ну-у…

– Что ты задумала?

– Одиннадцать из десяти!

– То есть… – аккуратно переспрашиваю я, боясь спугнуть ее своими догадками, – это твоя оценка по десятибалльной шкале?

Но чертовка, кажется, едва ли смущается.

– Если говорить о кувыркашках, то я действительно немного соскучилась.

– Немного?

– Да.

И мне удивительно, что она умеет сознаваться.

– Самую малость?

– Самую малость, – повторяет она.

– На одиннадцать из десяти?

– Да.

– Что? Я не расслышал, – я намеренно провоцирую ее.

– Да!

– Громче!

– Да! Да! Да!

И я, осчастливленный, улыбаюсь:

– Выходит, ты скучала по мне, Джонни?

– Да, – тихонько выдыхает она.

Ее признание врывается прямиком в мое сердце, ее вкрадчивый голос ласкает мой слух.

– Скучала больше, чем я по тебе? – смеюсь я. – Нет! Это невозможно!

– Спорим?

– У тебя есть доказательства?

– Кое-что есть, – интригует она.

– Тогда мы просто обязаны встретиться завтра.

Да будь оно проклято, это завтра! Бесконечно далекое завтра! И я готов раскрутить планету, как сумасшедшую юлу, чтобы только ускорить медлительное время.

– Чтобы покувыркаться? – хихикнув, мурлычет рыжая бестия.

– А у тебя на меня были какие-то особенные планы?

– Ну да. По возможности я хотела бы тебя поэксплуатировать: доставка прокисшего молока, подработка в «такси», чужая собака и все такое. Но раз ты соскучился по кувыркашкам…

Я представляю ее хитрющее лицо и решаю поинтересоваться:

– С каких это пор ты прислушиваешься к моим желаниям?

– С тех самых пор, когда твои желания стали совпадать с моими.

– И ты предлагаешь… завтра обойтись без прелюдий?

От ее откровенных признаний мне трудно устоять на месте.

– Почему бы и нет? – игриво отзывается она.

– Тогда я ловлю тебя на слове, Джонни! Я заеду за тобой в пять. Я помню, что ты занята до шести, но я бы подождал тебя, скоротав время за чаем в компании твоих родителей. Они же думают, что у нас любовь, поэтому я как-то должен подпитывать их впечатления. Влюбленный парень их дочери – достойное прикрытие фигни, царящей между нами. Что скажешь?

– Скажу, что я согласна и на любовь.

– Атон! Атон! А мы в палк севоня падём? – жужжит над ухом Степка вместо будильника. – Атон! Мама казала, сто падём. Падём?

Я сонно потягиваюсь:

– Раз мама сказала, значит, пойдем, – высовываю нос из-под одеяла и… вновь погружаюсь в вязкую дремоту. Но тут же сбрасываю ее с себя вместе с одеялом, потому что наконец-то включается мозг, пусть и запоздало: – Степ, а почему ты не в садике? Сколько сейчас времени?

Вскакиваю и кидаюсь из стороны в сторону: неужели так долго проспал, и уже давно пять? Но поймав на прицел стрелки настенных часов, недоуменно заваливаюсь обратно.

– Ты службу, что ли, прогулял? – интересуюсь у племянника, который с невозмутимым видом тянет меня из кровати за руку.

– А?

– Почему дома, спрашиваю?

– Патамуста с табой в палк падём.

– Антон, – заглядывает в комнату Таня, вероятно, забежавшая домой на обед. – Слышу, проснулся? Ты извини, вчера не дождались твоего возвращения, легли спать. Приходится сейчас огорошивать. Я забрала Степана из сада пораньше, чтобы тебя хотя бы этим не напрягать. Дело в том, что у нас в офисе сегодня корпоратив… Вообще-то мы не хотели идти, но Вадим узнал, что у тебя выходной, и вот… Надеюсь, не нарушаем никаких твоих планов?

Я пытаюсь сосредоточиться:

– Вроде бы нет.

Потому что могу позвонить Джонни и предупредить, что немного задержусь. Обычно рабочий день Вадима заканчивается где-то около шести – как раз моя маленькая стервочка успеет припудрить носик и подготовиться к нашей встрече.

– Ну вот и хорошо. Посидишь со Степаном?

– Да не вопрос. А пораньше вернетесь?

– Думаю, да. К десяти точно будем дома, – пожимает она плечами. – День рождения коллеги… Вряд ли надолго задержимся. Это же не Новый год.

– К десяти? – вырывается из меня. Ч-черт! Но я осаждаю себя и начинаю поспешно прокручивать в голове варианты возможной рокировки.

– Антон, что-то не так? – Похоже, признаки моего смятения написаны у меня на лице, и Таня без труда читает их. – Если тебе…

– Да все нормально.

Я прекрасно понимаю эту парочку, которая, хоть и обзавелась семьей, но не перестает нуждаться в личном пространстве. А поскольку у Степки всего лишь одна единственная бабушка, да и та далеко, я просто обязан подставить плечо ребятам. В конце концов, не так-то часто они просят меня понянчиться.

– Привет! – решив не тянуть до последнего, уже через полчаса набираю рыжей бестии, слышу ее голос и начинаю сомневаться в том, что поступаю правильно. Мне хочется немедленно сорваться, послав к лешему все, что может помешать мне увидеть ее. И обнять, прикоснуться, поцеловать. – Эй, Джонни, а ты не сойдешь с ума без меня, если я нарушу свое обещание?

– Что-о? Что за намеки? – возмущенно смеется она, и я до безумия счастлив от такой ее реакции. – Антон, ты рехнулся? Ты собираешься дать заднюю?

– Ну прости меня, – улыбаюсь ее прекрасному голосу, а сам ощущаю, как трудно мне даются любые слова, – но вечером я никак не могу, потому что…

– А сейчас можешь? – перебивает меня решительно настроенная стервочка.

Я оборачиваюсь и смотрю на Степку, как тот в предвкушении скитается по моей комнате. И поджимаю губу:

– Прости, Джонни…

– Нет? – удивляется она. – В чем дело, Антон? Что за…

– На мне ответственность за племянника, я не смогу приехать к тебе. Он еще мал оставаться один даже на такое короткое время, за которое я бы мог смотаться в Озерки и обратно, чтобы привезти тебя сюда.

– Я поняла, – шутя, укоряет меня чертовка, – ты хочешь заманить меня в свое питекантропное логово?

И я, представив этот идеальный вариант, еще больше злюсь на себя: вот если бы не спал так долго, действительно, успел бы сгонять за ней, пока Таня не ушла.

Я прикрываю глаза на мгновение и с тяжестью выдыхаю:

– Не знаю, как ты, а я уже схожу с ума без тебя, Джонни.

– Эй! Хватит разводить меня нагляцким образом! – хохочет она. – Актеришка ты никудышный! Скажи еще, что вывел на прогулку целый детсад…

Я бросаю взгляд на часы и измаянного бездельем Степку, безмолвно киваю ему, чтобы шел следом за мной, и, сняв с полки его микроскопические кроссовки, по-доброму усмехаюсь в ответ:

– Пока еще нет. Но ты угадала, мы как раз собираемся в парк. Качели, карусели, сладкая вата… – И коротко взглянув на мелкого, пыхтя, расправляющегося с обувью, слегка понижаю голос: – Правда, не такая сладкая, как ты.

– Не думай, что я куплюсь на этот ванильный развод! – смеется рыжая бестия. – В парк собираетесь, говоришь? Ну, хорошо. Я как раз тут, недалеко, у Олега.

– Та-ак. Я не понял, – меня будто простреливает. – И что за Олег?

Чертовка изводит меня:

– Племянник!

– Какой, твою мать, племянник? – хохотнув, прикрываю я глупую ревностью. – Давай, рассказывай! – А потом смещаю акцент на другое и до меня вдруг доходит… – Джонни! Плутовка, – расплываюсь в улыбке я, – то есть ты в городе?

Наклоняюсь, чтобы помочь с кроссовками Степке, а сам еле сдерживаю в себе рвущуюся наружу радость.

– Да! – показушно ворчит она. – Хотела сделать тебе сюрприз, но ты умеешь обламывать.

– А-а, – смеясь, тараню плечом пацана и предлагаю ему, уже обутому, забраться мне на спину. – Так это в корень меняет проблему! Давай встретимся в парке!

– Думаешь, я желаю увидеть тебя с твоей, – лукаво мурлычет она, – племянницей?

Тогда я отстраняю от уха телефон, одной рукой подсаживаю мелкого повыше и прошу его сказать погромче кое-что важное. Но тот морщит лоб и тупит в силу своего возраста.

– Сто?… Сто?… – обнимая меня за шею, вроде бы даже стесняется. – Ты кутял? Мне казать, ты кутял? – И немного подумав, оглушительно добавляет: – Я тозе по тебе кутял, Атон!