Текст книги "Фотографирование осени"
Автор книги: Мария Ботева
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
Тепло от печки
Монах Павел умеет строить печи. Неясно, кем он был до
монастыря, вроде бы фотографировал для газет, но точно из-
вестно, что жил в деревне, в глухом месте, оно ещё дальше, чем
святыня, и добираться туда гораздо труднее. Сюда хоть есть
наезженная дорога. А туда только пешком. В такой деревне ни-
как не обойтись без печки. Она нужна и для обогрева, и для то-
го, чтобы готовить еду. Хоть и идёт во всей стране газифика-
ция, но очень медленно, тех мест пока не достигла. Всё равно
там много леса, люди пока что проживут и на дровах. И вот от-
туда и приехал Павел, там и выучился класть печи.
Давно пора бы ему найти ученика, но никто не хочет за-
ниматься этим хорошим делом. В кельях печи построил Павел,
в монастырском храме они ещё с позапрошлого века. А вот по-
явятся новые монахи, придут насельники, кто будет класть их?
Сам Павел уже отказался этой осенью построить печку в поме-
щении нового склада для продуктов, сказал, не то здоровье,
чтобы в свитере работать. Но все думают, что придёт лето, он
наденет серую футболку и примется за новую печь. В святыне
ещё так много всего непостроенного, а таких специалистов
меньше десятка на всю область.
Ещё про Ксению
Ксении дай только поговорить о божественном. Вообще, у
неё мало слабостей, она не объедается, не сквернословит, не
завидует и так далее. Но о божественном говорить любит. Не-
давно рассказала о первой исповеди. Она тогда ездила в один
монастырь, где был старец. Говорит: он такой батюшка, к нему
все бежали, как дети к солнцу. Всегда хотелось быть рядом. А
если улыбался! И я пошла к нему на исповедь. Сама боюсь, а он
говорит: в чём твой грех, солнышко? Я скажу. А ещё в чём? Я
скажу. И так всю исповедь. Всё время солнышко. И всё время
вздыхал. Как будто так молился за меня. Потом благословил
идти к причастию. И я заплакала. Мне было уже сорок. А по-
том… Но это уже не относится к первой исповеди, поэтому не
пересказываю.
Люди, которые живут рядом
Все видели таких людей – или это Лариса с подбитым
глазом, или это Степан всегда в зимней одежде, или это кто-то
из хромых или очень больных подходит к храму и просит у па-
ломников денег. Все они живут в соседних деревнях. Мало кто
даёт: во-первых, все деньги в вещах, а вещи в келье, а во-
вторых, дают хлебом и конфетами, кто-то специально берёт с
собой. Некоторые просто бурчат под нос: иди работай. А где
работать с подбитым глазом или в глуши?
Отец Андрей перед тем, как ехать по важным делам, ждёт
машину, водитель протирает зеркала. Подходит Лариса, ей он
даёт двадцать рублей. Мало, говорит она, добавить бы. А отец
Андрей говорит, что хватит, довольно, позавчера ещё он видел,
как Лариса едва шла мимо монастыря, отворачивала лицо. А
вчера его не было целый день, вернулся поздно вечером, что
там происходило, настоятель не знает. Больше сегодня она ни-
чего не получит. Потом подходит Степан, он получает столько
же – двадцать рублей. Чтобы не смущать Ларису.
В этом месте, рядом с этими людьми, а может быть, прямо
в их душах пересекаются два мира, горизонтальный и верти-
кальный. Никто из паломников не знает, почему эти люди та-
кие, только отец Андрей мог бы рассказать, но он не будет. И
так всегда в монастырях, никто не гонит, и без того отовсюду
выгнали.
Правило семьи
Иван говорит сыновьям, чтобы искали себе жён в храме.
Господи, они такие маленькие, какие им жёны, какой им храм?
– вздыхают обе бабушки. И правда, старшему сыну четырна-
дцать, младшему пока десять. Но Иван настаивает на своём.
Сам он бывает в храме не каждую неделю, чаще всего только
раз в месяц, зато возит на машине игумена дальнего монасты-
ря в город и обратно, но это всё. Свою жену он нашёл не в хра-
ме, их тогда ещё почти не было, а на телевидении. Однажды
журналисты проводили опрос на улице, кто что думает про ал-
коголизм. И она одна сказала, что, конечно, пьяницы сами ви-
новаты в своих горестях, но это не отменяет к ним жалости и
любви. Иван тогда только начинал пить, от него уже ушла одна
жена, а от второй он бы не отказался. Тем более от такой доб-
рой и красивой. Он позвонил на телевидение, каким-то чудом
там ему помогли, правда, потом сняли свадьбу и венчание на
камеру и показали всему городу. Это его невеста настояла на
венчании, нашли наполовину восстановленный храм, и пошло
дело.
Иван, как женился во второй раз, сразу бросил пить.
Правда, ненадолго. Через год снова началась старая беда. За всё
время супружества он бросал не однажды, каждый раз у него
получается всё дольше обойтись без пива и прочего. Последние
пять лет он совсем не притрагивается ни к одной бутылке, во-
зит игумена и говорит сыновьям, чтобы искали себе жён в хра-
ме. Такие у него теперь установки жизни.
Устрой о мне вещь
Все в святынях читают молитвы. Утром и вечером. Это
называется правила. Утреннее и вечернее правила. Монахи мо-
лятся при каждом деле. Доят корову и поют молитву. Придут в
трапезную, и тут тоже надо помолиться. Словом – постоянно.
Молитвы разные, но главное, чтобы все они шли от серд-
ца. Только кажется, что ничего особенного тут нет. На самом
деле это довольно трудно. Видимо, в помощь всем молитвы
бывают очень красивыми. Кому-то западают в душу слова «по
велицей милости» – звучит необычно и очень поэтично, мож-
но сказать, что литературно. Кому-то – «паче снега убелюся».
Но есть ещё, например, такие слова: «устрой о мне вещь». Это
выглядит таинственно, причём, тайна эта какая-то очень кра-
сивая. Очень многим запоминаются именно эти слова. Когда вы
вернётесь из поездок по монастырям, можете заглянуть в ин-
тернет, и увидите, что многие посетители форумов просят,
чтобы им разъяснили именно их. Конечно, всегда хочется знать
побольше о том, что тебе нравится.
Классика
Сёстрам из переводческого класса вдруг разрешили чи-
тать классику. До этого они всё читали только о божественном,
брали в библиотеке у сестры Амарантос. Читали-читали-
читали. Эти три сестры несут своё послушание в переводче-
ском классе. Горный монастырь уже большой, всем работа
находится – и тем, кто не смог закончить школу, и тем, кто по-
лучил два высших образования, да ещё и поёт.
Эти три сестры (две послушницы и одна монахиня) все
закончили вуз, гуманитарные факультеты, то есть, работать со
словом могут. Вот их и поставили переводить тексты о боже-
ственном с греческого старого языка на современный русский.
Они переводили и радовались. Монашки всегда радуются, что
могут поработать и принести пользу. Если бы у них было дру-
гое послушание, например, ухаживать за больными, они бы то-
же радовались. Но в этом монастыре такого нет, тут все пере-
водят, пишут иконы, поют в храме, шьют одежды и прочее. Вот
они и переводят. И ещё редактируют тексты проповедей
настоятеля и матушки игумении. Это тоже сложная работа:
нужно, чтобы остался смысл проповеди, остался стиль языка
проповедника, но пропали бы все недочёты речи, рассогласо-
ванности, потери мысли, длинноты и ненужные междометия.
Даже самое радостное дело может усыпить внимание, и вот,
чтобы этого не было, чтобы сёстры видели перед собой обра-
зец хорошего языка, им разрешили читать классику – Пушки-
на, Бунина, Чехова. Но дело в том, что книги – не только об-
разцы, это ещё и пример горизонтального мира. И теперь сёст-
ры живут в двух мирах. В одном – проповеди, в другом —
классика.
Как тут не остаться
Как-то семейный ансамбль «Снежная моя родина» позва-
ли выступить на большом конкурсе. Они приехали с севера в
центр страны, и вот их вместе с другими музыкантами повезли
на автобусе в какой-то дом отдыха, пансионат. Первый раз се-
мья (папа, мама, сын и две дочери) участвовала в таком боль-
шом конкурсе. По дороге всем артистам решили показать
большой монастырь, знаменитую святыню. И вдруг одна из до-
черей вцепилась в перила крыльца и заплакала: мама-мама,
оставь меня здесь, я давно собиралась, оставь, выступайте без
меня, как страшно, мама-мама, я буду тут жить. Как её тут оста-
вишь, тем более, монастырь мужской. Еле отодрали девочку от
перил, поехали дальше.
На конкурсе семья неожиданно заняла первое место, за-
кончились эти тревожные дни, вручены горы подарков, всех
повезли обратно. У монастыря в этот раз даже не останови-
лись, не до того – кое-кто из участников мог опоздать на по-
езд. Та девочка грустно смотрела на купола, но в этот раз мол-
чала. Ей же сказали, что этот монастырь – мужской.
Кто кого воспитывает
Толстый не так давно в монастыре, какой-нибудь год, а
уже надоел своему хозяину. Валера мечтал о толстом коте, до
того толстом, чтобы выходил на крыльцо и еле-еле опускал ла-
пу с лестницы. Потом другую. И так постепенно, минут за пять
слезал бы с крыльца. Как кот из мультика про попугая Кешу. А
Толстый не такой. Он худой и очень подвижный. Конечно, кот
любит полежать на солнце, полениться, но что это – капля в
море. Он всё равно остаётся плоским, ловким, прыгает с
крыльца и несётся ловить мышей. Это оттого, что он беспород-
ный. Так думает хозяин.
Он отдал Толстого местному бизнесмену. Думал, может,
хоть так из него выйдет толк. А кот привёл в новый дом жену, с
ней пришли семь котят. Ни один не похож на Толстого. Как го-
ворится, досталась дама с прицепом. Надо всех кормить. И сно-
ва он бегает за мышами и птицами. Какой-то неисправимый.
Но это ничего. У Валеры хорошие отношения с некото-
рыми паломниками, и ему скоро привезут из областного горо-
да хорошего котёнка, может быть, даже породистого. Даже если
это снова будет обычный дворовый зверь, хозяин раскормит
его так, что тому никогда не захочется выходить на охоту. Все
коты тут живут у трапезной, и оттого всегда сыты, никто не
ловит ни мышей, никого. И только Толстый отличается от дру-
гих. Вот он и будет воспитывать нового котёнка. А что, опыт у
него уже есть. Вдвоём они составят отличный дуэт – один бе-
гает, другой лежит.
Праздничные монастыри
Не всегда же в монастырях работают, есть там и праздни-
ки. Монахи и монахини даже очень их любят. Тяжело без них и
паломникам. Многие приезжают специально из-за торжеств. А
когда возвращаются из монастырей, говорят, что у них состо-
ялся большой праздник души, именины сердца, вспоминают и
много других сладких слов. Поэтому некоторые думают, что
жизнь в святынях безоблачна и красива.
Надежда Степановна вот как высказывается вечерами на
кухне: все говорят – святыня, святыня, а приехать и что-
нибудь сделать полезное никто не хочет. Такую мысль она со-
общает каждому новому гостю в доме, если видит, что он бо-
лее-менее подходит, может как-то выручить, подать руку по-
мощи монастырю, тем более что и для него самого (гостя) это
окажется полезным – вот так деятельно провести время. Так
появляются новые трудники. Сама она давно протянула не
только руку, но и подалась вся на помощь дальней святыне.
Каждый месяц Надежда Степановна бывает там, помогает в
трапезной, в храме, придумывает способы заработать для мо-
настыря. Она делает так много всего, мало кто верит, что это
всё один человек. Но это правда. Для неё любой праздник, ко-
торый отмечают в монастыре – тоже праздник. Но и большой
труд, усталые ночи, головная боль, неразличение дней недели.
Часто бывает, что её организм упрямится и не хочет работать
во время праздников. Тем более – все в храме, а она, например,
у печи, готовит рыбу. Или гребёт снег. Или шьёт занавеску для
алтаря. Или ещё чего-нибудь. Но потом, когда проходит празд-
ничная служба (а она на неё и не всегда попадает, работает), то
она чувствует у себя в душе просто именины сердца. Вот и всё.
Послушание у сестёр
Конечно, собирать грибы любит каждый. Но это не всегда
возможно. Как-то раз Юлия ходила вокруг горного храма и
увидела красивый белый гриб. Взяла и сорвала его. Принесла и
показывает сёстрам в трапезной – смотрите, какой красавец. А
они говорят: да, мы его видели. Юлия спрашивает: а почему не
сорвали? Сёстры ответили: нас не благословили. Вот и в любом
деле они спрашивают благословления.
Хлеб
Иван хотел стать поэтом. Он говорит: я могу сочинять
стихи, целыми тетрадями. К дню рожденья или на свадьбу. Мне
это легко. Вижу – одно слово с другим рифмуется, и ставлю. Я
даже хотел стать поэтом, показал стихи батюшке. Но отец
Леонтий сказал: нет, Иван, в поте лица своего будешь зараба-
тывать хлеб свой. Ну, наверно, батюшке виднее. Ему, наверно,
что-то открыто.
Ещё Иван думал стать священником. Говорит, что его это
интересует. Но отец Леонтий снова сказал про хлеб в поте лица.
Но какой уж тут труд – Иван просто возит игумена из мона-
стыря в город и обратно, и всё. И какой такой особый хлеб.
Кормит семью, и хорошо. Все сыты, одеты, обуты. Как-то полу-
чается так, что всё откуда-то появляется. Не было ничего в хо-
лодильнике, а тут Иван привёз отца Леонтия – а у него в сумке
полно еды. Тем более, жена работает, так что не пропадают, не
голодают. И то хлеб. Ну да, хлеб.
В автобусе
Мне приснился монах Михаил. Как будто я сижу в автобу-
се, читаю книгу. Подходит ко мне кондуктор, а я не глядя про-
тягиваю ему деньги за билет. И еду себе дальше. Вдруг он са-
дится рядом со мной, и я вижу, что это брат Михаил. Такой вы-
сокий, в сидячем состоянии почти до потолка. Он говорит: по-
чему тебя давно не видно у нас? Что тут ответишь? Я подумала
и сказала, что, пожалуй, правда, давно не была в той святыне, и
появлюсь, как только смогу. Смотри, – улыбается Михаил, —
приезжай, пока у нас не наступила синайская жара, ты же не
любишь. Он уходит, а на его место садится сестра Амарантос. У
меня в библиотеке новые книги, – говорит она, – и не только
о божественном. Так что загляни ко мне. Кстати, ты не сдала
месяцеслов позапрошлого года, для газеты он всё равно уста-
рел. Но к вам так долго ехать, сказала я. Посмотри на меня, как-
то тихо-тихо сказала сестра Амарантос, я же добралась до тебя.
Так и ты сможешь приехать к нам. И сдать месяцеслов, не за-
будь. Тут автобус остановился у светофора, открыл дверь, и она
вышла.
Так что скоро снова я поеду куда-то. Предупреждаю, что
вернусь, и мы сможем поговорить о горизонтальном или вер-
тикальном мире. Или сразу о двух.
Варжа, где-то на Варже
Всё ходим и ходим по Варже, по её долине, от истока к
устью. «Похороните меня на Варже», – просит нас наш стар-
шой, а сам живой. Живой. «А расскажите про Варжу, про её до-
лину, про её жизнь», – просим мы, и он говорит, перечисляет
деревни не от истока к устью, и не устья к истоку, а так. Он рас-
сказывает, живой, говорит об умерших деревнях.
Селиваново
В Селиваново жили хорошие мужики, да все разошлись на
голбцы да филёночки. Смотришь – был мужик, и нет. Вот сей-
час ещё был. Только его жена сидит, протирает светлой тряпи-
цей филёнку и плачет.
Началось всё с Вениамина. Он был первый красавец в Се-
ливаново – высокий, рыжий, жилистый, губы толстые, весь в
веснушках, руки, спина. Как глянет на женщину, та останавли-
вается – и забыла, куда шла. Рассказывает о встрече подругам,
а те пристанывают от счастья. Дом его стоял в центре деревни,
полная чаша, жена красавица, у детей глаза ясные. Всё было у
мужика, чего ещё надо? Но однажды Вениамин решил научить-
ся рисовать на дверных филёнках. Красил слева направо, спра-
ва налево, сверху вниз и снизу вверх, то одним цветом, то дру-
гим, подбирал колор. Подобрал. Начал рисовать предметы на
дверях. Топор, рубанок, молоток. Гвоздь, лампу, ботинок. Коло-
кол, трактор, колодец. Получалось красиво, но что-то не то.
Жена посоветовала нарисовать радугу, чтобы получилось как
на фотографии, даже лучше. Вот тут Веня и попал. Рисовал ме-
сяц, полтора, весь зарос бородой. Жена уже и не рада, что по-
просила, говорит ему: «Отступись! Будет тебе, какая нам раду-
га?!». А он всё рисует и рисует, смывает и снова берёт кисти. С
каждым разом изображение всё лучше, а Вениамин всё тоньше.
Однажды утром жена и дети встали, смотрят, на всех филёнках
радуга сверкает – лучше, чем на фотографиях, совсем как
настоящая. А Вени нет. Весь ушёл в филёнки свои, весь. Ки-
сточки на полу лежат.
Потом и других мужиков охватила такая же страсть. Си-
дят по домам, разрисовывают филёнки и голбцы. Так все и вы-
шли.
Сыновья, внуки продолжали дело, только у них получа-
лись всё какие-то трали-вали. Потом, когда Селиваново стало
нежилой деревней, приходили музейщики и хорошие филёнки
забрали – львы, цветы, райские птицы. А потом пошли крае-
веды, и им-то и достались эти трали-вали. Они и этому были
рады.
Нынче в Селиваново никого нет, ни мужиков, ни филёнок.
И вообще никого. Да и в других деревнях с этим плохо.
Ивернево
В Ивернево всем заправляли Дарька да Варька, а как они
уехали, так и вся деревня поразбежалась. У Дарьки волосы
длинные как плат, густые и тёплые. Зимой она вместо шали в
них заворачивалась и так ходила. По ночам ими укрывалась.
«Тебе, Дарька, поди и печь не надо топить», – шутили соседки.
Но она топила избу, и баню раз в неделю, как надо. Уйдёт Дарь-
ка в баню с утра, и до вечера её нет. Всё отмывает да чешет.
В морозные зимы деревенские несли в дом к Дарьке ма-
лых детей – она всех могла волосами обернуть, всех грела. В
такие-то времена печь топили соседи – а Дарька сидела и с
места не двигалась. Дети в волосах играют, возятся, бегают ту-
да-сюда, теряются. Как морозы пройдут – отправляются по
домам. Правда, иногда не враз. Допустим, из одной семьи отда-
дут Дарье на прогрев Петьку и Сашку, а домой возвращается
только Сашка. Ну, родители не волнуются, знают, что и он вер-
нётся. В банный день Дарька найдёт в волосах Петьку, вычешет
его, отмоет, отправит домой.
Если у кого случалось горе, и он не мог потом опомниться
и прийти в себя, земляки вели его к Дарьке. Она его своими во-
лосами оборачивала, грела, дышала на темечко. Сколько сол-
дат, обиженных в армии, спасла Дарька, сколько мужичков,
лупленных скалкой или сковородой, не сосчитать – ещё бы,
приходили не только из Ивернево, но даже из Стрюково, из Ма-
карово, из Пожарово. А из Мякинницыно нет, не приходили.
Однажды даже притопал пешком мужичонко из Великого
Устюга. Долго жил он в Дарькиных волосах, неделю или две. А
потом Дарья вышла из дома с ним, закрыла дверь на замок и
ушла. Грустно стало в деревне.
А Варька – та совсем другая. У неё такие были груди —
сама встанет у стены, а они в окно смотрят. Дома еле помеща-
лась, ставила рядом две кровати, и так спала, все это знали, вся
деревня.
Вот кого мужики любили, так это её, ни на кого другого
смотреть было им неохота. И она их любила, никому не отка-
зывала, всех пускала рядом прилечь. Жёны не ревновали, знали
– поспит муж у Варьки на груди, поборбается, а больше ниче-
го, не забалует. Зато домой придёт как шёлковый, месяцев во-
семь будет без разговоров пол мести да щепки драть. Кого и на
полтора года хватало.
В засушливые годы тоже Варька была необходима. Сядет
в Варжу, перекроет её грудью – сделается запруда, вот воду
все и натаскают, польют все огороды и поля, сами отмоются.
Никогда в Ивернево не голодали, урожай был всегда.
В Малиново жила Варькина подруга, Лизавета. У неё, хоть
и большая была грудь, но всё же поменьше значительно. И вот
они вдвоём повадились на дискотеки в Пожарово. Путь от
Ивернево неблизкий, но дело того стоило, на танцах включали
хорошую музыку, белые розы или иногда Макаревича. Варька
беззаботная стала. Допустим, сезон земляники, все на пригорке
или в своих местах собирают в корзины или так – ам, ам – а
Варька бежит мимо, в Пожарово. После дискотеки переночует у
Лизаветы в Малиново, и обратно. А деревенские всё ещё берут
– ам, ам – или в корзины.
Так она и нашла кого-то себе в Пожарово, мужа из самой
Вологды, он был там в гостях или так, в командировке. Уехала
из Ивернево. Грустно стало в деревне.
Как Дарька да Варька уехали, больше всех грустили му-
жики. Что им обычные бабы? Да почти что и ничего. Рождае-
мость прекратилась, все выехали или умерли. Один только це-
лый дом стоит, и то потому что там Валерка Шипицын написал
на двери, чтобы охотники стёкла не били. Думал, что будет сам
приезжать, но уж который год нету.
Малиново
Малиново жилое, огорожено изгородью, пройти можно
через железную калитку из спинки кровати. Сразу другое дело
– живая деревня: трава скошена, рядом всё чего-то жуют ко-
ровы, хозяйка выходит на крыльцо угощать творогом, путнику
надо только открыть рот, а уж ложку туда впихнёт она сама. Не
то чтобы деревенские тут совсем не видят людей, нет, рядом
стоит Пожарово. Довольно часто такие радушные жители
встречаются в долине Варжи.
В Малиново живут три человека – отец, мать и их сын
Илья Муромец. Ещё несколько лет назад тут было много жите-
лей, но однажды мужики и бабы перессорились. И все сразу
стали инвалидами. Мужчины женщин не слышат, а женщины в
упор не видят мужчин.
Дед Борис, что был тут за фельдшера и председателя,
только руками разводил – ничего не понять про мужчин. А
про женщин и говорить нечего – он и сам их перестал слы-
шать. Заходит, например, к нему Люсьен, трактористка. Гово-
рит, что нет мужиков, ну нет мужиков, всё приходится самой, и
на тракторе, и под трактором, и цепь натянуть, и сено потом
сгрести – а Борис не слышит. Она – повторять, а он – ну ни в
какую. Уходит Люсьен, появляется Валентин, рассказывает, что
давно не слышал свою жену, доярку Катерину. Утром не слы-
шит – она на ферме, потом он день на работе, а вечером она
снова на ферме, после приходит. Принесёт ужин и у телевизора
пригорюнит. Потом тихо-тихо посидит у детей, поцелует их на
ночь. Ляжет на кровать, повернётся лицом к нему, Валентину,
закроет глаза и спит, вздыхая. Только эти вздохи и слышны.
Утром снова уходит на ферму, а он к себе в правление. Так и
живут, а что делать?
И у всей деревни такое, всё не ладится, не видят друг дру-
га и не слышат. Ворошнины уехали в Никольск, и пошла молва,
что семья оказалась спасена. Так вся деревня уехала – кто в
Сокол, кто в Мякинницыно, остались одни Муромцы, пришлые.
А им зачем уходить? – вдруг оказалось, что они друг друга и
видят, и слышат. И в доме мир и лад. Сыну Илье Муромцу уже
тридцать три года, он работает простым почтальоном в сосед-
ней деревне, и всё никак не женится. Говорит: «Ну, не вижу я
себе жены, ни в Пожарове, ни в Мякинницыно, а дальше ехать
некогда – надо почту разносить, сеять, косить».
Малахово
В Малахово до сих пор стоят дома крепкие, будто кто за
ними ухаживает, правда, за крапивой их не сразу увидишь. С
деревянного балкона Таисьи Иверневой видны поля, поля, до-
рога на Мякинницыно и Пожарово, за дорогой снова поле. А за
ним уж лес. По дороге ездят лесовозы и грузовые машины —
везут в Мякинницыно банки сгущёнки из Сокола, печенье из
Великого Устюга и даже хлеб откуда-то.
Раньше и в Малахово кое-что возили, например, стеклян-
ную посуду. А больше торговать было нечем, всё в деревне
имелось своё. Лён целыми полями рос прямо от домов до доро-
ги – в одну сторону. И в другую – не меньше. В каждом доме
стоял ткацкий стан, сколько их на поветях сохранилось по всей
Варже и сейчас, мамочки! Каждый держал корову и кроликов,
мясо и молоко было всегда. Хлеб рос плохо, но муку из Мякин-
ницыно возили и пекли его сами.
Как наступили девяностые годы, сельский магазин выку-
пил Ростик, он тогда заработал на сенокосе, да жена его много
из льна всего нашила – отправила сыну в Москву, а он и про-
дал на Арбате задорого, себе квартиру купил, а остальное ро-
дителям прислал. Ростик стал возить сначала книги, но они
плохо расходились – жители тут бережливые, ещё дедову ли-
тературу хранили, а до путча каждый какие-нибудь журналы
выписывал – и научные, и художественные. Всё это было, и
они, хоть и старенькое, а читали. А на новое не особенно падкие
были. Тогда Ростик начал продавать китайский чеснок и бри-
танские шарфики-кашне.
С этого всё и началось. Все накупили этого чеснока, и свой
сразу выродился, стал мелким каким-то, не разглядеть. Сразу
же. И лук заодно испортился. Потом и остальное начало под-
гнивать, горох, морковка. Коровы не мычат, кролики не нарож-
даются. А лён из-за кашне ушёл. Однажды Полинка Стрюкова
накупила этих шарфиков, сшила себе сарафан, крутится перед
зеркалом и вдруг слышит: что-то на повети грохнуло сильно.
Прибежала – а это станок её ткацкий рухнул. Собирали-
собирали деревней, но у всех будто помешательство какое, па-
мять отшибло – не смогли ничего сообразить. Потом по со-
седним домам это поветрие пошло – ломается станок, и всё. И
никто починить не может, а новых не делают – незачем те-
перь, лён не в моде. Ростик быстро одежды разной навёз – яр-
кой, трикотажной. Так и жили с тех пор в Малахово, пока он
вдруг не придумал уехать. Распродал всё по дешёвке, взял се-
мью и – раз, два – его нет, а где – не знает никто. Жители
немного загрустили без магазина, но тут до Мякинницыно —
полтора километра, не страшно. Правда, вечерами стало осо-
бенно нечего делать. Раньше все собирались у сельмага, разго-
варивали. А до того – работали дома и на огородах. Телевизор
смотреть – больно грустно, не хочется. Так ходить гулять – да
ну его: снег или комары. Стали постепенно отчаливать кто ку-
да. Школа закрылась. Клуб с библиотекой закрылись. Почта.
Последним уехал отсюда Тараска, когда его мама, Таисья,
от старости умерла. Только получила письмо от президента,
поздравление с 65-летием победы, и умерла. Тарас мать похо-
ронил, а письмо даже открывать не стал, надписал на конверте:
«Мама умерла» и отправил его обратно, пусть президент тоже
знает. Большое Ворошнино
В Большом Ворошнино поставлен серп со звездой на вер-
хушке – это значит, жили колхозники. Серп стоит до сих пор, а
колхозников нет, только дачники. Приезжают из Вологды,
Усинска, Ухты на лето бабушки с внуками. Ребятам нравится,
если бы ещё комары так не кусались. Прямо за деревней, в сто-
рону Варжи, заброшенные поля, а в сторону Мякинницыно —
поля с травой для животных и тропинки. Там и там много по-
лыни с запахом летней горечи.
Посреди деревни стоит колодец, тут все и собираются по
вечерам, тут узнают новости. Хотя новостей особых нет. Всем
известно и так, что по субботам привозят хлеб в магазин в Мя-
кинницыно, что ещё нужно знать? Только престарелая Полина
Ивановна живёт тут постоянно и сама печёт хлеб, ей проще ис-
печь, чем ходить в магазин каждую неделю – сначала нужно
долго спускаться с горы, зато потом приходится подниматься,
ещё дольше и тяжелее. Поэтому уж лучше самой. Перевернёшь
её каравай, а на нём консервочные круги, потому что для фор-
мы она берёт большую банку из-под селёдки.
В Большом Ворошнино когда-то жили сектанты, это её и
сгубило. А до этого была деревня как деревня, может быть, как
Малахово или Стрюково. Однажды зимой в Ворошнино пропал
председатель. В ту зиму было много волков, и он тоже ходил на
охоту, вместе со всеми. И вот не вернулся. Нигде его не могли
найти, снег растаял, а он так и не появился, и до сих пор ещё
про него ничего неизвестно.
Это ему за то, что поставил серп посреди деревни, – ре-
шили земляки. А Дмитрий Вологжанин сказал, что серп надо
убрать, а поставить крест, потому что где это видано, чтобы в
деревнях стояли серпы с дом?
А потом пропали ещё несколько человек, и все из Ворош-
нино. Кто на охоте, кто на рыбалке, а кто – просто. Раз – и
нету человека. И не найдёшь. Все боялись, запирали свои дома.
Но Дмитрий Вологжанин сказал, что решение есть, и оно на по-
верхности – не уходить от деревни дальше поля, где-то до-
стать и прочитать Евангелие, молиться и вести своё натураль-
ное хозяйство. Кто-то согласился, кто-то нет, но весной вся де-
ревня дружно вышла и посеяла на полях полынь. Летом ещё
подсадили репу. В лесу собирали рябину, но только выходили
целыми ватагами. Обо всём этом распорядился Вологжанин. Он
тогда стал в деревне настоящим председателем – книги по-
жёг, сам нарисовал иконы с ангелами, рыбами и трёхногими
львами, достал из закромов семена полыни. В соседних дерев-
нях когда узнали, думали: блажь, пройдёт, кто же до полыни и
репы дотянет всё лето? А потом ещё всю зиму на этом жить.
Конечно, репа овощ неплохой, и рябина годится в пищу, но зи-
мой заскучаешь по смородиновому чаю, по малиновому варе-
нью. А ворошане ничего, держались как-то, обратно в колхоз не
просились. Жили и жили себе. Похудели, правда, глаза ввали-
лись. Когда в Мякинницыно решили восстанавливать церковь
– на том же старом месте, – в Ворошнино приехал настоящий
священник, постучался к Вологжанину в избу, а тот не откры-
вает. Зашли сами, а он лежит на кровати, и губы синие – скон-
чался. Похоронили, провели среди населения просветитель-
скую работу, рассказали, что Дмитрий не то рассказывал, не
тому учил. Тут же узнали о них большие телеканалы, приехали
с камерами, а людям признаться в своих заблуждениях стыдно,
забрались в подвалы и сидят. Как корреспонденты разъеха-
лись, деревенские поуезжали из деревни. Осталась одна пре-
старелая Полина Ивановна. Она полынь никогда не сеяла, ей
стыдиться нечего.
Школа
Школа стоит на изгибе Варжи, с внешней стороны. Тут
всегда было холодно, и сейчас тоже, даже летом – от воды вла-
га, от больших деревьев сумрак, от травы туман, а от того, что
дом в низине стоит – холод. Ребятам-то всё ничего, а учителя
немного и страдали. Правда, они себя успокаивали тем, что за-
нимаются благородным делом, приучают детей к знаниям и
общественно-полезному труду. Тем и согревались.
Кроме школы тут, на этом изгибе, не было ничего. Все
ученики приходили из разных деревень: и из Верхнего и Ниж-
него Займищ, и из двух Чистяковых, и из Пасной. Был даже как-
то мальчик из Белой, но его быстро спровадили – он из другой
области, вот пусть там и учится. Учителям тоже приходилось
из разных мест добираться.
Как и почему именно тут возникла школа, никто не
вспомнит. Все архивы сгорели в районе, а внутренние доку-
менты залило дождём, это потом, уже когда здание стало раз-
валиваться.
Много лет в школе директорствовал один и тот же чело-
век, умный Николай Иванович Чистяков. Говорили, что он вбил
золотой гвоздь в потаённое место, то ли в туалете, то ли в учи-
тельской, то ли ещё где. На них-то всё и держалось – на гвозде
и Николае Ивановиче. Пока Чистяков руководил, у школы были
золотые времена. Мало того что ученики занимали первые,
вторые и третьи места на областных олимпиадах по математи-
ке, географии и НВП, так ещё выпускники поступали в самые
лучшие университеты, а один, Родька Селиванов, вообще
устроился работать в секретное космическое КБ.
Любимый предмет у Николая Ивановича был география.
Ух, как он гонял по карте всех до единого учеников, как спра-
шивал их факторы развития экономики в Европе, как проверял
