Текст книги "The Мечты. Соль Мёньер (СИ)"
Автор книги: Марина Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
И переписать все заново уже не получится
Зато к этому самому времени раздуплилась Судьба наших героев, то ли выйдя из душа, то ли вернувшись с выходных и приступив к работе. И то, что прямо сейчас предстало перед ее глазами, заставило бы волосы шевелиться на ее голове, если бы у Судьбы была голова. С другой стороны, глаза же должны на чем-то располагаться? Потому будем считать, что у этой – все имелось в наличии, что положено, и даже сверх того.
Ошалев от происходящего, она икнула, охнула и перевела взгляд на Рок, весело и зловеще хихикающий в углу от своих проказ.
– А не пошел бы ты нахрен! – рявкнула Судьба.
Но, как известно, из песни слов не выкинешь. И переписать все заново уже не получится.
Потому ей только и оставалось, что исправлять ситуацию, исходя из того, что имелось в наличии на текущий момент. А имелось немногое. Собственно, почти ничего не имелось, одни проблемы, включая самолет с Аязом Четинкаей, летящий где-то над морем.
Но почему бы не сделать наши недостатки нашими преимуществами, как говорится?
Ведь вспоминая отечественную кинематографическую классику, нельзя не согласиться с замечательным постулатом, гласящим: тот, кто нам мешает, тот нам и поможет.
И если учесть фактор в виде вмешавшейся Судьбы, чему уж тут удивляться, когда в тот же самый яркий зимний предпраздничный день в кабинете Романа Моджеевского нарисовался известный нашему читателю пока лишь заочно турецкоподданный господин Четинкая собственной персоной. Седовласый бородатый мужчина, в меру коренастый и невысокий, с крупными, запоминающимися чертами лица и смугловатой кожей. В темно-сером костюме и с мрачностью в уголках губ, прикрытых усами.
Взгляд его напоминал взгляд сокола на охоте. И прекрасен он был в своей пронзительности и проницательности. Казалось, на лбу Романа Романовича, сидевшего за столом напротив, такой взгляд мог бы и дыру прожечь, если бы не ментальная каска, прикрывающая голову последнего. Впрочем, и Роман Романович умел долбить взглядом, как отбойником. Не зря же строитель. Потому прямо теперь, когда у них случилась первая очная встреча, оба молча глядели друг другу в лицо и выжидали, чего будет.
– Все проверено, все чисто, – раздался голос Арсена в наушнике. Одновременно с этим в кабинет вошла Алена с подносом.
– Кофе, – проговорил Роман по-английски, ожидая реакции незваного гостя, который, как известно, хуже татарина. Впрочем, тут он покривил душой. Аяз-бея он все же приглашал на переговоры. Вскоре после разговора с Таней Моджеевский перезвонил турецкому конкуренту, извинился за свою горячность и предложил выкурить трубку мира. Но кто же знал, что тот заявится буквально через несколько дней!
– Предпочитаю чай, – величественно провозгласил господин Четинкая и откинулся на спинку удобного кожаного дивана, закинув ногу на ногу.
– Алёна! Исправить! – буркнул Роман, и барышня зашустрила ножками на тоненьких шпильках, а дверь за ней с легким стуком закрылась. После этого Моджеевский с обаянием Марчелло Мастрояни улыбнулся, как Кэри Грант. В смысле, должен был сразу расположить к себе. И со всем гостеприимством, на какое только был способен, проговорил: – Рады видеть вас на нашей земле, господин Четинкая. И наконец познакомиться лично.
– Пока не вижу повода для радости, – отрезал Аяз-бей, и ни один мускул не дрогнул на его лице. – Но оказавшись в вашем городе, решил воспользоваться представившимся случаем и узнать, о каком таком предложении вы говорили по телефону.
А никто не обещал, что будет легко, – вздохнул Роман Романович, но что уже поделать? Ради всемирного благоденствия и процветания он готов был на многое. А уж за Стамбульско-Солнечногорские отношения так и вовсе всей душой болел после отбитого Аязом проекта. Вот если бы турок ему почку отбил – это было бы сопоставимо.
– Да ничего особенного или требующего от вас каких-то лишних усилий. Насколько мне известно, вы сейчас разрабатываете возможность строительства парка и пристани возле Эскихисара? И мне нашептали, что как раз находитесь в поиске инвесторов. Это правдивая информация или нас ввели в заблуждение?
– И это вы еще неделю назад рассказывали о шпионаже? – вскинул брови Четинкая. – А сами вы чем, по-вашему, занимаетесь?
– Бизнесом. Как и вы. И при этом мы оба прекрасно понимаем, что без большого финансового вливания вам этот проект не потянуть. Между тем, вы уже достаточно сильно в нем погрязли, чтобы отпустить его, задействовано слишком много сил, ресурсов, специалистов и средств. Но дыру в вашем бюджете после перехваченных у нас немцев прямо сейчас вам не покрыть, поскольку немцы доход начнут приносить еще нескоро. А у «MODELIT» такие деньги… есть, – торжественно заключил Моджеевский.
Четинкая некоторое время молча буравил Романа Романовича тяжелым взглядом. За это время перед ним мелькнула секретарша Моджеевского с чаем. Аяз-бей взял чашку, понюхал, сделал глоток и наконец разлепил губы:
– Зачем мне это нужно?
– Затем, что мы можем помочь друг другу. Я – войду в проект как партнер. Вы – выплываете из этого дела с лаврами и под фанфары.
– Я думаю, вы не до конца честны со мной, господин Моджеевский. А это плохое начало любого сотрудничества, – проговорил Аяз-бей и снова отпил из чашки. – Кстати, вкусный чай.
– Мне тоже нравится этот сорт. И, возможно, между нами больше общего, чем мы оба думаем. Я хочу прекратить наше соперничество и начать сотрудничество – это достаточно честно?
– Вот так – вдруг.
– Нет, не вдруг.
В этом месте, можно сказать, и должен начаться их разговор уже по-всамделишному. Потому как среди всей всамделишности нашей истории, рассказанной самым честным образом и без приукрашивания, иногда стоит акцентировать внимание на главном.
А главное заключается в том, что Роман Романович очень любил свою дочь, Татьяну Романовну.
Да и Аяз-бей, если уж совсем по чесноку, был очень привязан к своему единственному сыну.
И потому обоим приходилось считаться.
Вот прямо сейчас Роман Романович сложил ладони домиком на столе, глубоко вдохнул, натянул на лицо самую благожелательную улыбку, какую только мог, и заявил со всей ответственностью, какая лежала на его плечах, а на его плечах лежало разного немало:
– Не вдруг, господин Четинкая. У меня веские причины. Несколько дней назад я поступил опрометчиво по отношению к нашим с вами детям, а теперь хочу это исправить. Ради них в первую очередь. Но и ради нас с вами.
– Наши с вами дети? – для надежности переспросил Аяз.
– Разумеется, – подтвердил Роман и включил свое, хоть и не турецкое, но абсолютно моджеевское красноречие: – Откровенно говоря, я поначалу воспринял их отношения не самым правильным образом, и это повлекло за собой ряд неприятных для моей дочери и вашего сына последствий. Но вы же и сами прекрасно понимаете, что чем больше запрещаешь, тем хуже получается. И молодежь часто действует наперекор. Потому я подумал... а почему бы и не прислушаться. Они ведь разберутся сами... Да и разговор, который недавно состоялся у меня с моей Татьяной и... хм... вашим... Реджепом... – ну и еще кое с кем, о ком наш читатель, несомненно, знает, но Роман Романович упоминать не стал, – так вот... я решил – а чем черт не шутит, а? Для наших семей и для нашего бизнеса это был бы очень большой шаг, не находите?
Следует заметить, что из них двоих пока только Моджеевский и блистал красноречием. Четинкая все больше слушал. Да обдумывал, судя по долгим паузам, которые позволял себе. Вот и сейчас он медленно допил свой чай, неторопливо переменил позу и, наконец, заговорил:
– Признаюсь, я видел будущее своего сына совсем не таким, какое у него есть сейчас. Он оказался слишком своенравным, и действовать мне наперекор ему не привыкать. Но в том, что вы сейчас предлагаете, есть одно слабое место. Реджеп в самой категоричной форме заявил мне, что с вашей дочерью, господин Моджеевский, его связывает только работа.
– Татьяна сказала то же самое, но штука в том, что они оба прекрасно понимают, какой может быть наша с вами реакция... и в чем-то мы ее очень успешно подтвердили, когда только предположили, что между ними что-то возможно. И еще... Реджеп при нашем с ним разговоре уточнил, является ли смена моего расположения на лояльное своего рода благословением. Мне кажется, именно это о многом говорит, а не все остальное.
– Что ж, это очень серьезное предложение. Надеюсь, вы понимаете, что я должен его очень хорошо обдумать, прежде чем принять решение. Каким бы оно ни было.
– Понимаю, – кивнул Роман, задумчиво оглядел Аяз-бея и продолжил: – Подумайте. Но мое предложение относительно партнерства – не зависит от вашего решения насчет детей. Как и решения наших детей не зависят от нас. Какими бы они ни были.
«Садись, Рома, пять!» – провозгласила в его голове Женя.
– И все же не мешало бы знать, что они собираются делать, – хмыкнул Четинкая.
– А тут два варианта. Либо разбираться нам, либо ждать, пока они разберутся сами, – приподнял бровь Роман. – Но пока могу только пригласить вас на празднование Нового года в мой ресторан, если вы собираетесь остаться здесь еще на несколько дней. Планируется большой банкет. Будет моя семья, мои друзья... а это самые влиятельные люди страны. Ваш сын, как вы знаете, играет ключевую роль в этом заведении, а Татьяна – трудится с ним же. И для нас будет честью видеть вас на этом празднике.
На том, в общем-то, и попрощались двое отцов нерадивых детей. И если господин Моджеевский доверял дочери и полагался на собственную уверенность, что голова на плечах у нее имеется, и она неплохо доказывала это последние лет пять, то Аяз-бей похвастаться подобной убежденностью не мог. В его понимании сын успешно гробил собственную жизнь по всем направлениям – от карьеры до личного. И памятуя не только прошлую «большую любовь» бестолкового отпрыска, но и то, чем это закончилось, Четинкая-старший, собственно, и приехавший к сыну, а к Моджеевскому заскочивший лишь по случаю, был решительно настроен разобраться в матримониальных планах Реджепа. Слишком хорошо он помнил, как сын уверял его, что мадемуазель Ламбер – единственная женщина, с которой он намерен прожить всю свою жизнь, и упрекал отца, что он не хочет его понимать. А тут поди ж ты! «Мы работаем. И все». Что-то здесь было нечисто, Аяз-бей это скорее угадывал, чем знал наверняка. Но и Моджеевскому не до конца доверял. Что если там просто девчонка отца накрутила? Или того хуже, сам Роман Романович разыгрывает комбинацию, чтобы поквитаться за мюнхенский проект?
Четинкае было о чем подумать, пока он ехал к сыну. Когда автомобиль, наконец, остановился, он вышел в любезно распахнутую перед ним дверь, посильнее запахнулся в пальто, прикрываясь от влажного ветра, и застыл в недоумении, разглядывая чудо архитектуры, которое весело подмигивало ему витражами на башенках. Он медленно прошелся по двору, обошел дом вкруговую, разглядывая лепнину и скульптуры, усмехнулся в усы, заметив веревки, протянутые от фонтана к стенам сараев, и, вспомнив наконец о цели визита, решительно зашел в подъезд.
Взбежал по ступенькам.
Вжал кнопку звонка.
И оторопел, на мгновение потеряв дар речи, когда дверь квартиры, где по добытым для него сведениям проживало нынче его чадо, отворилась и на пороге возникло французское чудо.
Чудо по-прежнему было скорее раздето, чем одето, взирало на несостоявшегося свекра огромными голубыми глазами и давало Аязу во всех подробностях разглядеть, что же именно пленило его сынка в ней несколько лет назад. В конце концов, чудо раскрыло рот и выдало:
– Бонжур, мсье Четинкая! Пардон... Антрэ, силь ву пле! – а потом подумало и сообщило на чистой турецкой мове: – Роже йок!
Надо отдать должное Аяз-бею, в себя он пришел значительно быстрее, чем его наследник.
Несомненно, сказывался как жизненный опыт в целом, так и опыт общения с противоположным полом в частности. Четинкая-старший безмолвно переступил порог, громко хлопнул дверью и бесцеремонно, не разуваясь, ввалился в квартиру. Не проронив ни слова, он огляделся. В комнате царил, мягко выражаясь, бардак средней тяжести. На столе хаотично располагались несколько неубранных тарелок, блюдо с остатками роллов, пара чашек с кофейной гущей на дне. На диване и креслах наблюдались разбросанные вещи. Дополняли натюрморт оплывшие свечи на всевозможных мебельных поверхностях.
Для сохранения собственной нервной системы, Аяз-бей не рискнул заглядывать ни в кухню, ни в спальню. Вместо этого он решительно вынул из внутреннего кармана пиджака телефон и уже через полторы минуты рявкал в трубку:
– Где бы ты сейчас ни был, чтобы через четверть часа ты был дома!
– Мне уже не пятнадцать лет, отец, чтобы ты указывал, где мне быть! – проорал в телефон Реджеп, в это самое время пытавшийся сладить с личным апокалипсисом. Однако и ему надо отдать должное, самого себя он оборвал, не начав произносить следующую фразу, вертевшуюся на языке и означавшую буквально: «Контролируй своих дочерей». В общем, что-то заставило его остановиться, потому что вдруг дошло: – Стоп. А ты где?
– Там, где я велю тебе быть! – отрезал отец. – И время уже пошло.
– Да твою ж... – пробормотал Реджеп и уже в следующее мгновение рвал когти с кухни, по пути всучив китель первым попавшимся свободным рукам и раздавая указания направо и налево, потому что неизвестно теперь, чем закончится этот бешеный день. А ведь еще недавно была во всем такая определенность!
Таня его послала, и он послался!
В квартире в засаде засела Жюли!
Ночевать он планировал – в ресторане!
Ну а что? Как шеф-повару ему полагался отдельный кабинет и даже с диваном. Хоть и неудобным, но всяко лучше раскладушки в коридоре у Лёхи.
Но главное – Таня его послала, и он позволил себя послать!
Ай, джаным, ай! Твоя взяла, но поглядим, надолго ли!
Свою натуру Реджеп знал очень хорошо. К вечеру он остыл бы, выдохнул и подкатил бы снова, чтобы она не думала, что от него можно так легко избавиться, когда он влюблен. И потому что он знал, чувствовал – все она врет. Ну ведь врет же! И им надо еще раз нормально поговорить. Сегодня же, пока не случилось еще чего-нибудь.
Чего-нибудь типа отца на его голову.
Нет, признаться честно, пока он мчался домой, в Гунинский особняк, где-то в районе затылка у него родилась мысль вообще туда не ходить и дождаться в стороне, кто кого. Они и без него отлично справятся – папа и Жюли. Но вскоре эта мысль была отброшена – разве он мог пропустить битву титанов? Ну это так, если искать хоть что-то веселое в текущей ситуации. А по сути думал Реджеп скорее о том, что все же желательно, чтоб все к Новому году выжили. Отца еще сердце хватанет. А ведь какой бы ни был, но папаша.
Словом, влетал он в свою квартиру, надеясь избежать инфарктов и мокрухи на его жилплощади, которая была оплачена на два месяца вперед, а застал вполне благопристойную картину. Жюли пыталась напоить Аяза чаем – помнила еще, что он предпочитает чай. А Аяз пристальным и недобрым взглядом следил за ее телодвижениями.
Внимательно оглядев обоих на предмет внешних повреждений и не найдя оных, Реджеп выдохнул по-турецки:
– Ты все-таки прилетел!
Отец окинул его тяжелым взглядом из-под нахмуренных бровей. Такими же тяжелыми были и слова, которые вырывались из его рта.
– Я давно смирился, что Аллах обделил тебя разумом. Но он лишил тебя еще и памяти. Скажи мне, как ты мог забыть, что эта женщина сделала тебе и позволить ей снова войти в твою жизнь?
«Эта женщина» наконец поставила на стол две чашки, очевидно, для себя и для Аяз-бея и проворковала по-французски:
– Это невежливо – общаться на непонятном языке в присутствии дамы.
– Это невежливо – вторгаться на чужую территорию и не покидать ее, когда просят! – гавкнул в ответ Реджеп и повернулся к отцу, но Жюли снова его перебила:
– Хорошо, хорошо, тебе я сварю кофе! – и снова пошла на кухню, оставив их одних. Четинкая-младший устало растер переносицу. Больше всего на свете ему хотелось бы находиться в другом месте и с другими людьми. Но приходилось тут и с этими.
Еще и отец сидел в кресле напротив, совершенно бескомпромиссно протягивая ему руку. Реджеп тяжко вздохнул, но все-таки сделал то, чего от него ждали. Поклонился, приложился губами к отеческой ладони, а после приложил ту ко лбу. Так сказать, выразил почтение. Но едва ли смягчил ситуацию.
– Ты давно здесь? – спросил он Аяза.
– Достаточно, чтобы сделать выводы, которые мне не нравятся.
– Не суди по себе, отец. И не делай преждевременных выводов!
– Тогда объясни, – велел Аяз-бей и решительно отодвинул от себя чашку, подсунутую ему Жюли.
– Она приехала точно так же, как и ты. Без приглашения. Попала под машину. Куда мне было ее девать? Бросить на улице?
– И ты не придумал ничего лучше, как притащить ее в свой дом, – с насмешкой констатировал отец.
Шеф развел руки в стороны. А из кухни снова донеслось воркующее и французское:
– А где у тебя джезва?
– Не трогай там ничего! Я не хочу никакого кофе! – немедленно отреагировал Реджеп, перескакивая на мелодичнейший из европейских языков.
– Неправда, ты всегда любил мой кофе!
– Больше не люблю! – он повернул голову к отцу. – Ты только ко мне или еще дела какие? Как видишь, мне надо как-то ее выпроводить, а выпроваживать вас обоих – проблематично.
– А если бы ты прислушался ко мне, когда собирался жениться… – начал было отец, да махнул рукой. – Беда на мою голову.
В этот момент на кухне что-то звонко грюкнуло, и раздался женский вскрик. Две мужские головы повернулись в направлении источника шума, но ни один не двинулся с места.
– Что ты собираешься делать? – спросил Четинкая-старший, и в голосе его послышались неожиданно усталые нотки.
– Придумать, как отправить ее домой для начала. Она с чего-то решила, что мы можем снова сойтись.
– Она?
– Ну не я же, Машалла! У меня совершенно другие планы на жизнь!
Аяз-бей с нескрываемым удивлением глянул на сына, словно никогда не слышал ничего более невероятного.
– Тогда позволь узнать, присутствует ли в твоих жизненных планах дочь Моджеевского.
Теперь была очередь Реджепа удивляться. И он непременно принял бы точно такое же выражение лица, как и его отец, если бы не Жюли с ее вопросом:
– Роже, а где у тебя корица?!
– Я ненавижу корицу! И это ты точно должна знать! – рявкнул он.
– Неправда, я помню, что любишь!
– Ты меня с кем-то путаешь! – потом глянул на отца и сердито засопел носом: – А что тебе за дело до Татьяны-ханым, отец? Снова начнешь запрещать?
– За много лет я не смог переубедить тебя найти себе иное занятие. Достойное имени, которое ты носишь, – развел руками Аяз-бей, поглядывая Реджепа. – Смогу ли я теперь тебе запретить и дальше торчать в кухне?
А вот это уж точно было более чем подозрительно и заставило Четинкаю-младшего прищурить глаза и вглядеться в собственного отца. То, что он видел, ставило его в тупик и вынуждало сделать совершенно невероятный вывод, который он немедленно озвучил под видом вопроса:
– Это значит, что я могу ухаживать за Татьяной-ханым и ты не станешь чинить мне препятствий?
– Сын мой, – торжественно проговорил Аяз-бей. – Я не молод, но, хвала Аллаху, все еще в твердой памяти. Не ты ли неделю назад уверял меня, что вы лишь работаете в одном ресторане?
– Работаем, – кивнул Четинкая, не покривив душой. Если, конечно, то, что они творят, можно назвать работой, поскольку сегодняшнее точно вышло за рамки всего, чего только можно. Вот как им дальше? Она рассердилась, он – вообще свалил... А что если она там уже увольняется, пока он тут возится с семейными проблемами? С нее станется! Птица вольная!
Почему-то эта мысль только сейчас родилась в переутомленном мозгу Реджепа, и он метнул свой взгляд к часам. Те показывали без пяти минут вечер. И он понятия не имел, успеет ли сегодня застать джаным, но отпускать ее просто так – права не имел. В конце концов, это он на нее набросился, а не наоборот. Знал же, что ей не понравится. Знал, что она взбрыкнет.
Так как умудрился эдак потерять голову?
Аллах, Аллах! А если она больше его видеть не захочет?
Реджеп сглотнул и нахмурил брови, отчего стал очень похож на отца, несмотря на всю свою рыжесть.
– Пока работаем, – добавил он зачем-то. – Но как знать, что уготовано нам всем.
– Только Аллаху ведомо, что нас ждет, – снова загромыхал отец. – Но как ты мог допустить, чтобы шайтан верховодил твоими поступками?
В этот миг на пороге явилась Жюли с очередным подносом, в центре которого стояла одинокая армуду.
– Как ты мог допустить, чтобы эта женщина поселилась в твоем доме? – взревел со всей мощью турецкого темперамента и собственных легких господин Четинкая. – И как мне теперь смотреть в глаза Роман-бея?!
Одновременно с этими его словами Жюли выпустила из рук поднос и в ужасе вскричала:
– Папе плохо? Надо срочно вызвать скорую!
Коллекционная фарфоровая чашка ручной работы грюкнулась о пол, разлетелась на несколько черепков и разляпала коричневый ароматный напиток. Реджеп хапанул ртом воздух и витиевато выругался по-русски так, чтоб не понял ни один из присутствующих.
– Санитаров из дурдома вызывать пора, с мигалками, – психанул он и схватился с места, ломанувшись за веником, шваброй и бог знает чем еще.
Уборка территории сопровождалась визгом Жюли, повторявшей, что она-де не нарочно, но это они оба с отцом игнорировали, продолжая пререкаться.
– Позволь узнать, при чем тут Роман-бей? – сердился Реджеп, глядя на Четинкаю-старшего и сметая фарфоровые осколки на совок. – Еще вчера ты обзывал его последними словами!
– Вести бизнес – это тебе не менемен жарить!
– Скажи, пожалуйста, а когда последний раз тебе жарили идеальный менемен, отец? Когда?! Ни за что не поверю, что у кого-то вкуснее, чем у меня или у твоей матери, дай Аллах нам блага после нее! Я готовил по ее рецепту, и ты всегда был доволен и вспоминал о ней с благодарностью.
Четинкая-старший кивнул и задумался. Жюли, воспользовавшись наступившей тишиной, пыталась обратить на себя внимание, но ей это не удавалось, отчего она, в конце концов, демонстративно устроилась на диване и включила телевизор.
Комнату наполнили резкие звуки какого-то шоу, но длилось это недолго. Сам Аяз-бей поднялся из кресла, выдернул шнур телевизора из розетки, оставаясь глухим к возмущению француженки, и повернулся к Реджепу.
– Значит, так. Сейчас мы с тобой поедем в гостиницу. С мадемуазель Ламбер я улажу. Дело с дочерью Роман-бея – за тобой. Пора калым обсуждать. И Аллах мне свидетель! – поднял он палец. – Если Роман-бей хоть слово скажет против тебя, клянусь, придушу, как паршивого пса и скормлю акулам.
– А если против меня что-то скажет его дочь? – со всем пониманием к этому вопросу поинтересовался Реджеп.
– Если ты хорошенько подумаешь, то и сам поймешь. Я в любом случае скормлю тебя акулам.
А раз так, то что ему оставалось? По крайней мере, с Жюли отец решит – одной заботой меньше. Хотя подчас ему казалось, что быть скормленным акулам – тоже вполне себе выход из той патовой ситуации, в которой он оказался. Да и обсуждать калым с Роман-беем – это лучше, чем гадать, почему Таня так отреагировала на его предложение сходить на свидание. В конце концов, калым – это не непонятно что. Это более чем определенно. И как знать, может быть, именно эта определенность и сыграла бы ему на руку, если все вокруг согласны. А Таня... у него будет потом целая жизнь, чтобы убедить Таню. Потому нашему янычару ничего не оставалось, кроме как кивнуть и едва ли не впервые в жизни согласиться с отцом.
Безропотно и беспрекословно.
А потом отвезти его в лучшую гостиницу в Солнечногорске, принадлежавшую, к слову, тоже ясновельможному семейству Моджеевских и построенную его главой, Романом Романовичем. Там Аяз морщился, цокал языком, внимательно осматривался, придирчиво изучал здание как внутри, так и снаружи, после чего наконец сделал вывод: «Роман-бей – профессионал. И широких интересов человек. Приглядись к нему, сын».
К чему именно он должен был приглядеться, Реджеп не вникал. Погрузил отца и его телохранителей в номер и рванул обратно в ресторан. Рабочий день еще не закончился. И если он поторопится, то имеет шансы застать джаным на месте и, по крайней мере, извиниться.
Первым делом к ней он и сунулся, чувствуя себя механическим заводным зайцем, бьющим в барабан, на исходе завода. А нашел лишь пустой стул у ее стола, на котором все было сложено в идеальном порядке. Он в жизни такого порядка нигде не видел. Сердце оборвалось. И Реджеп шагнул в кабинет, в котором трудилась одна только Настька.
– А где Татьяна Романовна? – спросил он, ткнув пальцем в Танин стол.
– Ушла уже, – пожала плечами Анастасия.
– Как? Еще же рабочий день не закончился?
– Я ей что? Начальство? Она мне не подотчетна! – пробурчала Настя. – А был бы у меня папаша вроде ее – так и я бы ни перед кем не отчитывалась! И никто бы меня завтра на работу не выгонял!
– А вы завтра работаете? – оживился Реджеп.
– Ага. Хомяк заставляет, прикинь!
– А Таня?
– Да что тебе та Таня! – рассердилась Настька. – Таня! У меня дел куча, Новый год на носу, а ты сиди тут все выходные. Работы, видите ли, куча! Ее всегда куча! А Новый год – раз в год. И мы вечно как не люди...
В ответ на Настину тираду, Реджеп только нахмурился. А под конец так и вовсе не выдержал и резко гавкнул:
– Тебе выходные Хомяк по двойному тарифу оплатит. Еще и премию выпишет! Не нравится – ищи другое место, где будут отпускать гулять, куда хочется. Только не жалуйся, что не платят нихрена!
После чего свалил, оставив Настю в недоумении по поводу резкой смены его настроения. Она несколько секунд глядела на с громким стуком захлопнувшуюся дверь и пыталась врубиться, че происходит-то. Потом поморгала. И спросила у космоса:
– С французской фря поссорился, что ли?
Но к тому моменту Реджеп и думать забыл про французскую фря. Ему вообще было не до того, поскольку он прекрасно сознавал. Чувствовал. Знал. Таня ушла из-за него. Из-за того, что он ей устроил в обед.
Реджеп был старше. Не сказать, что глобально. Двадцать восемь – не такой уж и возраст. Но в силу жизненного опыта – старше несомненно. И совершенно забыл, что такое маленькие девочки, которых до него никто не целовал. А если подумать, то невольно и задашься вопросом: были ли у него самого такие девочки? Не было же. Как-то не сложилось. Она – первая. Вот такая – она у него первая.
Сначала были барышни в период пубертата – одноклассницы и из параллельных классов. Такие, которые передавались друг другу чуть ли не вкруговую и при этом давали всем. Реджеп в силу своей национальности и темперамента в отношении секса был очень ранним. Когда другие только начинали краснеть, вздыхая о предмете своих грез, он жарил девок по раздевалкам и хвастался своими победами перед другими, придурок малолетний.
Потом была Франция, и игры вышли на новый уровень. Жарил он уже не девок, а мясо на гриле. А с девушками играл в любовь. И они учили его играть в любовь. Сначала в кулинарной школе и на подработке в бистро. А потом пришел в ресторан, в котором познакомился с Жюли и в любовь уже не играл – влюбился. После Жюли вся его любвеобильность переключилась на нее одну, да там и было на чем зациклиться по тем временам. Она была красивой, утонченной, начитанной... и потрясающе делала две вещи: классический рыбный пирог и минет. И неизвестно, что сыграло в его тогдашнем состоянии бо́льшую роль: общие интересы в работе или единственный – постельный. Увлечены они были одинаково и кухней, и друг другом.
Реджеп и Жюли встречались почти три года. Почти три года он был уверен, что придет день, когда они поженятся. Что ее родители примирятся с ним, а она ответит согласием. Но все пошло прахом, когда мадемуазель Ламбер получила предложение от другого ресторана работать су-шефом в команде шефа Людо. Тогда она потырила через него рецепт касуле, сдала его конкурирующему заведению и, наконец, переспала с владельцем того самого конкурирующего заведения.
Жюли всегда делала ровно то, что она хочет. Вообще все вокруг делают то, что хотят. Только он один никак не может получить то, что ему действительно нужно.
Более того, то, что ему нужно, совершенно сбивает все его ориентиры в общении с женщинами. То, что работало бы с любой другой, с Таней было попросту нежизнеспособно, и он не понимал почему.
Все ведь было хорошо!
Хорошо же все было до тех пор, пока он не позвал ее на дурацкое свидание!
Все шло своим чередом, и наверняка она так же хотела всего, чего хотел он!
Так что на нее нашло? Испугалась? Он напугал? Просто так цену себе набивает? Или он правда сошел с ума от своей несвоевременной влюбленности и видит то, чего нет?
Что-то от Реджепа определенно ускользало, и он все еще не понимал, что именно. Но факт заключался в том, что трубку джаным не брала. Он набирал ее раза четыре за вечер, пока не стало слишком поздно звонить, но она так и не отозвалась.
В 23:00 Четинкая выбрался с работы, оставив закрывать смену су-шефу. Уехал в гостиницу к отцу, который был занят решением его проблемы с Жюли. И сразу завалился спать в надежде хоть ненадолго забыться, но, нарушая его планы, всю ночь ему снилась Таня. Там, в мире его сновидений, она сидела напротив окна в маленькой квартирке Гунинского особняка, подпирая кулачком подбородок, а ее пушистая макушка ярко выделялась на фоне темноты за ним. Покачивала головой и очень серьезно говорила:
«Какой идиот будет мешать рыбу с тыквой? Рыба с тыквой – совершенно несочетаемые вещи! Вы должны были это знать, из нас двоих именно вы закончили парижскую кулинарную школу!»
И как ни пытался он оправдаться, слушать его она совсем не хотела.
Что и говорить – проснулся Реджеп невыспавшимся, разбитым и злым.
Но все еще надеялся достучаться до Татьяны сегодня же. Какие у него еще были варианты, кроме этого? Да никаких.
Потому, едва проглотив утренний кофе, который в гостинице был вполне терпимым, хотя отец и бухтел, что дома даже в последней забегаловке варят вкуснее, он снова рванул в ресторан. До Нового года оставалось всего ничего. А быть скормленным акулам ему не очень-то хотелось. Да и если его не съедят морские хищники, он сам себе мозг сожрет быстрее. Без Тани.
Без Тани.
Этот день тоже прошел без Тани!
Потому что ее не было!
Самой ответственной, пунктуальной, исполнительной, умной трудоголички Тани в субботу не было.
– Ну так кто у нее папа! – ухмыльнулась Настя, с чувством превосходства покачивая головой, явно подразумевая: я же вчера говори-и-и-ила!
А Реджеп сорвался с места и сунулся к Хомякову.
– Доброе утро! – поздоровался он с порога и, даже не придумав подходящего повода, ринулся с места в карьер: – Где Татьяна-ханым?
– С большой долей вероятности посещает бутики, – глубокомысленно изрек Валерий Анатольевич, не поднимая глаз от бумаг, которые сверял между собой. – Но может быть и дома. Пакует чемоданы.
