Текст книги "Дурная слава (СИ)"

Автор книги: Мария Евсеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

20. Женя

Он хотел проучить меня? Показать, что это не он, а я за ним бегаю? Ну-ну, самонадеянный глупенький мальчик! Лови привет! И как только мое сообщение с прикрепленным давнишним фото улетает на его номер, я тут же принимаюсь прокручивать в голове все возможные варианты своего спасения. Но уже спустя несколько минут отчетливо понимаю, что мое спасение кроется не там, где я его пытаюсь отыскать.

Я хихикаю в темноту и, бросив короткий взгляд на скучающий телефон – а ведь этот Отелло даже не перезвонил, не переспросил, где я, а как подстреленный сорвался и тут же умчал в нависающую ночь, сумасшедший ревнивец! – как мышка шмыгаю в дом.

– Ты проголодалась, детка? – интересуется папа, застав меня в столь поздний час в кухне с разделочной доской.

– Да… Хочу сделать пару бутербродов, – предельно честно отвечаю я. Но заметив, что увлеклась с нарезкой, добавляю: – Я очень проголодалась!

– Макси бургер? – улыбается папа. – Понимаю.

И мне вновь становится неловко под его проницательным взглядом. Он делает вид, что совершенно равнодушен ко всему, что здесь происходит, но по его оживленному поведению можно легко догадаться, что это не так. К тому же «как ни в чем ни бывало» предлагает:

– Может, стоит навести морс сразу в кувшине?

– Па-ап! – напевно тяну я. Откладываю нож, оборачиваюсь и целую его в небритую щеку.

– Понял, понял. Ухожу, – смеется он и поднимает руки ладонями вверх.

А потом скрывается за дверью.

Но буквально через минуту снова заглядывает в кухню:

– Если понадобится плед для пикника, он в гардеробе.

– Па-ап! – снова «пою» я и, глядя на его счастливое лицо, тихонько хихикаю. – Какой пикник? На улице ночь!

А сама складываю бутерброды на маленький деревянный поднос, туда же отправляю несколько салфеток, небольшую гроздь винограда, два стакана…

– Прекрасное время для пикника, – подмигивает папа.

Я вижу, с каким довольством он кивает на натюрморт, и не могу не рассмеяться.

Кажется, я прокололась.

– Ты прав: что ни на есть, самое замечательное, – по-доброму улыбаюсь я и, готовая встречать Антона во всеоружии, отправляюсь с подносом на террасу.

Думаю, что к моменту, когда он вернется, бутерброды придутся кстати. Так же кстати, как и его несколько запоздавший звонок.

– Ну и где ты есть? – взволнованным голосом спрашивает он.

И я умиляюсь его заботливой интонацией.

– А ты где?

– В клубе. А ты?

– М-м, – интригующе тяну я. – А я дома.

– В смысле, «дома»?! – слегка тупит мой рыцарь сердца.

– Ну а где мне еще быть? Ты же не разрешаешь мне…

Но он нетерпеливо перебивает:

– А фото?

– Вижу, понравилось? – смеюсь я, представляя его лицо.

Он меня ревнует! Ревнует! Ревнует!

– Ладно, – хохотнув, соглашается он, – ты меня уделала, Джонни. Тебе удалось обвести меня вокруг пальца. Но я уже еду, еду к тебе! Ты слышишь?

Я слышу.

Молчу и улыбаюсь.

Потому что жду его. Жду. Такого смешного, ревнивого и упертого. Заведенного, слегка рассерженного, с конкретными намерениями отомстить мне. Но тем слаще будет наш поцелуй!

Я вспоминаю все минувшие взрывоопасные противостояния, от которых искрится в глазах и внутри, где-то в области сердца, и умираю от нетерпения снова нос к носу встретиться с ним. И может быть, я веду себя нелогично и безрассудно, но… Да пошли они к черту, все разумности и заморочки! В конце концов, я же не впадаю в блаженное отупение!

Запоздало сбросив звонок, я вновь возвращаюсь в дом и на цыпочках крадусь по коридору в гардеробную, решая все-таки воспользоваться советом папы и накрыть «поляну» прямо на газоне. Я шокирую Антона своим гостеприимством! А он пусть ищет подвох, которого нет.

Вернувшись на улицу, я тщательно выискиваю самое тихое и уютное место и нахожу затемненный уголок недалеко от гаража. Расстилаю плед, кидаю на него пару миниатюрных подушек, на которых можно сидеть, в серединку кладу свои съестные припасы… Морс! Думаю, папа и в этом прав. И пока, по моим подсчетам, есть несколько минут свободного времени, в который раз ныряю в кухню и возвращаюсь оттуда уже с полным кувшином напитка со льдом.

А потом снова жду. Жду, прислушиваясь к звукам ревущей музыки у соседей, голосам, гулу проезжающего по трассе транспорта, к лаю собак, трели ночных птиц. А когда знакомый рык мотоцикла взрывает улицу из-за угла, я замираю, застываю в трепетном ожидании и боюсь задохнуться от переизбытка эмоций. До одурения, до сладкого головокружения, я до безумия хочу, чтобы он улыбнулся мне своей обворожительной улыбочкой, обнял и поцеловал.

Но… Кажется, Антон проехал мимо…

Я вскакиваю: точно мимо!

Мимо же? Мимо…

И подбегаю к калитке.

Какого черта? Почему? Он завернул к соседям и тут же скрылся за тяжелыми воротами. Вот так, наглухо закрыв их за собой. А я…

Не понимая, что к чему, в порыве какой-то обуявшей меня несправедливости, я забегаю к себе во двор, мечусь по террасе, заскакиваю на перила балюстрады, чтобы разглядеть, что происходит там, за высоченным кирпичным забором, скрывающим его от меня, и, не разглядев совершенно ничего – чертов забор! чертовы соседи! чертова темнота! – решаю прибегнуть к кардинальным мерам.

Спрыгнув вниз, я уже лечу, бегу, несусь к тому месту, где есть моя испробованная лазейка. Я забираюсь на бочку, подтягиваюсь, влезаю на забор и… чтобы увидеть, что там, в общем гвалте, происходит – чертова баня! она закрывает весь вид! – аккуратно, мелкими шагами, на полном вдохе балансируя, иду по кирпичному гребню вперед и вперед.

Где этот хитросделанный засранец? Из какого такого соображения он поехал сюда, а не остановился возле меня?

И только миную угол пристройки, только замечаю, где эти ископаемые колбасятся в данный момент, только загораюсь надеждой увидеть того, кто так жестоко со мной поступил, как… сердце кубарем катится вниз. Я оступаюсь и, судорожно хватая ртом и пальцами воздух, неосмотрительно падаю. Прямо в вольер. В проклятый, грязный вольер! Высокий, надежный, закрытый! Из которого мне так просто не выбраться.

К тому же, ногой задеваю пустое ведро, и оно с грохотом отскакивает в сторону. Разбуженный пес с испуга скулит. Заткнись! Заткнись! Заткнись! Но он только сильнее распаляется. И в какой-то момент привлекает к себе внимание.

Затихает музыка, затыкаются голоса, включается свет…

Ну что ж… Всем привет!

– Вот это кадр!

Первым продирает глаза зомби-толстяк. Он отбрасывает бутылку в сторону и спешит убедиться, не скосило ли его окончательно. И как это тело до сих пор ноги носят? Мне кажется, если он вдруг потеряет равновесие, случится настоящее землетрясение.

– Ты ли это? – визгливым смехом клокочет он, и мне хочется его придушить. Оторваться от засова, который я пытаюсь расшатать-открыть-размолотить-расколошматить, и придушить! Придушить каждого из здесь присутствующих! Но, боюсь, рук на всех просто не хватит. Тем более, когда они заняты…

– Что за нах? – орет кто-то еще. И я, негодуя от безысходности, наблюдаю, как стадо развеселеньких дегенератов надвигается прямо на меня.

Что и следовало ожидать.

– Во цирк! Артурчик, а ты не говорил, что занимаешься дрессировкой! Ниче так, псица, что умеет? – тянет ко мне свои волосатые руки прыщавый в мокрой майке.

И я стараюсь пнуть его по коленям:

– П-шел вон! – но, естественно, у меня не получается.

– Она еще и тявкает? – ржет он. И толпа скалящихся шакалов его, конечно же, поддерживает.

– Ублюдки! – злюсь я и остервенело трясу дверцу вольера, теряя последние надежды на то, что она поддастся и откроется. Но если я выберусь, я прямо на месте расквитаюсь с каждым!

Нет, вообще-то в обычной жизни я не жестокая, но сейчас… Я озираюсь по сторонам и, обнаружив кучку битых кирпичей возле забора, хватаю самый большой.

Сосед присвистывает:

– Успокойся, успокойся… хорошая собака! Фу! Фу! – и, истерически надрываясь, кидает мне под ноги какие-то объедки. – Тебя сегодня еще не кормили, на!

А какая-то курица – видно, самая догадливая – достает телефон и тычет мне в лицо камерой.

Твари!

Я дергаюсь:

– Открывай, скотина! – и смотрю на Артура так, будто могу воспламенить его взглядом. – Выпусти меня немедленно! Иначе…

Я замахиваюсь и запускаю кирпич в толпу. Он со свистом летит через решетку и тяжело падает по ту сторону вольера. Жаль, что в эту дуру с пережженными волосами не попадает. Но, вероятно, попадает в кого-то еще.

– Собака бешеная! – ухахатываются они. А я мечусь из стороны в сторону и никак не могу повлиять на этих одноклеточных. Мои злость и негодование перетекают в отчаяние, а отчаяние вмиг перерождается в обреченность. И я, как слабая маленькая девочка, уже готова забиться в угол и разреветься от безнадежности.

– Джон! Ну ты попала!

Но, собравшись, прогоняю предательские слезы, подступившие к глазам:

– Выродки! – рычу я на них. – Выпустите! Это не смешно!

И снова берусь за кирпич…

– Тебя выпустишь, ты ж всех перекусаешь!

– Сиди лучше там, нам так спокойнее!

… замахиваюсь, но вдруг замечаю Антона.

Кажется, он еще не видит меня. Похоже, он вообще никого не видит! С привычно хмурым выражением лица, он проталкивается сквозь толпу, отпихивает локтем «наемного оператора» – довольно грубо, несмотря на то, что «оператор» девушка – и, оказавшись впереди планеты всей, застывает в двух шагах от вольера.

«Антон, миленький, где же тебя так долго носило? И почему ты допустил весь этот концерт?» – я смотрю на него умоляюще и жду, когда он высвободит меня.

Но этот самонадеянный наглец глядит на меня и улыбается. Улыбается… И его до одурения прекрасная улыбка выворачивает меня наизнанку.

Ему смешно! Он, как и эти выродки, смеется надо мной!

– Тони, не подходи! Она кусается!

– Ну-ка, тявкни что-нибудь, Джон! Тони еще не видел тебя в деле!

Ах, Тони не видел?!

И я, стиснув покрепче зубы, швыряю в этих уродов кирпич, чтобы тот непременно свалился кому-нибудь из них на голову. Но… мое оружие отскакивает от решетки и попадает по носу ни в чем неповинной, все еще скулящей в будке собаке.

Бедный пес! Прости меня! Прости! Прости!

А эти придурки корчатся от смеха:

– Эпическая сила! Джон прибила Тайсона!

– Тайсон, че ждешь? Хватай ее за…

– Ну все. Поржали и хватит, – твердым голосом пресекает всеобщий гвалт Антон, и улыбка сходит с его лица. Но я даже смотреть на него не хочу. Ведь он смеялся! Смеялся! Смеялся!

Я шарахаюсь, словно ошпаренная, в сторону и только искоса наблюдаю, как его загорелая мускулистая рука легко и без видимых усилий отпирает засов. Дверца с размаха распахивается, звонко бьется о решетку – путь открыт. Помедлив буквально секунду, я выскакиваю из вольера и, пряча глаза, бегу прочь. Видеть их всех не могу! Особенно его!

Не чувствуя ног, я вылетаю за пределы чужого двора, миную ворота и несусь по тропинке к своей калитке. Возле гаража меня останавливает накрытая «поляна» с морсом и закусками. Ненавижу! Рывком я сдергиваю плед и сбрасываю с него всю ту романтику, которую я, идиотка, приготовила! И хочу растоптать все-все бутерброды, как вдруг… меня кто-то крепко хватает за плечи.

– Эй, эй! Ты чего, Ковбой? – голос Антона врывается в мое взбудораженное сознание. – Тих-тих-тих-тихо! Хотя бы один бутер оставь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍21. Антон

Я наклоняюсь и подбираю уцелевший бутерброд с газона. И не потому, что чертовски голоден, а чтобы поддразнить рыжую бестию. Когда она злится, она такая прехорошенькая!

Я сдуваю с него невидимую грязь и, глядя на то, как бомбит маленькую стервочку, улыбаюсь. Но моей улыбки она не выдерживает.

– А ну верни! – кидается в драку. – Это не тебе! Не для тебя! – колотит меня она, но я успеваю проглотить сделанный ее заботливыми ручками сэндвич.

– А для кого? – пережевывая хлеб и сыр, с невинным лицом спрашиваю я. – Кому ты собиралась устроить свидание, прежде чем пошла на его поиски своим излюбленным, шпионским способом?

– Что-о? – еще сильнее вспыхивает она. – Я за тобой не шпионила!

– Нет? – приподнимаю бровь я. – А как ты тогда попала за решетку?

– Не твоего ума дела!

– Ладно, ладно, – прикрываюсь ладонями я, защищая себя от ударов. – Но ты все-таки признаешь, что оказалась в ловушке из-за меня?

– Из-за тебя всё в моей жизни пошло наперекосяк! – буйствует она с неопровержимым намерением избить меня до полусмерти.

Но я смеюсь. Мне приятны ее внимание и забота, и бутерброды, если бы Джонни не расшвыряла их по двору, пришлись бы кстати.

– Могу сказать то же самое и про тебя.

– Да-а? – распаляется она и, строя злобную гримасу, в буквальном смысле припирает меня к стенке гаража. – Значит, я порчу тебе жизнь?

– Ты перепортила все бутерброды.

– Не все! Один ты нагло сожрал!

– К твоему сведению, – мягко смеюсь я, не оказывая никакого сопротивления, – я голоден по твоей милости.

– По моей милости? – бунтует она и, кажется, не осознает, что дистанция между нами сократилась до неприличной.

А я смотрю на нее, смотрю и не могу наглядеться:

– Знал, что тебя ни на минуту нельзя оставлять одну.

– Вот и не оставлял бы! – трясет меня за грудки. Но тут же осознает, что прокололась, и стремится сбежать.

– Джонни, – почти шепотом смеюсь я. Потому что поздно. Потому что я уже обнял ее за талию, и теперь легким нажимом привлекаю чертовку к себе. И хотя мы и так стоим ближе некуда, мне и этого мало. Я желаю большего.

Она поднимает глаза. Она знает о моих желаниях все. Ее злющие губки пока еще напряжены и неподатливы, но дыхание уже сорвалось. И мне трудно сдерживать себя, трудно не давать воли рукам, когда она здесь. Рядом. Со мной. Когда я каждой клеткой тела чувствую ее всю, от и до. Мне хочется поцеловать ее, и я целую ее. Целую, будто в первый раз. Пробую на вкус, подступаюсь, словно к неприступной башне, нахожу все пути к неизведанной истине и сам отвечаю на ее безмолвный вопрос. Я твой. Ты моя. Навсегда.

Она наркотик. Она мой рай и ад. Она – мой кислород.

Я аккуратно беру Джонни за бедра и приподнимаю вверх. Она не сопротивляется. И вот уже мне не нужно склоняться к ней, а ей – запрокидывать голову и становиться на цыпочки. Она такая миниатюрная, хрупкая, невесомая пушинка. Моя маленькая девочка. Моя жаркая маленькая девочка. Ее невыносимо прекрасные ножки плотно сжимают меня по бокам и смыкаются где-то на пояснице, отчего я окончательно теряю голову. И мне срочно нужно остыть, иначе…

Против воли я отрываюсь от ее пламенеющих губ, но, понимая, что порю несусветную дурь, тут же впиваюсь обратно, еще более жадно. И не могу отделаться от мысли, что это она плотнее прижимается ко мне, а не я к ней.

Чертовка сводит меня с ума, я балансирую на грани. Моя ладонь против воли рассудка скользит от ее бедра все выше и выше и забирается под футболку. Я ощущаю, как под кожей пышет пожар, дикое пламя которого насквозь прожигает меня, и мне хочется дальше, хочется большего… Но мне следовало бы спросить у нее разрешения.

Я вновь отстраняюсь, буквально на мгновение, но только для того, чтобы взглянуть ей в глаза и прочитать в них ответ. Но ее ответ, кажется, кроется в продолжении: она, запустив свои тонкие пальчики мне в волосы, торопливо подается вперед и целует меня, вновь и вновь, как будто не может насытиться. И я тону в ней. Я обречен. Я теряю контроль.

Я желаю сорвать с Джонни все лишнее – долбанную одежду, которая путается у меня под рукой, – избавить ее и себя от ненужных слоев, которые не дают разрядам тока, возникшим меж нами, пройти по венам, по каждому капилляру. Что это, сон? Раз одной только мысли достаточно, и она меня понимает. Распаленно встряхнув волосами, эта страстная куколка, едва ли задумавшись, стягивает с себя футболку. И я улыбаюсь. И не могу не взглянуть на нее. На ее простенькое, но такое милое белье, и аккуратную грудь, которую я тут же, миллиметр за миллиметром, покрываю миллиардами поцелуев. Но и этого мало.

– Стой, – шепчет она. А сама, позволяя касаться себя везде, продолжает испытывать меня на прочность. – Мои родители порвут нас на тряпки, если узнают, чем мы занимаемся здесь, прямо под окнами.

Я улыбаюсь:

– А мы разве чем-то таким занимаемся? У нас любовь.

– Какая к черту любовь? – тихонько смеется она и со всей своей нежностью ворошит мне волосы на затылке.

– То есть ты предлагаешь… – веду бровью я, – переместиться куда-нибудь, где нас не найдут?

– Нет! – забавно фыркает она. – Я такого не предлагала!

– Тогда у меня есть еще один замечательный вариант.

– Какой?

Я тепло чмокаю ее крохотный носик и опускаю Джонни на землю.

– Тащи бутеры!

– Ты такой смешной, когда ешь, – улыбается она. Подтягивает ноги к груди и укрывает их пледом, под которым мы вообще-то сидим на террасе вдвоем.

Я толкаю Джонни плечом:

– А ты такая смешная, когда наглеешь, – тащу из-под нее плед и, завладев им полностью, заворачиваюсь в него с головой.

– Эй! – в шутку злится она, но, заметив мою умильную рожу, которую я быстренько состряпал и зафиксировал, сразу же начинает хохотать.

Тогда я распахиваю свой «вигвам» и приглашаю рыжую бестию «в гости», не забыв намекнуть, чтобы она прихватила с собой оставшиеся бутерброды. А когда Джонни, хихикнув, подается с тарелкой вперед, я обнимаю ее и согреваю теплом.

– Может, все-таки расскажешь, как ты оказалась в вольере?

– Все очевидно, – чертовка смущенно жмется ко мне. – Я – волшебница, и умею телепортироваться.

Ее шутка звучит так мило и до смешного наивно, что хочется поцеловать эту пай-девочку в макушку. Но ближе всего оказывается носик. Аккуратный, строптивый носик, который она, после моего скоропалительного поцелуя, прячет в складках футболки у меня на груди.

– М-м, – интригующе тяну я. – Хотела попасть в мои в объятия и… промахнулась?

– Может быть, и так, – приглушенно мурлычет она. А потом распрямляется и с показным осуждением фыркает: – А вот ты поступил, как последний…

Я приподнимаю бровь:

– Козел?

– Заметь, – улыбается она, дразня своими соблазнительными губками, – я этого не говорила. Ты окрестил себя сам!

– Я поспешил опередить тебя, чтобы не словить более тяжеловесный комплемент в свою сторону. Я догадываюсь, какие слова незаслуженно вертелись на твоем остреньком язычке. Ведь так, Джонни?

– То есть, – прищурившись, буравит меня взглядом она, – ты не раскаиваешься?

– В чем? – напыщенно хмыкаю я. – Я же освободил тебя!

– Но сначала посмеялся надо мной! Признайся, тебе было весело!

И я незамедлительно соглашаюсь:

– Мне было весело, – покорно киваю, слегка отпрянув от нее. – Видела бы ты себя со стороны! Кстати, можем, погуглить, вдруг ты уже где-нибудь на Ютюбе…

– Ну, ты и… козел! – смеясь, пихает меня она и отбирает ломтик хлеба, который я приготовился съесть.

– Че-го? – хохотнув, я перехватываю ее запястье и, устроив небольшое противоборство, вынуждаю Джонни покормить меня с руки. – Вот тут я точно ни при чем! – кусаю ее непревзойденный сэндвич и, притянув чертовку к себе, разрешаю и ей слегка подкрепиться.

Это так кайфово: обнявшись, сидеть с ней, жевать эти сухие обветренные бутерброды и посылать приветы лживым лампочкам солеными от сыра поцелуями. Самыми пылкими, самыми яркими, затмевающими небесное мерцание! И кто бы мог подумать, что рядом с этой неугомонной куколкой я стану безнадежным романтиком.

Я твой. Ты моя.

– Ну, прости, – шепчу я, наконец-то оторвавшись от ее разгоряченных губ, и принимаюсь подлизываться, тараня лбом. – Я просто любовался тобой. Смотрел на тебя и не мог не улыбаться. Как и сейчас.

– Может, лучше еще бутербродик? – как бы отмахиваясь от моих признаний, смеется она.

Маленькая врединка все еще страшится собственных чувств.

– Да не, спасибо, – мщу ей по-доброму, надеясь в конечном итоге раскрепостить. – Вообще-то я объелся шашлыков, а твои бутеры ел исключительно из вежливости…

– Что-о? – вспыхивает она. Замахивается, но бьет меня мягко, с любовью, которая отражается в озорных глазах.

И я снова целую ее. Такую жаркую, такую вспыльчивую. Мою. От кончиков ушей до босых пяточек. И мне хочется взять Джонни на руки, прижать к себе и никогда не отпускать. Засыпать и просыпаться вместе, встречать рассветы и провожать закаты. Но здесь, в темноте террасы ее дома, утро наступает запоздало.

– Черт, мне вставать уже через два часа, а я еще даже не ложилась, – зевая, сетует она, прижавшись щекой к моему плечу.

– Они пока еще тоже не ложились, – киваю в сторону неспокойного соседского двора и смеюсь, мысленно благодаря того типа, который нагрянул к Артуру вовремя, в тот момент, когда я кинулся за рыжей бестией. Именно поэтому меня до сих пор не хватились, и мы сейчас сидим, предоставленные самим себе. – Ну, может, тогда стоит окончательно нарушить твой распорядок дня? – веду бровью я и предлагаю то, что спонтанно зародилось в моей голове. – Давай свалим отсюда, и пусть твоя мама тебя хватится!

– А давай! – без раздумий соглашается неуемная авантюристка. Быстро встает и сама тянет меня за руку. – Только куда мы поедем?

– А не все ли равно?

– Все равно, – смеется она и беззаботно пожимает плечами.

– Тогда жди меня здесь.

Я целую Джонни и ныряю в калитку, но, сделав несколько шагов, останавливаюсь. И оборачиваюсь. Потому что уже, черт возьми, скучаю по ее губам, глазам, рукам, коже, одуряюще-сладкому запаху, огненно-жгучим прикосновениям, стуку сердечка, клокочущему не у нее внутри, а у меня в висках. И не понимаю, как мог жить, существовать до этого, как мог пить, есть и спать?

Улыбнувшись ее стройной фигурке, очертания которой неясным силуэтом рисуются в темноте двора, я дважды стучу по груди и, раскрыв кулак, отсылаю ей свое незамысловатое признание – Я твой. Ты моя. – и только потом скрываюсь за соседскими воротами. А через несколько мгновений мы уже мчим вдоль лесополосы по еще не проснувшейся трассе навстречу засветлевшему небу, в рассвет.

– Левее есть классное место! – обнимая меня крепко, кричит мне в ухо она. – Сворачивай к соснам!

И я, конечно же, повинуюсь.

Нас встречает крохотный островок, щекочущий небо зелеными макушками. Мы тормозим у этого тайного пристанища путника, где даже необузданный утренний ветер нашел себе покой. Где звенит предрассветная тишина, где пахнет землей – чистой сырой землей! – смолой и шишками. Где в предвкушении чего-то настоящего рождаются мечты. Рождаются и вмиг деревенеют – остаются среди морщинистых стволов, вообразив себя такими же гигантами, – но все равно не перестают тянуться ввысь. И мне до помутнения рассудка хочется знать, о чем мечтает та, рука которой сейчас лежит поверх моей ладони. Но я лишь пожимаю тонкие пальчики Джонни и делаю шаг вперед, вслед за ней.

Там – бездна. Заброшенный карьер, с отвесных скал которого тонкими струйками сыплется в пропасть песок. Мы садимся на еловую подстилку и всматриваемся вдаль – на горизонте уже алеет рассвет. А впереди мелким бисером по зеленому покрывалу рассыпаны «игрушечные» домики, утопающие в легкой мгле стелящегося тумана.

– Ты уже бывала здесь? – спрашиваю я, не боясь потревожить безмолвие, окружившее нас. Беру шишку и швыряю ее с обрыва.

– Да, – проследив за полетом, улыбается она и кладет голову мне на плечо, отчего становится еще уютнее и покладистей, чем прежде. – В детстве мы с подругой часто приезжали сюда на велосипедах.

– С подругой? – приподнимаю бровь я. Потому что не умею вести себя в такой романтичной обстановке согласно случаю. Хотя, признаться, мне абсолютно комфортно сидеть вот так, плечо к плечу, и наблюдать за показавшимся на небосклоне раскаленным солнцем.

– Ну да. А с кем же еще?

– Не знаю. Может быть, с Ромочкой? – легонько подначиваю ее. – Ведь ты же где-то нахваталась опыта. Твои эротические фантазии достойны Оскара! Нетрудно сделать выводы, что я у тебя не первый.

На что Джонни смеется:

– Хочешь сказать, я у тебя первая?

– А ты сомневаешься? – я обнимаю ее и притягиваю к себе, чтобы вновь поцеловать. Но прежде чем сделать это, выдыхаю: – Можешь быть уверена, до тебя я еще ни с кем так не кувыркался.