Текст книги "Фантограф. Русский фантастический № 2. 2014"

Автор книги: Марина Ясинская

Соавторы: Пальмира Керлис,Василий Гавриленко,Олег Кожин,Сергей Фомичев,Эдуард Шауров,Кристина Каримова,Максим Черепанов,Дмитрий Карманов,Ирина Станковская,Алексей Жарков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Дальше я отступать не стал.

– Там умирает Хенн. Помоги мне или дай мне пройти.

– О, её так зовут? Дурочка, думала, что я не заметил её там, на поляне. Это её кабан постарался?

– Надеюсь, Данце снесёт тебе голову, – ответил я. – А теперь уйди.

– Извини, парень, – сказал Шивер. – Я немного приврал, когда сказал про Данце.

Я закусил губу.

– Так чего ты бежал, как от огня?

– Вообще-то мне сюда и нужно было, – сказал он. – Здесь вечно бродят охотники, а, как ты знаешь, куски животных мне очень подходят. А чучельница – вообще удача.

– Заткнись, – попросил я.

– Ну почему? Вполне справедливо, – сказал Шивер радостно. – Ей, значит, можно убивать кабана, а кабану её – нет?

– Это сделал не кабан, – ответил я, чувствуя, как мой голос дрожит от негодования. – Это сделал ты.

– Вас становилось как-то слишком много.

– А зачем ты соврал мне? Про Данце?

– Чтобы ты погнался за мной, – сказал Шивер. – Тракт – место проезжее. Нужно было заманить тебя сюда.

– Зачем?

Некромант улыбнулся.

– Ты понимаешь, что магия долга – сильная вещь. А сердце должника, парень, – очень сильный ингредиент. Сердце человека, на котором лежит бремя долга, добытое в уплату другого долга, – ещё более сильный. К примеру, долговая верёвка, что у тебя на шее, не могла быть сделана без его применения.

Ощущение, похожее на удар грома – только полностью безмолвное, – припечатало меня, обездвижило, зажало рот невидимой ладонью. Значит, Беллатристе отправила меня к Шиверу, как ягнёнка на заклание. Сердце должника, отданное в уплату долга… Вот почему она не могла взять этот долг своими руками: убей она меня или Шивера, она разрушила бы эту ужасную магию.

Получалось, что либо я уплачу свой долг, убив Шивера, либо он свой, убив меня. Беллатристе оставалась не внакладе – видимо, свою полезность у неё на службе я исчерпал.

Но вырезать сердце у Шивера я не собирался, да я и не знал про эту магию.

Значит, Беллатристе ставила не на меня.

Тварь.

– Молись, Шивер, – сказал я. – Кажется, у меня тоже есть шанс расплатиться.

– Если я начну молиться, – сказал он, – у тебя кровь пойдёт из ушей от тех имён, которые я назову.

Я поднял меч.

Шивер вытащил оружие. Простая чаша гарды из тёмного металла казалась очень глубокой – какая-то дыра в реальности, многомильная труба, из которой торчал игольно тонкий клинок, на конце, казалось, истаивающий в туман. Я не стал присматриваться.

Он атаковал, клинок со свистом рассёк воздух. Наваждение бездны спало, хотя тонкий шлейф тумана прочертил сумрак вслед за кончиком лезвия. Я парировал удар.

И следующий, и ещё один, и ещё. Его скорость меня пугала.

Я сражался с таким ожесточением, что треугольники выщербленного металла кружили в воздухе, как стальная метель. Я не жалел меча. Мышцы горели, скользящие выпады Шивера пробивали пространство влево, вправо, вверх, вниз от моего тела, но целых полминуты я отбивал его удары, не позволяя лезвию коснуться меня.

Усталость, отвращение, страх и ярость слились в одно невыносимое ощущение. Искры летали в полумраке, скрипуче кричала проснувшаяся сова.

Но у меня почти не было сил. С ужасом я понял, что движения мои замедляются, и несколько секунд спустя он достал меня в первый раз. Я прикрылся левой рукой, и обжигающий удар рассёк мне запястье. Хлынула кровь – сразу и много.

Я отступил и пропустил укол в плечо. Мне показалось, что у меня кружится голова, но тут же я понял, что вижу какое-то движение в лесу.

Я отбил следующий удар – просто повезло – и краем глаза снова заметил тень позади него. Ни быструю ни медленную человеческую тень, приближавшуюся к нам.

Он ударил мимо моего клинка, и жгучая боль полоснула шею, с короткой вспышкой искр распалась угодившая под магический клинок долговая верёвка, кровь хлынула из раны, левая рука вдруг стала совсем горячей и неповоротливой, и я упал на колено.

Его меч взвился, норовя перебить мне горло, но тут какая-то сила рванула Шивера назад, так, что он перекатился через лопатки.

Темная тень, в плаще цвета сумерек, встала между мной и колдуном, в левой руке тени был зажат меч. Его лезвие метило Шиверу в шею.

Человек был высок и широкоплеч. В отсветах огня я не разглядел лица – только стальной клин маски с крестовидной прорезью. Это был охотник за головами.

– Данце? – изумлённо спросил Шивер. – Ты?..

– А что тебя удивляет? – без особого интереса спросил наёмник.

– Ты же сказал, что врёшь, – просипел я, поднимаясь на ноги. Голова кружилась, кровь текла из ран в четыре ручья.

На меня никто не обращал внимания.

– Ты сжёг весь урожай в Кимангару, шантажировал старосту Донжа, превратил стадо коз в каких-то тварей, зарубил охотника за наградой в Гелиголле и вдобавок затеял массовую драку в Блоерде. И всё это с конца лета. Я молчу о том, что было до того. Ты в розыске с самого ледохода. Тебе странно, что я пришёл за тобой?

– А ведь логично… – сказал Шивер, поднимаясь на ноги. – Я так понимаю, меня ты не отпустишь?

– Конечно, нет. Я получил задаток.

– Тогда начали?

– Эй, – сказал я. – А как же я?

– А тебе-то что? Долга на тебе больше нет, скажи мне спасибо.

– Я бы сказал, но твой кабан ранил Хенн.

– Это её кабан. Пусть она с ним и разбирается.

Я замолчал, не зная, что ещё сказать. Перетянул кровоточащую руку бывшей долговой верёвкой, затягивая узел зубами. Ещё раз крикнула где-то сова.

Данце шагнул к некроманту, как-то легкомысленно помахивая мечом. Шивер поднял свой.

Я не успел сделать и шагу, как Данце атаковал длинным выпадом, стремительней броска змеи, и Шивер почти отбил его своим лезвием. Мечи скрестились.

Дикий, короткий скрежет на секунду перекрыл скрипящий крик совы, клинок Данце с шипением скользнул вверх и вошёл Шиверу в глазницу. Данце рванул меч на себя, правой рукой нанеся сокрушительный встречный удар Шиверу в грудь.

Колдун упал, разбрызгивая кровь, и установилась тишина. Сова умолкла, и стих в верховьях крон беспокойный ветер.

– Ну и всё, – сказал буднично Данце, вытирая меч о штаны Шивера.

– Давай отсюда выбираться, – сказал я, глядя на тело. Сердце второго должника перестало биться, но из моих рук Беллатристе его не получит, подумал я.

– Одну минутку.

Я понял, что он собирается делать – он всё-таки охотился за головами, – и отвёл глаза.

– Я пойду. Там девушка раненая.

– Да, я видел её, когда шёл сюда.

– Как она? – спросил я, нервничая.

– Да я не глянул, – ответил Данце, присев возле трупа.

– Помоги мне с ней, пожалуйста.

– Я, – сказал наёмник, не поднимая головы, – могу помочь кому-то только умереть. Тебя устроит?

Я отвернулся от него и ушёл. Дождь становился всё сильнее.

Я шагал, и тяжёлые капли тычками били в лицо. Долговая верёвка обычным жгутом перетягивала мне руку.

Путь назад занял на удивление мало времени. Я вышел на прогалину почти одновременно с тем, как с другой стороны поляны показался всадник.

Конь под ним был чёрен и растворялся в темноте. Я удивился, что кто-то смог приехать верхом с той стороны. Впрочем, когда я разглядел белое пятно на месте лица, моё удивление прошло. Это была Беллатристе Ранд, которая, наверное, почувствовала потерю своей верёвки. А у таких, как она, свои дороги.

Я подошёл к дубу. Пока меня не было, Хенн сползла по стволу, изогнулась, уткнувшись головой в корень. Повязка и остатки штанин в равной степени пропитались кровью и казались чёрными в темноте.

Беллатристе молча подъехала с другой стороны.

Я присел, взял голову девушки в руки. Кожа её была холодной. Я никак не мог найти пульс на её шее и, склонившись к ней, искал признаки жизни.

Она всё-таки дышала. Но очень слабо и редко.

– Что здесь произошло? – подала свой голос Беллатристе. – Как я вижу, ты не стал играть честно. Впрочем, Шивер, видно, тоже. Где он?

– Сдох, – ответил я.

– Закономерно, – согласилась колдунья.

Я судорожно вдохнул. И поднял лицо.

– Помоги ей, Беллатристе. Пожалуйста. – Я чувствовал себя безмерно уставшим и безо всякой верёвки. Начался настоящий дождь, синие лесные сумерки сгустились, нездоровый отсвет пожара, который я видел на стволах, тускнел, темноту меж стволов затягивало белёсой дымной мглой. – Ты же можешь.

– Тогда она будет должна мне, Джером, – сказала Беллатристе, повернув ко мне маску. Она казалась призраком, и меня озноб продрал при взгляде на неё. – Она будет должна мне. Больше, чем был должен мне ты.

– Она будет жить.

– Ида, – позвала Беллатристе. – Ты хочешь, чтобы я тебя спасла? Если да, ты окажешь мне ответную услугу?

– Джером… – тихо и бессильно позвала меня Хенн. – Джером, милый, ты тут? Здесь призраки…

Моё сердце сжалось, волна прошла по нервам, и я почувствовал на мокром от дождя лице слёзы.

– Ради меня, Беллатристе. Я буду должен тебе, – сказал я. – И я согласен оказать тебе услугу.

Небеса молчали, роняя холодный дождь. На какое-то время замолчало всё и вся. Огонь за моей спиной ещё сопротивлялся воде.

Я почувствовал шаги – это подошёл Данце.

– Так вот что с Шивером, – сказала Беллатристе, ничуть не удивившись. – А за мою голову у тебя нет задатка?

– Нет.

Я стоял, не оборачиваясь. Мне хватало одной равнодушной маски перед глазами, и я не хотел видеть другую.

– Жаль, что ты мне ничего не должен, – сказала колдунья. – Впрочем, ты не мог бы принести мне сердце того парня, раз уж захватил себе голову?

– Я бросил тело в огонь, – ответил наёмник.

Колдунья промолчала, и я снова подал голос:

– Помоги ей, Беллатристе. Время уходит.

– О, – сказала она. – Это будет очень немалая услуга, Джером. Куда большая, чем в тот раз.

– Спаси её, – сказал я.

Она жестом показала на верёвку.

– Сначала спаси.

– У тебя нет выбора, Джером. Надевай, иначе я не поверю тебе.

– Вижу, у вас тут дела, – сказал Данце. – До встречи.

Я слышал, как он ушёл, его тихие шаги сразу потонули в шуме дождя. Я так и не взглянул на него.

Я развязал мокрую от крови верёвку и надел на шею. Беллатристе склонилась ко мне, и её маленькие руки затянули новый узел на месте разреза.

– За тобой долг, Джером.

– За мной долг, Беллатристе Ранд.

Проклятая петля снова, как сотню раз до того, сжала мне шею, практически её не касаясь.

Какое-то время я смотрел, как Беллатристе, спешившись, возилась возле Хенн. Долг, который лишь умножился после всех моих усилий, давил на горло. Дождь падал прямыми струями, последние отблески пожара таяли в темноте, и совсем скоро тёмная ночь окутала и меня, и охотницу, и колдунью.

Долли
Алексей Провоторов

Засов был вроде крепкий, железный, но доверия не вызывал. На пальцах осталась липкая холодная влага и немного ржавчины. Долли вытерла руки о штаны, не переставая морщиться, осмотрела дверь ещё раз. Плотно подогнанные доски, облупившаяся зелёная краска, косая зарубка как раз на высоте лица. Может, выдержит.

Она хотела ещё раз потрогать засов, проверить, настоящий ли он, но не стала. Ничего это не изменит.

Даньи заговорил что-то во сне, застонал, и Долли, моментально подскочив к нему, зажала ему рот. Ещё чего не хватало – во сне разговаривать. Да и от начала фразы, что она успела услышать, волосы на затылке, казалось, зашевелились.

Волосы.

Долли посмотрела на свои руки – в который раз, словно не веря, потом помотала головой. Даньи будто бы успокоился, затих, и она его оставила. Заметалась по комнате, сдёрнула какой-то ковёр со стены, накрыла им беспокойно спящего мальчика, бросила охапку дров в печь, открыла заслонку, в два удара добыла искру. Дрова гореть не хотели, но она заставила. Потом уже зажгла лампу.

Ветер выл за стеной, как пёс, потерявший след, совал голову в трубу, звал её по имени. Её и Даньи. Долли знала, что это только кажется, но всё равно нервничала. Руки, сами ладони, покалывало.

Окошка было два, хорошо, что маленьких. Долли осмотрела оба, задёрнула одно, а второе, над лежанкой, оставила так. Некоторые на её месте предпочли бы закрыть и его, но ей не нравилось, когда она снаружи ничего не видела.

Тени по углам выглядели неприятно: тревожно плавали, а иногда вздрагивали их края, гонимые отсветами пламени. А оно, казалось, освещало только само себя. Скрипело, упёршись ветвями в дом, какое-то дерево.

До окраины оставалось ещё слишком много. Разбудить Даньи она не имела никакого права – это было бы всё равно, что, например, пользоваться деньгами, которые тебе отдали на хранение. Неправильно. Ну и опасно, конечно, прежде всего для него. Сама бы она дошла, может быть. А со спящим мальчиком не стоило и пытаться – она не хотела видеть, как его съедят у неё на глазах, прежде чем примутся за неё. Хуже всего, что она осталась без ножа.

В домике его, конечно, тоже не было. Да и кто бы оставил его здесь! Тут вообще почти ничего не было. Хорошо хоть нашлись лампа и котелок. И мешок, который она успела захватить ещё дома.

Теперь, когда бег закончился и наступила какая-то пауза, Долли занервничала. Время шло, Даньи метался во сне, а она никак не могла сообразить, что ей дальше делать.

Она остановилась посреди комнаты, чуть ссутулясь. Как и всегда в таких случаях, надо было говорить быстро и не думая, и она глухо, скороговоркой, произнесла четверостишие, отмечая, как складываются в строки слова, которые она не успела осознать:

 
Выйду я на улицу,
Там поймаю курицу,
Принесу её в мешке,
Испеку её в горшке!
 

Как обычно, на последних словах шеи чуть коснулась жуть, но теперь, по крайней мере, было ясно, что ей следует предпринять. Эта магия ещё ни разу не подводила, и теперь она знала, что нужно делать.

Действительно, без еды действовать дальше было бы опасно и самонадеянно. За Даньи она не так волновалась, но и его, спящего, надо было покормить хоть бульоном. Если же она сама свалится без сил, то погибнут они оба. В Лесу силы всегда быстро кончались.

Выйти сразу ей не удалось. Она по привычке на секунду замерла перед дверью, прислушалась и отступила, услышав то, чего и опасалась. Впрочем, это было временное препятствие – по крайней мере, если она правильно определила шаги.

Они приблизились, широкие и тяжёлые. В окно она по-прежнему никого не видела и оттого немного нервничала. Засов никого не удержит, если кто-то – или что-то, чему принадлежат такие шаги, – захочет открыть дверь. Долли полагалась не на засов.

Большая тень, плохо видимая в темноте через грязное стекло, остановившись, накрыла окно. Голова в меховом капюшоне, больше, чем оконный проём, наклонилась, и среди чёрных морщин мутно блеснул глаз.

– Кто здесь? – спросил гигант хриплым шёпотом. Глаз безумно и отстранённо вращался в глазнице. Выл ветер.

– Нет, нет здесь никого, – уверенной скороговоркой ответила Долли.

Существо разогнулось, кряхтя, удовлетворённое ответом, и, как она и надеялась, пошагало дальше.

Только тогда она перевела дух. Быстро поправила покрывало на Даньи, который опять начал было говорить опасные вещи, подхватила свой холщовый мешок и, взявшись за стылый шершавый засов, с шорохом отодвинула его.

Лес встретил ветром, бросил в лицо мокрый, пахнущий плесенью лист. Лунный свет, дымчатый, холодный, блуждал по корявым деревьям, мгла клубилась над Лесом, и дыхание Долли обращалось в пар. Никого не было, хотя всё время казалось, что кто-то был. Ветер иногда ревел в голос в расщеплённой, сломанной верхушке ближнего дерева; редким дождём падали последние листья.

Долли закрыла дверь снаружи на крючок. Больше она ничего не могла поделать – только от души надеяться на то, что за пять минут никто не появится – никто такой, кому достанет ума открыть дверь, не спрашиваясь. Всё же опушка неблизко, тут случалось всякое. Но делать было нечего, тем более что после стиха прошло не так много времени.

Сколько его вообще минуло с начала ходки, Долли представляла слабо. Но её беспокоило сейчас не время, а скорее расстояние. Оно было слишком большим, чтобы, по любым прикидкам, преодолеть его без происшествий.

Ненадёжный кров избушки вовсе не гарантировал, что они доживут до утра, но и бежать дальше без ножа и без сил она больше не могла. Если бы Даньи проснулся в лесу ночью, это могло означать конец не только надеждам на гонорар, но и карьере, а может быть, и безумие для самого Даньи. Хотя, конечно, Долли не могла отрицать, что соблазн разбудить его был. Он вполне мог просто, без последствий, очнуться ото сна, и они убрались бы отсюда в два раза быстрее.

Слишком часто это стало повторяться, подумала Долли. Слишком часто. Сжечь здесь всё, да и дело с концом. Вместе со всеми пропавшими. Всё равно…

Её передёрнуло от недавних воспоминаний, от вопля, с которым убегала в лес гротескная ломкая тень. Предсмертного вопля, за которым не последует смерти. Она уже была – раньше, задолго до того, как нож Долли вонзился под выпирающую ключицу.

Стоять на месте долго было нельзя – она и так произнесла четверостишие уже довольно давно, и сила случайностей начинала таять. Такие вещи – всегда предсказания ближнего прицела. Поэтому Долли побежала вперёд, не разбирая дороги, пока остатки транса ещё не прошли, и можно было надеяться, что всё случится само. Не вовремя она потеряла минуту, ох как не вовремя. Впрочем, в Лесу ничего не бывало вовремя, здесь всё длилось вечно. С тех пор как случилась Бойня – среди этих деревьев, которые в те времена были не толще, чем её бедро. А теперь стояли двухсотлетними гигантами, вцепившись в проклятую землю узловатыми корнями. Долли однажды задумалась над тем, что не может распознать их пород. Ни одного.

Но сейчас она не думала ни о чём. Она бежала, бежала, один раз только сделав крюк, когда в истлевшей петле далеко наверху увидела останки скелета и не захотела пробегать под ними. «Ты идёшь над костями, Долли, и этого уже достаточно. Не ходи под ними, это плохая примета», – вспомнила она слова Джетту. У него было больше опыта, и он лучше знал приметы Леса. Так что Долли могла ему доверять.

Она мотнула головой, отгоняя мысли о нём. Не сейчас. Сейчас ей нужно действовать.

Она уже подумала было, что упустила время, как вдруг, всполошенная её бегом, из ложбины меж корней с кудахтаньем взлетела какая-то птица. Долли не разбиралась в куропатках и глухарях, она просто схватила птицу на лету руками и прижала её крылья к телу. Курица или нет, но от жутковатого стишка, которым Долли сама себе обеспечила подсказку, позволив видениям Леса ненадолго проникнуть в голову, документальной точности никто и не ожидал.

Поэтому она просто свернула птице голову, а потом перебросила её, поймав за ноги, и сунула в мешок. Затянула завязки.

– Д-о-о-о-о-о-л-л-л-л-л-л-и-и-и-и-и…

Низкий, похожий на рокот грома голос позвал её из непроглядной темноты впереди, медленно, растягивая звуки её имени, и она, отступив на два шага, отвернулась и побежала прочь. Достаточно с неё на сегодня одной схватки.

– Д-о-о-о-о-л-л-л-л-л-и-и-и-и-и-и-и…

Она бежала так быстро, как только могла, назад, к хижине и Даньи, которого нанялась вытащить из этого Леса. Не то чтобы ей так нужны были деньги – просто отказать своим не могла. Ну и, с другой стороны, свои или нет, но каждый понимал, что бесплатно никто в этот Лес не пойдёт. Об этом и речи не шло. Просто Долли предпочла бы сегодня не ходить и за деньги, только не было выбора. До утра он бы не дотянул. Сомнамбулы иногда уходили в Лес, но никогда ещё не приходили назад. Сами не приходили. Да и с ходоками – не всегда. Сегодня она чуть было не поплатилась жизнью – Даньи успел зайти далеко.

Теперь ветер дул в спину, но плотно стянутые волосы не растрепались и не лезли в глаза. Хотя туман и листья закручивало как-то с заворотом, скрывая тропу, и Долли всё время боялась, что картинка начнёт распадаться, как это бывало, и она собьётся с дороги. Она старалась даже не моргать, но не могла.

…Даньи хватились уже ближе к полуночи. Мальчик и раньше иногда ходил во сне, но все думали, как обычно, что зов ночного Леса станет для него опасным не раньше шестнадцати, а к восемнадцати сойдёт на нет. Как выяснилось, промахнулись больше чем на четыре года. Такое тоже случалось, но редко.

Далу, мать Даньи, постучалась в её дом в сопровождении двоих мужчин с факелами в руках. Долли не тратила времени на вопросы. Заправила волосы под высокий вязаный воротник, прицепила нож к поясу, зашнуровала ботинки и, захватив мешок и накинув кожаную куртку, бегом поспешила к околице. Её пропустили, конечно. Все думали, что она справится.

Теперь, когда она бежала через шевелящийся в лунном свете туман, ощущая затылком чьё-то присутствие в темноте, она, как всегда в такие моменты, жалела о том, что с собой нельзя было брать много оружия. Ей – нельзя. Чем опаснее вещь, тем опаснее последствия. Долли, с её не таким уж большим опытом, не могла взять с собой ничего серьёзней ножа. Вот Бренда однажды не послушалась, взяла топор. Тогда её можно было понять, всё было быстро и страшно, руками она бы не управилась. Но не повезло. До опушки она почти дошла, её нашли близко. Топор забросили в Лес.

Это Джетту мог носить на спине палаш, не опасаясь, что оружие обратится против него. Долли – не могла. Лучше всего, конечно, было ходить в Лес с голыми руками – тогда ни с кем почти ничего не случалось, – но так тоже было нельзя. Потому что, если случалось, тогда выбора не было.

Нужно будет сходить к Рюге, подумала она. Обязательно ещё раз сходить.

Ветка чуть не выколола Долли глаз, и она инстинктивно зажмурилась на мгновение. Смахнула сор со лба и, к своему облегчению, увидела впереди, в конце тропинки, немного косую избушку под изувеченной пятернёй огромного голого дерева.

Долли очень хотелось обернуться, но она не стала. Нет там ничего. Нет. Было уже, хватит на сегодня. Худое, подвижное тело, руки с отросшими ногтями и танцующие, цепкие длинные волосы.

Волосы.

То была какая-то из старых неупокоенных – не самых старых, не с Бойни, но и не из пропавших ходоков. Про Волосы рассказывали ещё тогда, когда и ходоков-то почти не было. Как про Пустой Шлем, Кобылью Голову, про Ножа – это была часть тех самых слухов, в которые никто не хотел верить, но приходилось. И сегодня Волосы чуть было не отняла у неё Даньи.

Они пытались бежать, но женская фигура, подвешенная на собственных оживших, перебирающихся по ветвям волосах, догнала их быстрее, чем Долли рассчитывала, и тогда она вытащила нож. Ножом она владела хорошо, и, наверное, это их и спасло – это и то, что Даньи, кричащий какие-то ужасы, которые Долли изо всех сил старалась не слышать, поперхнулся слюной и на несколько секунд затих, и Волосы промедлила.

Долли ударила её ножом лишь раз, всадив лезвие под ключицу. Большего было и не надо, удар был смертельный, только вот убить неживое было никак нельзя, но и оно было уязвимым – с воплем, с лунными бликами на сухих зубах Волосы отшатнулась и, мотаясь из стороны в сторону, растаяла во тьме, оставив лишь шлейф эха и унося вырванный из ладони Долли зазубренный боевой нож. Эхо постепенно распалось на несколько голосов, и, конечно же, Долли стало казаться, что они разговаривают между собой, но к тому времени она уже бежала через Лес со спящим Даньи на руках. Спящим и молчащим.

…Пока все эти картины крутились у Долли в голове, она дошла до избушки. Дошла – бежать уже не могла, она потратила сегодня много сил, таская немаленького уже Даньи, и, понятно, ничего не ела с самого ужина. А он был уже давно – стоял ноябрь, осенью она всегда ложилась рано.

Крючок на двери оставался непотревоженным. Она откинула его и вошла внутрь.

Избушка встретила её темнотой и запахом стерильности, какой-то непонятной, словно она была построена из окаменевшего сотню лет назад дерева. Впрочем, со временем тут иногда было что-то не так, равно как и со всем остальным. В Бойне шли в ход все средства, и чудовищная магия, раздиравшая здесь мир больше ста лет назад, всё ещё висела над Лесом. Мешанина из заклятий, проклятий, контрвыпадов и призывов, многие из которых не применялись ни до Бойни, ни, тем более, после неё. Территория была загрязнена магией, и уничтоженные маги бродили среди стволов наравне с созданными или вызванными ими существами, не находя покоя. Сколько в них оставалось разумного, не сказал бы никто. Долли надеялась, что нисколько, и боялась, что ошибается.

Даньи спал. Долли задвинула засов за собой, посмотрела на него. Сгорбился под грязным ковром, на лице застыло не то злое, не то испуганное выражение. Ещё бы, столько часов подряд видеть кошмары без возможности проснуться.

Огонь погас. И в очаге, и в лампе. Скудный свет луны едва проникал в комнату.

Долли поставила мешок с птицей на пол. Шорох ткани и перьев почему-то только подчеркнул выхолощенную тишину. Долли хотела посмотреть в окно – разве так резко перестал ветер? И отчего-то побоялась обернуться.

Расплакался за спиной Даньи. Она хотела броситься к нему и утешить, но вдруг услышала, что он плачет не испуганно или жалобно, а скорее капризно, словно притворяясь.

– Курица смотрит на меняяяя, – сказал он глухо, неприятно растягивая слова. – Кудахчет.

– Даньи? – шёпотом спросила Долли, медленно поворачивая голову.

– Нет, – сказал он сквозь всхлип. – Я хочу это съесть, я, я!

Нужно было заставить его замолчать. Долли обернулась.

– Я! – крикнул он тонким противным голосом. Лицо его сморщилось, он вдруг показался Долли на два или три года младше, чем был. Окно, через которое раньше так хорошо было видно, теперь почему-то припало пылью, и Долли вдруг вспомнила, что ковёр вовсе не был таким грязным, когда она накрывала им спящего.

– Куриная голова в человеческом желудке, – сказал Даньи. – Это вкусно. И красиво. – Он засмеялся. – Или твоя голова, Долли?

Если бы он не назвал её по имени, она поняла бы на несколько секунд позже, но сомнамбулы, какой бы бред ни струился через их речь, никогда не осознавали, что они говорят. А этот сознавал.

Ветка. Скотская ветка по глазам. Она всё-таки сбилась с пути. Это была не та хижина, это был не Даньи, это было не то место в лесу.

Долли бросилась к выходу, и существо с лицом Даньи подпрыгнуло на лежанке, кутаясь в грязную холстину, как в одеяло. Она увидела, что его тело в полтора раза меньше, чем у Даньи, и только голова почти того же размера. Оно открыло глаза, белые, мутные, и окончательно потеряло детский облик – кожа обвисла, как тряпка.

– До-о-л-л-л-и-и-и, – сказало оно.

Она ударом ноги пнула в него мешок с курицей и рванулась к двери, обеими руками дёрнув засов. Он оторвался вместе с гвоздями, дверь, вместо того чтобы распахнуться, проломилась, как картонная, и Долли вывалилась наружу, в палые листья и валежник.

Позади хрустело костями. Она вскочила и побежала прочь, жалея, что у неё не было ножа: иначе она вернулась бы. Но ей оставалось только бежать.

Что это было – ловушка времён Бойни или забавы какой-то навечно застрявшей здесь твари, – она не знала. Отличить было сложно. Она сбилась с дороги, потерялась в Лесу и, конечно, попала туда, куда хотела прийти, – в избушку к Даньи. Что-то считало все образы из её мыслей почти в точности, хотя и не совсем, и она поверила. Теперь оставалось лишь надеяться на то, что существо удовлетворится курицей, а она выберется к настоящей избушке достаточно быстро, чтобы застать Даньи живым.

Устала, просто устала, утешала она себя. Настолько, что на секунду задумалась, а не воспользоваться ли подарком Рюге и не вернуться ли к скотине, сожравшей их с Даньи еду.

Но она не стала этого делать. Если бы она была склонна к таким решениям, то никогда не стала бы ходоком. Вернее, стала бы – на одну-две ходки, как та молодёжь, что шляется здесь после заката. Та, которая уже не вернётся, даже если и вправду ходит меж стволов, а не висит, ободранная до костей, в кронах деревьев и не лежит под тонким слоем листьев меж корней, пронзивших глазницы и опутавших руки.

Она вдруг узнала местность – оказывается, ошиблась всего ничего, взяла немного правее. Наверное, сбилась уже на самом подходе. Говорил же Джетту, глядя на неё сверху вниз: «Не отводи глаза. Никогда не отводи глаза от дороги». А она отвела.

Где ты, Джетту, подумала она. Где ты и где я?

Спустя минуту она различила впереди избушку. Но перед этим, глянув под ноги, вдруг увидела слабый светящийся след. Босой и не очень-то большой.

Она испуганно отдёрнула ногу – хорошо хоть не наступила, а то кошмары снились бы не меньше месяца. Здесь оставаться было нельзя, плохое это было место. Если уж тут призраки ходят, то никакие стены не спасут.

Она обошла след и поспешила вперёд, к покосившемуся дому. Этот точно был настоящим – теперь, придя в себя, она настолько же явно отличала оригинал от подделки, как полностью проснувшийся человек отличает явь от недавнего сна. Может быть, скоро утро, подумала она. Ветер сдержанно засмеялся в ответ.

Крючок был на месте, камин тлел, Даньи спал. Она задвинула засов и села на пол – не у двери, конечно, у стены. Она потеряла множество времени и сил и с трудом добытую еду. Можно было никуда и не ходить.

Она сидела так несколько минут, потом приняла решение.

Ждать до утра она не могла. Еды ей добыть не удалось, и к рассвету она ослабеет настолько, что может и не вывести Даньи. Кроме того, встречать рассвет в Лесу – плохая примета, это всегда заканчивалось странно. Рисковать своим разумом Долли не хотела, а разумом Даньи тем более.

Нужно было уходить.

Она встала, заставила погаснуть огонь. Размяла кисти рук. Посмотрела на небо сквозь тёмное стекло. Сняла куртку, осторожно убрала со спящего Даньи ковёр, завернула мальчика в свою куртку и взяла на руки. Было уже совсем холодно, а он ушёл в Лес в одной домашней одежде.

Она отодвинула засов локтем – на самом деле он не очень-то и держал – и вышла в ночь. Закусив губу, кое-как, опять же локтем, прижала к стене и подняла дверной крючок. Отпустила. Он попал в скобу, и Долли, отвернувшись, как могла быстро, пошла по направлению к городу.

Между событиями в Лесу всегда проходит какое-то время, и сейчас у неё было окно. Она понимала, что идти ещё далеко, но не настолько далеко, чтобы считать это невозможным. Она, может, и осталась бы, пусть даже тот, с железными зубами, прошёл совсем рядом. Но вот поддельный Даньи её на самом деле испугал. И призрачный след тоже. Слишком беспокойное место.

Всё равно выбора, по сути, не было. Долли понимала, что вряд ли сегодняшняя ночь закончится для неё хорошо, и потому постоянно двигалась, действовала – чтобы не признаться самой себе, что переоценила свои силы и что, скорее всего, ни её, ни Даньи никто больше не увидит. Нет, увидит, конечно, – её тело, бесцельно бродящее по лесу в неутолимой жажде, а может, если гибель будет милосердна, – её или Даньи кости, засыпанные листьями, или забитые в дупло, или развешенные по деревьям над головой. Кто знает. У неё была одна маленькая надежда на благополучный исход – то, что она теперь шла без ножа. Но в случае прямого столкновения с каким-нибудь порождением или жертвой Леса она была безоружна. Оставалось надеяться на Рюге, но, кто его знал, как поведёт себя рисунок.