Текст книги "Марина Цветаева. Письма 1937-1941"
Автор книги: Марина Цветаева
Жанр:
Эпистолярная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
10-37. А.А. Тесковой
Vanves (Seine)
65, Rue J
26-го января 1937 г., вторник
Дорогая Анна Антоновна,
А меня Ваше письмо сердечно обрадовало: в нем все-таки есть надежды… Дорога – великая вещь, и только наш страх заставляет нас так держаться за обжитое и уже непереносное. Перемена ли квартиры, страны ли – тот же страх: как бы не было хуже, а ведь бывает – и лучше.
К путешествию у меня отношение сложное и думаю, что я пешеход, а не путешественник. Я люблю ходьбу, дорогу под ногами – а не из окна того или иного движущегося. Еще люблю жить, а не посещать, – случайно увидеть, а не осматривать. Кроме того, я с самой ранней молодости ездила с детьми и нянями: – какое уж путешествие! Для путешествия нужна духовная и физическая свобода от, тогда, м<ожет> б<ыть> оно – наслаждение. А я столько лет – 20, кажется – вместо паровоза везла на себе все свои мешки и тюки – что первое чувство от путешествия у меня – беда. Теперь, подводя итоги, могу сказать: я всю жизнь прожила – в неволе. И, как ни странно – в вольной неволе, ибо никто меня, в конце концов, не заставлял та́к всё принимать всерьез, – это было в моей крови́, в немецкой ее части (отец моей матери – Александр Данилович Мейн (Meyn) – был русский остзейский немец, типа барона: светлый, голубоглазый, горбоносый, очень строгий… Меня, между прочим, сразу угадал – и любил).
…Но Вы едете – иначе. Ваше путешествие – Pilgerschaft{19}, и в руках у Вас – Wanderstab{20}, и окажетесь Вы еще в Иерусалиме (Небесном).
Паломник должен быть внутренно-одинок, только тогда он проникается всем. Мне в жизни не удалось – паломничество. (А помните Kristin[49]49
Героиня романа С. Унсет «Кристин, дочь Лавранса». Об отношении М.И. Цветаевой к книге С. Унсет см. также: Кертман Л. Душа, родившаяся где-то. М.: Возвращение, 2016.
[Закрыть] – под старость лет – когда ее ругали мальчишки, а она, улыбаясь, вспоминала своих – когда были маленькими… Точно со мно́й было.)
_____
У меня три Пушкина: «Стихи к Пушкину», которые совершенно не представляю себе чтобы кто-нибудь осмелился читать, кроме меня. Страшно-резкие, страшно-вольные, ничего общего с канонизированным Пушкиным не имеющие, и всё имеющие – обратное канону. Опасные стихи. Отнесла их, для очистки совести, в редакцию Совр<еменных> Записок, но не сомневаюсь, что не возьмут – не могут взять[50]50
См. коммент. 2 к письму к В.В. Рудневу от 22 января 1937 г. Цитируемое в письме стихотворение опубликовано не было (СС-2. С. 289).
[Закрыть]. Они внутренно-революционны – та́к, как никогда не снилось тем, в России. Один пример:
Потусторонним
Залом царей:
– А непреклонный
Мраморный сей,
Столь величавый
В золоте барм?
– Пушкинской славы
Жалкий жандарм.
Автора – хаял,
Рукопись – стриг.
Польского края —
Зверский мясник.
Зорче вглядися,
Не забывай:
Певцеубийца
Царь Николай
Первый.
Это месть поэта – за поэта. Ибо не держи Н<иколай> I Пушкина на привязи – возле себя поближе – выпусти он его за границу – отпусти на все четыре стороны – он бы не был убит Дантэсом[51]51
Дантес-Геккерн Жорж Шарль (1812–1895) – приемный сын посла Нидерландов при русском дворе Луи Геккерна (1792–1884). С февраля 1834 г. поручик Кавалергардского полка. После дуэли с Пушкиным был судим, разжалован и выслан из России. Во Франции получил известность как политический деятель. При Наполеоне III был сенатором, занимая крайние консервативные позиции.
[Закрыть]. Внутренний убийца – он.
Но не только такие стихи, а мятежные и помимо событий пушкинской жизни, внутренно-мятежные, с вызовом каждой строки. Они для чтения в Праге не подойдут, ибо они мой, поэта, единоличный вызов – лицемерам тогда и теперь. И ответственность за них должна быть – единоличная. (Меня после них могут просто выбросить из Совр<еменных> Записок и вообще – эмиграции.) Написаны они в Мёдоне, в 1931 г. летом – я как раз тогда читала Щеголева: «Дуэль и Смерть Пушкина»[52]52
Щеголев Павел Елисеевич (1877–1931) – литературовед, историк. Его труд «Дуэль и смерть Пушкина» выдержал, начиная с 1916 г., несколько изданий. Несмотря на негодование, книгу Щеголева Цветаева сохранила и привезла с собой при возвращении на родину в 1939 г. (сб. «Русские писатели в Париже: взгляд на французскую литературу: 1920–1940». Международная научная конференция. М.: Русский путь, 2007. С. 226).
[Закрыть] и задыхалась от негодования.
_____
Есть у меня проза – «Мой Пушкин» – но это моё раннее детство: Пушкин в детской – с поправкой: в моей. Ее я буду читать на отдельном вечере в конце февраля[53]53
См. коммент. 3 к письму к А.А. Тесковой от 2 января 1937 г.
[Закрыть]. И есть, наконец, французские переводы вещей: Песня из Пира во время Чумы, Пророк, К няне, Для берегов отчизны дальной, К морю, Заклинание, Приметы – и еще целый ряд, которых никак и никуда не могу пристроить. Всюду – стена: «У нас уже есть переводы». (Прозой – и ужасные.) Вчера на французском чествовании в Сорбонне[54]54
Цветаева, скорее всего, писала данное письмо 27 января, так как вчера… в Сорбонне – французское чествование проходило 26 января (Хроника. III. С. 275). В этот день в большом амфитеатре Сорбонны состоялось торжественное собрание, посвященное памяти А.С. Пушкина и организованное особым французским комитетом. Газета «Возрождение» от 30 января сообщала о собрании: «…официальное признание силы и величия гениального русского поэта во Франции, само по себе явление значительное и отрадное. Вероятно, никогда в этом огромном амфитеатре не звучали слова, подобные тем. которые были сказаны 26 января; и если бы не было тенденции навязать творчеству и духовному облику поэта некие политические устремления, совершенно ему чуждые, если бы можно было забыть параллели, проводимые между ним и бездарными советскими писаками, очевидно по ошибке называемыми его литературными наследниками, – это собрание и впрямь могло бы быть крупным событием в истории двух народов в процессе их взаимною изучения…
Вход на чествование по личным приглашениям. У дверей строгий контроль, осуществляемый при помощи внушительного наряда полицейских. К десяти часам большой амфитеатр Сорбонны переполнен. Собралось свыше трех тысяч человек. Кто они? – Большинство молодежь, вероятно, обитатели латинского квартала, много русских, не посещающих эмигрантских собраний… Выступления докладчиков перемежались с музыкальным исполнением произведений русских композиторов на пушкинские темы». На вечере присутствовали министр народного просвещения Ж. Зей, писатели Поль Валери, Поль Клодель, Андре Моруа, проф. Ж. Легра, А. Лирондель и А. Мазон. председатель палаты Эдуард Эррио и др.
[Закрыть], по отрывкам, читали Бог знает что́. Переводили – «очень милая барышня» или «такой-то господин с женой» – частные лица никакого отношения к поэзии не имеющие. Слоним мои переводы предложил Проф<ессору> Мазону[55]55
Мазон Андре (1881 1967) – французский филолог-славист, историк русской литературы. Начал научно-педагогическую деятельность в России. В 1928 г. был избран иностранным членом-корреспондентом Академии наук СССР, с 1935 г. член Французской академии.
[Закрыть] – Вы, наверное, знаете – бывает в Праге – так о́н: – Mais nous avons déjà de très bonnes traductions des poèmes de Pouchkin, un de mes amis les a traduites avec sa femme…{21} И это – профессор[56]56
Друг А. Мазона. – Возможно, это Лирондель Андре (1879 – не ранее 1950), преподаватель русского языка и литературы, сотрудничал с А. Мазоном в деятельности Института славяноведения в Париже, переводчик стихотворений А.С. Пушкина.
[Закрыть], и даже, кажется – светило.
_____
Кончаю. Очень надеюсь на встречу. Вместе поедем в Версаль – там лучшее – Petit Trianon{22}[57]57
Трианон – название двух королевских дворцов в Версальском парке, недалеко от Парижа. Малый Трианон был построен Людовиком XV. Сад дворца был известен строениями, предназначенными для забав королевского двора.
[Закрыть], весь заросший, заглохший, хватающий за́ душу. И в Fontainebleau – где Cour des Adieux{23}[58]58
В Фонтенбло 12 апреля 1814 г. Наполеон подписал отречение от престола.
[Закрыть] (Наполеона с Францией). Хорошо бы – весной, и на подольше в Париж – устроиться можно дешево – даже в гостинице. Быт легкий, есть всё на все цены. И весна в Париже – лучшее время. – И – Бог знает – что́ со мной будет потом…
Если есть более или менее реальные планы – в смысле времени и мест пишите сразу. Хорошо бы начать с Франции.
Обнимаю Вас и всячески приветствую Вашу мечту.
Любящая Вас
МЦ.
Сердечный привет Августе Антоновне.
Сердечное спасибо за присланное.
Впервые – Письма к Анне Тесковой. 1969. С. 148–151 (с купюрами); СС-6. С. 448–450. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 268–271.
11-37. В.В. Рудневу
Vanves (Seine) 65, Rue J
2-го февраля 1937 г.
Дорогой Вадим Викторович,
На Пушкине не рассоримся[59]59
Цветаева отвечает на замечания Руднева, касающиеся стихотворения «Бич жандармов, бог студентов…».
[Закрыть] (поздно уже!) – найдем способ сговориться и помириться.
Предлагаю в первом стихотворении выпустить четверостишия – личные, слишком в упор:
Перечтите без них – и увидите, что стихи уже приемлемы. Неприятны, скажем, но – приемлемы.
Очень бы хотелось оставить: Уши лопнули от вопля…[61]61
Эта строфа оставлена, так же как и другие места в стихотворении, упоминаемые далее в письме. Полный вариант стихотворения «Бич жандармов, бог студентов…» впервые опубликован в кн.: Цветаева М. Избранные произведения. М.; Л.: Сов. писатель, 1965. С. 281–283.
[Закрыть]
Не будьте plus royaliste quele Roi!{24} Ходасевич пушкиньянец – а стихи – приветствует![62]62
См. коммент. 10 к письму к А. Жиду от января 1937 г.
[Закрыть] В этом ни один слой эмиграции, лично, не задет.
Два последних: 1) Что вы делаете, карлы, и «Пушкин – тога» и т. д. остаются непременно. Первое (золото и середина) – формула, а второе – конец, без конца – нельзя.
Видите, я сразу пошла навстречу – шагните и Вы. Иначе ведь – цензура, то, от чего так страдал Пушкин.
Та́к никто лично не задет: «Карлы» – не эмигрантская специальность, они всегда и всюду. А «попугаи» есть ведь и обиднее, и они тоже – везде и всюду: там и здесь, тогда и сейчас.
Думайте и отвечайте поскорее.
Я бы на Вашем месте – пошла на уступку. Может – и с пометкой несогласия, это – вполне законно. Хотя – с чем тут <подчеркнуто два раза> не соглашаться?
Жду.
МЦ.
Впервые – Надеюсь – сговоримся легко. С. 107–108. Печ. по тексту первой публикации.
12-37. В.Н. Буниной
Дорогая Вера,
Увы! Вашу открытку получила слишком поздно, а именно около 7 ч<асов>, когда уже «все ушли».
Насчет зала еще ничего не предприняла[63]63
Речь идет о помещении для вечера 2 марта. См. письма к В.Н. Буниной от 10 и 12 февраля 1937 г.
[Закрыть], ищу человека, к<отор>ый бы этим занялся, п<отому> ч<то> – по опыту знаю – у меня такие дела совсем не выходят.
Спасибо за пальто. Сердечный привет. Очень жаль, что так вышло.
МЦ.
5-го февраля 1937 г.
Деньги от Зеелера получила – 150 фр<анков>. Видела в тот день очень много старых и странных писателей[64]64
Зеелер Владимир Феофилович (1874 1954) – генеральный секретарь Союза русских писателей и журналистов, генеральный секретарь Центрального комитета по организации Дней русской культуры, член Центрального Пушкинского комитета в Париже (1935–1937). Сохранилась расписка Цветаевой (СС-6. С. 664):
Расписка
Париж 1937 года февраля 3-го дня
Получил<а> в ссуду от Союза Русских Литераторов и Журналистов в Париже сто пятьдесят фр<анков>, каковую сумму верну Союзу при первой к тому возможности.
М. Цветаева
(Данная расписка представляет собой готовый бланк расписок Союза писателей с текстом, отпечатанным на машинке.)
[Закрыть].
Впервые – НИ. С. 507. СС-7. С. 296. Печ. по СС-7.
13-37. В.Н. Буниной
Vanves (Seine) 65, Rue J
8-го февраля 1937 г., понедельник
Дорогая Вера,
Нам с Вами и нам с pneu – решительно не везет. Ваше воскресное, в к<отор>ом Вы меня зовете в 4 ч<аса> в воскресенье же, я получила только нынче, т. е. в понедельник утром.
Огромное Вам спасибо, но 1) совершенно не хочу Вас эксплуатировать в вещах, к<отор>ые могут сделать другие 2) уже условилась со Струве[65]65
Струве Михаил Александрович (1890 1948) – поэт, литературный критик. племянник П.Б. Струве. После революции эмигрировал. Сотрудничал в «Последних новостях» и других периодических изданиях. Одно время работал в типографии «Последних новостей».
[Закрыть], с к<отор>ым отправлюсь во вторник на Tokio[66]66
Tokio – зал Русского музыкального общества за границей (26, avenue de Tokyo, ныне – Русская консерватория им. С. Рахманинова, 26, avenue de New York), в котором предполагалось провести пушкинский вечер Цветаевой 2 марта.
[Закрыть] (торговаться будет – он).
Сняв зал, тотчас же Вас извещу и оповещу в газетах. Нынче в однодневной газете должны появиться мои Démons[67]67
Перевод пушкинских «Бесов» на французский, сделанный Цветаевой, был опубликован в однодневной газете «Пушкин» (издание Комитета по устройству Дня Русской культуры во Франции).
[Закрыть].
Целую вас и от всей души благодарю.
МЦ.
Впервые – НП. С. 507 508. СС-7. С. 296. Печ. по СС-7.
14-37. В.Н. Буниной
Vanves (Seine)
65, Rue J
10-го февраля 1937 г., среда
Дорогая Вера.
Сняла Salle Tokio на 2-ое марта[68]68
Через два дня Цветаева отказалась от этого зала. См. письмо к В.Н. Буниной от 12 февраля 1937 г.
[Закрыть], вторник – за 125 фр<анков>, дала 25 фр<анков> задатку. Огромное спасибо за сбавку и все хлопоты, – я на все письма тотчас же Вам ответила, не понимаю – как Вы могли не получить, а на последнее Вам Аля позвонила.
Билеты доставлю на самых днях, скорей всего – завтра, будут от руки. В четверг Струве ласт первую заметку о вечере[69]69
Первое объявление о вечере в «Последних новостях», как и ожидалось, появилось в ближайший четверг, 11 февраля.
[Закрыть].
До свидания, целую Вас и еще раз горячо благодарю.
МЦ.
Впервые – Цветаева М. Статьи и тексты. Wien, 1992. С. 218 (Wiener slawistischer Almanach. Sonderbamd 32; публ. Е.И. Лубянниковой). СС-7. С. 297. Печ. по СС-7.
15-37. В.Н. Буниной
Дорогая Вера,
Не удивитесь, если в следующий четверг увидите в газетах другой зал, – я от Tokio отказалась. И вот почему: со всех сторон слышу, что моя (демократическая) публика туда не пойдет, что привыкли меня слышать в бедных залах – и т. д. – и т. д. – и я сама чувствую, что это отчасти правда, что я́ и хороший зал – не вяжемся – (я – и хорошая жизнь…).
Не сердитесь. Ну́ – победней будет вечер, но моя странная совесть будет спокойна.
Как только сниму (не позже завтра, субботы) извещу Вас и пришлю билеты.
Купите Nouvelles Littéraires от 6-го февр<аля> и увидьте, что сделали с Пушкиным[70]70
«Nouvelles littéraires» – парижская еженедельная газета. В номере от 6 февраля была широко представлена тема пушкинского юбилея. Реплика Цветаевой, по-видимому, относится к качеству стихотворных переводов, выполненных Робером Бразильяком и Наталией Гуттнер (НП. С. 526–527).
[Закрыть].
Целую Вас.
МЦ.
Vanves (Seine) 65, Rue J
12-го февраля 1937 г., пятница
Впервые – НП. С. 510. СС-7. С. 297. Печ. по СС-7.
16-37. В.Н. Буниной
Vanves (Seine)
65, Rue J
<19 февраля> [71]71
Датируется по содержанию письма, в котором Цветаева пишет о переносе своего вечера из зала «Tokio» в зал «Musée social» на улице Ласказ. 5.
[Закрыть] 1937 г., пятница
Дорогая Вера,
Всё знаю и не виновата ни в чем: без меня меня женили (на заведомо-имеющем быть пустым зале Ласказ)[72]72
Объявление с указанием нового места вечера было напечатано в «Последних новостях» 18 февраля. В программе вечера – проза «Мой Пушкин». «Стихи к Пушкину» и французские переводы лирики.
[Закрыть]. Дальше: мои билеты ничтожества – осознаю это с грустью. Я две недели просила Алю купить мне какой-то специальной бумаги – и плотной и тонкой – для собственноручных билетов, она все дни и весь день в Париже и все писчебумажные места знает – и ничего. Наконец я попросила знакомого, имеющего отношение к типографии. Цена – 35 фр<анков>! Тогда попросила отпечатать на машинке на плотной бумаге, принес – это. (11 фр<анков>.)
Ну, будь что́ будет. Вечеру этому совсем не радуюсь, ибо ненавижу нелепость, а получается – сплошная.
Целую Вас и благодарю за неутомимость: я бы на Вашем месте – завела руки за спину. (И, кажется – на своем.)
МЦ.
P.S. Посылаю 15 – на полное авось.
(У меня их – двести!!!)
Впервые – НП. С. 511. СС-7. С. 297–298. Печ. по СС-7.
17-37. Ф.А. Гартману
Vanves (Seine) 65, Rue J
8-го февраля <марта> [73]73
Описка Цветаевой, письмо написано 8 марта. Уточняется по содержанию.
[Закрыть] 1937 г., понедельник
Дорогой Фома Александрович,
Пока – всего два слова, ибо я на самых днях должна сдать рукопись – Мой Пушкин – около ста страниц (мелких) ВОТ ТАКИМ ПОЧЕРКОМ.
Сердечное спасибо за привет! Вечер прошел из ряду вон хорошо, отлично: мы с залом были – одно, и это одно было – Пушкин[74]74
О вечере Цветаевой 2 марта 1937 г., посвященном Пушкину, см. письма к В.Н, Буниной от 8, 19 февраля и 11 марта 1937 г. и коммент. к ним.
[Закрыть].
– Посылала я Вам уже или нет оттиск моих пушкинских переводов?[75]75
Вероятно, речь идет о переводах стихотворений А.С. Пушкина («К няне». «Песня Председателя из „Пира во время чумы“») на французский язык, опубликованных в журнале «La Vie Intellectuelle» (1937, № 2).
[Закрыть] Или только рукописную (ма-аленькую!) няню?[76]76
То есть перевод стихотворения А.С. Пушкина «Няне».
[Закрыть] Посылаю оттиск на авось, если уже есть – верните, пожалуйста.
От того общества (романсы Римского-Корсакова)[77]77
По-видимому, Цветаева пишет о предполагаемой работе над переводами текстов романсов композитора Николая Андреевича Римского-Корсакова (1844–1908) на французский язык (Русская мысль. 1992. 16 окт.)
[Закрыть] пока – ничего. Очень надеюсь. Люблю эту работу. (Всякую работу люблю, всё что можно сделать руками.)
До свидания. Очень огорчена болезнью Вашей жены[78]78
Гартман Ольга Аркадьевна (урожд. Шумахер; 1885–1979) – певица.
[Закрыть], и Вашим самочувствием.
Как только освобожусь – напишу еще. У меня в жизни разные важные события. Очень хочу с Вами встретиться.
Еще раз – спасибо.
МЦ.
<Приписки на полях:>
Вы – милый, внимательный, на старинный лад – друг.
P.S. Эпиграф к Вашему местожительству:
Февраль – кривые дороги[79]79
Место, где жил Ф.А. Гартман, – северное предместье Парижа – Courbevoie (courbe – кривой, voie – дорога; фр.).
[Закрыть] (Народная примета, даже – календарная).
Второе P.S. Нашла гениальную вещь из еврейской (ма-аленькой!) жизни в Голландии, написанную двумя голландцами, из которых один (и главный) явно – голландка[80]80
О какой книге пишет Цветаева, установить не удалось.
[Закрыть]. При встрече дам прочесть. Лучше нельзя и нет.
Третье P.S. А нос у Вас (нас) не еврейский, а древнегерманский.
Впервые – Русская мысль. 1992. 16 окт., спец. прилож. С. 11 (публ. Е.Б. Коркиной). СС-7. С. 470. Печ. по СС-7.
18-37. В.Н. Буниной
Vanves (Seine)
65. Rue J
11-го февраля <марта> [81]81
Описка Цветаевой. Из содержания письма следует, что оно написано 11 марта, а не 11 февраля.
[Закрыть] 1937 г., четверг
Дорогая Вера.
Может быть Вы уже знаете, вчера, с 9-го на 10-ое[82]82
Замятин Евгений Иванович (1884–1937) – писатель. В 1931 г. уехал за границу, с 1932 г. жил в Париже. Работал для театра и кинематографа. Участник Конгресса в защиту культуры в Париже (1935). См. следующее письмо.
[Закрыть] ночью, умер Замятин – от грудной жабы.
А нынче, в четверг, мы должны были с ним встретиться у друзей, и он сказал: – Если буду здоров…
Ужасно жаль, но утешает мысль, что конец своей жизни он провел в душевном мире и на свободе.
Мы с ним редко встречались, но всегда хорошо, он тоже, как и я, был: ни нашим ни вашим.
_____
Вера милая, огромное спасибо за вечер, за досланные 20 фр<анков>, за неустанность Вашей дружбы.
Есть люди, из моих друзей, которые не продали ни одного билета, и по-моему это – не друзья. Я не от жадности говорю, а от глубочайшего непонимания такого толкования дружбы, меня такое внешнее равнодушие внутренне рознит, п<отому> ч<то> я дружбы без дела – не понимаю.
Но, в общем, вечер прошел отлично, чистых, пока, около 700 фр<анков> и еще за несколько билетов набежит. Я уже уплатила за два Муриных школьных месяца, и с большой гордостью кормлю своих на вечеровые деньги, и домашними средствами начала обшивать себя и Мура.
Еще раз – огромное спасибо!
О вечере отличный отзыв в Сегодня[83]83
А.Ф. Даманская, автор заметки «Сын памятника Пушкина. На вечере Марины Цветаевой о великом поэте», писала:
«<…> Вчера Марина Цветаева читала перед густо наполненным залом о Пушкине. Казалось бы, что еще можно нового добавить о Пушкине после всего, что сказано о нем? И, удастся ли, думалось друзьям талантливой поэтессы, захватить внимание слушателей в эти дни, когда только что отшумел длинный ряд пушкинских празднеств. Но за какую бы тему ни бралась Марина Цветаева, о чем, о ком бы она ни рассказывала, – человек, вещь, пейзаж, книга, в ее творческой лаборатории получают новое, как будто неожиданное освещение, и воспринимающееся, как самое верное, и незаменимое уже никаким иным. <…> Пушкин хрестоматий, потом Пушкин благоговейно хранимых под подушкою книг, и, наконец, – но через какой долгий срок, и длинный путь приобщения „свой“ Пушкин – „мой Пушкин“, перед которым, преклоняясь, едва ли не талантливейший из современных русских поэтов, слагает великолепный нетленный венок: переведенные Мариной Цветаевой на французский язык стихи, переведенные бесподобно, и с такой тождественностью подлиннику, с такой чуткой передачей ритма, дыхания, аромата пушкинского стиха, что каждое стихотворение покрывалось восторженным и благодатным шепотом и словами благодарности…
Та часть чтения, в которой Цветаева рассказывала, как завороженная впервые прочитанной поэмой „Цыгане“ – она спешит в людскую приобщить к своей радости няньку, ее гостя, горничную, и как о детский восторг разбивается скепсис ее слушателей – особо пленила слушателей свежестью и нежной теплотой юмора.
„Мой Пушкин“ М. Цветаевой появится скоро в печати, но чтобы оценить всю значительность, всю прелесть этого произведения, – надо слышать его в чтении автора, и тогда лишь вполне уясняется и само название, тогда лишь вполне оправдана законность этого присвоения поэта поэтом: „Мой Пушкин“…» (Сегодня. Рига. 1937. 6 марта; Родство и чуждость. С. 471–473).
[Закрыть], и будет отзыв в Иллюстрированной России[84]84
Отзыв в «Иллюстрированной России» появился 13 марта 1937 г. Свои восторженные впечатления от пушкинского вечера Цветаевой описал Александр Александрович Гефтер (1885–1956), писатель и журналист (Родство и чуждость. С. 474–475).
[Закрыть], а Посл<едние> Нов<ости> – отказались, и Бог с ними!
Получаю множество восторженных, но и странных писем, в одном из них есть ссылка на Ивана Алексеевича – непременно покажу при встрече. Но Вы скоро едете? Если не слишком устанете – позовите.
(Никто не понял, почему Мой Пушкин, все, даже самые сочувствующие, поняли как присвоение, а я хотела только: у всякого – свой, это – мой. Т. е. в полной скромности. Как Klärchen у Гёте говорит в Эгмонте[85]85
Драма «Эгмонт» И.В. Гёте.
[Закрыть] – про Эгмонта: – Mein Egmont… А Руднев понял – как манию величия и прямо пишет…)
Обнимаю Вас. Сердечный привет Вашим.
М.
<Приписка на полях:>
Аля едет на самых днях[86]86
А.С. Эфрон уехала из Франции в Россию 15 марта 1937 г.
[Закрыть], но уже целиком себя изъяла, ни взгляда назад… А я в детстве плакавшая, что Старый Год кончается – и наступает Новый… «Мне жалко старого Года…»
Впервые – НП. С. 508–510. СС-7. С. 298. Печ. по СС-7.
19-37. В.Ф. и О.Б. Ходасевич
Vanves (Seine), 65, Rue J
13-го марта 1937 г., суббота
Дорогой Владислав Фелицианович и дорогая Ольга Борисовна,
Не дивитесь моему молчанию – Аля уезжает в понедельник[87]87
См. коммент. 6 к предыдущему письму.
[Закрыть], т. е. послезавтра, весь дом и весь день сведен с ума – завалы вещей – последние закупки и поручения, – неописуемо.
Как только уедет – я ваша.
Я, вообще, ваша – сейчас долго объяснять – но, чтобы было коротко: мои, это те и я – тех, которые ни нашим ни вашим. С горечью и благодарностью думала об этом вчера на свежей могиле Замятина[88]88
См. письмо к В.Н. Буниной от 11 марта 1937 г.
[Закрыть], с этими (мысленными) словами бросила ему щепотку глины на гроб. – Почему не были?? Из писателей была только я – да и то писательница. Еще другая писательница была Даманская[89]89
Цветаева неточна. На похоронах Е.И. Замятина, состоявшихся на кладбище Тье под Парижем, кроме нее н Даманской из писателей были М.Л. Слоним (организовавший похороны), Р.Б. Гуль, Г. Газданов и др. (Новый журнал. 1967. № 89. С. 114).
[Закрыть]. Было ужасно, растравительно бедно́ – и людьми и цветами, – богато только глиной и ветрами – четырьмя встречными. Словом, расскажу при встрече, надеюсь скорой. Есть очень любопытный изустный рассказ – о Москве сейчас. Обнимаю и скоро окликну.
МЦ.
С Замятиным мы должны были встретиться третьего дня. в четверг. 11-го, у общих друзей. Сказал: – Если буду здоров.
Умер 10-го, в среду, в 7 ч<асов> утра – один[90]90
Цветаева ошибается. При больном Замятине неотлучно находилась его жена. врач. Людмила Николаевна Замятина (урожд. Усова: 1883–1965).
[Закрыть]. Т. е. в 7 ч<асов> был обнаружен – мертвым.
У меня за него – дикая обида.
Впервые Новый журнал. 1967. № 89. С. 113-114 (публ. С. Карлинского). СС-7. С. 468. Печ. по СС-7.
20-37. А.С. Головиной
Vanves (Seine) 65, Rue J
7-го апреля 1937 г., среда
Аллочка!
Надеюсь быть у Вас в пятницу. Хотела – экспромтом – вчера, но Мур не отпустил – «мой первый школьный день, и вы вдруг уходите» и т. д. Да было и поздновато.
Привезу Вам крохотные чудные туфли, один страх – что малы.
Целую Вас.
До послезавтра!
МЦ.
Впервые Шур Леонид. Три неопубликованных письма Марины Цветаевой. Доклады симпозиума Марина Цветаева и Франция. Новое и неизданное. М.: Русский путь, 2002. С 100–102. Печ. по тексту первой публикации.
21-37. A.Э. Берг
Vanves (Seine) 65, rue J
12-го апреля 1937 г., среда
Дорогая Ариадна,
Не знаю Вашего адреса и пишу на Ольгу Николаевну[91]91
Сразу после смерти мужа Ариадна Берг с дочерьми переехала в Брюссель к брату Борису Эмильевичу Вольтерсу (1900–1993) и его жене, Ольге Николаевне (урожд. Богданова; 1904–1969).
[Закрыть]. От нее знаю, что вы уже у себя, знаю и о болезни детей – помню как двухлетний Мур гнал от себя докторшу – Уходи, противная краснуха!
а она, не понимая, одобряла: – Вот Мо́лодец! Так и нужно гнать болезни!
Но жаль все-таки, что на первых порах Вашей новой жизни – такое осложнение.
О<льга> Н<иколаевна> пишет, что квартира небольшая, но хорошая, веселая (а у меня – небольшая и нехорошая! мечтаю переехать: извела третья печна́я – трехпе́чная зима – все утра простояла на коленях, выгребая и протрясая) – а я всё вспоминаю Ваши сады, которые у меня все слились в один: огромный, – я очевидно их сложила, а м<ожет> б<ыть> и перемножила.
Как я помню одно наше с Вами гулянье, м<ожет> б<ыть> последнее. вечерело. Вы мне показывали молодые бобы, а потом дали мне розы, а дом уже был совсем темный. Слово Garches[92]92
Название места, где А. Берг жила до переезда.
[Закрыть] для меня навсегда магическое, для Вас – нет и не может быть, п<отому> ч<то> там шла Ваша жизнь, я же попадала в чей-то сон, немножко как Domaine sans nom{25} – да там Вы мне его (Meaulnes[93]93
Имеется в виду безымянный замок из романа «Большой Молн» (см. письмо к А.Э. Берг от 6 мая 1936 г. в кн.: Письма 1933-1936).
[Закрыть]) и дали… (Правда, Meaulnes, son grand rêve{26} – немножко кусочек нашей жизни? С нами было. (Я (в книге) невыносимо только когда его нет. Когда оно есть – это лучшее слово и имя.)
Пишите, милая Ариадна, не смущаясь собственными долгими перерывами, – не будем считать и считаться.
У меня к Вам большая просьба, но скажу ее только после Вашего ответа.
До свидания! Когда в Париж? Непременно предупредите заранее, хорошо бы вместе съездить на волю, па целый день. Сейчас начинаются чудные дни.
Пишите.
Обнимаю
МЦ.
<Приписка на полях:>
Пишете ли – книгу своего детства и юности? Что делаете весь день? Есть ли кто-нибудь при детях?[94]94
У А.Э. Берг было три дочери: – Мария-Генриетта (Бутя; 1924–1937), Вера (р. 1936) и Елена (Люля; р. 1933).
[Закрыть] А м<ожет> <быть> у Ваших краснухи не было? У меня было впечатление, что переболели все.
Впервые – Письма к Ариадне Берг. С. 76–77. СС-7. С. 507–508. Печ. по СС-7.
22-37. С.М. Лифарю
<Около 20 апреля 1937 г.[95]95
По записи в тетради письмо отправлено адресату 20 апреля 1937 г.
[Закрыть]>
Многоуважаемый Сергей Михайлович,
Может быть Вы видели мою рукопись Стихов к Пушкину, принесенную мною по просьбе господина Сем<енченкова> на выставку?[96]96
Выставка «Пушкин и его эпоха» открылась 16 марта 1937 г. в фойе зала Плейель (Salle Pleyel). Цветаева посетила выставку, о чем свидетельствует оставленная ею роспись в «золотой книге» Пушкинской выставки (Лифарь С. Моя зарубежная пушкиниана. Париж, 1966. С. 55). Семенченков Александр Ксенофонтович (1893–1972) – активный участник выставки, большой знаток книг и гравюр. 30 июня 1936 г. Цветаева и сын посетили его дом и библиотеку по истории русской культуры (15, rue Alasseur, 15-е) и оставили записи в книге посетителей (воспроизведено в кн.: Марина Цветаева и Франция. 2014. С. 96). Книга записей А.К. Семенченкова хранится в архиве Дома-музея Марины Цветаевой в Москве.
[Закрыть] О дальнейшей судьбе ее я не знаю. Полагаю, что она есть на руках у Г<осподи>на С<еменченкова> и очень прошу Вас, если она Вам нужна, взять ее себе – от меня на память. Большинство этих стихотворений никогда не печаталось[97]97
«Современные записки» с опубликованными «Стихами к Пушкину» Цветаевой вышли в конце апреля.
[Закрыть], и они впервые все вместе переписаны.
Я часто вижу Вас на писательских вечерах и потому подумала, что мои стихи, особенно к Пушкину, могут быть Вам радостны.
Впервые – СС-7. С. 646. Печ. по СС-7.
23-37. А.А. Тесковой
Vanves (Seine)
65, Rue J
2-го мая <1937 г.>, первый день русской Пасхи
Христос Воскресе, дорогая Анна Антоновна! (Убеждена, что и Вы русскую Пасху считаете немножко своей.) Несколько дней тому назад с огорчением увидела из Вашей приписочки, что Вы моего большого письма вскоре после Алиного отъезда[98]98
Имеется в виду отъезд А.С. Эфрон в СССР. Письмо Цветаевой от 10 марта 1937 г. о надвигающемся отъезде дочери (уехала из Парижа 15 марта), по-видимому, не сохранилось. Отвечая на майское письмо Цветаевой, Тескова сообщала 13 мая 1937 г.: «Завтра уезжаем на курорт Marianske Lazne (Marienbad). Оттуда напишу. Понимаю – выставка – эпоха, и еще Париж! И Бретань! И Марина! Но если нервы рухнули – лечись! А всё остальное после. – Ваше последнее письмо (перед этим) с 10.III. А про отъезд Али слыхала уже от… Если не хотите, чтобы Прага узнала о Вас что-либо, совет (дружеский): будьте осторожны перед переписывающимися с Прагой! От меня не бойтеся… Серд<ечный> привет». Предостережение Тесковой вызвано, скорее всего, просоветской деятельностью С.Я. Эфрона (Где мой дом? С. 35, 109).
[Закрыть] с описанием его и предшествующих дней, не получили, – потому-то Вы говорите о моем долгом молчании – а я как раз удивлялась, почему так долго молчите – Вы. Может быть дала кому-нибудь опустить в городе (от нас идет на́-день дольше) – и человек протаскал или забыл в снятом пиджаке, – сейчас невозможно установить, ни восстановить, – с Алиного отъезда уже полтора месяца – уехала 15-го марта.
Повторю вкратце: получила паспорт, и даже – книжечкой (бывают и листки), и тут же принялась за обмундирование. Ей помогли – все: начиная от С<ергея> Я<ковлевича>, который на нее истратился до нитки, и кончая моими приятельницами, из которых одна ее никогда не видала (мы жили совершенно разными жизнями, и тех людей, с которыми она проводила всё время и даже – жизнь, я впервые увидела на вокзале) – не говоря уже о ее друзьях и подругах. У нее вдруг стало всё: и шуба, и белье, и постельное белье, и часы, и чемоданы, и зажигалки – и всё это лучшего качества, и некоторые вещи – в огромном количестве. Несли до последней минуты, Маргарита Николаевна Лебедева (Вы м<ожет> б<ыть> помните ее по Праге, «Воля России») с дочерью[99]99
М.Н. Лебедева. Ее дочь Лебедева Ирина Владимировна (в замужестве Колль; р. 1916), подруга Ариадны Эфрон. По словам А.С. Эфрон, в доме Лебедевых «никогда не уставали от Марининых бед, нужды, неурядиц, никогда не отстранялись от ее неподъемного таланта и неподъемного характера, всегда радовались ей. <…> дружба эта не только длилась без спадов, путь ее шел в гору и достиг наивысшей, дозволенной жизнью, точки в самые тяжелые, самые затравленные эмиграцией годы, непосредственно предшествовавшие Марининому возвращению на родину» (Эфрон А. С. 204–205). Ср. слова в записной книжке от 17 июня 1939 г. на пароходе по пути в СССР. «Все время думаю о М<аргарите> Н<иколаевне>, только о ней, как хотелось бы ее – сюда, ее покой и доброжелательство и всепонимание. Еду совершенно одна. Со своей душою» (НЗК-2. С. 447).
[Закрыть] принесли ей на вокзал новый чемодан, полный вязаного шелкового белья и т. п. Я в жизни не видала столько новых вещей сразу. Это было настоящее приданое. Видя, что мне не угнаться, я скромно подарила ей ее давнюю мечту – собственный граммофон, для чего накануне поехала за тридевять земель на Marché aux Puces{27} (живописное название здешней Сухаревки), где, весь рынок обойдя и все граммофоны переиспытав, наконец нашла – лучшей, англо-швейцарской марки, на манер чемодана, с чудесным звуком. В вагоне подарила ей последний подарок – серебряный браслет и брошку-камею и еще крестик – на всякий случай. Отъезд был веселый – так только едут в свадебное путешествие, да и то не все. Она была вся в новом, очень элегантная (и чужая, но это уже – давно: годы…) перебегала от одного к другому, болтала, шутила. Когда тронулся поезд, я ждала, что хоть слово – отцу: – Папа, приезжайте скорей! или: – Папа, спасибо! (отец для нее сделал – всё, помимо внутреннего – безумно-занятый бегал для нее по магазинам, покупая дорожные стаканы, ножи и вилки, думая о каждой мелочи…) – но – ничего: какие-то слова каким-то людям. Но – характерно – никто не плакал, ни одной слезы. А она – просто веселилась.
Потом очень долго не писала, хотя С<ергей> Я<ковлевич> умолял ее сразу дать телеграмму. Я – совершенно не беспокоилась, он – безумно. Потом начались и продолжаются письма – пустые, и чем дальше – тем пустее, видно, что написаны в 10 мин<ут>, а то и в 5 минут – присела с блокнотом на коленях – отписки. «Много интересных людей…» (ни кто, ни что)… переводы (неизвестно какие)… немножко про погоду – вообще точно уехала из Ванва в Версаль, – да и то больше напишешь!
Живет она у сестры С<ергея> Я<ковлевича>, больной и лежачей[100]100
Е.Я. Эфрон.
[Закрыть], в крохотной, но отдельной, комнатке, у моей сестры[101]101
А.И. Цветаева.
[Закрыть] (лучшего знатока английского на всю Москву) учится по-английски. С кем проводит время, как его проводит – неизвестно. Первый заработок[102]102
А.С. Эфрон приехала в Москву 18 марта 1937 г. Почти сразу по приезде она получила работу переводчика в ежемесячном журнале «Revue de Moscou». Сначала работала по договорам и брала работу на дом, затем была зачислена в штат редакции.
[Закрыть], сразу как приехала – 300 рублей, и всяческие перспективы работы по иллюстрации. Ясно одно: очень довольна. Лебедевым – полтора месяца как уехала – не написала ни разу, даже открытки. А почти что выросла в их доме, ездила с ними по летам в Бретань, в Париже годы бывала у них ежедневно, она там была – как дочь. Они, верней: оне (он сейчас в Америке) объясняют это, или пытаются объяснить – ее страхом (он – бывший морской министр), но 1) страх – вещь презренная, 2) могла бы написать через меня. Нет, просто – забыла: себя, ту, то – всё.
После ее отъезда (тогда как раз я Вам писала то большое письмо) я полных две недели убирала и выносила за ней грязь. Бросила всё внутреннее: все письма, все детские рисунки, почти все книги, что я ей подарила, даже свою первую французскую – Contes du Chanoine Schmidt{28} 1840 г<ода>[103]103
Речь идет о книге: Schmid (Chanoine). Contes. 1843 (пер. с нем., первое издание, с гравюрами Гаварни). Шмид (Шмидт) Йохан Христоф (1798–1854) – немецкий католический писатель, доктор богословия, автор более 20 книг для детей. «…Мы с Алей ежедневно читаем le chanoine Schmidt – чудовище добродетели – 190 сказок, негодяй, написал. Я заметно глупею», – об этой книге Цветаева писала О.Е. Колбасиной-Черновой 17 ноября 1924 г. (Письма 1924–1927. С. 87). Аля учила французский язык по переводам этих сказок с немецкого.
[Закрыть], с бесчисленными гравюрами – и всё это валялось чуть ли не под ногами, и весь дом был полон просто – хламом, полные полки картонок неизвестно с чем и по всем углам – узлы (с грязным рваным бельем), я две недели работала как негр – вычищая.
Полтора месяца прошло – я по ней не скучаю. Расставание произошло намного раньше – и раз навсегда. Жить я больше с ней никогда не буду. Мне чужда ее природа: поверхностная, применяющаяся, без сильных чувств, без единого угла. Это не возраст, это – суть, вскрывшаяся с той минуты когда она вышла из под моего давления, стала – собой.
_____
Вы спрашиваете о моей дружбе с Головиной. Она очень больна, месяцами не встает (я только раз видела ее на ногах), очень проста и человечна (брат ее оказался мелким подлецом, совершенно бездушным, но это не всё), очень ко мне привязана, неизменно мне радуется и ничего не требует. Она несравненно лучше своих стихов: ничего искусственного (простите за кляксу: пишу stylo{29} старой системы: не доглядишь – прольется). Во многом – ребенок. Город ее не испортил, но здоровье ее – сгубил. Не рассказывайте моего отзыва Бему, а то он напишет ей, и получится, что я ее только жалею, а это – не совсем так, п<отому> ч<то> и уважаю – она совершенно лишена эгоизма, никогда не жалуется, во всем обратное своему брату (Штейгеру) который – лжив, мелок, себялюбив, расчетлив, а по отношению к ней – подлец. (Я с ним, не зная его, нянчилась целое лето, м<ожет> б<ыть> я Вам писала?)[104]104
См. письмо к А.А. Тесковой от 16 сентября 1936 г. и коммент. к нему, а также письма к А.С. Штейгеру в кн.: Письма 1933–1936.
[Закрыть]. Так что на ней я от него – отдохнула.
Кончаю, п<отому> ч<то> нужно идти на рынок. Приедете ли, дорогая Анна Антоновна, на выставку?[105]105
В 1937 г. в Париже открылась Всемирная выставка.
[Закрыть] Сделайте – всё. Это – эпоха. (1900 г. по 1937 г.) Между этими датами – двух всемирных выставок – кончился один мир и начался новый. Я осталась в старом.
Обнимаю Вас и очень жду весточки.
МЦ.
Впервые – Письма к Анне Тесковой. 1969. С. 151–152 (с купюрами): СС-6. С. 450–452. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 272–275.
