Текст книги "Фантограф. Русский фантастический № 2. 2014"

Автор книги: Марина Ясинская

Соавторы: Пальмира Керлис,Василий Гавриленко,Олег Кожин,Сергей Фомичев,Эдуард Шауров,Кристина Каримова,Максим Черепанов,Дмитрий Карманов,Ирина Станковская,Алексей Жарков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Даша тоже изменилась – к счастью, не в отношении ко мне. С той субботы, как мы прогулялись с ней по магазинам, у неё началась какая-то своя жизнь. Она стала ходить на танцы и разводить цветы, у неё появились подруги и даже что-то вроде работы.

– Мне говорят, что я хорошо чувствую прекрасное, – смущённо призналась мне Даша, советуясь, принять ли ей предложение подрабатывать немного в салоне красоты, где ей самый первый раз уложили волосы. – Знаешь, это просто удивительно: несколько штрихов карандашом, несколько взмахов кисточкой, правильно подобранные оттенки – и женщина преображается. И становится куда более счастливой. Похоже на маленькое чудо, и это чудо делаю я.

Я слушал Дашу, отмечая, как она изменилась. И дело не в том, что теперь её каштановые волосы были уложены в красивые причёски, что она сменила гардероб и подкрашивала губы нежным розовым цветом. Даша изменилась внутренне. До недавнего времени я знал всё о том, какая она, полностью, от и до. Она была такой, какой хотел её видеть я; я создал её такой, какой она была мне нужна. А теперь Даша превращалась в самостоятельную личность, менялась без моего участия, и я всё не мог решить, как мне к этому относиться.

* * *

Он появился в моей студии вскоре после того, как закончился театральный фестиваль, и я подчистил все затаившиеся в театральных декорациях привидения, которые отказались пропадать самостоятельно.

– Ваш фантом должен был исчезнуть несколько недель назад, – обвинительным тоном заявил мне Валентин Михайлович вместо приветствия.

Да, я тоже навёл справки – надо же иметь хотя бы какое-то представление о том, кто тебе угрожает. Правда, результат меня не порадовал – клиент, заставивший меня создать фантом ребёнка его жене, оказался заместителем главы магистратуры.

– Почему он всё ещё в доме? Мы же договаривались только на месяц!

– Не все фантомы и привидения автоматически исчезают по истечении запланированного срока, – сухо пояснил я. – Я закладываю в них ровно столько энергии, сколько требуется для того, чтобы они просуществовали оговорённый срок. Но если привидение или фантом получают дополнительную подпитку, это как бы продлевает им жизнь. Очевидно, ваша жена очень сильно привязалась к фантому ребёнка и изливает на него столько любви, что он ещё долго не подумает исчезать.

– Это абсолютно недопустимо, – безапелляционным тоном отрезал Валентин Михайлович. – Из-за того, что этот фантом у неё уже два месяца, она к нему слишком привязалась. Носится с ним как с живым ребёнком и ничего слышать не желает. Совершенно невменяемая, словно с ума сошла. И всё из-за вас, из-за того, что он не исчез вовремя.

Я молчал. Разумеется, опять виноват я.

– Вы ведь можете заставить его исчезнуть, так?

Конечно, могу. Я всегда могу убрать созданных мной привидений и фантомов, сколько бы эмоций в них ни вливали другие. Только говорить об этом Валентину Михайловичу очень не хотелось.

– Уберите его. Немедленно! Я не намерен выносить плач этого… существа ни днём больше!

– Вы понимаете, что случится с вашей женой, когда она потеряет ещё одного ребёнка?

– Это – не настоящий ребёнок! – взвился Валентин Михайлович.

– Но для неё он – самый настоящий! – едва не прокричал я в ответ. – И когда я заставлю его исчезнуть, для вашей жены это будет такой настоящей потерей, что настоящее некуда!

– Мне что, опять вам угрожать?

– Это вы про Алису Тородан? Да пожалуйста, мне всё равно, – твёрдо ответил я. Я жалел, что поддался угрозам и вообще взялся за этот заказ. Зато сейчас я всё сделаю правильно.

– Зря вы так, Константин Сергеевич, – протянул Валентин Михайлович. – В моём арсенале много средств. Я легко мог бы разрушить весь ваш бизнес. Скажем, натравить на вашу студию столько проверяющих из стольких инстанций, что хоть одно, но обязательно найдётся какое-нибудь нарушение, и студию закроют. И придётся вам тогда всё начинать заново. Только и в этом я бы смог вам помешать. Я бы создал вам массу трудностей на пути открытия новой студии, я бы мог препятствовать раскрутке вашего дела, мог бы навсегда разрушить вам репутацию… Мог бы, но не стану.

Не услышать недоговорённое было невозможно.

«А ведь он может», – с глухой тоской подумал я. Может закрыть студию. Может помешать открыть новую. Может создать мне такую репутацию, что я уже никогда не смогу работать фантографом, ко мне просто никто не пойдёт…

– Расскажите мне, где бывает ваша жена, мне надо находиться рядом с фантомом, чтобы его убрать, – произнёс я, ненавидя себя за малодушие.

* * *

– Нет, Рита, сегодня не могу. Очень тяжёлый день на работе, я устал, – резко ответил я в трубку, почти ожидая, что подружка закатит мне очередную истерику. К моему удивлению, Рита промолчала.

Я очень торопился домой. Предстоящее ужасало меня: мне казалось, будто я согласился на убийство. От одной мысли, как отреагирует женщина, когда я уберу фантом ребёнка, мне становилось дурно, и я как никогда сильно хотел очутиться дома, хотя бы на время укрыться от проблем.

Даша не ждала меня у двери. Впервые не встречала меня. И сердце ухнуло вниз – что-то случилось.

Она сидела в гостиной и держала в руках старый фотоальбом, валявшийся где-то на пыльных антресолях. Он был раскрыт на странице с фотографией, где мы с Дашей в вязаных лыжных шапках на фоне заснеженных гор счастливо щуримся от яркого солнца в объектив фотоаппарата.

– Так ты поэтому меня создал? – подняла на меня глаза Даша.

Она никогда не спрашивала меня, для чего я её сотворил.

Обычные фантомы не задают таких вопросов, они просто не должны осознавать эту часть своего существования.

Правда, Даша уже давно не обычный фантом. Она живёт у меня несколько лет, а это намного больше, чем любой другой фантом. К тому же последнее время она сильно меняется, хотя обычные фантомы всегда остаются такими, какими их создали.

– Что с ней случилось, Костя?

Я видел сочувствие в Дашиных глазах и догадывался, что она думает. Даже меняясь, она оставалась такой, какой я хотел её видеть, когда создавал, – доброй, понимающей, сопереживающей. Такой, какой не была настоящая Даша.

И было бы так просто сказать ей сейчас то, что она хотела слышать: «Да, она умерла, и я создал тебя, её фантом, потому что не мог перенести потерю». И тогда в Дашиных глазах заблестели бы слёзы, она подошла бы ко мне и без слов обняла меня, утешая.

– Она ушла от меня к другому, – сквозь сжатые зубы процедил я. – Ушла, а я не смог ей этого простить. И создал тебя, чтобы вымещать на тебе свою обиду и ненависть к ней. И вымещал…

– Я этого не помню… – прошептала Даша.

Конечно, она не помнит. Фантом и не должен помнить. Он выглядит как живой человек, ведёт себя как живой человек, он спит, он ест, его можно потрогать, с ним можно поговорить. Но он – не человек. Он не понимает, что с ним делают, он не чувствует и не страдает. Он не помнит.

Я смотрел в Дашины глаза и со стыдом признавался себе, что я рад. Рад, что она не помнит.

Я создал Дашин фантом буквально через несколько дней после того, как ушла Даша, сообщив, что влюбилась в другого. Я создал фантом один в один как оригинал, только сделал ей длинные волосы. Я всегда хотел, чтобы Даша их не стригла, чтобы они отросли до пояса, длинные и густые, а она всегда поступала по-своему. И не только с волосами. Что ж, когда я создал её фантом, у неё больше не было выбора, она поступала только так, как хотел я. Она молчала, когда я кричал, она соглашалась, когда я говорил обидные слова, она просила прощения, когда я был раздражён. Она никогда не жаловалась и безропотно сносила все мои выходки. Сейчас мне было стыдно об этом вспоминать, а тогда я упивался возможностью беспрепятственно выплеснуть всю свою злость на фантом девушки, которую я любил.

– Конечно, ты не помнишь, – сказал я. – Ты не можешь помнить…

– Нет, я могу помнить, – возразила Даша. – Я точно знаю, какое у меня было первое воспоминание. Осенью, чуть больше двух лет назад. Я помню, как потрескивали дрова в камине, а я сидела в кресле у окна и смотрела, как жёлтые листья плавают в лужах. Потом я услышала твои шаги и побежала открывать тебе дверь. А ты протянул мне букет фиолетовых астр. Они были такие красивые! Помнишь?

Я вздрогнул. Помнить – прерогатива людей: у фантомов не может быть воспоминаний. Тогда почему они есть у Даши?

Да, я тоже помнил тот день. Потому что именно в тот день я наконец понял, что во мне не осталось обиды на ушедшую от меня Дашу. И осознал, как по-скотски я вёл себя с той Дашей, что жила в моей квартире.

Как никто другой, я понимал, как глупо – покупать цветы фантому, но я всё равно купил букет фиолетовых астр. Потому что хотел извиниться и хотел сделать ей приятное.

– Помню, – тихо отозвался я. Это был единственный раз, когда я принёс ей цветы.

– А я долго… была здесь до того дня?

– Я создал тебя чуть больше четырёх лет назад.

Даша отложила фотоальбом, подошла к окну и спросила, не глядя на меня:

– Зачем я тебе теперь? Ты ведь выплеснул всю свою злость, всю обиду. Почему я не исчезла?

Стук во входную дверь заставил меня вздрогнуть.

Я неохотно вышел в коридор.

– Сюрприз! – Рита влетела в квартиру с широкой улыбкой. – Поздравляю с годовщиной! – возвестила она, вручила мне пакет, набитый какими-то вкусностями, и с довольным видом спросила: – Ну как, не ожидал? Я так и знала, что с этой своей работой ты напрочь позабыл, что сегодня ровно год, как мы встречаемся, так что решила устроить тебе праздник сама!

Я смотрел на Риту и не понимал ни слова. Только по выражению глаз видел, что она ждёт одобрения.

– Спасибо, – наконец, выговорил я и обречённо понёс пакет на кухню. Сейчас Рита увидит Дашу и…

– Кто она такая? – донёсся до меня пронзительный возглас, и я поморщился.

Я прошёл в гостиную. Даша по-прежнему стояла у окна. Рита, воинственно уперев руки в бока, застыла в дверях.

– Ты встречаешься со мной целый год и всё это время живёшь с другой? – Рита обратила на меня всю мощь своего возмущения. – Или скажешь, что я всё не так поняла? Давай оправдывайся! Может, это просто соседка зашла за солью? Или она твоя двоюродная сестра? Ну говори, кто она?

– Она фантом, – ответил я и заметил, как поморщилась от моих слов Даша.

И вдруг понял, что вот уже очень, очень давно я не думаю о ней как о фантоме… или как о копии девушки, которая когда-то от меня ушла. Для меня она просто – Даша.

– Фух, – Рита резко выдохнула и расслабилась. – А я-то подумала! – с нервным смешком сказала она и подошла к Даше. Обошла её кругом, рассматривая, словно какой-то предмет, а потом сообщила мне: – Слушай, ты и правда фантограф высшего класса! Вообще не отличишь, она как настоящая!

– Я и есть настоящая, – неожиданно резко ответила Даша.

– Костя, – проигнорировала Дашины слова моя подружка. – А долго она ещё здесь будет? Когда её клиент заберёт? Нет, я, конечно, понимаю, что это всего лишь фантом, но всё равно при ней как-то… неудобно.

Я молчал.

– Костя, ну убери её куда-нибудь и пойдём уже отмечать! – капризно протянула Рита и дёрнула меня за рукав. Выжидательно посмотрела на меня и, похоже, поняла, что означает моё молчание. – Тебе что, какой-то там фантом дороже наших с тобой отношений?

Я обречённо прикрыл глаза. Я уже некоторое время назад понял, что устал от бесконечных ссор и споров, что я тяну наши отношения скорее по привычке, а не потому, что они доставляют мне радость. Что меня больше не трогает, когда Рита обижается или дуется.

Но, похоже, очень задевает, когда расстраивается Даша.

Рита разъярённым вихрем вылетела из квартиры, громко хлопнув на прощанье дверью.

Я устало опустился на диван и уткнулся лицом в ладони.

– Ты ведь не из-за неё так, да? – Даша тихо подсела рядом.

– Не из-за неё, – глухо ответил я.

Из-за фантома ребёнка, которого мне предстоит убрать.

И из-за Даши тоже.

– Я пойду с тобой, – решительно заявила мне утром Даша. Накануне я рассказал ей о том, что мне предстоит сделать, и она, видимо, решила, что мне не помешает поддержка.

Она не ошибалась.

Как и говорил Валентин Михайлович, его жена гуляла в поседевшем от первого мороза парке, со счастливой улыбкой катя перед собой ярко-синюю коляску.

Увидев её, я непроизвольно замедлил шаг и, в конце концов, просто остановился у замёрзшего фонтана. И с ужасом понял, что присутствие Даши, которое так успокаивало меня на пути сюда, теперь только усугубило ситуацию. Я не смогу убрать фантом ребёнка при Даше. Не хочу, чтобы она это видела. И чтобы думала, что то же самое в любой момент я могу сделать и с ней.

Жена Валентина Михайловича остановилась совсем недалеко от меня, по другую сторону фонтана. Женщина достала ребёнка из коляски и подняла на вытянутых руках. Малыш довольно засмеялся, и я вдруг разглядел у него два передних зуба. Когда я создавал фантом, зубов у него точно не было…

Я с такой силой сжал кулаки, что у меня задрожали руки. Я никогда, никогда больше не буду создавать фантомы людей! Не хочу мучить других и не хочу ещё раз сам проходить через то, что мне предстоит.

Я закрыл глаза и сосредоточился, потянувшись сознанием к ребёнку. Сейчас я соединюсь с тем импульсом у него внутри, который поддерживает существование фантома, и просто задую его, как пламя свечи. А потом ещё постою немного, слушая, как плачет женщина, и запоминая это. И если когда-нибудь в будущем у меня появится соблазн ещё раз создать фантом человека, я буду вспоминать, как она плакала…

У ребёнка не было импульса внутри. Просто не было. Словно это и не фантом вовсе. Я пробовал несколько раз, но мои усилия просто проходили сквозь него – как они проходят через обычного человека. Я ничего не чувствовал.

На миг мне даже показалось, что я просто ошибся, что это – не жена Валентина Михайловича, а какая-то другая женщина с ребёнком. Но нет, я видел её фотографию, я получил подробное описание. Ошибки быть не могло.

Я вздрогнул, когда кто-то взял меня за руку.

Даша.

– У тебя ничего не получится, – сказала она, словно утешая.

– Почему? – удивлённо спросил я, даже не успев осознать глупость ситуации – я, фантограф, задаю вопрос о своём деле своему же созданию.

– Потому что он больше не фантом, он живой.

Я резко замотал головой. Нет, это невозможно! За всю многовековую историю фантографии подобные случаи были наперечёт. Возникающие словно из ниоткуда народные герои, возглавлявшие борьбу с непобедимым врагом. Вожди, выводившие из пустынь целые народы. Пророки, основывавшие мировые религии… В них безгранично верили, в них отчаянно нуждались, их бесконечно любили сотни тысяч людей, и только поток эмоций такой силы и мощи мог изменить природу фантомов. Разве можно сравнить с ним веру одной матери в то, что её ребёнок настоящий? Разве этого может оказаться достаточно?..

Женщина кружилась, держа малыша на вытянутых руках, и ей не было никакого дела до того, что по всем известным мне законам и правилам её веры никак не должно хватить на то, чтобы оживить фантом. Она улыбалась, глядя на ребёнка, а он весело смеялся, показывая миру два прорезавшихся зуба.

У фантомов не режутся зубы. Фантомы остаются неизменными, точно такими же, какими их создали.

– Это правда? – с отчаянием спросил я Дашу.

Она крепко сжала мне руку и улыбнулась:

– Это правда.

Вместо того чтобы почувствовать облегчение, я испугался:

– Получается, я создал жизнь?

– Если ты про ребёнка, то не ты создал эту жизнь. Её создала она, – кивнула Даша на женщину, кружившую малыша.

Я сделал глубокий вдох, успокаиваясь. Даша права, фантом – всего лишь форма, и в тех редчайших случаях, когда он оживает, жизнью его наполняют другие.

– А если ты про меня, – продолжила Даша, – то разве это так плохо?

– Ты… – начал было я – и осёкся. Потянулся к ней сознанием – и не нашёл ни следа импульса. Прошёл сквозь неё, словно она была самым обычным живым человеком.

Да она и была им.

Я не почувствовал радости. Напротив, мне стало плохо. Фантом ребёнка оживила беспредельная материнская вера и любовь. А я оживил фантом обидой и ненавистью…

Я повернулся к Даше и взял обе её руки в свои. Смотрел в её зелёные глаза и так сильно хотел ей сказать… так хотел выразить… донести…

И не было слов.

Но, видимо, Даша их слышала – эти несказанные, ненайденные мною слова.

Она улыбнулась, встала на цыпочки и прижалась щекой к моей щеке.

– Всё будет хорошо, Костя.

Я обнял Дашу за плечи и, сглотнув ком в горле, сказал:

– Я буду каждый день покупать тебе цветы.

Ёрш
Алексей Жарков

Ранним весенним утром 15 августа 1712 года, когда усталые фонарщики, бурча и охая, тушили уличные фонари, Томас принялся за очередной эксперимент. К обеду вокруг его дома начали собираться мужики. Как коты, не подавая виду, якобы при делах, мол «я здесь ни при чем, хвост трубой и дел по уши», они липли к стенам, топтались в переулках, шныряли взад-вперёд вдоль канала и бросали жадные взгляды на черную дверь с табличкой «Томас Фукс».

Томас повесил её, когда переехал в Петербург. Вытравил кислотой, разумеется, по-русски. Только фамилию написал с греческой «фиты» («О» с горизонтальной чертой в середине), вместо новомодной «ферты», отчего вывеска приобрела неожиданный библейский акцент. Мужики так и решили – поп немецкий заехал.

Однако ошиблись – рыжий немец, низенький и округлый, с короткими пухлыми пальцами и пивным животиком, был химиком. Он приехал из Дрездена, где много лет учился таинствам смешиваний и превращений у самого Иоанна Фридриха Беттхера. Правда, в отличие от прочих химиков, Фукса не интересовали способы получения «философского камня», «пилюль бессмертия» или какой другой субстанции, способной радикальным образом улучшить человеку жизнь. Скорее наоборот. Томас изобретал экономный способ получения спирта, которому собирался найти выгодное применение в новой русской столице.

Обыкновенно ничего хорошего из этого не получалось – сплошь одни отходы. Которые, впрочем, регулярно вызывали приступы восторга у Капитона, его слуги. Горючая жидкость доставалась молодому человеку в количествах, значительно превышавших его потребности, поэтому он выгодно приторговывал неудавшимся первачом с крыльца, сразу за черной дверью с табличкой «Томас Фукс».

Когда тени сжались и загустели, а солнце коснулось неровных стен фахверкового домика, черная дверь наконец открылась, и на пороге появился Капитон – свежий, выбритый, в чистой рубахе и с огромной зелёной склянкой на руках.

Осмотрелся и закричал:

– Сенька!

На этот призыв у дома напротив скрипнула телега. Давно уже неходовая и трухлявая, припёртая горемычным владельцем к стене и забитая, казалось, никому не ведомым тряпьём, она качнулась, замычала, накренилась и опустела, произведя на свет огромное существо, в целом напоминавшее человека. Таким, наверное, у провинциальных художников обыкновенно выходил Голиаф.

Мужики расступились, и заспанное человечище подошло к Капитону. Это был Сенька-пробник. Пить немецкую «отраву» вперёд Сеньки не решались – мало ли что заморский супостат учудил. В памяти воскресал Прохор, половой из трактира «Под лососем», который, прежде чем преставиться, жутко мучился животом, и вонь стояла такая, что даже лошади шарахались.

Сенька-пробник тщательно растёр глаза, взял стакан, насупился, присмотрелся, мокнул в водичку серый палец, понюхал, лизнул, поморщился и, перекрестившись, опрокинул стакан… мужики вдохнули… Сенька зажмурился, крякнул, присел, сжал до дрожи кулаки… мужики выдохнули: «Поди тойфель, не иначе!»

Названия немецким первачам мужики придумывали, прислушиваясь к ругательствам, доносившимся сверху, из лаборатории на втором этаже. Шайзе… дингсбумс… тойфель… Последний ценился особо, потому что имел такой немыслимый градус, что даже бывалый питух Пафнутий, проглотив однажды всего ничего, распух лицом и долго пугал прохожих своим карминово-красным носом совершенно несвойственных человеку пропорций.

Сенька-пробник выпрямился, отдышался и пробасил:

– Ууух. Вот же дрянь, братцы… яд смертельный!

– Ну а пить-то можно? – поинтересовались мужики.

– А то ж! Кажись, посильнее тойфеля будет!

– Ухты!..

Обрадованный Капитон назначил цену и крепче обнял бутыль.

Пообедав, Томас Фукс выглянул в окно и расстроился: «И Капитон туда же! Чертов дурак. Сколько же людей от водки пропадает. – Закрыл окно, отошел и задумался: – Если слуга пьёт, не будет ли благоразумней оставить окно открытым? А то случится, не дай бог, снова… когда змеевик лопнул и комнату заполнил „сонный“ газ. Не прибеги тогда на шум Капитон – лежать мне сейчас в земле, на другом берегу Невы, рядом с Блументростом, Гольдбахом и Байером. – Томас поёжился. – А ведь у меня семья, дети, Гизела и Ганс… или Гюнтер? Гюнтер или Ганс? – Он потёр лоб. – Пора бы уже домой, а то не ровён час забуду, как жену с тёщей зовут, а это уже куда более опасный конфуз».

Нынешний эксперимент Томас проводил до самого вечера. Тень уже накрыла окно, а на столе у немца еще продолжалась таинственная возня химикатов. Жидкости булькали в английских ретортах, пузырьки водили хороводы по лабиринтам венецианских змеевиков, пушистые волокна разноцветных газов лениво стекали на стол и, перевалив через край, растворялись по пути к деревянному полу. Шепелявили горелки, подсвистывали трубки, бубнили колбы, в воздухе носился запах вяленой рыбы, табака и сероводорода. Томас увлеченно следил за ходом опыта и даже записывал (пока случайно не макнул перо в одну из пробирок). К вечеру, когда его исследование неожиданно зашло в тупик, в большой плоскодонной колбе, которую Томас называл «Фрау Фетбаух», вместо необходимой прозрачной жидкости возникло странное черное вещество, на вид густое и вязкое. Оно плавало в голубоватом растворе, не касаясь стекла, как затаившая грозу лохматая туча.

Томас прикоснулся к холодной колбе – туча заворочалась и устремилось к пальцам… немец отдёрнул руку.

– Jeez! Was für ein Patsche! – вырвалось у немца.

– Патше?! – удивилось уличное эхо.

– Verdammt Patsche! – повторил раздосадованный Томас, легонько пнул остроносым ботинком сундук со склянками и направился прочь. – Фьокла, ушин!

Следующим утром сундуку досталось дважды. Немец вошел в лабораторию и обнаружил «Фрау Фетбаух» совершенно пустой. Выпучив глаза и вооружившись щипчиками, он поднял с пола наполовину съеденный солёный огурец, успевший подёрнуться белой плёнкой. Губы немца сжались, рот искривился в презрительной гримасе, глаза налились тевтонской яростью:

– Ка-пи-тон-н-н-н, – завыл химик.

Тишина.

– Капитон!

Снова тишина.

Дважды пнув ящик, Томас спустился вниз, но и там слуги не нашлось. Обыскав дом, он вышел на улицу и осмотрелся.

– Ка-пи-тон-н-н-н!

– Так он в жило похандохал, хер барон, – отозвался старик, обвешанный баранками.

Немец открыл рот и застыл на месте.

– Ну че тараньки выпучил? – удивился старик и подпёр бока.

– Russische stumpfsinnigen Männer! – выругался Томас и поспешил за дверь.

Вечером Капитон пришел сам. Заросший, вонючий и в рваной рубахе. Весь в земле и с единственным уцелевшим ногтем на руках. Бурые пальцы, впалые щеки, ужас в глазах. Фёкла увидела и вздрогнула. Томас собрался ругать, но, увидев слугу в таком жалком виде, только поморщился. А что сказать? После пьянки и не такое бывает. И всё же одна деталь озадачила немца – как этому русскому удалось отрастить такую длинную бороду всего за сутки, да еще и с проседью?

Утром Капитон снова был с иголочки. Свежий, опрятный, выбритый. Пальцы обмотал белыми немецкими бинтами. Правда, на улицу после обеда не вышел – не с чем было… Мужики стучали, требовали «Патшу» – бесполезно – Капитон не отзывался. Сидел на кухне и рассказывал потрясённой Фёкле, что с ним приключилось.

А было вот что.

Стрельцы напали на Кремль. Ворвались на Соборную площадь, поубивали охрану и стали ломиться в дом, где жил царевич Иван. Капитон с ними, прямо посреди толпы. Голодные, немытые, в продранных на строительстве начальственных имений кафтанах, зажимая копья, пики, алебарды и рунки, бурым потоком стрельцы вылились на площадь и нависли над расписным царским крыльцом, громыхая, как спелая туча.

Князь вышел в красивых одеждах и вывел царевича, стрельцы загудели. «Жив, обманули, снова обманули, ироды, подлые твари!» За ним вышел другой князь, помоложе первого, и стал плевать в толпу злыми словами, отхаркивать ненависть, высекать искры над порохом стрелецкого бунта… и преуспел. Кровь закипела, семена злобы взошли смертельной ненавистью. Толпа взревела, оскалилась пиками, колыхнулась, набросилась на крыльцо, схватила молодого боярина и принялась жевать его тело. От крови и криков стрельцы рассвирепели еще сильнее – ярость пронзила тела, забилась в ушах, накатила волной. Разбитое тело поднялось над толпой и пустилось в кровавое плавание по волнам пик и копий. Жирная кровь стекала по древкам, маслила руки, затекала в рукава. Стрельцы ревели, жались, давили сами себя… Затем навалились и потекли, плотно, вдавливая скрип кожаных сапог в звон железа… боль пронзила грудь Капитона, в глазах потемнело, и наступил мрак.

Затем он рассказал, как оказался в земле. Мокрые черви ползали по лицу, холодные гады щекотали под одеждой. Испугался смертельно, стал рыть, всех святых вспомнил, «Отче наш» повторил раз сто. Насилу выбрался.

Немая от рождения Фёкла покачала головой, охнула и взялась за разделку свежей рыбы.

Позвал Томас, Капитон шмыгнул носом и сорвался. Взлетел по лестнице и, стыдливо потупив взор, зашел к немцу.

– Зачем выпить, эээ… мой особый вода?

– Помилуй, барин, думал, водка.

– Какой водка? Опять водка! Один водка в голове!

Капитон еще сильней наклонил голову.

– Как мог весь вода пить?

– Не знаю.

– Ach! Russische stumpfsinnigen Männer! – прошипел немец.

– Не серчай, барин, ведь я ж, ежели чё, – Капитон ударил себя в грудь, – подмогну, выручу, последнюю рубаху, ежели чё. Томас скривился, потеребил на камзоле обшитые материей пуговки, вздохнул и махнул рукой, мол: «Ступай, чёрт с тобой».

– Благодарствую. Благодарствую, – Капитон попятился задом и едва не упал с лестницы.

«Чёрт его подери, – подумал немец, – и выгнать совесть не позволяет, и от водки не отучить. Что же с ним делать? Свинья, употребил вещество, свойства которого так и остались не исследованы должным образом. Свинья, настоящая свинья!»

На следующий день Томас решил повторить эксперимент. Делал это хотя и по памяти, однако нынче всё записывал. На всякий случай припас два новых пера. Смешивал, химичил, по английским часам время отсекал… не удалось. В результате «Фрау Фетбаух» снова наполнилась непригодным спиртом.

– Hol’s der Teufel! – выругался немец.

– Во! Тойфель! – сдавленно обрадовались за окном.

Немец слил жидкость в тяжелую и кривую зелёную бутыль, выставил за дверь, пнул сундук и отправился ужинать.

На следующее утро Капитон снова исчез.

А еще через три дня его привели солдаты.

Увидели табличку и на всякий случай перекрестились.

– Эта?

– Она самая.

– Стучи.

– Давай я, – второй солдат отодвинул за спину мушкет и постучал в дверь чугунным кольцом, висевшим на ручке.

Дверь скрипнула, и из темноты появилось бледное лицо Фёклы. Увидев Капитона, она начала перебирать губами и креститься.

– Ваш?

Кивнула.

– Немца позови. С крепостного моста махнул, у бастиона выловили… что вылупилась, зови давай, бумага на него имеется, императора хотел видеть, ежели б не немецкий слуга… зови же, баба, чего уставилась!

Томас спустился незамедлительно. Осторожно вышел за дверь и воззрился на босоногого мужика с густой бородой поверх желтушной мешковины, рваной и с бурыми пятнами.

– Хер Фукс, это ж я, Капитон, – затравленно простонал мужик и покосился на солдат.

Немец нахмурился. Разглядеть слугу под такой бородой оказалось непросто. Он терпеть не мог бородатых мужиков – они все казались ему на одно лицо. Поди разбери, где кто.

– Где быть? – осторожно спросил немец.

Капитон набрал в лёгкие воздух, но солдат его перебил:

– Бумага на него имеется…

Все три дня, пока в доме не было слуги, Томас Фукс отчаянно пытался повторить тот самый эксперимент, в ходе которого «Фрау Фетбаух» вызрела загадочной черной тучей. Дотошно изучив записи, проверяя и перепроверяя все этапы смешивания, немец произвёл в своей лаборатории огромное количество брака. За отсутствием Капитона, немая Фёкла относила большие зелёные бутыли к каналу и под неодобрительные возгласы уличных мужиков, опрастывала в воду. В такие моменты улица казалась ей паучьим логовом, угрюмо наблюдавшим за ней сотней недобрых глаз, едва видных из-за густых нависших бровей.

Расплатившись с солдатами, Томас велел Капитону привестись в порядок и во что бы то ни стало сбрить эту чёртову бороду. Возрождённый слуга предстал перед хозяином после обеда и удивил его еще сильнее. У Фукса даже вилка выпала из рук.

Всего за три дня, которые Капитон провел неизвестно где, он постарел лет на десять. Не меньше. Это был уже не тот удалой щёголь с дерзкой искоркой в глазах, но вполне взрослый человек, с заветренной кожей, морщинами на щеках и наметившейся лысиной.

Томас сглотнул, откинулся в кресле и, присмотревшись, засомневался, его ли это Капитон. Впрочем, интересней было узнать другое.

– Капитон, – осторожно начал немец, – что быть, когда ты пить моя вода?

По лицу слуги прошлась розовая волна, глаза забегали, изо рта вылез фиолетовый язык и облизал губы.

– Ну? – нахмурился немец.

– Огурцом закусил…

– А затем?

– Помилуйте, хер Фукс, толком не помню.

– А где быть этот раз?

– Отца нашего, императора Петра Лексеича, предупредить хотел, видение мне было, да такое… – на лбу Капитона проступила испарина, – жуть какое… будто убили его.

– Что за чушь?!

– Вот вам крест, как наяву, – Капитон завертелся на месте в поисках красного места и, не найдя, трижды перекрестился на изумлённую Фёклу.

После этого он рассказал историю о том, как во дворец императора, которого почему-то звали Павел и где Капитон почему-то служил лакеем, ворвались заговорщики, ударили его по голове, он закричал, стал призывать на помощь, но заговорщики, а это были князья да графы, в странных дорогих камзолах, каких он прежде не видывал, проникли в царские покои. Когда Капитон вернулся, его величество был уже на полу, а заговорщики били и топтали его ногами. Один размахнулся шпажным эфесом и ударил несчастного по голове, после чего тот замолк, а заговорщики вышли, толкнув Капитона на лестницу. Он покатился вниз по ступеням, убился головой о перила и провалился в беспамятство, а когда очнулся, решил во что бы то ни стало сообщить о случившемся Петру Алексеичу. Для чего отправился в крепость.

– Genug! Довольно! – прервал его немец. – Не могу этот чушь более слушать. Ich verstehe nichts. Больше не пей водка!

Русский мужик пить водка не уметь. Большой беда от водка. Увидеть тебя пить водка – прогнать вон! Verstanden?